боюсь, я не до конца оправдаю ваших ожиданий на счет разговора... но уж не обессудьте
Воздух вокруг какой-то широкий и объемный. Когда его вдыхаешь, заполненными получаются все клеточки кожи, до упора расширяются легкие, растет сердце. Ей хорошо — горят щеки, плотная ткань пальто не выпускает горячий воздух наружу, только легкий ветерок иногда попадает за воротник. Она чувствует Ждановскую машину всей спиной, как будто там находится не безжизненная груда металла, а что-то, излучающее живое тепло. Машина Толика уже скрылась, лишь напоследок, словно подбадривая, несколько раз подмигнув ей фарами. Наверху уже черным черно, жалко только, что звезд не видно.
А Андрею вот, напротив, холодно. Но приятно холодно, потому что то, что твориться сейчас в его организме, можно сравнить разве что со взрывом атомного реактора — горячо и страшно. От этого контраста затвердевает тело, как будто все разом пораженное смертельной инфекцией, а смотреть получается только туда, на её напряженную спину и намертво скрещенные руки. Он скользит взглядом по контурам, очерчивающим её фигуру на фоне уличных фонарей, темных машин и ещё чего-то не важного. Даже один раз заметил, как она глубоко вздохнула, при этом немножко выпрямив спину.
Машка чертит что-то каблуком на асфальте. Федор, высоко задрав голову, глядит на небо. Оба пыжатся.
Расселись все в сухом напряженном молчании. Только Машка раз споткнувшись, чуть-чуть — совсем немножко, разрядила обстановку. И вот машина уже стоит у выезда со стоянки. Бесконечный, несмотря на позднее время, поток машин не позволяет тронуться с места. Задерживает время, не пускает. В салоне сохранялось пустое молчание, хочется сказать, как про темноту — хоть глаз выколи. Машка уснула почти сразу, как села в автомобиль и, съехав головой по покатой спинке сидения, иногда тыкалась носом в собственное плечо.
-Андрей Палыч, - шёпотом спросил Фёдор, немного наклонившись к экс-начальнику.
Тот сделал характерный жест бровями, как бы спрашивая, в чем дело, не отрывая взгляда от дороги.
-Андрей Палыч, а куда мы едем?
-Не знаю..., - ответил тот, развеселившись, - Фёдор, а почему шёпотом?
-Так Машка уснула...
Через зеркало заднего вида он глянул за свою спину, на сидение. Пробежался взглядом по Тропинкиной... проплелся по Кате. Она кажется какой-то неживой, вся в себе, и наверняка даже не замечает, что за окном сменяются пейзажи.
-Ну, может это... отвезём тогда сначала её, потом Катьку, ну а потом вы и меня подбросите...
-Да-да, давай, конечно... - переводя дух и взгляд, согласился Жданов.
Путь до Машиного дома занял двадцать три минуты. Кое-кто считал. Андрей остановил машину у подъезда и заглушил мотор, а тихий Катин голос заставил его навострить уши:
-Маш... Машка, просыпайся.
-Мм..? Что? Приехали уже?
Катя кивнула. Чувствовала, что Андрей пристально смотрит на неё и старалась не поворачивать голову. Тропинкина несколько раз лениво поморгала, разлепляя ресницы, и полезла в сумочку. В зеркальце начала поправлять макияж:
-Господи, - сиплым со сна голосом, проговорила она, - как же я в таком виде домой-то...?
-Как, как... - начал ворчать Федя, - раньше надо было думать, как...
Маша только исподлобья взглянула на Короткова и, надув губы, начала вылазить из машины.
Уже открыла дверь, спустила ноги на асфальт, с размаху стукнув по нему каблуками, как едва не подскользнулась, в последний момент ухватившись за обивку сидения. Обернулась к Кате, показав зажатыми в кулачки руками, что «все нормально» и, бросив последний осуждающий взгляд на суженого, гордо вздернула подбородок и зашагала к подъездной двери. Все трое провожали Тропинкину взглядом. Шаг, ещё один... подскользнулась.. и ещё раз.. и снова.. да что ж ты, Маша?... Федя с беспокойством и какой-то обреченностью смотрел в её сторону, нервно подергивая ногой, и наконец решился:
-Знаете, Андрей Палыч, - несмело начал он, – я наверное пойду с ней. У неё там родители, Егор... боюсь, влетит Машке, а она и так на ногах не стоит... вы уж езжайте, а я потом как-нибудь сам...
-Ладно, - кивнул Андрей, пытаясь скрыть непонятное волнение, - до завтра, Федор... Удачи.
-Спасибо, - они пожали друг другу руки и Федя вышел из машины.
Он догнал Машу у самой двери, когда та уже собиралась войти в подъезд. Довольно улыбнулась, исподтишка глянув на него исподлобья и, обернувшись к Кате, помахала рукой. Ещё несколько секунд и пара скрылась где-то в густой темноте.
Катя все смотрела и смотрела на дверь. Так не хотелось отрывать глаз, портить такой удобный во всех отношениях момент, когда вроде бы они уже одни, но все равно связаны чужим присутствием. Она не видела что делал Андрей. Как вел себя, волновался или безразлично поправлял сбившийся пиджак. Наверное, даже наверняка, Жданову и до лампочки, но её почему-то не покидает ощущение, как что-то жжет щеку. И ниже. Нет, не настолько ниже! Разве что скулы или натянувшуюся на шее жилку.
Андрей отвернулся. Катя это очень четко услышала, когда под ним заскрипела кожаная обивка сидения. Значит, все-таки смотрел? Наблюдал за её реакцией или ждал, когда она повернется. Как же, повернется она... она не такая дура. У неё ещё есть чувство самосохранения. Заскрежетал ключ. Машина задрожала и мягко тронулась с места. А у Кати голова закружилась, будто под ней шелохнулась земля. Вздрогнула от испуга и даже почувствовала, как серая масса в черепной коробке покачнулась — влево и вправо.
Итак... вот они одни. В той самой машине. Вроде бы не о чем волноваться, он не пристает, не требует объяснений, не упрекает, не обвиняет, не клянется в безумной любви... он вообще с ней не разговаривает.
А сердце бьется все глуше и глуше. Господи, какая же она трусиха... Кажется, что сейчас, ещё немножечко, и тишина, застоявшаяся, натянутая до предела, как струна, крякнет некрасивым звуком и онемеют пальцы, оглохнут уши. А по телу мурашки, мурашки...
Ночь была длинной. Сначала летела, летела, изобилуя душевными переживаниями и событиями, а потом тянулась медленно, как старая улитка. Она не спала, даже глаз не закрывала. Веки просто отталкивались друг от друга, как будто на каждом закреплены маленькие спиралевидные пружинки. А Катя, как конфетка в мягкой хлопковой обертке, сидела на постели, поджав под себя ноги, навалившись всем телом на стенку, и целых пять с половиной часов таращилась пустым взглядом в окно. А ещё эти запахи...Такие приторно-сладкие, от рук пахло нежным клубничным мылом, от постельного белья - лимонным порошком. Да и изжога ещё...
Сейчас уже восемь двадцать восемь по московскому времени. Отец с матерью встали аж целый час назад, на кухне стоит вкусный запах блинов, пыхтит чайник и доносится говор телевизора откуда-то из гостиной. Скоро должен явиться Зорькин. Она уже готова к выходу, причесана, одета, осталось только дождаться, когда же придет время. А оно все тянется и тянется, как сладкое повидло с ложки.
Звонок.
-О, вот и Коленька... - сказала Елена Александровна, собираясь выходить из кухни.
Катя тут же поднялась со стула, опередив её:
-Я открою, мам.
-Мать, - послышалось из зала, когда девушка была уже у двери,- иди открой, это Колян, наверно... - и тише, со смехом, - блины унюхал, гад...
Катя быстро и громко крутила замки и наконец дернула на себя дверь. Коля тут же прошел внутрь.
-Привет, Пушкарева, - и остановился, подозрительно поведя носом, - Блинчики?
-Блинчики, блинчики..., - тихо пробормотала Катя, но тут же, в контраст, громко воскликнула, -Зорькин, куда в ботинках!
Тот лениво развернулся к ней, подбежал к вешалке, переобулся так, что туфли чуть ли не разлетелись в разные стороны, и, пытаясь находу надеть тапочки, направился на кухню.
Катя выразительно прокашлялась... громко так...
Зорькин, недовольно вздохнув, вернулся и аккуратненько сложил ботиночки носочек к носочку.
-О, Колян, - Валерий Сергеич, шаркая тапочками, вышел из зала и крепко обнял того за плечи, медленно, с издевщиной проговорил, - что ты как сегодня поздно? Мать уже напекла целое блюдце, для тебя любименького старалась, а ты все где-то шляешься! Нет, это же не дело, скажи, Катюх?
-Пап, оставь его в покое, - сказала Катя, тягуче вздохнув. Надавила им ладонями на спины, подталкивая к кухне.
-Вам бы все, дядь Валер, шутки шутить, - ответил Зорькин, важно расправив плечи, - а я между прочим теперь солидное лицо, финансовый директор!...
-Садись уже... директор, - усмехнулся Валерий Сергеич, - ты смотри, Катюх, приглядывай за ним, а то уже и оглянуться не успеешь, как он разорит всю твою Зималетту.
Все было как всегда. Семейное утро. Но все эти легкие слова, перебранки ложились странно тяжелым покрывалом на сознание и напрягали, раздражали. Папа перешучивался с Колькой, подкалывал его, задирал, хотя иногда хватался за голову, когда похмелье давало о себе знать. Даже рассол с утречка не до конца помог... И все равно неприятно сдавливало грудь, как будто там, внутри, невидимая воронка, жадно высасывающая остатки кислорода. Хочется так сильно сгорбиться, чтобы хрустнул позвоночник, исчезнуть, стать незаметным серым пятном, и, наконец, выспаться. А они все пусть хотя бы ненадолго забудут о её существовании.
-Ну что, Катюш, ты как вчера с девочками отдохнула? - спросила мама.
-Хорошо.
Всё, наконец, успокоилось. Зорькин — справа, в белой рубашке, с закатанными по локоть рукавами, наедается теплыми воздушными круглешочками, с упоением макая краешки в белоснежную сметану, и самозабвенно шевелит выросшими, как у хомяка, щеками. За столом сохраняется молчание... трапеза - чуть ли не единственное время, когда на законных основаниях можно заткнуть даже Николя. Ведь когда я ем — я глух и нем. Еда — это реликвия, святые мощи... ммм... не очень сравнение, да.
Пушкарёв что-то промычал и, проглотив порцию, поинтересовался:
-Ты хоть не поздно домой-то вернулась?
Елена Санна «незаметно» стрельнула на девушку глазами и начала нервно тереть друг о дружку ладони. Было даже визуально видно, как Катя слегка напряглась, и, прокашлявшись, ответила:
-Да нет, не очень...
И снова тиш да гладь, да божья...
-А как доехала?
-Ну, пап.
-Что — пап? - и, сконфуженно рассмеявшись, признался, - я вчера малясь переборщил.. с выпивкой. Ну, обрадовался. Даже мать вон меня не мочалила. Но я же беспокоюсь, все- таки!...
-Пап, - глубоко вздохнула, словно набирая сил для какого-то очень важного или длинного предложения, но неожиданно резко выдохнула, видимо передумав, - нормально я доехала... - и снова прилипла к чашке.
Звук глотка, шершавых маминых рук. Чмокание, звон поставленной на стол чашки. Вдруг, за окном птичка запела длинную витиеватую симфонию.
-На такси?
-Ну, папа!
-Что?!
-Нет, не на такси, приехал танин муж, довез девчонок, а меня... - но тут сбилась и затихла. В горле напряженным сжавшимся комком стояло «Андрей Палыч», но по какой-то причине Катя побоялась его произносить. А Колька жевать перестал и, с забитыми по самое основание щеками, уставился на неё колким настороженным взглядом. Поняв, что молчать так и дальше будет слишком подозрительным и даже больше - бесполезным, постаралась бросить как можно небрежнее, - Андрей Палыч...
Зорькин закашлялся. Елена Александровна и Валерий Сергеич посмотрели на него несколько непонимающе, хотя, если Пушкарев и вправду удивился Колиной реакции, то Елена Санна, по большей части, подавала Зорькину стоп-сигналы. Однако, пораженный Николай, так и не свел с подруги напряженного взгляда.
-А, - Валерий Сергеич не стал долго удивляться его такому откровенному недоумению и быстро переключился на еду, - ну тогда ладно.
До здания суда доехали быстро. У папы военная выправка — максимум пятнадцать минут и он уже готов к труду и обороне, даже не смотря на то, что мучился с утра похмельем. Нет, свою роль конечно же сыграл огуречный рассол и стопка самогонки, которую он опрокинул едва проснувшись, но они и не всем помогают так - почти мгновенно. Она ни о чем не думала, не переживала из-за скорой встречи с Андреем и вообще была, словно в вакууме, за непроницаемым стеклом. Что-то разбилось внутри с их вчерашнего... вернее, сегодняшнего странного разговора, которого по идее вообще не должно было состояться. Разбилось стеклом, с звенящим треском, оставляя за собой пустоту, за которой не слышно ничего извне. Или слышно, но как-будто откуда-то оттуда... издалека. Шумело вокруг... машины, звук мотора, Зорькин что-то напевал... и все эти звуки казались такими же естественными, как тишина, безликим однотонным фоном. Девушка смотрела замороженным взглядом на кнопочку блокировки дверей и даже навязчивые солнечные лучики не сбивали её, не возвращали к реальности. Порой, очень уж резвые, отражаясь от стекла, светили прямо на лицо, ложись по всей его поверхности теплой ярко-желтой маской. Воздух в такие моменты алел и румянился и она видела боковым зрением как торчат реснички, окрашенные в лимонный цвет. Отпечаток от солнца сильно-сильно грел щеку, так сильно, что жарко становилось всему телу и Катя поневоле удивлялась, как это снег на улице ещё не растаял.
Только машина остановилась, как сердце затрепетало и заволновалось в груди. Странно, несколько безнадежно коротких секунд назад ей было почти все равно... А они вон даже не опоздали. Приехали минута к минуте.
Катя подошла, сопровождаемая «свитой», протянула руку адвокатам и ему. Никому не смотрела в глаза, потому что все, что выше асфальта слишком ярко светило и слепило, резало, больно отдавая пульсации в мозг. Девушка хмурилась, упершись взглядом в воротник — сначала одному, потом второму, третьему, Андрею... Со стороны она, наверное, выглядела очень озабоченной.
-Привет, - произнес он. Он с ней поздоровался.
Девушка почувствовала всей спиной и, в частности, затылком, как недоверчиво и ощутимо Зорькин уперся в неё взглядом. Ах, ну да, он же ещё ничего не знает... Катя кивнула Жданову, не желая извлекать из горла какие-то слова. Но потом передумала:
-Привет.
-Как родители, не очень ругались?
-Да... - начала она и запнулась.
Нет, ей не хватит воздуха на долгие объяснения...
-Не очень, - и улыбнулась ему, поведя уголком губ. Вышло устало, с долей безразличия и снисходительности, так, будто ей все равно на его участие.
Разговаривали они тихо, по крайней мере, адвокатам и её отцу не мешали. А Зорькин.. ну, он всегда был ушастым. Вдруг, Андрей, чуть возвысив голос, показывая, что теперь обращается ко всем присутствующим, заявил:
-Я понял со слов господина Филина, что судья настроен не конструктивно..?
Господин Филин слегка сконфузился и принялся оправдываться:
-Честно говоря я не это имел ввиду, я хотел сказать, что судье это дело кажется слишком простым и он думает, что за этой простотой что-то скрывается. Он сам лично хочет во всем разобраться, а потом решать — удовлетворять просьбу об отсрочке или нет...
-Да, да, да, - вмешался Рулин, - мы с судьей большие друзья — шанс, я думаю, все же есть.
-Так идемте, - нетерпеливо произнесла Катя, разрезай стремительным стуком каблучков образовавшуюся толпу мужчин.
В здании суда перед дверью в зал заседаний они простояли минуты две-три, адвокаты о чем-то переговаривались, шептались, а Катя, низко опустив голову, разглядывала свои туфли. И руки под грудью сложила. Повторяла про себя речь, все аргументы, продумывала возможные вопросы и ответы на них, и ещё уговаривала себя не трястись так крупно и истерично.
-Катька, ты все мне расскажешь! - едва дождавшись подходящего момента, шепнул Зорькин, как только их впустили в зал судебных заседаний.