***
…Он проснулся от того, что почувствовал: Катя не спит. Она не шевелилась, не вздыхала, но он знал: она не спит. Он осторожно нашел ее руку и сжал ее.
- Ты как? Не спится?
Он почувствовал ответное пожатие и вдруг все понял. Он приподнялся.
- Кать…
Она положила ладонь ему на губы.
- Все хорошо. Все будет хорошо. Надо разбудить маму, только не испугать ее. И ты не пугайся. Это всего лишь вода…
Двигаясь нарочито медленно, он откинул одеяло, только сейчас поняв, что простыня и часть одеяла насквозь мокрые, встал с кровати и набросил халат. Завязывая пояс, повернулся к Кате:
- Очень больно? Скажи.
- Нет, не очень. Почти не больно.
Он был рад, что в спальне темно, что она не видит его глаз. Рожденная страхом боль, выплескивающаяся, неодолимая, становилась физической и резала глаза.
Он постучал в дверь комнаты, где спали Катины родители - с тех пор, как переехали к ним на время. За дверью послышалось кряхтенье, что-то упало, вероятно, с тумбочки у кровати. Потом Андрей различил набирающий мощь и высоту звук храпа - и сразу же наступила тишина. Он тихонько приоткрыл дверь - Елена Александровна откидывала одеяло, чтобы встать с кровати. Рядом уже ворчал Пушкарев, нашаривая в темноте тапки.
- ЕленСанна, мы вас ждем. Останетесь с Надюшей. Мы в больницу.
Со скоростью школьницы теща подлетела к двери, рванула на себя дверь, безотчетно запахивая на груди вырез халата - на самом деле просто нервно теребя его.
- Что? Что с Катей?
- Не знаю. Вода. Много воды. Пойдемте…
- Вода - это ничего, миленький, - пробормотала Елена Александровна, быстро направившись по коридору, - это хорошо. И две недели - не срок. Можно сказать, вовремя.
Оглушенный, он шел за ней, собирал вещи, подготовленные Катей заранее, помогал ей одеться и отнес ее в машину на руках. Общее ощущение счастья, владевшее им со дня свадьбы и не меркнувшее, что бы ни происходило, исчезло. Словно с букета роз, который он держал в руках, сорвали обертку, и теперь он по-прежнему любовался лепестками, вдыхал аромат - но постоянно помнил об опасности: если сам он уколется и уронит цветы, их затопчут, сомнут, и они погибнут. Это и называлось ответственностью, только он не подозревал, что ответственность - это иногда еще и больно. Проникающее соучастие с тем, за кого отвечаешь.
Пушкарева ему удалось усмирить и оставить дома, пообещав звонить. Тесть обычно прислушивался к нему, не перечил и сейчас. Андрей нашел правильные слова: нельзя оставлять женщин, пожилую и маленькую, ночью одних. Катя на заднем сиденье иногда затихала, словно переставала дышать, и тогда Андрей знал, что это приступ, что она сидит, согнувшись и пережидая. Он говорил ей какие-то безотчетные, подбадривающие слова, то совсем не веря в них, то, наоборот, воспламеняясь вдруг исступленной, священной верой. Он понимал, что ничего страшного не произошло, но чувствовал себя как грешник, попавший в самый жестокий, самый худший круг ада. И исхода нет. Не вырваться, не предотвратить, ни исправить.
Их дочь хотела на свободу, но он не думал о ней. Сейчас она была источником страданий, чем-то, угрожающим Кате, почти наказанием. Он вспомнил, как радовался, когда увидел ее на мониторе УЗИ-аппарата, когда, ощущая теплом ладони через кожу, улавливал ее движения внутри Кати, - и ничего не почувствовал. Надя, мирно спящая дома, большая Надя, осваивавшая компьютер, делавшая успехи в школе, танцевавшая на конкурсах и праздниках, казалась ему сейчас счастливицей, которой удалось прорваться через жестко охраняемую границу, со свирепыми псами и автоматчиками на вышках; Катя же - проводником через эту границу, почти святой.
Врач, у которой наблюдалась Катя, пообещала ему приехать, а пока им навстречу вышел дежурный врач - очень высокий молодой человек с венчающей длинную фигуру маленькой головой и непроницаемыми глазами. Он тут же распорядился отвезти Катю в палату на лифте, а ему - остаться здесь. Андрей побелел и еще крепче сжал Катину руку.
- Я ее не оставлю. Вы что, не понимаете? Ей же плохо!
- Понимаю, и все-таки придется подождать. - Врач заглянул в бумаги и кивнул: - Вот, видите: нигде нет пометки о родах в присутствии мужа. И как я могу вас впустить?
- Послушайте… - Андрей осекся, и выражение его лица изменилось. - Пойдем, - сказал Кате. - Просто пойдем, и все.
Поддерживая ее, он двинулся было к лифту, но врач снова заглянул в бумаги и неожиданно твердо положил ему руку на плечо.
- Андрей Палыч… - Андрей обернулся, стиснув зубы. Он увидел, что лицо врача приобрело человеческое выражение. - Давайте так: вашу жену мы отправим наверх в кресле, а вы подниметесь следом. Ей так будет удобнее.
- Андрюша… - Катя попыталась выпрямиться. Сестра уже стояла возле них с креслом. - Иди… Все будет хорошо. Дай мне поцеловать тебя.
Он наклонился и почувствовал на своих губах ее сухие губы. Они будто стали вдвое меньше, и вся она стала меньше, словно, ожидая появления своего ребенка, и сама становилась ребенком.
- Пить… - бессмысленно сказал он, продолжая оглядывать ее и внезапно чувствуя пустоту у правого бока: сестра уже помогала Кате сесть в кресло.
- Вы хотите пить? - участливо поинтересовался врач.
Андрей рассмеялся.
- Вы полный болван! - Уголки его рта дернулись вниз. - Катя… она все время хочет пить… - И сестра осторожно вынула из его руки сумку, о которой он совсем забыл.
Катя смотрела на него снизу вверх. Одними губами она произнесла какую-то фразу, и он улыбнулся, не сознавая, какой страдальческой была эта улыбка. Катя вдруг закрыла глаза и оцепенела, и он понял, что ей снова стало плохо. Он не успел ничего сказать или сделать, сестра уже катила кресло к лифту.
Все должно было быть не так. Он давно представлял себе, он знал, как это будет: он заранее привезет Катю в больницу, уложит в палате, уставленной цветами, потом она ненадолго уйдет в специальную палату для родов и вернется оттуда с их дочерью.
Цветов купить было негде, да и выглядели бы они неуместно. В палату его не пускали, а голые стены коридора украшали плакаты времен зарождения эры гинекологии с угрожающими акушерскими подробностями. Платное отделение ничем не отличалось от бюджетного, за исключением того, что в последнее его бы не пустили, ну может, еще Катя в палате была бы не одна. Он вдруг понял, что ему ничего и не обещали, это лишь он со своей неопытностью грезил о том, чего здесь и быть не могло. Он сидел неподвижно, уставившись в стену, пока его наконец не позвали. Кате сделали укол, но дело продвигалось плохо. Она сама попросила доктора позвать его, и Андрей сидел рядом с кроватью, зачем-то дуя на Катины пальцы. Ему показалось, что в палате холодно, и он прикрикнул на доктора, и доктор, выходя, пообещал и ему сделать укол. Внезапно Андрей увидел, что обескровленное сдерживаемой мукой лицо Кати стало краснеть; плечи, предплечья, грудь, шея стремительно покрывались розовыми пятнами. Она часто, поверхностно дышала, словно боясь вздохнуть поглубже. Андрей выскочил в коридор…
Доктор принес аппарат для измерения давления. Давление было сто семьдесят на сто десять. Доктор тихо выругался, в сердцах отшвырнул обменную карту и опять вытолкал его из палаты. На этот раз ему пришлось постараться: если бы не ласковый голос сестры, отрезвивший Андрея, неизвестно, чем бы кончилось это противостояние. И снова он сидел в коридоре, слушая отрывистые, взволнованные реплики за дверью. О вызванном личном враче он совсем забыл. И лишь когда она пронеслась по коридору к палате, смутно вспомнил. Ему казалось, что уже прошли сутки. Или двое. Но в нем наступил перелом, какая-то перемена: он резко ощутил реальность; вспомнил о Наде, оставленной с Пушкаревыми, и о самих Пушкаревых; и даже мысль о второй дочери, его собственной дочери, не желавшей появляться на свет, не вызвала страха и неприязни. Все будет хорошо. По-прежнему: ничего страшного не происходит. Если даже немного поднялось давление... Если даже Кате сделают операцию… Он машинально провел ладонью по лицу и увидел, что она влажная.
Он поднялся и с очками в руке пошел по коридору. Дойдя до окна, которое только почувствовал, но не увидел, повернул обратно. Это ведь из-за него все. Это ведь он решал свои проблемы, «выполнял программу». Он спал с Катей, влюбился в ее кожу, в ее дыхание, в ее мысли, но ему было мало, он захотел раздвоить ее… и вот чем все закончилось. Почему они все живы и здоровы, Кира, этот Денис, почему именно она? Он остановился, сжав руками виски. О чем он думает. Разве можно такое думать?
Телефон, подумал он. Я отключил телефон. Ее мать с ума сходит. Да и моя тоже. Наверняка они созвонились.
«Но я не могу сейчас, - словно оправдываясь, подумал он. - Я не смогу сказать ни слова. Что я скажу им? Что любил ее и убил? Что любить опасно и лучше бы я продолжал жить с Кирой, только бы Катя была здорова?» Новая мысль заговорила в нем, и он поднял голову и огляделся. Пусть бы кто-нибудь сказал ему сейчас, чем он может заплатить за то, чтобы снова услышать ее голос. Нет… даже если ему никогда нельзя будет увидеть ее и услышать ее голос, просто чтобы она жила, чтобы у нее все было нормально.
Никого в коридоре не было. Никто ничего от него не требовал, никому не нужны были его жертвы. Но он сам - нужен Кате! Да, он ей нужен. Он сейчас пойдет туда, и обнимет ее, даже если ее руки этого не почувствуют.
…- Андрей Палыч! Андрей Палыч!.. - Он отступил на шаг и только тогда смог различить миловидное лицо сестры, столько раз сегодня выручавшей его. В руках она держала стакан с водой и протягивала ему.
- Возьмите, Андрей Палыч, пожалуйста, выпейте. С вашей женой все в порядке! У вас родилась девочка! - Синие глаза блестели. - И операции не потребовалось. В какой-то момент все изменилось, и она быстро - раз! - и родилась, как будто до этого пряталась. - Синие глаза наполнялись слезами радости. - А вам теперь надо быть спокойным… Выпейте!
Он взял стакан. Вблизи жидкость была не прозрачной, а белесой… С резким мятным вкусом, перехватившим дыхание… Он схватил девушку за руку.
- Как же так, - сказал он и закашлялся... - Как же так? Ведь Катя… ведь никто не выходил из палаты…
- Ну, конечно, - смеялась сестра, - ведь из той палаты дверь, еще одна дверь, ведет в родильный зал, а вы, когда были там, и не заметили? Сейчас ваша жена еще недолго полежит там, а потом мы переведем их в послеродовую…
- Я… пойду, - сказал Андрей, чувствуя, как сила возвращается в голос. Края раны, показавшейся смертельной, затягивались. Но надолго ли? Он уже никогда не сможет за них не бояться. - Я сейчас пойду к ним.
- А, идите, - весело махнула рукой девушка. - Антон Геннадьевич уже понял, что с вами не справишься.
***
Держа Надю за руку, он шел по коридору. Послеродовое отделение было нарядным, со свежеотштукатуренными стенами, яркими застекленными дверями, комнатными цветами на подоконниках. Войдя в палату, Андрей сразу прошел в санблок, вымыл руки и, вернувшись в палату, забрал девочку у Кати. Кормление только что закончилось. Люба открыла глаза; он подстерегал этот момент и улыбнулся ей. В глубине молочно-синих глаз что-то дрогнуло, и они снова закрылись.
Надя сидела у Катиной кровати притихшая, украдкой взглядывая на Любу у него на руках. Когда младенец уснул, Надя встала, подошла к окну и перегнулась через подоконник, расплющив нос о стекло.
- Мама, а мы ходили в цирк, - сказала она громко, словно проверяя: услышит ли Катя не интересный ей теперь, отошедший в прошлое голосок?
- Ну, почему же ты сразу не сказала? Рассказывай скорее!
Надя повернулась и серьезным детским взглядом посмотрела на нее.
- Тебе интересно?
- Ты же знаешь: когда я была такой, как ты, я так любила цирк...
Андрей сел на стул поодаль от кровати, а Надя подсела к Кате. Та погладила ее по голове, оглядела. Косички были аккуратно заплетены, только одна ленточка развязалась. Пока Катя завязывала ленту, Надя с нарастающим возбуждением, иногда овладевавшим ею и так же быстро стихавшим, рассказывала о последнем посещении цирка. Вчера Андрей, проходя мимо ее комнаты, увидел, как она сидит за столом, просто сидит, сложив руки на коленях, и глядит в раскрытую страницу тетради, не видя ее. Он тут же попросил тещу разыскать телефон цирка и заказал билеты. Они немного опаздывали к началу, но, увидев Надины глаза, в которых не было больше выражения потерянности, Андрей не раздумывал. Они уже стояли в холле, Надя обувала ботинки, когда у него зазвонил мобильный. Денис интересовался, как Надя, почему у нее отключен телефон. Андрей сказал, что они спешат; услышав о цирке, неуловимо изменившимся голосом, каким обычно он говорил о Наде, Денис попросил уступить ему свой билет. Он может подъехать прямо к цирку, а Андрей подвезет туда Надю, иначе они еще больше опоздают.
Андрей стоял, слушая в трубке тишину взволнованного ожидания Дениса и глядя в серые глаза Нади. Он очень обрадовался, когда Надя согласилась поехать с ним. Это был шанс, хороший шанс помочь девочке, опасающейся одиночества и растерявшейся перед отчимом, которого ее мать предпочла отцу. Эта поездка могла бы сделать прорыв в их смутных, натянутых отношениях, порадовать Катю, решить проблему, наконец…
Но эти двое с одинаковыми глазами были главнее друг для друга.
- Когда вы сможете приехать? - после недолгого молчания спросил он у Дениса.
- Выезжаю прямо сейчас. Пробок быть не должно, да и я знаю объезд. Успеем?.. - то ли спросил, то ли сказал Денис, словно заклиная, и Андрей ответил:
- Успеем. Только поторопитесь.
Поговорив, он снова посмотрел на Надю. Девочка, стояла, запрокинув к нему голову.
- Мы не поедем? - спросила она, и от смирения, от покорности в ее голосе у него сжалось сердце. Он широко улыбнулся.
- Еще чего! Застегивай, застегивай. На улице холодно, а у тебя куртка еще нараспашку. Я тебя довезу, а в цирк пойдешь с папой.
- С папой?.. - Глаза девочки распахнулись, и он тут же увидел в них Катю. Длинные ресницы опустились. Она что-то проговорила, но он не расслышал и попросил повторить. - А втроем мы не можем пойти? - сказала она громче.
Он глубоко вздохнул. Ну вот, вроде бы и получилось. Сейчас, по крайней мере.
- В другой раз, - улыбаясь, сказал он. - В другой раз - обязательно. Билетов больше нет.
И это было правдой: каким-то чудом он забронировал последние два билета.
Она повеселела, и, идя с ней к машине, Андрей не стал противиться импульсивному желанию и погладил ее по голове. Она замерла, по обыкновению, а потом резко повернулась. И, глядя в ее глаза, он не убрал руку, а еще раз провел ею по мягким русым волосам.
…- А папа так смешно смеялся, он меня смешил больше, чем клоуны! Мама, ты слышала, как он смеется? Как ежик! Фыркает и сопит! - Надя качала головой со взрослой насмешливой укоризной, но глаза блестели, и Катя с Андреем переглядывались поверх ее головы. За окном послышался отдаленный гул: они уже знали, что сегодня футбольный матч, на стадионе возле роддома полно людей и вечер за окнами будет шумным. Но сюда шум доносился приглушенным.
- Мама, я посмотрю, можно? - и, не дожидаясь разрешения, Надя вновь отбежала к окну.
Малышка у Андрея на руках завозилась, и Катя откинула одеяло. Но он сказал:
- Нет, лежи, я сам, - и, подойдя к столику, положил дочку. Памперс был тяжелый, Андрей выбросил его и переодел малышку. Катя наблюдала за ним и, убедившись, что все в порядке, откинулась на подушке:
- Положи ее и иди ко мне. Не хочу лежать, устала, - пожаловалась она, когда он подсел к ней. - Забери нас. Заберешь?
- Заберу, - ответил он. - Я уже с врачом договорился…
- Нет, правда? - Катя приподнялась. - Я просто так сказала…
- Ну, а я договорился. У вас все хорошо, можете уже быть дома.
- Андрей… - Она опять легла, повернула голову на подушке, как будто подушка была его щекой, и с улыбкой закрыла глаза. - Действительно - как хорошо. Не верится.
- Как ты себя чувствуешь? - Он низко склонился над нею.
- Хорошо! Все очень хорошо. - Она открыла глаза и поцеловала его в щеку. Ее глаза были очень близко. - Ты мой…
- А вы все - мои, - ответил он.
И посмотрел в окно. Весна! Опять весна! Природа, глупая и мудрая, даже ничего не заметила.
Уходя, он еще раз окинул взглядом троих женщин, которые были с ним в комнате.
Надю, Надежду, ему еще предстоит сделать своей, обрести ее.
Его Любовь - он уже обрел ее, отвоевал у себя прежнего, она, как и Катя, принадлежит ему.
Они принадлежат ему.
Теперь нужно удержать…
Март-апрель 2012г.
|