5
Андрею Жданову приснились скачки. Сидя на трибуне под страшным опрокинутым, без единого облачка, небом, он наблюдал за бешеным бегом лошадей, за бессмысленным, изматывающим состязанием - и задыхался сам. И проснулся таким - тяжело дышащим, с испариной на лбу. В первые минуты он не помнил, не понимал, что его взволновало, но потом вспомнил и поморщился с тревожным отвращением: «Ах, скачки…»
День, как всегда, сумасшедший - предполагаемое предотпускное затишье пока явно проигрывало борьбу за смену ритма, - внес коррективы, и, позабыв о ночных выбросах адреналина, Андрей отправился к Юлиане Виноградовой, подвести итоги сезона и пунктиром обозначить планы на следующий. Место проведения будущего показа было определено - благодаря умнице-дочери, сходу активно включившейся в процесс, которому они, ее родители, отдали уже двадцать пять лет жизни. Поговорив о показе, Эдуарде Соломатине и Центре моды на Волхонке, Юлиана, разбиравшая между делом завал на одной из полок шкафа в своем кабинете, заметила:
- А ты знаешь, чья дочь его племянница, с которой дружит Марья?
- По-видимому, брата или сестры Соломатина, что ж здесь сложного.
- Верно, сестры, только у человека обычно два родителя, - Юлиана оторвалась от своего занятия и, обернувшись к нему, сделала паузу. - Олег Щедрин был мужем сестры Соломатина.
- Значит, он отец этой девочки?
- Вы удивительно догадливы, Андрей Павлович.
Почувствовав приближение того состояния, которое он мысленно именовал «провалом», и не желая замыкаться, после чего, он знал, выбраться будет трудно, Андрей настойчиво произнес:
- И что? К чему эта многозначительность? Та история давно в прошлом, к тому же Щедрина нет в живых.
Юлиана пожала плечами и обернулась вновь к своим полкам.
- Я думала, тебе интересно будет узнать. Да и промолчать - значит скрыть, а ты прав: незачем придавать этому факту лишнюю значительность.
Согласившись с ней, тем не менее он злился. Сначала эти скачки, теперь сообщение о Марусиной знакомой… Два раза - это уже много для одного дня. Если бы не сон, он, может быть, и отреагировал бы спокойнее.
Выйдя от Юлианы и тут же позвонив дочери, он услышал ее взрослый, рассудочный голос и немного успокоился.
- Давай пообедаем вместе.
- Пап, я не могу. Я сегодня встречаюсь с Костей.
- Я вам помешаю?
- Не в этом дело… Это не обед, это ужин. Я приглашаю его вечером домой, и нужно подготовиться.
- Собантуйчики? - усмехнулся он.
После минутной паузы она ответила:
- Что-то вроде этого… а ты знаешь, я передумала. Я все успею. Куда подъезжать?
- В «Сальери», часам к двум, подойдет?
- Хорошо, жди меня, я приеду.
«Может быть, удастся уговорить ее и на Морайру», - оживился он. Ему трудно было терять детей. Еще недавно они не были частью мира, они были частью его. Потом он обнаружил рядом взрослых мужчину и женщину, совершенно отдельных, таких же, как он сам, и не сумел к этому подготовиться, - нет, он не лишал их самостоятельности, он просто не мог понять. «Пока не можем», - говорила его любимая. «Мы привыкнем», - говорила она. «Мы! - смеялся он. - Ты-то давно внутренне привыкла. А я опоздал, как всегда…»
- Почему ты позвал меня? Что-то случилось? - с размаху кладя на столик свою вечную черную папку с эскизами, спросила Марья.
Он полюбовался ею, попривыкнул к жаркой, взрослой, опасной близости ее женственности - это тоже пока еще всякий раз было неожиданно.
- Нет, просто захотелось тебя увидеть. Я сегодня узнал одну вещь… Юлиана сказала, что племянница Соломатина - дочь Олега Щедрина?
- Понятия не имею, - удивленно сказала Марья. - А кто такой Олег Щедрин?
- Ну да, она же замужем, у нее другая фамилия… - Кивнув официанту, он вновь посмотрел на дочь. - Не знаю, помнишь ли ты этого человека. Когда-то мы с тобой встретили его, в Испании… Это было незадолго до его гибели.
- Ты был знаком с ним?
- Да… Приходилось встречаться. Даже воспоминание о нем мне неприятно. - Он помедлил. - Какая она, его дочь?
- Хорошая, добрая девочка… - ровным голосом сказала Марья. - Она младше меня. Года на два. Еще учится. Вот и все…
Их взгляды встретились. Глаза обоих - такие одинаковые - были непроницаемы. Им еще не приходилось смотреть друг на друга с недоверием. И долго это между ними продлится не могло, Марья, конечно, первая разрушила эту неопределенность:
- Пап, расскажи? Я хоть буду знать, чего ты опасаешься.
Он нетерпеливо махнул рукой.
- …Опасаюсь? Нет, что ты. Просто неприятно. Надеюсь, у его дочери более верные представления о добре и зле.
- Об этом ты можешь не беспокоиться, - жизнелюбие одержало верх, и, поняв, что отец еще не определился со степенью откровенности, Марья принялась за еду. - Она - ангел. В буквальном смысле. Спустилась с облаков…
Андрей с сомнением посмотрел на нее. Она засмеялась.
- Она альпинистка, пап. Правда, бывшая. После несчастья с братом дала обет воздержания.
- Да, я забыл… У Щедрина же и сын есть?
- Был… Он погиб. Естественный конец для такого занятия, - неожиданно резко сказала она, и яркие губы сомкнулись в одну линию
- Альпинизм… - задумчиво произнес Андрей, взвешивая это сообщение. - Ну, в общем, такая страсть похвальна, она обнаруживает в человеке что-то высокое.
- Ага, глупость, - ответила дочь и выдернула из подставки салфетку.
- Правда, у Щедрина тоже была страсть, - и теперь уже губы отца презрительно поморщились.
- Какая?
Он посмотрел на нее, словно опомнившись, и, решив, что и так утомил ее лишней информацией, при том, что требовал информации от нее, ответил, что это неважно. В самом деле, случись это знакомство, когда девочки были еще маленькими или подростками, его недовольство, быть может, и имело бы смысл, а теперь… Как это может быть важным? Только потому, что ему приснился этот сон!
- Пап, у тебя было много женщин? - неожиданно спросила она, и он едва не поперхнулся, допивая вино из бокала.
- Много. Даже слишком много, пожалуй.
- «Вот как!», как сказала бы мама! Значит, однолюб может быть бабником?
- Еще каким! - не удивляясь ее прямолинейности, подхватил он. Она заряжала его, не давала стареть. - Я же хотел, чтобы меня любили. Был жертвой доверчивости и легкомыслия: не понимал, что важно еще и любить самому. Иногда наступало просветление, я чувствовал, что не хватает настоящего, что, может быть, потому я так влюбчив, что ищу ту, которую сам буду любить. А она появилась случайно, когда я уже давно очерствел и почти ничего не ждал, и убедил себя в том, что люблю Воропаеву… К чему этот экскурс, котенок? - улыбнулся он.
- Да так, интересно просто. Я иногда размышляю над вами с мамой. Мне кажется… мне кажется, это очень страшно - быть предназначенным для кого-то. Для кого-то одного, кого не знаешь. Это как быть привязанным к пустоте, к невидимости… Как приговор… Ведь во всех иных случаях жизнь лишается смысла. Целая жизнь! Единственная...
- Верно, - кивнул Андрей. - Это может быть либо большим счастьем, либо большой бедой. Мне это знакомо. Ведь какое-то время я пытался жить без мамы.
- И что тогда? Тебе наверняка казалось, что ты выжил? Любовь приходила к тебе только в гости, правда?
- Правда, - с теплым восхищением в голосе и глазах проговорил он. - И мне приходилось выгонять ее, как грязную попрошайку. А ведь тогда она уже была красивая… без маски… эта любовь.
- Как это распознать, папа? - после некоторого молчания тихо спросила Марья.
- Что? Создана ли ты для кого-то одного?
- Да…
- Не знаю, Маруся. Кто-то знает это сразу, а кто-то долго сопротивляется. - Он посмотрел на часы. - Ну? Ты поедешь со мной?
- Нет, мне надо к Косте. Я решила сама забрать его. В сущности, все готово, мясо под сыром уже в духовке, только разогреть…
Он улыбнулся.
- Ну что ж, я надеюсь, вы с Костиком не разочаруетесь в мясе под сыром. Впрочем, ты же внучка ЕленСанны, это утопия… Ты хотя бы заедешь к нам в воскресенье? Как машина? - уже по дороге к выходу спросил он.
- Хорошо, - пожала плечами Марья. - Прежде чем забрать, я все проверила. Они были удивлены! Думали, я ничего в машинах не смыслю. Я приеду, пап. Обещаю.
Он пожал ей руку. Уже прощаясь у машины, вдруг снова вернулся к прежней теме:
- Если честно, мне не очень хочется, чтобы ты имела дело с этой семьей.
- Папа, но ведь Оля всего лишь дочка этого Щедрина.
- Ты тоже - моя дочь, - улыбаясь, сказал он.
- Ты думаешь, разногласия с определенным человеком могут передаться по наследству? Что бы он ни натворил, при чем здесь Оля? - Она говорила встревоженно и рассеянно, и у Андрея было чувство, что она думала еще и о чем-то другом.
- Нет, забудь, я согласен... Тем более, что Соломатин или его зять, с которыми мы заключаем договор, не имеют к Щедрину никакого отношения.
- Вот именно. Мы же не будем смешивать бизнес и личное, правда? - Она поцеловала его в щеку и уселась в свою машину. Он подождал, когда она уедет. В ее словах ему отчего-то послышалась грусть. И показалось, что она вздохнула.
Сев за руль, она вздохнула еще раз. Надо же ей защищать это создание, неожиданно вставшее у нее на пути. Всё за то, чтоб ненавидеть Ольгу, даже ее отец чем-то не угодил ее собственному… Можно сказать, карт-бланш! Разрушив Олину жизнь, она всегда может сказать себе, что защищала родовую честь… Смешно? Да нет, даже самая глупая ложь умеет иногда сойти за правду. Но она не может! Не может искать оправданий, потому что не может ненавидеть Олю.
Ненавидеть Олю? Она встала перед глазами - тоненький бледный цветок, еще с прыщиками на лбу. За что? За то, что поверила в предназначенность и ошиблась? Забрала то, о чем не знала?
Когда Костик, в одних брюках, открыл ей дверь, он рассмеялся.
- Ты выглядишь сердитой, - сказал он. - Обиженный на весь мир ребенок. Щеки даже красные…
Она приникла к зеркалу. О, черт… Пора метлой выметать эти мысли из головы. А в первые дни само собой получалось! И обидней всего то, что сама только что думала об Оле как о ребенке.
- Собирайся лучше, - недовольно ответила она. - Вон, даже рубашку еще не надел…
Она пошла за ним в его комнату, стояла у открытой двери, разглядывая такие родные, такие знакомые вещи и усиленно делая перед собой вид, что все это ее ничуть не трогает - выросла.
- В этом твидовом костюме ты похож на того маленького гарвардского профессора, который опекал тебя, - заявила она. - Так и ждешь, что сейчас где-нибудь в глубине квартиры тихонько прозвенят часы и горничная принесет поднос с чайником и молочником. В точности как у него дома, когда мы приезжали к тебе.
Костя озабоченно разглядывал себя в зеркале.
- Ну, я, в принципе, не против. Мистера Саукса я уважаю и люблю и благодарен бабуле за то, что познакомила нас. Только, Маня, это была не горничная, а секретарь… - Он повернулся. - Галстук нормально?
- Нормально, - подходя к нему и поправляя галстук, сказала Марья. - Но я вам хочу напомнить, Константин Андреич, что вы званы на маленький домашний ужин в кругу друзей, а не на прием в французском посольстве… теперь уже французском! Не угнаться за тобой.
Из-за упоминания о Франции она вспомнила и о встрече в метро и улыбнулась. Это могло быть интересно.
- Знаешь, кто передавал тебе привет? Лина Белова.
Он машинально перехватил у нее узел галстука, сжал его и отступил на шаг. Ей показалось, что он покраснел.
- Мне ведь только показалось, правда?.. - так и спросила она.
- Что?
- Что тебя взволновало это имя!
- Показалось, - сухо, так не похоже на него, ответил он.
Марья, не переставая удивляться, виду уже не подавала. Нельзя.
- Ну, значит, я еще могу добавить, что она угрожала заехать к тебе, будет в Париже проездом.
Костя неопределенно кивнул, они стали говорить о чем-то другом, и глаза его стали прежними, подобрели, увлажнились, без стеснения глядели на нее. Она же вышла из его комнаты в замешательстве. И уже без интереса заглянула в собственную спальню, в которой выросла, и в гостиную, где на специальном столике, как цветы в ящиках, топорщился лес семейных фотографий в рамках.
***
Но хороший был вечер… Марья пригласила для пары Косте Надю - реализовав свое смутное чувство вины перед подругой. Да и выбор был беспроигрышен - Надя как нельзя лучше подходила Костику. Со всех сторон. Жаль, в очередной раз жаль, что они так долго приглядываются друг к другу. Жаль, что он не краснеет, не отшатывается, не замыкается, когда слышит ее имя… Может, там, наверху, перепутали что-то? Лина Белова! Это было так неправильно, так неуютно и поэтому очень, очень интересно…
Игорь опаздывал. Марья волновалась, но и волнение это было хорошим. Если бы у нее еще была уверенность в том, о чем они договорились... Она ждала его. Когда Игорь наконец пришел и она открыла перед ним дверь, ему потребовалось время, как ни в чем не бывало улыбаться он не мог. Она была в ярко-голубой клетчатой рубашке и джинсах, опоясанных широким ремнем, а волосы она заколола высоко-высоко, и они были похожи на шелковистый водопад.
Правда, Марья ничего не замечала.
- Ну, что же ты? Пошли, - возбужденная, она схватила его за руку и потянула из коридора, не взяв даже из его рук цветы, о которых он и сам забыл. Но по дороге она все же остановилась и, приблизившись, прошептала горячо и взволнованно:
- Ты договорился? Все в порядке?
- Да, - проговорил Игорь. - Я останусь здесь.
Ее лицо просияло, но спустя мгновение на нем отразился испуг.
- Ты не…
- Нет, не волнуйся. Я сказал, что останусь в ЦШИ, ночные занятия на местности, это часто бывает, - он взял ее за руку и протянул цветы. - Это тебе, - и, наклонившись, осторожно поцеловал ее - сделал то, чего невыносимо хотелось уже несколько минут. Ему даже стало больно, настолько полно он почувствовал ее близость в этот момент.
- Спасибо, - сказала она, сжимая цветы и опуская глаза.
Потом она ввела его в мастерскую, где был накрыт стол, и понеслась искать вазу, а он знакомился с гостями сам. И Костя, и Надя с первого взгляда понравились ему, и тоже - полно, доверчиво, безоглядно. Такие впечатления самые верные, знал он. Он тоже мог надеяться, что не вызвал у них отторжения, несмотря на то, что им была известна некоторая сложность его отношений с хозяйкой.
Мясо к его приходу успело остыть, и, пометавшись между гостями с совершенно риторическим вопросом: греть или нет, - воспитанные гости никогда не отвечают на подобные вопросы по существу, - Марья поставила его на стол холодным. И слишком пресный сорт этого вина Игорь не любил… Но во всем этом, в бесхозяйственности ее, в смущении и старательности, была трогательность, как во всей его Марье сегодня, - неожиданное чувство, которого раньше он по отношению к ней не сознавал. Даже когда ее губы дрожали во время первых встреч и он чувствовал счастливую обязанность защитить ее, это казалось ему временным и функциональным. Но вот спустя время она просто открыла ему дверь, и в сердце с порога влилось что-то горячее, растапливающее, похожее на жалость, ту тонкую внутреннюю жалость, что делает понятными все поступки женщины и привязывает к ней навсегда, даже когда она этого уже не хочет и захлопывает дверь... В связке ключей от нее у него появился еще один! И то, что так приятно, так необременительно легко оказалось его знакомство с ее братом и подругой, что нашлось у них столько общего - у него и людей, которых она любила и уважала, помогало ему увидеть все в новом свете и ставило понимание возлюбленной на следующую ступень…
Отношения их в общем разговоре обозначались деликатно. Надя была молчалива: невысокая крепкая девушка с твердым же взглядом больших серых глаз, которые смотрели на Игоря с одобрением. В глазах Кости (тоже больших, только коричневых, хоть и светлых) было еще кое-что: готовность принять любой выбор сестры и помочь, если что-то пойдет не так, - принять не благодаря, а вопреки его собственному мнению. И это мобилизовало больше, чем простодушное одобрение подруги.
И все-таки, когда они ушли (Костя провожал Надю, у которой не было и не могло быть машины - по причине полной неспособности ею управлять), дышать стало легче… Оставшись одни за столом, они какое-то время не двигались. Знакомились - ведь в ее доме и только вдвоем они были впервые. «Иди ко мне», - попросил Игорь. И Марья спряталась у него на коленях и на груди, она вообще обладала волшебным свойством, которое он называл маскировочным и было унаследовано, как он узнал позже, от матери: он уже начал привыкать к тому, как порой из неких глубин, когда она снимает одежду, появляется ее тело: ноги, бедра, и плечи, и грудь - прежде невидные, невидимые, незаметные… Но так не всегда было. Сегодня, когда он увидел ее, так не было.
- Давай я все уберу. Ты посиди, - сказал он.
Она покачала головой.
- Я сама, - все еще уткнувшись лицом в его рубашку (уже в этот вечер ему стало казаться, что он одевается спорно), пробормотала она.
- Тогда вместе.
Она кивнула…
Они убрали со стола и убрали сам стол, нечто огромное, бесформенное, очень удобное, - Марья когда-то в начале учебы купила его на распродаже, и в родительской квартире он занимал полкомнаты, пока она не сняла эту, на Кутузовском, и не перевезла его. Стол был и письменным, и обеденным, и во времена их с Владиком набегов сюда даже спальным… но, утратив Владика и свое прошлое, она видела и свои вещи утратившими память обо всем этом.
Игорь огляделся. Два больших окна, рядом, на одной стене, темнеющие в этот неопределенный сумеречный час. Без жалюзи, без штор, отчего они приобретали торжественный вид арок. Свет, догадался Игорь. Свет - альфа и омега для художника. А напротив - еще один стол, заваленный альбомами, листами, эскизами.
Игорь включил свет.
- А где же мольберты? Или этюдники?.. Прости, я не разбираюсь…
- Я же не полноценный художник, Игорь. Так, прикладное искусство.
- Ты не жалеешь?
- Нет. Почему я должна жалеть? Я с детства бредила «Зималетто».
- Тебе ближе все определенное, да?
- Наверное… А тебе?
Она внезапно осунулась, отошла от него, встав у окна. Он подошел и тронул ее за руку.
- Ты что?
- Я знаю, ты противопоставляешь меня себе, - ее голос дрогнул. - И… Оле? Ей ближе возвышенное, а мне - «определенное»… Так бы и сказал: приземленное. Это она облачко, а не я.
- Да ты что, - испугался он и притянул ее к себе. - Никогда я такого не думал и тем более в таком тоне… Я люблю все в тебе, ты разве не знаешь?
Она подняла на него глаза.
- Знаю. Но я все время боюсь, что ты поймешь обо мне что-то такое, что оттолкнет тебя от меня.
Он поцеловал ее в губы и, приподняв, посадил на подоконник. Подоконник был широким, находка для цветовода. Но вазу с принесенными им красными цветами, похожими на маки, она поставила в спальне, которой он еще не видел.
- Расскажи мне об Оле, - вдруг попросила она, ухватившись за его пуговицу на груди, и, пока он собирался с мыслями, помогла ему: - Кто были ее родители? Как они погибли?
- Погиб только отец, мать умерла… Но с разницей в два дня. Судьба?.. - он посмотрел на нее и невесело улыбнулся.
Она тряхнула своим необыкновенным водопадом из волос.
- Судьба - это характер.
Он усмехнулся, заправляя ей за ухо блестящую черную прядь.
- А что, ведь ты права. В данном случае, наверное, действительно характер… Иначе что заставило Олега Николаевича сесть за руль старой «Ауди-100» - его первой машины, сохраненной им в гараже как талисман - там целая коллекция была машин, подобно его лошадям в конюшне…
- Его лошадям?
- Да, он увлекался разведением лошадей… Одно время даже имел ипподром. Один из первых частных ипподромов в России. Он был богат. И все-таки на похороны Олиной мамы приехал на той «Ауди»… Как ты думаешь, почему?
- Наверное, ты скажешь, что в знак уважения к своему прошлому… Ведь Олина мать наверняка была свидетельницей покупки этого раритетика, ездила на нем…
- Ну, а ты скажешь, что он не хотел привлекать к себе и своему богатству внимания, а то и еще хуже: скрывал от детей свое истинное состояние, - улыбнулся он и на всякий случай взял ее руку в свою. Но она рассмеялась. - Это неправда, я не думаю так, - он поцеловал ее ладонь. - Во всяком случае, теперь, после знакомства с твоим братом, не думаю… Так или иначе, Олег Николаевич приехал в городок, где жили его бывшая жена и дети, на «Ауди-100». Попрощался с женой, справил похороны, все честь по чести, - и отправился в обратный путь. На все той же «Ауди-100»… - Игорь взял зажигалку и, закурив по очереди две сигареты, одну дал Марье. Она взяла машинально, она, не отрываясь, глядела на него. - Маленькое происшествие на дороге было неопасным. Уводя машину вправо от какой-то бестолковой юной дамы, настигавшей его и имевшей очень слабое представление о многополосности движения (ее потом как свидетеля нашли), он немного перестарался, и машину вынесло на обочину…
…двигатель заглох. Олег чертыхнулся, огляделся. Ничего примечательного - обычная, хилая и пыльная лесопосадка вдоль шоссе; мадам, своей неловкостью заставившая его остановиться, давно унеслась вперед. Олег закурил и не сразу почувствовал запах паленой резины; лишь только поняв, что для одной сигареты дыма в машине слишком много, он обернулся. Из заднего сиденья, прорвав ткань обивки, аккуратно и ровно выбивалось пламечко, его языки наводили на мысль о камине, о тихих семейных вечерах зимой, тепла которых ему недоставало всю жизнь и никак не удавалось испытать… Аккумулятор, еще раз мысленно чертыхнулся Олег. Ну конечно, сколько же он намучился в свое время с этой неудачной допотопной конструкцией - аккумулятор под задним сиденьем! Он схватил с соседнего сиденья почти еще полную бутылку с минералкой и, развернувшись, влил в «очаг» полтора литра захлебывающейся жидкости. Пламя мирно и весело продолжало выбиваться, впрочем, кажется, стало немного больше. Огнетушитель, вздохнул Олег, и нажал на ручку двери, чтобы выйти к багажнику. Ручка не поддавалась. Он нажал сильней, дернул что есть силы - дверь была закрыта. Он опустил руку. «Ну, знаете ли, - как-то глупо подумал он, - не хватало еще, чтобы замки заклинило». И всё. Мысль дальше не шла, а мгновенные решения, приходящие сами собой, он все исчерпал.
На него напала странная, дымная апатия… Перед глазами появилось лицо Нины, но не такое, каким он видел его в гробу, а милое, домашнее, с каким она прикладывала к груди, к своим большим темным соскам Вову, а потом Оленьку. Жанну он не видел. И даже Соню, полузабытую странную свою девочку, пожалуй, единственную теплокровную… Нина подзывала его! Нина, которую он почти не помнил, и время здесь было ни при чем: он твердо и окончательно забыл о ней еще десять лет назад, как только вышел с чемоданом за дверь. Он хотел уйти. Он мечтал о той минуте, когда выйдет за дверь и забудет о ней навсегда. «Я сейчас погибну», - удивленно подумал он… И воля к жизни шевельнулась коротким воплем - и опять затихла, и он вяло тронул локтем стекло, уже закопченное, а жар жег плечо сзади. И вдруг встрепенулся, задвигался, в яркой вспышке страха и сопротивления мести нелюбимой женщины (или ее последней попытке его согреть) стал колотить кулаками в стекло…
- …пожарные сказали, в таких случаях достаточно пятнадцати минут. Загоревшаяся электропроводка пожирает машину мгновенно. Им осталось лишь залить остов, ну и крепкие немецкие шины были целы.
- Жена забрала его с собой, - тихо и уверенно сказала Марья. - Она больше не хотела его отпускать. Он ведь вернулся к ней.
- Не знаю, облачко… Иногда кажется, что такое возможно, а иногда уверен, что все намного проще.
- Ты расскажешь мне о том, другом? О себе и об Оле? - положив руки ему на плечи, она заглянула ему в глаза. В ее глазах он увидел сострадание, следы боли, только что прожитой за постороннего человека - за его Олю, за ее врага. «Мы говорим о ней как о близком добром друге, как о сестре», - тоже ощутив легкий угол боли, подумал он. И это был бы верный путь… Если бы он, и только он, не совершил ошибку. Как ясно теперь он это понимал. Но ему не хотелось сейчас говорить об ошибках. Не хотелось вновь поднимать со дна холодное сопротивление женщине, своей жене, - страшнее в жизни он ничего не испытывал. Сейчас перед ним была другая... И он уже несколько часов изнывал от другого желания: пробраться пальцами в ее волосы, щелкнуть там заколкой…
Волосы рассыпались, и он положил заколку на подоконник.
- Не сейчас, ладно? - беря ее руки в свои и разводя их в стороны, сказал он. - Ты сегодня… и эта ночь - как будто навсегда… Да?
- Да…
Она прижалась спиной к оконному стеклу. Она закрыла глаза перед его приблизившимся лицом. Они были друг перед другом, держась за руки, почти недвижимые, только дыхание билось в журчащей, закипающей крови.
И снова потянулись по оконному стеклу там, с другой стороны, нити дождя…
А Оля забыла зонтик. Она стояла на противоположной стороне улицы, вдоль которой протянулся многоэтажный дом, под стеклянной крышей остановочного пункта. Она неотрывно смотрела вверх, туда, где среди прочих горели два окна - легко было высчитать. Однажды двухэтажная громада автобуса заслонила ей окна, и она деловито, терпеливо и безропотно, отошла на несколько шагов. Поздние пассажиры, вывалившиеся из автобуса, толкали ее и смотрели удивленно-озлобленно, а ей было все равно. Те два окна были не очень высоко, и она видела два смутных силуэта, слившихся в один: мужчину, склоненного над распластанной на оконном стекле женщиной. Их сцепленные, сцепившиеся руки были разведены широко в стороны, как крылья гигантской ночной бабочки. И эти крылья накрывали ту, что подглядывала, и лишали воли… «Вот я сейчас поднимусь, вот я сейчас отпущу его, - думала она, и даже слезы светлого благородства и всепрощения сжимали ей горло, - Я ведь люблю его и люблю ее, да, я люблю ее, я восхищаюсь ею, я даже, кажется, люблю его любовь к ней - такой она кажется мне чистой и чудесной. А потом у меня не будет ничего. Я буду только плакать и страдать. И что я скажу Галочке? - испугалась она; подруга детства как-то особенно приняла ее историю любви и замужества, в полуобморочном экстазе закатывая глаза, когда Ольга рассказывала ей о свадьбе. Сама Галя приехать не смогла: выхаживала бабушку в далекой Сибири. - И Юлька обидится…»
Какой Юлька заказала свадебный торт! Когда в ЗАГСе в шутку сказали, что свидетели обязаны платить, если брак распадется в течение года, она храбро ответила: легко!, покосившись при этом нарощенно-ресничным лукавым глазом в сторону молодых: уж она-то знала, что ничего подобного не случится…
Игорь! Игорь, скажи, что это не ты!
И, не чувствуя больше ни капельки того внезапного просветления, поддавшись обидному стадному чувству, заставляющему брошенных женщин из века в век вести себя одинаково, она заплакала - уже из более традиционных чувств. Она не хуже! Как он на нее смотрел, с какой загадочной сдержанностью вел себя перед тем, как сделать предложение… Он боялся обидеть ее, все раздумывал, как сделать это поделикатнее… Все ведь привыкли - друзья да друзья, а он вот взял и влюбился в нее… Взял и влюбился! И в Марью - взял, и?.. Нет, разве можно сравнивать с чем-то ту, их, любовь.
Верно, нельзя… Если бы он хоть раз обнял ее вот так. Снял с подоконника…
Они ушли. Сейчас где-то рядом зажжется еще одно окно. А может, и не зажжется, - разве для этого нужен свет?.. Господи, да что она здесь делает!
Она села в машину, буквально вдавила себя в нее. Подрагивающей от напряжения рукой придерживала дверь, чтобы снова ее не открыть. Занятия на местности, думала она. Кого и для каких вершин ты опять тренируешь, Игорь?..
…- О чем ты думаешь здесь без меня?
Марья вынырнула из-под его руки и, подложив под спину подушку, устроилась поудобнее.
- Я не думаю. Я мечтаю, чтобы ты был в дУше и шумела вода.
- И все?
- И все. Ты думаешь, я просто так купила тебе этот гель? Я купила его, поставила на полку и представляла, что ты вышел в магазин.
На ее лицо упал вдруг свет луны. Верно, танцуя с облаком, луна неосторожно выглянула из-за его зыбкого плеча… Но кому нужно засматриваться на луну, если есть вот этот тонкий профиль - серьезный, сосредоточенный, и… Это была одна из тех минут, когда лгать становилось невыносимо.
- Разреши, Маруся. Разреши мне рассказать ей все, как есть. Все, как было…
- Как было? Мне… - Она вновь соскользнула к нему, почти легла на него, опять разметав в стороны руки. Звезда... Он нашел их, сжал. - Расскажи все, как было, - мне…
И он рассказал ей, как все было.
|