НРКмания

Форум любителей сериала "Не родись красивой" и не только
Текущее время: 29 мар 2024, 16:26

Часовой пояс: UTC + 4 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 29 ]  На страницу 1, 2  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 02:42 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
Выкладываю с горячей благодарностью за то, что помните! :wink:

Название: Чего хочет женщина...
Автор: Greza
Пейринг: натуральный
Жанр: лоскутное одеяло
Герои: старые, а также их родственники, друзья и знакомые
Рейтинг: как получится

«Тяжелы мои стихи,
Камни в гору.
Донесу их до скалы,
До упору.
Упаду лицом в траву,
Слёз не хватит.
Разорву строку свою,
Стих заплачет.
Больно врежется в ладонь
Крапива.
Превратится горечь дня
Вся в слова».
Ника Турбина
(из детской тетрадки со стихами)


1.
Кира удовлетворенно проводила взглядом последнее фаршированное перепелиное яйцо, ни за что пропавшее за ровными рядами Андреевых зубов. Прожевал он его с видом безжалостного мстителя, задумавшего истребить весь перепелиный род. Проглотил с трудом: кадык дернулся вверх, медленно, с усилием опустился. Так подпольщик глотает комок недожёванной газеты «Искра», пока ищейки из охранки взрезают матрасы, подушки, в упор не замечая дизайнерского оформления комнаты, «где по стенам вместо картин гирлянды ненужных слов».

- Вкусно? – с интересом вглядываясь в лицо все еще жениха, спросила Кира.

- Мммм... необычно, - изображая купленного с потрохами ресторанного критика, пытающегося подобрать витиеватое позитивное определение к стойкому мерзкому послевкусию, промычал Андрей. – Ты что-то добавила?

- Горошек! – а чем она не Анжелина Джоли? Ну, если только размером бюстгальтера. Да и Жданов мало чем уступает Бреду Питу. Уступал...

- Ты приляг пока, отдохни, вот картиночки посмотри, а я пока со стола уберу и приду тебе массаж сделать. Расслабляющий.

Стараясь не зацикливаться на прозвучавшей угрозе, Андрей безропотно скинул тапки и пополз по алому, цвета глубокой сексуальной радости, шелку к стене, словно поплыл через кровавое озеро, держась за подсунутое невестой печатное издание, как за пенопластовый поплавок. Ну да, ага, это оказались комиксы эротического содержания. Массаж – не верьте рекламе! - тоже намечается тонизирующий. На высоте тяжелого вздоха ребра в месте сочленения с позвоночником жалобно скрипнули: дыхательный центр в Кириной квартире требовал постоянной перезагрузки. Холодный хай-тек не означал свежести: душно. Он нехотя открыл сборник, и кровь бросилась в лицо. Андрей тронул щеки – горят. Он с изумлением вгляделся в картинки. Ничего такого! Ну то есть вообще ничего! Не могли же его смутить до такой степени лупоглазые, длинноволосые, с одинаково острыми подбородками девочка и мальчик, сидящие в кафе и еще только поглядывающие друг на друга? Жданов перевернул сразу несколько страниц: голова закружилась, перед глазами поплыл туман. Неужели такой эффект возникает вот от этого детально прорисованного поцелуя? Недаром комиксы распространяются подобно пистии. Он быстро пролистал несколько страниц, выловив взглядом не слишком оригинальные позы в скучном антураже – телесный низ безмолвствовал, зато к головокружению присоединилась сильнейшая мигрень. Что за хрень?

В дверях нарисовалась и замерла Кира. Она была также графична в своей неподвижности, как героиня нарисованной истории, и глаза выпучила в лучших традициях комиксов, взирая на открывшуюся ей картину: Андрей в высокохудожественном удушливом изгибе судорожно пытался сорвать с себя галстук. Руки не слушались, он тяжело дышал.

- Что с тобой, милый? – испуг в ее голосе имел подозрительный оттенок.

- Вот так, да? А теперь пристрели, а потом утопи! Распутину хоть в пирожные яду подсыпали, а я этими гадкими яйцами должен был давиться! – Андрей хватал воздух ртом, как лежащий на весах в магазине псевдоживой карп. Нос у него был капитально заложен.

Так и не сумев сорвать с горла петлю респектабельности, милый рухнул на кровать, прижав ладонь к сердцу.

- Андрей! – испуганно закричала Кира. - Я только хотела помочь тебе!

- Мне?!

- Нам! Нам! Это всего лишь таблетка силденафила. Тебе плохо?

- Мне очень плохо! Хуже не бывает! У меня аллергия на этот препарат! Я его не переношу! Хорошо еще будет, если не откинусь...

Она, рыдая, бросилась к нему на грудь, услышала, как быстро бьётся сердце, испугалась еще больше, снова вскочила.

- Андрей, не молчи! Может, промывание желудка? «Скорую помощь»?

- Еще более скорую? Думаешь, стоит? Хотя решили бы сразу все проблемы. – Хрип, бульканье в горле, свист. - У тебя есть вторая таблетка? Давай ее сюда, только, пожалуйста, без яиц.

- Нееет! Прости меня! Я не хотееееелааааа! - и, спустя несколько минут, вдруг спокойно-вкрадчивым голосом:

- А откуда ты знаешь, что у тебя аллергия на этот препарат? Что это значит?

- Это значит, что мы с Малиновским пробовали его действие на себе, - устало прогундосил Андрей, приноровившись неглубоко дышать. – Тебе нужны подробности, зачем и для чего?

- Нет, спасибо. Я, наверное, догадываюсь... А когда вы его пробовали? И что, прямо вместе? Одновременно? А у Малиновского тоже такая реакция? – она уже не плакала.

Жданов вскочил, пытаясь обжечь Киру льющимся из глаз изумлением пополам с отвращением. Но четыре года отношений и врожденная невосприимчивость к такого рода повреждающим факторам позволяли ей спокойно наблюдать за милым: морда красная, глаза красные – идеальное попадание в цвет простыням. Она испытала эстетическое удовлетворение: с паршивой овцы хоть... Он спустил ноги на пол, покачиваясь, встал.

- Ты куда, Андрей?

- Меня тошнит.

- От меня?

В ответ в ванной зашумела вода.

Шум воды всегда ее успокаивал. Ласковые струи утешали, примиряли с собой. «Ло-ре-ле-я, Ло-ре-ле-я» - в душе и в дУше она была Лорелея, а никакая не Катя. Отбросим незначительные подробности о прекрасном внешнем облике и чарующем голосе той Лорелеи, а также о сотнях погибших у ее ног моряков, главное – Катя любила воду, а значит, могла считать себя речной феей. Банной? Ванной? Кранной? Фигня... И пусть папа оборется под дверью: Катерина? Нет, не слышали.

Ей нравилось стоять под горячими струйками долго-долго, причем вода была такой температуры, что от нее бегали мурашки горячего озноба – почти кипяток. Чувствуя, что перегрелась, она остужала себя ледяным дождиком, при этом тихо, нараспев проговаривая строчки из книжки, которая всегда, с самого детства вызывала чувство досады и раздражения: «Вот, коль хочешь ты жениться и красавцем учиниться, ты без платья, налегке, искупайся в молоке; тут побудь в воде варёной, а потом ещё в студёной». В вареной и студеной Катя уже попробовала, может, в молоке дело? Клеопатра, которая, пишут, не была уж так восхитительно красива, как все теперь думают, принимала ванны с молоком и медом, а потом к ней очередь из мужчин выстраивалась: полюбить ее одну ночь как следует и умереть. С мужчинами понятно, а ей, интересно, это зачем было надо? Способ повысить свой рейтинг у подданных, создать персональный миф или просто получить удовольствие? При мысленном взгляде на очередь к Клеопатровым покоям, очень похожую на неиссякаемый людской поток к мавзолею в старые добрые времена, девушка обычно тяжко вздыхала. Кто ж ей позволит использовать молоко не по назначению? Проще отказаться от этой идеи совсем, чем вступать потом в объяснения с поколением, которое помнит, как голодали их родители, если это поколение учует во влажном воздухе санузла запах молочного супа. Выкручиваться надоело, сил отстаивать свое право на нетрадиционное использование пищевых продуктов не было.

В последние месяцы она стала проводить в ванной гораздо больше времени, и ни одна из двух самых популярных версий, почему, не будет верной. Понятия «пилинг» и «скраб» были от нее так же далеки, как «овердрафт» или «авизо» от бабОчек Милко, а сбрасывать вручную постоянно накапливающийся от созерцания своего президента заряд ей не приходило в голову. Закрыть дверь на замок и включить воду – эти два простых действия давали возможность уединиться совершенно; казалось, нигде, ни в каком другом месте ее не оставят в покое заботливые до остервенения родители и немногочисленные, но настойчивые абоненты, а еще здесь можно было помечтать... Помечтать особенно – чувственно и наглядно. С недавних пор Катя стала смотреть на свое тело иначе. Вернее, она стала на него смотреть, а раньше она его игнорировала. Намылила, потерла мочалкой, поскребла допотопным станочком подмышками, вытерла, спрятала, как учили, под ткань. Тяжелый махровый халат пищащего цвета – идеально бесформенно и непробиваемо для взглядов. Если вместо пояса, не слишком надежно удерживающего полы в запахнутом состоянии, вшить молнию сверху донизу, тогда в нем и на работу можно пойти: тепло, современно, оригинально! - не хуже, чем у других. Ведь одежда должна быть из добротной и практичной ткани, потолще и поплотнее: фланель, трикотаж, шерсть, а если тоньше, то необходимы несколько слоев. А все эти легкомысленные (обтекающие, обволакивающие, летящие и скользящие - ласкающие! – полупрозрачные) шелка и шифоны – это не по-нашему, не по-пушкаревски. Мало того, что неприлично, так еще и дорого. Дорого и неприлично, неприлично и дорого. Тяжелый вздох.

Катя рассматривала и трогала свое тело, словно знакомилась с ним, с ней, своей материальной оболочкой, выданной – не выбранной - двадцать с лишним лет назад на складе под расписку, пытаясь подружиться. Поздновато? У всех свой график движения по жизни: кто-то в 15 лет – женщина, кто-то - девочка в 35. В перспективе с телом было бы неплохо стерпеться-слюбиться - в идеале, но, как известно, идеал труднодостижим. Но она старалась. С чего вдруг такие перемены? Да просто Машка как-то ляпнула за обедом, который сопровождался интересными бабскими разговорами, что пока не полюбишь себя сам, тебя никто не полюбит. Излучение от тебя идет неправильное в этом случае, отталкивающее, а не притягивающее. Катя этот посыл встречала и раньше в журналах или слышала где-то, но вовремя ляпнутое все равно кем важнее и ценнее для нас, чем самые авторитетные голоса, прозвучавшие преждевременно.
Вопрос, конечно, был неясен: нужно полюбить себя какую? Наружную или внутреннюю? Которую из тех Кать, что как матрешки сидели одна в другой? И как это «любить себя»? С другими было понятно, с собой – категорически нет. Задавать вопрос не стала, а после, пораскинув мозгами, пришла к выводу, что работать над любовью к себе ей надо во всех направлениях. Решила начать с тела, которое было наиболее нелюбимым, честно сказать – загнанным за можай, лишенным права голоса, подвергнутым остракизму.

Приглядевшись, она нашла в себе некоторые прелести. Ей нравилось смотреть на свой живот, почти плоский, лишь с легким намеком на округлость; на косточки, выпирающие по бокам, на талию и бедра - особенно удачную часть этого тела – плавные красивые линии. А вот грудь вызывала сомнения и даже сожаления – велика! Не вообще, а для этого росточка. У всех этих аэромоделей для подражания, приковывающих взгляд ее начальников, грудки-пупочки, а ручки-хрупочки! Загляденье и черная зависть: никакого тебе рюкзака спереди – вечный подростковый восторг, главный атрибут манящей нимфетки. Катя подставляла под одну грудь руку, приподнимая и словно взвешивая. Вон, в ладони почти не помещается, и из-за этой тяжести не торчит гордо и вызывающе, опровергая все законы физики, как у древнегреческих статуй, а тяжко падает вниз, камнем на шее висит практически. И легким ажурным бюстгальтером на тоненьких бретельках ее не удержишь на должной высоте... А уж чтобы без него, как Кира ходит, вообще нельзя, а то будет, как в том анекдоте: неизвестная женщина прострелила себе левое колено. В общем, к груди были вопросы.
До сосков она старалась не дотрагиваться вовсе, просто внимательно разглядывала, наблюдая, как они ведут себя под теплой и холодной водой: то гладкая лужица, то морщинистый бугорок. Живут своей собственной жизнью, захотели – растаяли, захотели – скукожились от холодного воздуха или горячего видения, вдруг возникшего в лихорадящем сознании. Так иногда жесткая струя воды вызывала слишком выраженные и стремительные метаморфозы и яркие ощущения. Особенно в некоторые дни, то ли как-то с циклом связанные, то ли с совещаниями, если соображали минимальным составом, «на троих». Дотрагиваться не решалась, но однажды представила себе очень четко, как не ее – другие пальцы слегка коснулись темных кружков. Голова тут же закружилась, а в коленках случилась такая слабость, что чуть не упала, пришлось срочно окатить себя холодной водой, резко повернув в сторону вентиль горячей: ванная комната – зона повышенной травмоопасности.

Ноги тоже не удовлетворяли: вот бы подлиннее! А то у нее, как у той игрушки из детства, дымковская баба с коромыслом, у которой колокол юбки был непропорционально короток. Хотя форма вполне, на «четверочку»: тоненькие лодыжки, круглые коленки, женственные бедра, вот если бы, правда, можно было чуть-чуть вытянуть! Зато маленькие ступни с аккуратными пальчиками казались очень изящными.

Иногда Катя запрокидывала голову и проводила пальцами по шее, по ключицам - где-то она видела этот жест, в каком-то фильме, - плотность выпирающих под кожей косточек ей тоже нравилась: когда ключицы видны – это красиво. А на лицо она не смотрела даже в затуманенное паром зеркало. Что там увидишь хорошего?

Девушка каждый раз намеревалась спуститься с исследовательской целью туда, куда можно пройти лишь сквозь заросли кудрявых жестких волосков, но пока не сделала этого, удерживаемая твердым «нельзя». Откуда оно взялось, это «нельзя»? Кто и когда вбил его в сознание по самую шляпку так, что никаким гвоздодером не подцепишь и не вытащишь? «Тебе не стыдно?»

- Тебе не стыдно, Кать? – смеющиеся глаза тетки, ее добрая улыбка не оставляли сомнения: она не стыдит, она удивляется. – Ты знаешь математику и чего там, компьютер этот, экономику, как свои пять пальцев, а свои пять пальцев – не знаешь. Ты представляешь себе устройство Солнечной системы, а где у тебя и какая дырочка, и что там в ней – понятия не имеешь. Ну не парадоксально ли? Хотя я ж тоже такая была.

Тетя Наташа засмеялась воспоминанию, она вообще очень легко смеялась. Катя, прихлебывающая компот из чашки «с зайчиком» - синим по белому был изображен охотник, держащий за задние лапы убитого зайца, - наблюдала за ловкими и быстрыми движениями рук молодой еще женщины. Это был мастер-класс для Кати, так сказать, кулинария, поверенная математикой: "просто, как четырежды четыре!" Четыре пачки творога развернуты и брошены в миску, теперь туда же были разбиты четыре яйца.

– Представляешь, практика после первого курса, я вся такая важная на операции стою, намытая, в стерильном халате, который сзади на завязочках, в бахилах, в маске, шапочке, в резиновых перчатках, которые мне сама операционная сестра надела – самая строгая должность в больнице, главврач ей и в подметки не годится! И вот мне дают задание: женщине, что на операционном столе лежит, которая уже, к моему счастью, под наркозом, поставить мочевой катетер. Я так деловито беру в руки катетер, - тетка изобразила, как, взяв столовую ложку и отмерив ею четыре порции сахара и столько же манки, - все как положено, по инструкции: тут пинцетиком придерживаю, тут наружные половые органы обрабатываю... а дырки-то, куда вставлять – не вижу! Спросить совестно, поэтому начинаю тыкать туда, где мне кажется должно быть наружное отверстие мочеиспускательного канала. Тыкаю аккуратно, навредить же не хочется, но настойчиво. – Она добавила в миску шепотку соли и высыпала пакетик ванили. - Тут подходит анестезиолог – вредный мужик был, противный, пошлый, острый на язык, - и наблюдает. Долго наблюдает и молчит, зараза. У меня от этого руки начинают дрожать, но я продолжаю. Хирург уже и операционное поле обработал, спрашивает, чего там у нас, а анестезиолог говорит: «Обожжите, не видите, девушка пациентку до оргазма пытается довести? А под наркозом это дело хлопотное и небыстрое!» Оказывается, я все это время катетером в клитор тыкала... Ух, как мне хреново стало от стыда! Вот вроде по атласу и на трупах все изучили, а на деле да на теле - растерялась! Вечером взяла зеркало - и все, что можно было у себя рассмотреть, рассмотрела. А до этого тоже руки не доходили, вроде как незачем. Кать, смажь форму маслом, пожалуйста!

- Ну, я же не собираюсь в операции участвовать, теть Наташ! – Катя старательно водила кисточкой из куриных перьев по стеклянной форме.

- А на Марс, значит, собираешься? – Тетя энергично перемешивала содержимое желтой эмалированной миски, которую Катя помнила с детства. - Это не ханжество, это какое-то дремучее невежество! Узнаю сестру родную и ее воспитание! Да еще Валерик, ударник-домостроевец, прости меня, Господи! Вот бывают же такие: сами только по прямой маршируют и поворачивают под углом в 90 градусов, и жизнь других с транспортиром меряют. С безгрешными дело иметь – хуже некуда, не поймут.

Пластичная творожно-яичная лента складками ложилась в форму. Тетка поставила запеканку в духовку, засекла время - 40 минут, довольная обернулась к племяннице, подмигнула.

- Видишь, в этом рецепте все время четверка встречается, и делается все это за четыре минуты. Ну, хорошо, за восемь! А, температура-то... 180 никак на четыре не делится? Ну, можно 200 градусов для математической гармонии. Но тогда она подгорит. - Тетка опять смеялась.

Кате хотелось защитить отца, горячо возразить, отстаивая его честь, что Валерий Сергеевич не такой уж безгрешный. В ее памяти был очень четко запечатлен сюжет: купе поезда дальнего следования, ей лет 7 или 8, она спит на нижней полке, рядом – знакомый мальчик, их везут на лето к бабушкам. На верхних полках спят – должны спать – мама мальчика и ее папа. Катя поворачивается на другой бок, намереваясь и дальше дремать под чудный перестук колес, но приоткрыв глаза, видит, как с полки, что над ней, папа ловко перебирается на соседнюю... Теперь, спустя много лет, Катю в этом воспоминании удивляло другое: она сразу поняла, что к чему, но на нее это – вот что самое интересное! – не произвело сильного впечатления. Ни изумления, ни шока, как в книжках психологических пишут, ни потрясения. Она тут же закрыла глаза и уснула, успев подумать, что самое главное, чтобы об этом не узнала мама. Ну и папа тоже не должен узнать, что она это видела. Никто и не узнал.

2.

Никто не узнал об Андреевых фокус-покусах с компанией. Можно сказать, он утер нос самому Копперфильду, демонстрируя из представления в представление пристально следящим за руками зрителям компанию, которой на самом деле не существовало. У Дэвида все больше исчезали крупные объекты – раз, и нет, а был он или только казался – вопрос. У Андрэ крупный объект тоже исчез, причем объект существовавший в действительности, и исчез он по документам, то есть, на самом деле, а все продолжали его видеть собственными глазами и даже могли пощупать при возникших сомнениях, не оптический ли это обман зрения! Между нами, фокусниками, говоря, это на порядок круче, тем более что Жданов гипнотизировать людей не умеет, как некоторые, ну, за редким исключением, одним-единственным.

А пока фанера с надписью «ЗимаЛетто» - «Никамода» еще летала над Парижем и каким-то чудом избегала столкновения с Эйфелевой башней, хотя потоки воздуха вновь и вновь несли ее к трагическому финалу. И вот уже забрезжил свет в конце тоннеля – продажи стали потихонечку расти. Пушкарева, как вратарь, всегда готовый к бою, не пропустила ни одного мяча, и хмурыми тучами, что ходили на границах... ее владений, Катюшку было не напугать; Сашка подуспокоился и вроде бы перестал рыскать по информационному пространству в поисках компромата; родители тоже расслабились окончательно, и теперь их больше волновал свадебный мираж: папу как порядочного человека, маму как бывшую девочку; Кира без истерики согласилась на перенос даты бракосочетания на «поближе к лету».

Все вроде бы складывалось неплохо, но напряжение не отпускало Андрея. Наоборот, ощущение, что он увяз в зыбучих песках, что его медленно, но неумолимо затягивает куда-то вниз, в черноту, только нарастало. Ему все чаще снился один и тот же кошмар: старый граммофон, на нем вместо пластинки вращается трёхъярусный торт, из покрытого ржавчиной раструба медленно появляется огромный чувственный рот – алые липкие губы, которые безмолвно артикулируют: «Милый, мне очень грустно было, и я тебе звонила, и целый вечер дома я была...». Губы тянутся к Андрею, вызывая в нем ужас самца-богомола, он пытается отступать, но ноги приклеены к полу, так как, оказывается, он стоит в лужице то ли клубничного сиропа, то ли крови, вязкой и густой. Отклоняясь все дальше и дальше, он наконец теряет равновесие и падает. Губы плотоядно раскрываются, и за ними не оказывается зубов или даже десен, лишь мясная бездна. Они ловко подхватывают его и начинают засасывать, одновременно давая задний ход, убираясь обратно в узкое жерло раструба.
Он просыпался от собственного мычания или от удара локтем в бок: Кира уже не пугалась, а просто решительно прерывала несанкционированное ночное выступление исполнителя, работающего в столь оригинальном жанре, как утробный вой сквозь плотно сжатые губы.

- Подумаешь, двойное засасывание! Засасывание - это вообще не страшно! Может быть, это тебя мучают неосуществленные эротические фантазии. Ты всегда был зажат и не склонен к экспериментам. А фантазии - они есть, их не может не быть! – Роман шумно втянул в рот длинный мармеладный шнурок, сделав руками «Оп-ля!» - Они в сновидениях прорываются, преодолевают препоны и раструбы, для того чтобы ты наконец понял, что должен предпринять наяву. Вот если бы граммофон при этом медленно плавился в пламени топки парового котла «Титаника», уже столкнувшегося с айсбергом... - Малиновский сопровождал свои слова действиями: надул пакетик из-под мармелада, закрутил его, подошел сзади к Андрею, резко хлопнул его над ухом президента. - ...тогда стоило бы испугаться. – Андрей подскочил и попытался дать шутнику подзатыльник, но тот увернулся, правда, долбанувшись коленкой об угол тумбочки. -Да и в этом случае это все - ерунда, сны – это перевертыши. Все плохое там – к хорошему тут. – Вице-президент трет коленку, показывает язык, садится чинно на свое место. - Засасывает во сне, значит, наяву – выплевывает, тебе снится, что тебя заглатывает, значит в реальности тобой кого-то вытошнит. Не боись. Этим способом пробовал? – Малиновский показывал на экране своего компа порнографическую картинку, от анатомической противоестественности которой в тонус приходили кольцеобразные мышцы в разных регионах организма, а вовсе не то, что предполагалось.

- А что хорошего в том, что мной кого-то вытошнит, Зигмунд Дмитриевич? – отворачивается Андрей от экрана, уже даже с некоторым равнодушием отмечая отсутствие признаков интереса к «веселым картинкам» того, кто сидит в пру... под фирменным трикотажем.

- Хорошего в этом много: свобода, очищение, избавление. Твое спасение от медленного переваривания в соляной кислоте. Сечешь? Кто или что у нас тянет на роль соляной кислоты? Мысли образами!

Мыслить образами хотелось еще меньше, чем мыслить вообще. Хотелось... наркоза. Чтобы уж отдохнуть так отдохнуть. Но и эта возможность пугала: казалось, перестань он на минутку поддерживать высокое напряжение в окружающем пространстве посредством постоянного уничтожения своих нервных клеток, при разрушении которых выделялось колоссальное количество энергии, как созданная им иллюзия исчезнет, и все увидят... пустоту.

Но ведь главное, Роман был прав: видимых причин для столь угнетенного состояния Жданова не было. Да, тогда, осенью они с Малиновским, было, напугали сами себя, пойдя на поводу у своего подмороженного надвигающимся банкротством воображения: Катю уведут вместе с компанией. Катю уведут! Как девочку, у которой в руке воздушный шарик «Зималетто» на ниточке. Их позвоночники выгнулись дугой, хвосты превратились в щетки для смахивания пыли, мех на загривках поднялся ирокезом – аккурат два домашних кота, которые разглядели в валяющейся на полу хозяйственной сумке скрытую угрозу, Чужого и еще Бог весть что. Правда, пристально понаблюдав за Пушкаревой несколько дней собственноручно, не доверяя информации гораздых превратить любого мужика в жениха источников, устроив ей парочку допросов с пристрастием, по сравнению с которыми прохождение полиграфа – игра в детское домино: ромашка к ромашке, василек к васильку, - и выяснив все про Николая Зорькина, они не усмотрели угрозы с его стороны, ни явной, ни скрытой. И даже дрожи земли не почувствовали, хоть прислушивались всей поверхностью своих чутких к тектонической вибрации тел, валяясь на столе в конференц-зале. И мужиков никаких в свои перископы не разглядели. Кому уводить? Некому!

Но и не успокоились сразу: наверное, психика искала способа отвлечься на что-то не столь травмирующее, как возможная потеря всего семейного бизнеса и разговор с папой Пашей. Поэтому был выработан план контроля. Точнее, план контроля был одним из пунктов Глобального Плана Выживания (ГПВ) на ближайшие 6 месяцев, схожий чем-то с планом ГОЭЛРО: насколько фантастичен, настолько же необходим. Они сами слабо верили в его успех, но больше верить было не во что, разве что в Катю. Тут не было противоречия: все вытекало одно из другого.

- Все вытекает одно из другого: не хочет меня – значит, хочет кого-то еще. Ну не может так быть, чтобы Андрей не хотел вообще! - Кира старалась говорить тихо, чтобы девушка, активно работающая надфилем над формой ее стопы, ничего не услышала.

- Ну Кирюнчик, ну почему ты так думаешь? Я вот всю свою жизнь обожала помидоры, хотела их, вожделела всем своим существом. Ты помнишь, как бабушка меня тяпкой из теплицы гоняла, когда я их зеленые воровала? И что ты думаешь? Мы тут с Петенькой были в Болгарии, и там такие помидорищи сказочные кругом, буквально кругом, что я не удержалась и, сказав «Аммм!», то есть, «Оммм», отпустила свои желания на волю. Так вот... мало того, что меня про... про... в общем, прочистило меня так, что со скипидарными клизмами не сравнить, так я теперь даже на вяленые помидоры... даже на кровь в триллерах смотреть не могу, подозревая, что это кетчуп! Может, и Андрей пере... ел? Ему надо поголодать. Голод – не тетька. И не дядька.

- То есть, он только с голодухи на меня может кинуться? Когда все равно, что, лишь бы не подохнуть? - Кира от чувств дернула ногой, и узор, тщательно выводимый кисточкой по ногтю, смазался. Мастер поджала губы, стерла лак и стала накладывать заново.

- Ааааа... ты бы хотела быть десертом? Знаешь, до десерта с возрастом все труднее добираться. Иногда уже и салатиком сыт. Не просто так во всех религиях посты придуманы. – Женщина с совершенной психикой любовалась на свои ноготки, украшенные иероглифами.

- Кристина! Какой возраст? Мы еще очень молоды! – Кира снова не удержалась и шевельнула ногой. Рисунок снова был смазан. – Я думала, что все теперь только начинается!

- Так все теперь и начинается... В болезни и в здравии, в потенции и в... Я, конечно, за свободу в отношениях, но, может быть, как-то изолировать Андрея на время от первых и вторых блюд?

- В том-то и дело, что он питается строго под моим присмотром. Сама удивляюсь: с работы – ко мне, от меня – на работу, как поезд по расписанию! Нет у него никого, точно! Он ведет себя идеально! Так, что мне уже даже не по себе. Он как... заключенный-рецидивист, тих, потому что готовит побег или надеется на условно-досрочное освобождение за примерное поведение. Как я хочу, чтобы он думал только обо мне и больше ни о ком! – она топнула ногой, забыв о педикюре, девушка с кисточкой в руках сжала зубы.

- Вот ты сказала, и я вспомнила, что у меня записан надежный способ привязки мужика к себе навеки. Хочешь, найду? - Кристина с любопытством разглядывала ноги сестры. – Как необычно! В тебе идут процессы смены мировоззрения, ты раньше ни за что не согласилась бы на такой сюр. Может быть, и на татушечку созрела?

- Надежный способ вязки? Хочу. Найди. – Кира не заметила мстительного взгляда маникюрши, рассеянно расплатилась.- А что, Кристь, давно у тебя на помидоры не... ты помидоров не ешь?

- С позапрошлого новолуния.

- И... когда захочешь?

- Может, и никогда, если каналы не почищу. Мне один просветленный человек сказал, что они у меня забиты.

- Помидорами?



Помидорами, вернее, помидорной зеленью пахло божественно. Катя обожала этот запах, проводила рукой по мягко-колючим листочкам и вдыхала, вдыхала их агрессивный аромат.

- Катя, не тормоши их, ради Бога! Терпеть не могу, как они воняют, - попросила тетя Наташа.

- Почему? Мне так нравится... Особенно в Москве, у Колькиной мамы на подоконнике, ранней весной, когда за стеклом еще холод и снег – махнешь рукой и уверишься: лето будет.

- Не знаю, почему... Хотя... Знаю. В тот год, когда я Светку родила, а Влад загулял и собрался из семьи уйти, у нас на подоконнике как раз рассада стояла и пахла мне очень, я кормящая была. Правда, потом молоко пропало, но запах все равно бил в нос. А теперь вот вызывает отвращение – игры подсознания, как теперь говорят. – Они возвращались из сарая, где тетка взяла большой старый чемодан с тканями.
Говорить с тетей Наташей было интересно и волнующе: для нее не было запретных тем. Вообще. Наверное, именно поэтому папа всегда относился к маминой сестре настороженно и был не очень рад, когда Катя, легко поступив в Универ, приняла приглашение погостить у родственников в Калязине. Тетка так же свободно рассказывала про свою жизнь и все ее перипетии, как и истории своих пациенток или книжных персонажей – что, в общем-то, так и есть: каждая жизнь – книга, просто не всегда записанная на бумагу.

- А... а почему он все-таки не ушел, дядя Владик? - Катя встала на табуретку, Наталья накинула ей на плечи отрез из светло-серого блестящего шелка, и теперь закрепляла булавками по бокам.

- Брат родной ему тогда вовремя мозги вправил. Я у него уже вторая жена была, от первой он сбежал быстро, да и брательник не в первом браке состоял, вот и спросил его: сам-то знаешь, чего ищешь? От двух детей уходить и хорошей бабы к неизвестно еще какой...

Шелк приятно холодил кожу и ложился восхитительными мягкими складками.

- Жаль такую ткань резать. Да и сколько я в этом платье похожу? Может, не надо?

- Глупости. Во-первых, даже если ты один раз его наденешь, то это уже будет для тебя полезно, а во-вторых, я ничего резать не буду. Сделаем тунику: закрепим на плечах, на груди чуть отпустим, чтобы драпировками легло, по бокам сошьем. Все! И поясок серебряный.

Бабушка Настя, как тогда говорили, «шила». Обшивала не только семью, но и знакомых. Это умение перешло и к двум ее дочерям, Наталье и Елене, только дар разделился. Весь креатив и портновская фантазия перешли Наташке, которая терпеть не могла выкроек, отделок и нудного шитья, а Ленка, наоборот, была крайне далека от дизайнерских изысков, зато умела шить даже пиджаки, идеально подгоняя простенькую модель по фигуре и тщательно обрабатывая швы и петли.

- Он с той в стройотряде познакомился, когда на лето подрабатывать ездил. – Тетка уже подшивала подол, у нее в руках все горело: решила – сделала. - Подумал что-то там себе, вернулся ко мне, остался, кобелина. Я сначала выдохнула, и рада была, а потом чем дальше, тем больше протест нарастал, злость. Даже не обида, нет, возмущение: ведь не я за ним бегала, он меня уговаривал замуж идти, просил, умолял. Что, пять лет – и на помойку, отработанная тема, хочу новую игрушку? Как машину поменять? Почему не захотел проявить простого уважения? Почему не захотел поберечь меня, хотя бы в память о том, что было? Ведь было красиво, страстно! Ума не хватало скрывать свои похождения или сердца? Если уж ты такой падкий на непробованное, на кой хрен жениться? Вот от этих мыслей любовь умирала. И уважение, и нежность. Снимай это безобразие.

- А что же осталось? – Катя стянула с себя сшитый мамой сарафан, стесняясь даже медицинского теткиного взгляда.

- Привязанность. Забота. Вместе прожитые дни, ночи. Воспоминания хорошие и плохие, дети. Друзья общие. Знаешь, как друзья скрепляют? Одной только мыслью – вы идеальная пара, вы такие молодцы, вы ж недостижимый идеал семейного благополучия, одним только отношением к нам как к единому целому – почти цемент. Мы же одноклассники. Телесная близость тоже – он же был мой первый и единственный, другого в своей постели не представляю.

Тетка оттянула ворот получившегося платья и отпустила его, расправив серебристые волны на Катиной груди, развернула ее за плечи к зеркалу. Катя улыбалась глядя на себя: хорошенькая. Вот правда! Туника была чуть ниже колен, свободно струилась от плеч до бедер. Поясок подчеркивал талию. Тетка деловито, словно не сотворила только что сногсшибательного чуда, убирала ножницы и нитки в ящик швейной машинки.

- Как я сохла по нему, ой, Катька! Со школы. Он такой красавец был! Кожа чистая, смуглая, глазищи... А хулиган какой! Еще хлеще, чем я. Наши мамы вечно в кабинете у директора школы встречались. Он хвост от моей косы мог в пробирку с реактивом окунуть, а потом аккуратно мне на плечо положить. Я этой косой размахивалась – и по морде ему! У меня блузка в пятнах, у него рожа измазана… Химик, если слышал шум за спиной, даже не оборачиваясь, не переставая писать формулы на доске, называл наши две фамилии: за дверь! Влад вылетал из класса первым и сразу бежал в мужской туалет, от меня прятаться. Потом связался с женщиной старше себя. Как мать ни прятала паспорт, та женила его на себе, потом развелся года не прошло, потом в армию ушел... А я все ждала, вида не показывая, что все нутро уже иссохло, что теперь во мне, как в настоящей женщине – изюминка вместо горошинки и кукурузинки... Никогда не верила, что посмотрит на меня всерьез, прыщи эти вечные на лице, худющая, кожа да кости, не красавица, но ждала. Ждала уже даже не его, а когда вымоется, наконец, совсем эта отрава из крови. На, померяй, подойдут?

Тетка достала из дивана старые сандалии, шнурки которых завязывались несколько раз вокруг щиколотки. Катя сунула ногу – в самый раз!

- А потом он вдруг начал ухаживать, как раз тогда, когда показалось, что отпустило. Взрослый, еще более притягательный, опытный! То, что на женщине клеймо, на мужчине – знак качества... На свидание пригласил. Я практику проходила тогда в роддоме, меня всем отделением собирали: туфли девки принесли, прическу сообразили на голове, стрелочки нарисовали – я сама б не справилась, руки дрожали. Как сейчас помню этот трепет и неверие, что это он со мной. И эту напускную легкость: ха-ха, хи-хи... Женщины ведь на генетическом уровне обладают знанием: самцов влечет легкость, свет, аромат свободы и счастья. Вот мы и изображаем, как можем, бабочек, хоть хочется обвиться вокруг него анакондой и тяжко сжать, чтобы у него кости захрустели.

Тетка достала из мешка с косыми бейками и тесьмой черный плетеный шнурок. Подошла к Кате, распустила ее волосы, завязала шнурок вокруг головы. Достала из шкатулки браслет – несколько металлических квадратных пластинок, в центре которых скарабеи. Протянула племяннице.

- А как он меня уламывал на первый раз, Кать! Ух, потрепала я ему нервы. Пока не напоил как следует, не смог взять. Все утекала, утекала из его рук, напугана потому что глупостями бабкиными была, дурочка. Знаешь, как я о месячных узнала? Мне лет шесть было, соседка ступеньки мыла, подол задрался, а у нее там все в крови. Мне бабка и сообщила авторитетно: и у тебя так будет. Я с ужасом ждала этого кошмара потом. А уж про дикую боль в первый раз таких сказок наслушалась! Вот и вела себя, как дура, хоть и хотелось. Когда Влад загулял от меня, кормящей, я не удивлялась: сама себе казалась безобразной. Вес за беременность сильно прибавился, живот отвисший, груди огромные - вся бесформенная, корова морская, молоко вечно подтекает, волосы вылезают, запах этот кисловатый от пота, срыгиваний, какашек, мыла, пеленки не переставая стирала, постоянно сонная... Потом от горя еще страшнее стала, а потом – наоборот. Злость – очень продуктивное чувство: похудела в момент, молоко ушло, вторую дочь в ясли с 9 месяцев – и полетела на работу, лишь бы не домохозяйкой киснуть, лишь бы хоть как-то почувствовать себя независимой от его «уйду-приду», набраться уверенности от взглядов других мужиков, которые всегда на меня западали. В одной комнате он, я и двое детей. Я его даже отчасти понимала. Там – свобода, свеженькая телочка... А здесь коровища с подойником. Прикинь, и эти вот воспоминания тоже держат, скрепляют, как ни странно. Иногда думаешь: ведь не ушел же, значит... А что это значит?

Тетка встряхнула шикарной львиной своей гривой, улыбнулась, глядя на Катю.

- Клеопатра Львовна. Тебе идет.

- Вот именно, что Львовна... Клеопатра же египтянка была, а в туниках гречанки ходили.

- Да? Хочешь, как настоящая Клеопатра, полуголой? Сделаем, вот тут три кусочка ткани осталось, как раз хватит!

- Нет, нет! Мне так нравится… Спасибо! И... что дальше, теть Наташ?

- А что дальше? Хозяйство, дети, дом и долбанные куры. Эти факторы очень объединяют мужчину и женщину. – Она смеялась, а Катя смотрела на нее изумленно: смеялась теперь, вот после этих слов! Искренно, легко и весело. Более того, она всегда представлялась Кате счастливой, даже более счастливой, чем ее дружно-озабоченные жизнью родители. – Я знаю, Кать, что ты думаешь, слушая меня. В юности все видится иначе, все кажется простым и ясным, это с годами все становится сложнее, мутнеет и запутывается.

- Теть Наташ, так в первый раз как... не очень больно?

- Ну, как ответить? – не удивилась вопросу. - Наверное, правильно сказать: вполне себе терпимо. Это ж, в общем-то, ерунда, Кать, если с физиологической точки зрения рассматривать: надрыв тонкой слизистой пленочки. Я тебе объясняю, потому что когда знаешь и понимаешь, это меньше пугает, чем неизвестность. Все в сравнении, Кать. Если с абортом без наркоза, то смешно об этом говорить. Если с сильной болью при месячных – тоже сравнимо. Я считаю, это вообще ерунда, больше разговоров. А если уж влюблена, как кошка, да еще любовник умелый, то все легко и просто. Когда из любопытства или за компанию со всеми, а не потому, что страсть и приспичило – больнее; страх, насилие – еще больнее, боязнь залететь тоже обостряет боль. Простая психология. Чем больше хочешь мужика в этот момент и меньше всего боишься, тем легче все проходит. Примерно так.

- А как же аборт без наркоза? Это же... операция?

- А вот так - раньше не обезболивали. Вот маме нашей – 13 раз на живую, только 14-й с обезболиванием. Как она говорит, каждый раз надеялась, что бесплодна станет, как санпросветбюллетень обещал. Так и не стала.

- Ужасно больно, аборт?

- Ужасно... Тому, кто придумает, как объективно измерить боль, дадут Нобелевскую премию. Ну, вот ты говорила у тебя болезненные месячные, да? Очень болезненные, это у нас у всех по женской линии такое. Вот, как оценить? В 10-20-30 раз больнее? Аборт – это ведь что? Выскребание ложечкой с заточенным краем крохотной полости – кувшинчика с узким горлышком. А кувшинчик, то есть, матка, размером с гусиное яйцо – снаружи, это если 8 недель беременности, максимум - с мужской кулак, если 12 недель. Полость внутри – еще меньше. А когда скребут кюреткой, то кажется, будто полживота выскребают или кишки кромсают.

- И как же бабушка терпела? – Катя забыла про свой наряд, села напротив тетки, сложив руки на коленях.

- Почему только бабушка? Все терпели. Как многое другое. Способ контрацепции такой был. Распространенный. Не знаю, почему наркоза не применяли. Может, чтобы так снизить количество абортов? Повысить рождаемость? Понятия не имею, но так было. И это все равно меньшее зло, чем когда аборты запрещали. Вот бабы-то мерли! Травились, умирали от заражения крови, от кровотечений, от воспалений. Страшное дело! Если женщина не хочет ребенка – на многое пойдет, как и если хочет... Не, лучше пусть врач, в больнице. Хоть и грех это.

- Врач тоже грех совершает?

- Этот вопрос каждый решает для себя сам. Но вообще, все от этого дела стараются увильнуть по возможности. Только как, если это твои должностные обязанности? У нас одна врач категорически отказывалась делать аборты по религиозным праздникам, например. Так это что значит? Значит, что другие берут это дело на себя, ведь не сделать нельзя. Вот и думай...

3.
Вот и думай, что это все значит... Кира сидела над спящим Андреем в позе плакальщицы на надгробье одной из могил Реколета и смотрела на одеяло, которое даже не нужно было откидывать, чтобы убедиться: стоит, да еще как! Вчера тоже стояло, но как только ее поцелуи выудили Жданова из глубин сна, и он, отвечая требованиям яви, стал откликаться на ее ласки, в его кровеносной системе тут же произошло перераспределение. Куда кровь прилила, для Киры осталось загадкой, а вот откуда отлила – было видно невооруженным глазом.

Повторять эксперимент не хотелось, тем более что он был проведен уже достаточное число раз, чтобы даже пытливым британским ученым было элементарно сделать выводы. А выводы были неутешительные:

«Научные специалисты из Университета Тренди Бренди установили, что утренняя эрекция, являясь показателем здоровья мужчины и отсутствия у него импотенции, вовсе не гарантирует утреннего, а также вечернего и какого-либо другого привета женщине. В исследовании участвовал пациент мужского пола в самом расцвете сил, практически здоровый. В ходе исследований было проанализировано более 90 его утренних эрекций. Примерно 60% из них пропадали в течение 15 секунд после пробуждения после сигнала «Мииии-лыыый!», остальные 40% держались дольше, около 45 секунд, до открытия глаз, если вербальный сигнал не поступал. Результаты исследования также показали, что восстановить эрекцию после окончательного пробуждения у данного пациента, используя различные проверенные техники и приемы, не получилось ни разу. На сегодняшний день не установлена причина данного состояния, поэтому ведутся дальнейшие клинические исследования. Ученые считают, что подобное положение вещей может быть обусловлено:

- Вырождением мужского рода;
- Тем, что все мужики сволочи;
- Сидячим образом жизни;
- Недостатком сна;
- Несбалансированным питанием;
- Вредным влиянием пластиковых бутылок;
- Депрессией.

Вывод: никогда не ешьте на ночь сырых помидоров!

Источник материала: http://duremar.ru»

А помидоры тут каким боком? Не иначе, Крыськино влияние. Кира закинула ногу за голову по старой балетной привычке, устроилась поудобнее, расслабилась, задумалась. Отчаиваться нельзя. Отчаяние сейчас как-то не модно, не стильно. В тренде креативная энергичность, активность тела и ума, созидательная деятельность во всех областях жизни. Неприятности у тебя – стань солисткой модной группы, проблемы – открой бизнес, несчастье – веди телепередачу. Только так. И возникшие временные сложности в постели – это проверка ее способностей как женщины новой формации: ты у меня, дорогой, не можешь – заможешь, не хочешь – захочешь! Главное - действовать грамотно.
С первым пунктом никому еще справиться не удалось: мужчины вырождаются медленно, но верно, и это, очевидно, закон эволюции, против него не попрешь, даже будучи суперженщиной, остается одно – мутировать вместе с ними. Со вторым пунктом бороться бессмысленно, его нужно уметь использовать в своих интересах. А вот третий, четвертый, пятый и шестой надо принять в разработку. Седьмой отношения к делу не имеет: какая еще депрессия? Человек счастлив, здоров, богат, окружен вниманием родителей, заботой любимой женщины, скоро свадьба… Это гнилая отмазка, с ней не прокатит. А вот погонять, подкормить и заставить больше спать – это можно.

- Андрей! Проснись скорей! Я не брошу тебя, я побегу с тобой! – она-таки откинула одеяло, отважно проследив за стремительным разглаживанием рельефа в Паховой области Ждановского автономного округа.

- От кого, Кир? Сегодня суббота, я хочу поспать, - его мозг милосердно не включался на полную - привычные 37%.

- Не от кого, а сколько! Для начала – пять, потом добавим. Вечером поспишь, давай, давай, поднимайся!



- Давай, давай, поднимайся! – Малиновский делал пассы руками над причинным местом Жданова, который полулежал на кресле, положив ноги на столик. Они ждали Катю, которая должна была явиться с переговоров в банке. – Да, жаль, конечно, что мы Царь-пушку потеряли в этих боях за «Зималетто», но руки-ноги-то целы! И голова! Не хандр, Жданчик, когда все закончится, перекуем мечи на орала! Все будет хорошо!

- С оралом у меня и так все хорошо! Прекрати руками махать, а то мой меч – твоя голова с плеч! Дохтур сказал, что органической патологии не находит, дело в голове. Я, правда, боюсь, как бы теперь Кира мне трепанацию черепа не надумала сделать, пока я сплю.

- Не клевещи на нашу молодежь! А что, ты видел где-нибудь за ее кулисами дрель?

- Нет, дальше спальни она меня никогда не пускает. Даже на кухню. Но штопор точно есть.

- Надо спросить как-нибудь между делом, знает ли она правило буравчика. Хотя после таблетки в яйцах всего можно ожидать. Андрей, вот до чего ты девушку довел! Что, нельзя перейти временно на ручное управление, раз автоматика отказала?

- Ты меня за кого держишь? Проблема не в том, что она не удовлетворена физически! С этим проще простого! Ну что, сам, что ли, не понимаешь, чего ей надо?

- Ей нужен вещдок, а не устное признание главного подозреваемого?

- Вот, зришь в корень! Подозреваемый должен каждый день являться для отметки, делая устное признание и имея в наличии веское доказательство.

- Знаешь, я, как и Кира, озабочен.

Андрей тяжело встал, вздохнув, потер руки, согревая, и с обреченным видом направился к Роману.

- Ладно, давай… ручное так ручное.

Малиновский лишь на секунду замешкался, потом резво отпрыгнул в сторону, вытянул руки, защищаясь.

- Стоять! Бояться! Не подходить! Если ты с таким видом, эээ, управляешь Кирой, то я не удивлен…

Андрей смеялся, снова усаживаясь.

- А чего ты так испугался? Нетрадиционного пейринга? Ты же вечно говоришь об открытости для экспериментов! Трепло!

- Сейчас не обо мне! Если дело в голове, то нужно провести специальные тесты. Одну минуточку.

Роман сел за комп Андрея.
- Кстати, я считаю, что мы выходим из кризиса почти без потерь, а все почему? Потому что придерживаемся моего гениального плана!

Кстати, о плане:
«Гениальный план Малиновского по выходу из кризиса или Глобальный План Выживания.

1. Необходимо усыпить бдительность всех. Наш президент Андрей Жданов уравновешен и спокоен, с акционерами и другими официальными лицами мил и предупредителен, что вызывает у всех чувство уверенности в завтрашнем дне. Кроме этого, папе, Саше и другим акционерам, кто захочет их читать (таких нет) регулярно предоставляются отчеты (липовые). В доверительных беседах с папой Андрей рассказывает о некоторых (несущественных) трудностях, получает папин совет, выполняет его, докладывает о выполнении, папа горд и спокоен.
2. Саше через Вику предоставляются данные, которые отличаются от «липовых» столь мало или в столь незначительных вещах, что ему заводить об этом разговор себе дороже, только напрасно раскрыть своего агента. Саша верит, что владеет реальной информацией, другой не ищет. Саша уязвлен, но спокоен.
3. Кира видит идеальное поведение своего жениха, его президентское рвение, и становится более сговорчивой, не пытается вникать в рабочие дела Андрея. Кроме того, она готова защищать его перед братом. Перенос свадьбы ее не пугает, так как она видит, что Андрей вымотан президенством, и кроме работы его ничто не интересует. Он ей регулярно рассказывает о возникающих сложностях и о том, как ему удалось их героически решить. Никаких женских имен и фамилий при Кире Андрей старается не упоминать. По плану Кира должна была быть полна чувством собственной значимости и спокойна.
4. Мама видит, что папа спокоен, и Кира спокойна, и Саша спокоен, и тоже спокойна.
5. С Милко Андрей периодически сцепляется на глазах у всех, чтобы образ президента выглядел естественно, но все спокойны, ведь это Милко.
6. Все остальное делает Катя. Президент и создаваемый им имидж «В Багдаде все спокойно!» – лишь маскировка для Кати и ее маневров. «Имидж – ничто, Катя - все!» - считает Президент и ошибается. Но за Катей на всякий случай нужно следить, вернее, держать на контроле ее чувства, которые являются гарантией от всевозможных неприятностей.

План контроля чувств Кати (ПэКаЧеКа). Обоснование стратегии.

Катя влюблена в своего президента (закрой рот и не спорь!). Пока она в него влюблена, она будет верна ему и будет делать для него все необходимое (пункт 6 ГПВ). Но влюбленность может пройти. Чтобы она не прошла, ее нужно поддерживать.

«Ты хочешь, чтобы я за ней приударил? – Ни в коем случае! Завязать роман с Катей – это было бы большой ошибкой! Так могут поступить лишь какие-нибудь инфантильные
идиоты из колумбийской мыльной оперы. Ведь она тебе нужна будет как хороший работник после выхода из кризиса и возвращения компании? – Да, конечно, я бы не хотел потерять Катю. – Ну и вот. Значит, отношения с ней ты должен поддерживать РОВНЫЕ. А «приударить» - это значит вступить на путь развития отношений, который приведет к тому, что она в тебе разочаруется, когда ты ее не позовешь замуж, а еще пуще перестанет уважать как человека, изменяющего своей невесте. Нет, нет! Это путь порочный, недальновидный, тернистый. Лавировать между двумя жаждущими тебя на законной основе женщинами значительно хлопотнее, чем курсировать между лапушками Сциллой и Харибдой. Мы пойдем проверенным путем. Сериальным! Понимаешь меня? – Нет, товарищ серийный маньяк. – Сейчас поймешь. Ты замечал, что в тех сериалах, которые рассчитаны не на один сезон, любовная линия героев развивается очень и очень медленно? Она там вообще иногда не прощупывается, как нитевидный пульс. – Ты с кардиологом роман закрутил? – Откуда знаешь, шайтан? Так, не сбивай меня, у меня вдохновенная речь, а ты... Они там, в сериалах, могут заниматься чем угодно: раскрывать убийства, лечить людей, собирать зерно и тонуть в нем – это все равно, главное, чтобы в каждой серии был один-два взгляда между главными героями, спецвзгляда, а в каждой седьмой серии – почти поцелуй. Кстати, в твоем случае Кира – идеальное прикрытие. Ты – верный своему слову человек, Катя – самоотверженная секретарша. Вы оба – герои в прямом смысле слова. У ваших отношений потенциала – сезонов на двадцать-тридцать. Если бы вы переспали, вы все испортили бы! Людей заводит ожидание и надежда: вот-вот, вот в этой серии, вдруг? А когда сезон кончается, все просто уверены: в следующем уж точно! Главное - держать напряжение на нужном уровне. – И как? Поделишься опытом, сценарист-энергетик? – Да! Прежде всего, перестань ее тискать! Это раздражает. – Что?! – То! Ты даже не замечаешь, что ведешь себя с ней как братец. – Кролик? – Ну, можно и так сказать. Только кастрированный. Тут схватит, тут обнимет, и ладно, если б как женщину, а то… - А то?! – А то, что так обнимают мальчики своих плешивых, набитых опилками медвежат или новый самокат. Это братские объятия. Ты ими все портишь. Ты снижаешь градус напряжения, переводишь ваши тонко-романтические отношения в брутально-дружеские. А напряжение нужно постоянно повышать, при этом почти не сближаясь с объектом. С этого момента ты перестаешь дотрагиваться до Пушкаревой вообще. Понял? – Гм. Не совсем. Во-первых, я ее не тискал, во-вторых, как тогда будет поддерживаться напряжение? – Взглядами, Андрей! Взглядами! Для чего тебе даны твои выразительные молочно-шоколадные глаза?»

План был несколько раз повторен Андрею на ухо, когда они прогуливались по набережной Москвы-реки, при этом Роман тщательно следил, чтобы в радиусе ста метров не находилось ни одного человека: секретность есть секретность. Не записывать же такое на бумагу или доверять электронным носителям? Так только лохи поступают. Закрытая для посторонних информация должна храниться в памяти надежных лиц. И то до тех пор, пока будущее не наступило. Но это было давно, а сейчас...

- Без потерь?!!!! Без потерь?!!!! - Андрей вскочил, уронив кресло звуковой волной. – Это ты называешь без потерь?!

- Да, с оралом у тебя действительно все в порядке, - Малиновский даже глаз от компьютера не оторвал, - ты очень вовремя встал. Иди сюда. Сейчас будем тест проводить.

Жданов пнул ногой неустойчивую хлипкую мебель, подошел, сел на освобожденный Малиновским стул.

- Я буду показывать тебе картинки и наблюдать за тобой. В идеале необходим датчик, который крепится на... – лицо исследователя бесстрастно, но мышцы щек слегка подергиваются, - ...на личное холодное оружие, но за неимением датчика... ты же не позволишь мне...?

- Нет!

- У меня орало значительно менее мощное, чем у тебя, зато я легендарный оракул, твой ответ был предсказан мной с точностью до 100%. Что ж, придется использовать технику фейс-сканирования. Поехали.

Нет, ну правда, чем еще заняться двум взрослым мужикам в ожидании новостей из банка?

Картинки сменялись с разной скоростью... Одни Жданов разглядывал с интересом, другие быстро и с отвращением пролистывал, иногда поглядывал на друга с изумлением, многозначительно качая головой. Роман не спускал с собаки-Павлыча глаз, будто бы и вправду проводил научный эксперимент.

- Ну, и? Когда будут готовы результаты анализа? – откинувшись на спинку кресла, спросил Андрей.

- Они уже готовы. С прискорбием хочу сообщить, что у тебя латентная педофилия.

- О, Господи, - Андрей закрыл глаза, запрокинул голову. – А латентной крокодилофилии у меня нет?

- Знаешь, одна из первых фаз шока – это всегда отрицание. Но я не мог ошибиться. Хочешь, я покажу тебе картинки, на которые ты среагировал? – он отодвинул кресло вместе с Андреем от стола, взял мышку. – Вот, - на экране появился Знайка из старого советского мультика, - вот, - Ежик из «Смешариков», - и вот, - кролик из «Винни-Пуха», - а также, вот, - последним открылось фото Ивашки из дворца пионеров. – Ты зависал над этими картинками дольше, чем над сладкими парнишками, развратными девочками, милыми кошечками и всем остальным прочим, при этом на твоей морде появлялось подобие умиления и одновременно невысказанной грусти, а мышцы расслаблялись. – Роман поднял брови и ручку, которую держал в руках вверх. - У всех этих персонажей есть одна общая черта – они все умные хорошие мальчики. А я-то всегда думал, почему ты все липнешь ко мне...

Андрей не успел ответить, как дверь тихонечко открылась и вошла Катя. Малиновский сидел на столе к ней спиной, продолжая репризу.

- Вот, вот опять оно, это выражение! Ну я не мог ошибиться!

Катя радостно улыбалась.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 02:44 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
4.
Катя радостно улыбалась, глядя на свои новые туфли. Она все прислушивалась к себе и не слышала увещевательных голосов совести, которые должны были бы хором имени Пятницкого петь ей о напрасно потраченных огромных деньжищах. Это все Машка! Как же здорово они вчера провели вечер!

Все получилось неожиданно. Андрей Палыч открыл дверь в ее каморку минут за пять до конца рабочего дня и встал в дверном проеме своим собственным парадным портретом кисти Серова. Мастер, как умел только он один, смог уловить и передать на холсте противоречивость характера своей модели, а также эмоций, которые бушевали в ней (нем?) в данный момент. Рот президента выдал привычную для последних месяцев фразу: «Катенька, сегодня был трудный день. Не задерживайтесь, идите домой, отдыхать!», - а все остальные предметы на его лице словно говорили обратное: «Куда вам торопиться? Может, посидите еще? Повторить ваш заказ: отчет и жареные сводки?» Глаза – ладно, она уже привыкла, что взгляд единственного и неповторимого начальника имеет плотность платины, ошибочно посверкивающий золотистыми, а не серебристыми искорками, но сейчас ее пригвождал к месту еще и нос, да и брови, выстроившись на лбу двумя шеренгами, намекали на необъявленный комендантский час: детям выходить на улицу после захода солнца без сопровождения взрослых строго воспрещается!

Она хотела бы остаться, у нее еще поле непаханное экселевских ячеек, которые надо заполнить словами: «Я люблю вас, Андрей Павлович», еще пруд пруди страниц в дневнике, которые можно исписать торжественными обещаниями: «Я, вступая в ряды ... перед лицом своих товарищей... горячо любить ...», да и фотография ненаглядного не просмотрена до дыр – дел невпроворот! Но команда есть команда: ах, если б папа был не военным, а хотя бы газоэлектросварщиком или таксидермистом! Но нет.

Поэтому она вставала и, ощущая на своих плечах тяжесть свинцового фартука, призванного защитить ее от жесткого излучения, быстро собиралась домой. Он чуть сторонился, выпуская ее из каморки, но никогда не отходил, и ей приходилось проявлять гибкость, чтобы протиснуться мимо него, не коснувшись. В этот раз снова удалось местами выгнуться, местами прогнуться, втянуть все в себя и пройти в миллиметре от пограничной линии, усложнявшей ей задачу своими неровностями. «Зачтено!» - поставило галочки в протокольных листах неумолимое жюри. Кате казалось, что уходить, не вступая в контакт с телом начальника, день ото дня все сложнее, все уже и уже канал, соединяющий ее кабинет с президентским, словно она каждый раз переходит на следующий, более сложный, уровень компьютерной игры. «Наверное, поправляюсь на этой сидячей работе», - подумала Катя.

Как смерч по имени Мария увлек ее за собой, она не поняла, но сопротивляться не хотелось. Кажется, это была та буря, которой не хватало ее мятежной душе в последнее время. А Машка, словно выполняя партийное задание, начала разговор про Катину манеру одеваться и ухаживать за собой. Сначала он напоминал игру «Бояре, а мы к вам пришли, молодые, а мы к вам пришли!», но Тропинкина быстро утомилась нарезать дипломатические круги вокруг Кати, и, набрав в грудь воздуха, она наконец спросила: «Ты за Ленина или за Дарвина?»

Катя опешила, потому что, на ее взгляд, сравнивать этих двоих можно было лишь на том основании, что они оба носили бороды, и то, фасон кардинально отличался, во-первых, а во-вторых, она никак не ожидала, что их разговор затронет столь щепетильную тему.

- Некорректный вопрос, Маш.

В этот момент официант принес им то, что Мария при заказе назвала «шотиками». Три маленьких рюмочки одной, три второй. Официант поколдовал над рюмочками, и перед каждой теперь колыхалось прозрачно-голубое пламя.

- Я должна это выпить? Огонь? – спросила изумленная Катя.

- Огонь! – скомандовала Машка, дунула, плюнула и выпила.

«Что за несчастье? - подумала помощница президента. - Все командуют!» - и тут же исполнила приказание.

- Вопрос нормальный! Вот болеешь ты за нашу команду, а она вылетает из борьбы. А чемпионат продолжается. Играют, например, две команды стран, которые обе не очень-то лояльно к нам относятся. Но надо выбрать. Может, в одной команде есть футболист-красавчик, а другая страна – родина твоего любимого писателя. Вот и тут: просто выбери!

После огненного коктейля вопрос Машки не показался таким уж некорректным. Кате пришло в голову множество аргументов, почему она за Дарвина.

- Отлично, я так и думала. Резко меняться не будем. Революция, о которой так долго говорил женсовет, отменяется. Теперь по второй!

- Маш! Так сразу?

- Кать! Это же шо-ти-ки! Посмотри на них! Малышки! Что тут пить? Давай, залпом! Пли!

Катя прокляла свое армейское воспитание и выпила второй коктейль. Он был очень вкусный – шоколадно-сливочный, - и от него стало горячо везде, но особенно внизу живота, как от взгляда работодателя.

У Машки после выпитого открывались ранее закупоренные чакры. Она сыпала аргументами типа: "Твои низы не хотят одеваться по-старому, понимаешь? Но верхи не могут их как положено одеть! Нужны реформы, пока не случилось страшное. Ты же не хочешь террора и репрессий? Уничтожения и без того тонкой прослойки интеллигенции? Вооот! Поэтому, пьем по третьей, так как Бог Троицу любит, и в магазин!"

- В какой? – Катя спрашивала, не желая спорить, историко-религиозная база, подведенная подругой, была мощной, аргументы более чем убедительны. Она готова была сейчас пойти в любой магазин, такая уверенность в ней вдруг появилась после арт-подготовки.

- Для начала в обувной. Мы же решили, что лучше поступательное движение? А не скачкообразное? - Маша начертила в воздухе график функции, формулу которой Кате не удалось вспомнить. - Значит, будем поступать по-умному. Но для этого тоже нужен боевой настрой. Тебе! Поэтому, Катька, вперед! В атаку! – И Машка показала, как правильно атаковать третью рюмку.

Сначала выбирать обувь было страшновато. Тропинкина настаивала на каблуках, высота которых соотносилась с длиной Катиного предплечья. Потом смешно: они мерили босоножки на такой толстой подошве, что у Кати от высоты начинала кружиться голова. Мария показывала, как правильно ходить на таких каблучищах, а Кате казалось, что она попала на цирковое представление: вот это ловкость! После шеренги «шортиков» (?) так уверенно вышагивать в обуви, являющейся близкой родственницей ходулям! Да еще дистрофичным – иные шпилечки были тоньше гвоздя.

Теперь же, вспоминая все это, Кате было особенно приятно смотреть на свои прелестные туфельки. Каблучок чуть выше, чем она привыкла, но в них ноге было так удобно, так комфортно! И смотрелись они так... Они смотрелись! А еще ей ничего не пришлось объяснять родителям: Машка забрала их с собой, а сегодня принесла на работу. Это слабость? Малодушие? Да! Но Катя и об этом не жалела. Ей слишком нравилось то, что было у нее на ногах, и ей было приятно вспоминать о вчерашнем продуктивном вечере.

- В следующий раз пойдем покупать тебе бра, - сказала Машка, когда они стояли на троллейбусной остановке.

- Хорошо, - легко согласилась Катя. – Да будет свет!

Машкины чакры постепенно закрывались в соответствии с уменьшающейся концентрацией алкоголя в крови. Она пожала плечами, не понимая.

- С подсветкой не обещаю, а приподнять необходимо. Красоту нужно демонстрировать, а не маскировать! Я знаю хороший магазинчик, там очень удобные модели, и больших размеров тоже приличный выбор. А то везде на этих, - Машка сложила пальцы в две фиги и прижала их к груди, - всего полно, а на нормальных женщин не найдешь.

- Очень большое бра у меня над диваном будет вызывающе смотреться, - сказала Катя в раздумье. – Или ты про стену в каморке думала?

- Так, ладно, потом обсудим, - решила Тропинкина проблему трудностей коммуникации. – Слушай, я тут одну книжку дочитала. Хочешь? – она достала из сумочки брошюру, обернутую в миллиметровую бумагу. На обложке ручкой было выведено: «Арифметика физ. л. Алгебра и начала анализа». – Хорошо написано, занимательно. Я, конечно, многое и так знала, но некоторые тонкости...

Катя не успела удивиться такому отзыву подруги, так как пришел ее троллейбус. Она сунула книжку в сумку и, чмокнув Машку в щеку, не задумываясь, протиснулась между двумя пассажирами мужского пола. Они же не были Андрей Палычами!

Они не были Андрей Палычами: они были Андрей Палычем и Роман Дмитричем, которые ворвались в ее каморку, и, не заметив ее, стоящую на лесенке у стеллажа, кинулись к компу. Андрей только успел несколько раз щелкнуть мышкой, как вошел Александр Воропаев.

- Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! – сказал он своим стопроцентно-мужским голосом, вставая посреди кабинета. – Что не спряталось – я не виноватый!

Двое из ларца никак не могли придумать, какую роль им сейчас разыгрывать для пущей конспирации: деловых или бездельников. Переглянувшись, они выбрали третье, экспромт: вид заплутавших в катакомбах партизан должен был бы настроить вошедшего на патриотическую волну. Андрей вооружился Катиной боевой чашкой, Роман – боевым задором. Они оба двинулись к выходу, намереваясь вытеснить Сашеньку из святая святых того, что осталось от «Зималетто».
Катя решила спуститься, чтобы на равных с начальством участвовать в боевых действиях, оступилась с непривычки каблучком, и, ойкнув, полетела вниз.

Интересно, как много иногда можно успеть в долю секунды, если не тормозить. Жданов кинулся ловить свою помощницу, но Малиновский, бдительно следящий за сохранением дистанции между Катей и Андреем во имя сохранения компании, оттолкнув друга, кинулся к Кате сам. Видя эту несостыковочку, Катя зависла в воздухе. Тем временем, Саша спокойно сделал два шага к лесенке, подставил руки и ловко поймал девушку. Он был сильный и красивый, поэтому у него это получилось легко и здорово. Поймав ее, Воропаев не торопился ставить Катю на пол, наоборот, он ее чуть подкинул и перехватил поудобнее. Катя подумала, что Машкино предложение насчет бра было верным, оно бы сейчас ей очень пригодилось: в полумраке каморки не все могли разглядеть ее новые туфельки.

- Какая удача на меня свалилась! – сказал Воропаев чуть тише и чуть более бархатисто, глядя Кате в глаза. – Вот что значит оказаться в нужном месте в нужное время. – Он него приятно пахло чуть парфюмом, чуть табаком. Так, наверное, благоухал Черчилль. Но оказаться на руках Черчилля Кате не хотелось, он не такой красивый, как Александр Юрьич.

- Положь птичку! – пророкотал гром из надвигающейся грозовой тучи, сверкающей молниями из-под очков.

- Александр Юрьевич, здесь вам не тренажерный зал, а Катерина Валерьевна вам не штанга, отдайте инвентарь! – Роман встал перед Андреем, но в его голосе тоже слышалось раздражение.

- А вот и нет! Я первый! – сказал мальчик Саша, которому только что совершенно не нужна была эта машинка, но как только ее захотели отнять, он тут же вцепился в нее мертвой хваткой. – Попробуй, отними! – и он резво выбежал из каморки с Катей на руках, при этом красиво, даже слегка демонически, хохоча.

Мальчики для начала ступорнули, а потом рванули за ним, причем по дороге Жданов долбанулся головой о косяк.

- Атака, удар! Штанга! – веселился Воропаев, перехватывая Катю поудобнее и отбегая с ней за стол. Теперь она висела у него на руке попой вперед, пытаясь брыкаться, потому что ей было не так комфортно, как раньше, болтаясь-то вниз головой!

Президентский кабинет хоть и просторен, и может использоваться для разных игрищ, но все же не настолько, чтобы трем атлетам было удобно играть в догонялки. Кате казалось, что еще чуть-чуть, и ее начнут перекидывать из рук в руки, как мяч. Но она ошиблась, Сашенька держал ее ласково и крепко, не желая выпускать из рук. Когда Андрей с Романом взяли похитителя в тиски, ему ничего не оставалось, как вернуть то, что торчало у него из подмышки.

- Андрей Палыч, я тут шел и нашел, не ваше ли? – он попытался протянуть сложенную пополам Катю Андрею. Тот, засмотревшись на форму подаваемого ему объекта, плотно обтянутого юбкой, чуть замешкался, и Роман успел первым.

- Наше ли! Дай сюда! – девушка, наконец, обрела почву под ногами. – Катя, этот варвар не причинил вам вреда?

Андрей почему-то опять хмурился, хотя его помощница теперь была в дружественных руках: Роман с озабоченностью оценивал целость ее костей.

- Нет, все в порядке! – сказала Катя и посмотрела на свои туфельки. – Я могу идти?
Честно говоря, она еще поиграла бы с этими мальчиками, но, кажется, они уже играют в другую игру.

Когда Воропаев ушел, страшно довольный, и басящий о том, что они плохо охраняют самую большую ценность компании, Роман сказал:

- Мы чуть не потеряли наше полковое знамя, Андрей! Знаешь, что за этим следует?

В ответ Катя услышала тишину, очевидно, мужчины обменялись информацией невербально.

- Вот именно! Придется действовать, как наши деды.

Опять молчание.

- Они, Андрюш, обматывали знамя вокруг собственного тела под гимнастеркой и никогда с ним не расставались!

Тишина приобрела какой-то оттенок, но Катя не поняла, какой.

- Нет, тебе нельзя. И Кира, и ПэКаЧеКа... Но я его не брошу, наше знамя, Андрей! Потому что я хороший!

- Чтооо?!

Дальше Катя слышала только возню, пыхтение, шипение и грохот.

Во что играют эти мальчики?

5.
Во что играют эти мальчики?

Медсестра Наденька, войдя незамеченной в палату, наблюдала за двумя переростками, которые чудесно проводили время в областной больнице. В данный момент они наперегонки зажевывали растянутые одинаковыми длинными шнурками жевательные резинки.

- Йес! - закричал светленький, который опередил своего темноволосого товарища всего на два движения челюстями. - Опять я!

Юные тела совсем не портили обработанные зеленкой ссадины и швы. Даже наоборот, подчеркивали гладкость окружающей их кожи, плотность перекатывающихся под ней мышц.

- Жухало, - смеялся второй. – Давай снова!

- Вы продолжите свои соревнования после уколов, - пытаясь сохранять строгий вид, сказала Наденька. – Кто первый?

Парни переглянулись, как они всегда делали – бесконечно играли в гляделки, словно умели говорить без слов.

- Я, конечно, как самый смелый! – светленький лихо перевернулся на живот, скрипнув панцирной сеткой кровати, оттянул податливую резинку штанов. Темненький смотрел, как Надя делала укол: игла входила в расслабленную мышцу легко, без сопротивления, несмотря на уплотнение в месте кучной стрельбы, все предыдущие выстрелы сделаны в «десятку», «девятку» и в «восьмерку», – всегда смотрел, будь то перевязка, взятие крови на анализ, снятие швов - не отворачивался, не пугался. А вот второй, наоборот, балагурил за двоих, но медицинские манипуляции его напрягали.

Этих двоих москвичей, гостящих у бабушки в деревне, привезли на председательском «козлике» после того, как они неудачно покатались на мотоцикле. Ребята могли бы отделаться легким испугом и ссадинами: большую скорость на проселочной дороге, на которой в прошлом году снимали фильм про войну, - реально как после бомбежки, - не разовьешь, - да свалились в кювет аккурат в том месте, где был сделан бетонный слив для дождевых вод, из которого, как из массажной щетки, густо торчала ржавая арматура. Смотреть на них было страшновато даже видавшему виды медперсоналу: крови - море! Хорошо, что родителей миновало это зрелище. Ран было много, местами очень глубокие, хирургу пришлось повозиться, накладывая швы, но, слава Богу, ни одной опасной. Да и лица у обоих не пострадали совершенно.
Приехавшие на следующий день матери вели себя по-разному. Жданова охала, причитала, даже всплакнула, и жалела мальчиков, прижимала темную голову к своей груди, и беспокоилась, успеют ли они к 1 сентября совершенно оправиться от ран. Малиновская же, войдя с тревогой в палату, бросив один взгляд на сына, тут же успокоилась, и, дав подзатыльник своему отпрыску, сказала: «Убила бы!»

Раны Ромы заживали быстрее, скорее всего потому, что его взяли в операционную первым: при примерно одинаковом количестве ранений он выглядел хуже, кожные покровы были бледнее, пульс чаще, и хирург решил, что, возможно, у него есть какие-то скрытые повреждения. На деле оказалось, что все наоборот: Андрей пострадал чуть сильнее, но держался лучше и вид своей крови и крови товарища не вызывал в нем обморочной дурноты. А вот промедление в обработке ран – какие-то полтора-два часа – привело к тому, что некоторые из них заживали плохо, гноились, обещая оставить заметные шрамы.

То ли мама Андрея постаралась, то ли так удачно сложилось, но дедушку, попавшего по пьяни под бодливую козу, быстро выписали, и больше никого к мальчикам не подселили. Мамы в первые дни нанесли им книг, которые по списку нужно было прочитать за лето к последнему классу школы, разных вкусностей, магнитофон с кассетами, и вернулись к своим делам в город. Теперь мальчиков периодически навещала Ромкина бабуля, которая приносила ягоды, пироги и молоко.

Толстой и Достоевский шли со скрипом, Андрей бросил читать Чернышевского странице на десятой, но Роман, проглотивший книгу за два дня, так интересно интерпретировал ее содержание, что и Андрей в результате прочел ее с удовольствием.

- Да ты не смотри на все эти революционно-прогрессивные вензеля, Андрюш! Ты взгляни на это повествование с точки зрения взаимоотношения полов! Оно же все пропитано сдерживаемым желанием, скрытым эротизмом! – вещал Ромка, смакуя слова из взросло-продвинутого лексикона, поглощая бабкину малину из литровой банки и запивая ее жирным холодным молоком. – Ты только представь: ходят они там все вокруг этой Веры Павловны, а потрогать нельзя. И от этого «нельзя» желание только разгорается! Чернышевский же изголодался в казематах по женщине, когда писал! Вот у него и вышло такое произведение – в подтексте запертое возбуждение, не имеющее выхода.

- Почему не имеющее? – опять взгляд глаза в глаза, мысль плавно перетекла из одного мозга в другой.

- Ну, если бы это было одно и то же, я думаю, за бабами никто не бегал бы. – Ромка в последнее время слово «девчонки» все чаще заменял на «бабы».

Но хитом, конечно, стала книжка, взятая почитать у медсестры Алены, «Таис Афинская». Вот что они проштудировали вдоль и поперек, зачитывая друг другу целые абзацы и набираясь терминов, которыми потом обозначали те понятия, что иногда лучше обозначить редким, непонятным другим людям словом – так интереснее, интимнее и вольнее.

Когда светловолосая Наденька вышла из палаты, Роман, проследив за липнущим ей вслед взглядом друга, схватил книжку и зачитал:

- «Эгесихора молча улыбалась, в самом деле похожая на богиню. Широкая грудь, разворот прямых плеч и очень прямая посадка крепкой головы придавали ей осанку коры Эрехтейона, когда она становилась серьезной. Но брызжущее веселостью и молодым задором лицо ее быстро менялось».

- Ну, какая из нее Эгесихора? Я ее сравнил вчера с нимфой, а она переспросила: «лимфа»? Пришлось объяснять... – в голосе Андрея слышалось высокомерие городского, нет, не просто городского, столичного жителя.

- Кстати, а что такое лимфа?

Андрей пожал плечами. Ромка уставился в небо сквозь высокое окно, рамы которого были хронически больны экземой: краска шелушилась и осыпалась на подоконник, когда их открывали.

- Зато на коне, в отличие от московских нимф, наверняка может... – Романа простоватость девушки вовсе не смущала.

- Нет, она боится лошадей, ее кобыла в детстве копытом тюкнула.

- Евдоким Осипович: "Тюк"! – цитировал Ромка Хармса, кассету с рассказами которого в исполнении Гердта и Юрского они выучили уже почти наизусть.

И ржали оба, как два молодых жеребца, и от этого ржания тоскливо ныло сердце дежурной медсестрички: этих двух должны были выписать на днях, значит, она никогда больше не увидит Андрея Жданова.

- А ты пошел бы с ней на трижды вспаханную землю? – задавал Ромка вопрос, на который прекрасно знал ответ.

- Ну, если бы она очень попросила...

- Валялась в ногах, умоляла…

- Из соображений милосердия…

- И боги иногда спускались с Олимпа к простым смертным девушкам…

- Помогая им стать чуточку счастливее…

- Родить ребенка…

- Типун тебе на язык, дурак!



Родить ребенка – это не просто, поняла Катя, уже полчаса наблюдая за схватками и потугами, которые накатывали вновь и вновь, и промежутки между этими волнами становились все короче, а сами волны все сильнее захлестывали роженицу. Тетя Наташа сама предложила племяннице пойти с ней на дежурство, «если что – поможешь, все в отпусках, и начальство тоже». Кате было страшновато, но ответить отказом на такое предложение тетки она просто не смогла бы: и интересно, и не хочется показаться слабачкой и цацей, и хотелось оправдать высокое доверие.

Тетю Наташу любили и радостно слушались акушерки, что молодые, что пожилые.
- С таким именем ей сам Бог велел в роддоме работать, - сказала одна из них, улыбаясь Кате и кивая на Наталью. – Не понимаешь? Наталья – родная, родимая, связанная с родами, рождением. Антенатальный, постнатальный периоды – слышала? То есть периоды до родов и после.

- А! Поняла! – Кате все же было неловко находиться в родблоке, словно она пришла в храм, не будучи крещеной, словно не имела права присутствовать при свершающемся таинстве.

Женщина снова закряхтела, и Катя, глядя на нее, почувствовала, как у нее самой напряглись мышцы живота.

- Дышим, моя хорошая, дышим! Не тужимся! – акушерка словно бы и не обращала внимания на женщину, лишь выслушивая время от времени что-то у той в животе через деревянную трубочку. Катя и стеснялась, и не могла оторвать глаз от больших, молочного цвета бедер роженицы, между которыми происходило удивительное: в тот момент, когда женщина, словно не владея собой, начинала тужиться, там, между складочками появлялась головка ребенка, а потом опять скрывалась. Кате казалось, что все должны как-то иначе себя вести: тут происходит такое! Разве не должны все как-то суетиться, нервничать, кричать? Да, женщина, которая рожает, всегда же жутко кричит? И на нее, вроде, тоже кричат, чтобы она не кричала? А тетка с акушеркой спокойно стояли рядом, обмениваясь короткими, непонятными фразами.

- Все, вот теперь, когда скажу – тужимся! – внезапно скомандовала акушерка и протянула руки к кожаному люку, через который пробивался на свет малыш. Катя не понимала: акушерка, что ли, не пускала головку, придерживая ее, заталкивая обратно? Или ей кажется? А тетка-то что стоит? Не она, что ли, главная?

- Если постараешься, родишь с двух потуг, - сказала акушерка женщине, та кивнула и напряглась. Было видно, что ее тело действует самостоятельно, а женщина лишь пытается поймать волну, совпасть с ней в напряжении всех своих сил.

- Тужимся!

Кате казалось, что это ее захватывает мышечный спазм, и от этого было не по себе - дурочка, что ли? Но эти размышления не задержались надолго в сознании: без криков и воплей, в деловитой тишине, нарушаемой лишь сдавленным кряхтением вот-вот уже матери, на белый свет вынырнула головка ребенка, а при следующей потуге, без мучительного усилия из материнских недр выплыло в потоке околоплодных вод худенькое тельце. Катя затаила дыхание: почему он не кричит? И почему он такого странного цвета? И весь в чем? В чем он испачкан так сильно? Во всех фильмах, где показывали роды, ребенок тут же начинал кричать и был пухленький, розовый или загорелый, а этот… А этот молчит. И все молчат. Тут послышался слабый скрип, и все облегченно вздохнули, а женщина улыбнулась так, что Кате захотелось плакать. Она не видела, как перерезали пуповину, она смотрела на лицо той, кто вся была в ожидании встречи со своим ребенком. Акушерка поднесла новорожденного – самого новорожденного из всех новорожденных, что довелось видеть Катерине – к лицу матери.

- Ну, кто у тебя?

- Девочка, - выдохнула та чудесное слово.

- Девочка, - повторила акушерка, - а и правда.

Вот теперь все немного засуетились, а Катя не знала, куда смотреть: на малыша, которого обтирали, обмеряли, взвешивали, маркировали, проверяли количество пальчиков, заворачивали; на его мать, такую уставшую, словно она сдвинула товарняк, на ее живот, который стал, конечно, меньше, но не настолько, насколько ожидала наблюдательница, или на тетку, которая внимательно разглядывала то, что еще родилось через некоторое время.

- Кать, видишь? Плацента. Эта целая, значит, все в порядке. Умничка, - похвалила тетка женщину. – Все правильно делала, потому и не порвалась. Вот умничка, одно слово!

Катя потом, на следующих родах поняла, за что хвалила Наталья ту, первую. Со второй все было совсем иначе: она почему-то совсем не хотела слушать врачей, только кричала истошно, вот как и положено – в голос вопила, и жаловалась, что не хочет больше сама рожать, и просила сделать ей кесарево, и если тужилась, то «в лицо». Все занервничали вдруг, когда акушерка услышала или не услышала что-то через свою деревянную трубочку, и тетке пришлось грубо крикнуть на роженицу, и та вроде пришла в себя, но Катя поняла, что что-то пошло не так, и что минуты решают все – это чувствовалось по напряженным движениям медперсонала, по их коротким, сдержанным фразам. А потом тетка взяла чуть изогнутые ножницы и… у Кати, про которую все позабыли, раскрылся рот в немом вскрике: врач вставила ножницы чуть под углом туда, где уже торчал смуглый затылочек, и одним движением разрезала живую ткань совсем так, как режут ткань обычную. Девушке даже показалось, что она услышала характерный звук. Катя на минутку прикрыла глаза, прислонившись к холодному кафелю стены, слыша лишь резкий вскрик женщины и громкие голоса врачей, которые велели ей сильнее тужиться, а когда открыла, ребенок уже был в руках акушерки. Он также, как и первый, не кричал, но никто не выжидал спокойно, как в прошлый раз: из его рта трубочкой отсасывали слизь, делали с ним еще что-то, не обращая внимания на тревожные вопросы непослушной мамаши.

- Дай сюда, - вдруг сказала тетка, перехватив вялое синеватое тельце из рук акушерки. Она в несколько больших шагов оказалась у раковины и, включив движением локтя кран, сунула ребенка под струю воды. Катя даже сначала не поняла, что короткий «кряк» - это был первый крик малыша. Пришедший из детского отделения врач принял его у тетки, а Катя подошла к раковине, чтобы выключить воду, тронула ее – ледяная.


Тронула воду – ледяная. Никаких заклинаний, способных нагреть воду в Черном море так быстро, чтобы можно было комфортно купаться прямо сейчас, Кристина не знала. Больше в Обзоре делать нечего, да и вечерело уже, значит, надо ехать обратно. С трудом найдя остановку маршруток, женщина обнаружила, что остались два последних рейса, а какой из них именно в Бялу - непонятно. Хмурый мужик лет шестидесяти возился с колесом у одного микроавтобуса.

- Уважаемый, скажите, пожалуйста, вы едете в Бялу?

Мужчина кивнул, не поднимая головы. Кристина, зацепившись подолом юбки за край ржавой двери, поднялась на борт транспортного средства. Отцепляя юбку, решила, что это знак. Чего? Ах ты, точно! Ее же предупреждали, что у этих болгар все наоборот: если кивают по вертикальной оси – это «нет», если по горизонтальной - то «да». Она вышла из маршрутки, и снова подошла к водителю.

- Уважаемый, ваш автобус идет в Бялу? В Бя-лу? – по слогам и громко проговорила она.

Водитель, подкачивающий колесо, на этот раз поднял голову, внимательно посмотрел на пассажирку и снова кивнул: голова дернулась чуть вверх, сильно вниз. Встал с колен, перешел к другому колесу.

- Точно в Бялу? – не отставала от него Кристина, желая добиться словесного ответа, чтобы уж наверняка. Ей не улыбалось приехать на ночь глядя в какое-нибудь местное захолустье. А телефон сел, пока она слушала пение буддийских монахов, Петенька не поможет.

Мужчина осмотрел ее с ног до головы: волосы дыбом, в ушах перья, одежда из жеваной ткани в красных пятнах подозрительного оттенка, скроенная сикос-накось, подол рваный, движения нервно-резкие, сумка через плечо с длинной бахромой. Что привязалась?

- Вы можете мне просто ответить? Этот маршрут в Бялу? – Кристина несколько нервозно – да, это так, - задала вопрос, а мужик, снова кивнув, опасливо дернулся.
Ну что за человек? И спросить больше не у кого – какое-то жуткое безлюдье. А ехать с таким вдвоем?

Он скрылся за кузовом своей машины, Кристина оглядывалась. Нет, оставаться здесь никак нельзя. Она решительно обежала автобус с другой стороны и буквально врезалась в водителя.

- Дорогой, любимый! – возопив, она протянула к нему руки в обнимающем весь мир жесте. - Вы просто мне скажите: «да» или «нет»! В Бялу? Да? Ради Будды, Брахмапутры, Заратустры и Игоря Северянина скажите: в Бялу?

Мужчина тоже оглянулся по сторонам и сделал шаг назад. Кристина в отчаянии схватилась за его сетчатую жилетку с огромным количеством карманов:

- Не надо кивать, умоляю! Только не двигайте головой, замрите! Одно слово: да? В Бялу?

Водитель побагровел лицом, у него на лбу выступила испарина. Того гляди откинется, а куда ехать – фиг его знает. Кристина нехотя выпустила мужика из пальцев.

- Да в Бялу он едет, в Бялу! – к маршрутке подошла пожилая женщина с огромными сумками. – Садись, милочка, ко мне, а то сейчас набегут. Он вообще немногословный. Даже когда женился, от него священник так и не добился этого «да», а ты вон чего захотела!

Бабулечка оказалась сокровищем: мало того, что хорошо говорила по-русски, отсыпала помидоров, угостила ракией прямо в дороге, так еще и о магическом старинном способе рассказала, как своего мужика к себе привязала. Кристина все тщательно записала, пока ехали.
Только бы вспомнить: где?


6.
- Только бы вспомнить, где выходить! – Ромка вглядывался в мелькающие за стеклом автобуса дома. – А, вот, точно, на следующей. Я помню этот кинотеатр.

Он позвал Андрея на какой-то день рождения, к каким-то студенткам не из их вуза, которые живут без родителей, пустая квартира, заманчиво... Главное - не заплутать среди этих многоэтажек в спальном районе на окраине Москвы.

- Кто будет-то? – спросил Андрей, хотя это его на самом деле не слишком волновало, он все равно там никого не знает, а значит, действовать нужно будет по обстановке. Так даже интереснее – случаются и приятные сюрпризы.

- Наташка – я тебе рассказывал, помнишь? Спортсменка. Она за городом живет, поэтому решили отпраздновать у подруги – я забыл, как ее зовут. Ну и, наверное, кто-то еще будет – девочки, мальчики.

- Какой курс? Первый?

- Аххха...

Они многозначительно переглянулись – мастодонты-третьекурсники, прожжённые ловеласы, за плечами которых побед над гордыми и не очень красавицами без числа: у одного семь, у другого восемь, и то, если повар нам не врет. Те, первые, медсестрички, в этот список не входили по обоюдному уговору, так как сложно было сказать, кто кого тогда атаковал...

...- Жданов Андрей, пройдите со мной, - сказала каким-то напряженным голосом Наденька, зайдя в палату, когда все шумы в больничном коридоре давно стихли.

- Швы снимать? – на теле Андрея еще оставалась кое-где шелковая вышивка.

- Надежда, вы же сегодня, вроде, не дежурите? Или вы пришли подменить Алену? – Роман оторвался от третьего тома «Войны и мира», который хотелось все же добить в больнице, чтобы не тратить потом на него вольное время последних каникулярных дней.
- Алена на посту, - сказала Надя глухо, переложив из руки в руку листок с назначениями.

Мальчики снова переглянулись, и Андрей, сопровождаемый воплями Ромки: «Как бы тебя ни пытали, молчи!», - послушно пошел за Наденькой.

В перевязочной она пропустила его вперед, и он услышал, как мягко щелкнул за его спиной замок. Все остальные воспоминания были странно обрывочными, но те обрывки, что сохранились, поражали прорисованностью деталей.

Когда Наденька, встав перед сидящим на кушетке Андреем, завела руки за спину, он еще не догадывался о ее завоевательских намерениях. Но когда она, развязав пояс своего белого халатика, распахнула его, это возымело действие, схожее с нервно-паралитическим газом (так, по крайней мере, воображал не прошедший военной кафедры юнец). Первые несколько мгновений он просто не мог отвести глаз от двух темных пятнышек, что выделялись на фоне всего остального светлого, потом его взгляд, словно подчиняясь силе тяготения, стал спускаться к третьей тени, не в силах подняться вверх, чтобы встретиться глазами с той, кому все эти свето-тени принадлежали. Ему показалось, что он окаменел, но если это и случилось, то эпидемия петрификации не затронула два субъекта его тела: сердце и… остров Мадагаскар.

- Ты боишься, Андрей? – тихо спросила Наденька, беря в свои его руки, которыми он со всей силы упирался в кушетку, как часто делают пациенты-сердечники, чтобы было чуть легче дышать.

- Нннет, - честно признался он, не веря собственным ощущениям: в его ладонях оказалось нечто восхитительно-нежное, и мягкое, и плотное, и шелковое, и прохладное, прикосновение к чему запускало цепную реакцию…

«Только бы не облажаться!» - пульсировала в голове мысль, затмевая яркость потока импульсов от всевозможных рецепторов.

- Ничего не бойся, ничего! – его голова уже в плотном кольце ее рук, а губы так близко к этим темным кружочкам, и сами тянутся к ним, уступая силе младенческо-мужского рефлекса.

«Ромка не поверит».

Его ладони скользят по теплой гладкости ее спины, набираясь решимости для спуска по пологим склонам, а губы не верят своему счастью, получив в полное свое распоряжение то, от чего уж больше пятнадцати лет были отлучены.

Он почти не чувствует легких прикосновений пальчиков Наденьки, которые уверенно обходят все его еще не до конца закрывшиеся ранки, но с неимоверной силой оттаскивают темную голову за волосы от груди: ее губы ревнуют, и от ревности жестоки – так его еще никто не целовал.

- Не бойся, не бойся, - шепчет она ему в ухо, и от ее дыхания у него темнеет в глазах, и кружится голова. Она опять направляет его руки, и они послушны и податливы, и схватывают науку прикосновений на лету.

«Как правильно-то?» - его накрывает паника первоклассника, впервые вызванного к доске. Но опытная учительница подбадривает ласковым взглядом: «Вот смотри, как надо».

Ему уже не кажется странным следовать за ее указаниями, роли распределены: он ведомый. И это почему-то вовсе не стыдно: в ее взгляде нечто такое, от чего уходят все сомнения, неуверенность и страхи. Она поднимает его, намекнув руками «встань!» – он встает, она раздевает его - он подчиняется, она укладывает его на кушетку – он ложится. Если бы Надя сейчас решила принести его в жертву какой-то своей богине, покровительнице белокурых медсестер с волшебными руками, он бы не шевельнулся: надо так надо! Она склоняется над ним – поцелуй в губы, поцелуй в свежий шрамик на груди, поцелуй в живот, поцелуй в… Столица Мадагаскара - прекрасный город.

- Тшшшш! – говорит она то ли одному, то ли другому – оба дернулись от ее прикосновения. – Тшшш! Расслабься! И ни о чем не думай!
Думай? Да о чем тут… Все…

Ему и хорошо, и нехорошо. Он же не должен был, да? Так быстро – не должен? Неловко...

А ей – ловко. И пеленка у нее откуда-то в руках, и знает она, как надо, чтобы не размазать.

Наденька улыбается, склоняясь над ним, ее грудь куполами парашютов, накрывших собой двух крохотных розовато-коричневых десантников, мягко опускается на его широкую грудную клетку, когда она наклоняется его поцеловать.

- А вот теперь давай попробуем вместе…


- А вот теперь давай попробуем вместе, - говорит Зинаида Филлиповна Кате. – Там, та-ра-ра-ра – там!

Катя старательно пытается повторить дробь. И снова, и снова, и снова. И вдруг ноги понимают, улавливают ритм и запоминают последовательность движений. Все, теперь она никогда уже этого не забудет: стоит только ударить одной ногой – «там», как вторая тут же подхватит – «та», и дальше, чередуясь, они радостно выстукивают этот несложный рисунок ударов и пауз.

Занятия хореографией – это восторг. Первая половина урока, когда делаешь упражнения у станка – самая любимая. Катя тянет носок, Катя выпрямляет спинку, Катя млеет от этих нездешних, не из этой таежной реальности слов преподавательницы, в которую влюблена: пике, тандю, гран-батман, плие…

- Семенова, подними подбородок! Пушкарева, не «садись» на ногу! Тянемся, тянемся вверх. Ииии, раз!

Если бы Катю спросили о самом большом счастливом отрезке ее жизни, она, не задумываясь, сказала бы: три года, с первого по третий класс. Тогда они жили в крохотном поселке, не случайно затерявшемся в тайге недалеко от Амурска, а в местном клубе преподавательница из Ленинграда вела хореографический кружок для девочек. Невысокая, ладная, темноглазая и темноволосая, Зинаида Филипповна, как и многие жены военнослужащих, пыталась хоть как-то самореализоваться в непростых условиях военного поселения.

- И раз, и два, и три! – она хлопала в ладоши, старый баянист играл что-то совсем незамысловатое, и девочки старательно поднимали ноги: вперед, в сторону, назад.

Это было счастье. Счастье, состоящее из трех радостей: физической радости тела, музыкальной радости ума и радости сбывшейся мечты, которая ванильным ароматом когда-то залетела в потаенный уголок девочкиной души вместе с частицами пудры из бабушкиной пудреницы-музыкальной шкатулки. На ее боках были нарисованы черно-белые маленькие балерины – везде по четыре, держащиеся за руки крест-накрест, одинаково повернувшие головки в сторону, - а при снятии крышки и освобождении от ее гнета крохотного штыречка, шкатулка плим-плимкала чудную мелодию. Вот откуда берется счастье.

Катя была самая младшая, и может быть из-за этого, а может быть из-за ее самозабвенной старательности, преподавательница к ней благоволила. Да и вообще на этих занятиях Катя выглядела не хуже других. Ее убранные в круглый пучок на затылке волосы, ладный купальник, удачно сшитый мамой из отцовой черной майки, и даже шелковая черная юбочка создавали идеальный образ маленькой балерины.

Из клуба нужно было идти домой около получаса через весь поселок, причем занятия заканчивались в девять часов вечера, и, конечно, большую часть года это было возвращение по темноте. Катя сначала шла с девочками, потом одна. В том поселке родители не боялись за детей даже поздним вечером – все свои. Но Кате было страшновато идти последний отрезок пути в одиночестве. В полной тишине, нарушаемой лишь скрипом утрамбованного снега под ногами, она слышала свое дыхание, видела ровные желтые огни окон и неровные, переливчатые – фонарей. И снег мерцал миллионами искорок, и сердце ее от страха мерцало в груди. Но она никогда не призналась бы в этом родителям. Кто их знает, как среагируют, скажут вдруг: «Не ходи больше»! Она глубоко вздыхала, отчего ноздри слипались – мороз! – и бежала через двор в подъезд, который своей темнотой и пустотой пугал ее не меньше.

А потом они переехали, и в другом месте папиной службы уже не было никакой хореографии. И в третьем, и в четвертом. Зато позже, когда Катя была уже в восьмом классе, незадолго до возвращения в Москву ей удалось полгода позаниматься восточными танцами. И снова это была затопляющая сознание радость: все разногласия тела, ума и души испарялись с первыми же аккордами песни, звуками низкого грудного голоса Далиды: «Салма я салама!» Руки поднимались в восхваляющем солнце жесте, лопатки сходились, помогая ребрам распахнуться, а груди гордо подскочить вверх, и бедра – будто они это умели всегда! – рисовали в горизонтальной плоскости знак бесконечности. Бесконечности радости танца. «Дзынь-дзынь-дзынь», - смеялись однокопеечные монетки: мама заставила папу проделать в них дырочки и сшила Кате звенящую набедренную повязку. Поверх плотных треников-то! Даже папа ничего не имел против.


Папа ничего не имел против того, чтобы Кира погостила у них недельку-другую. Мама была просто в восторге от этой перспективы, а дед только пожал плечами. Зато бабушка, как всегда, высказалась прямо:

- Ритка, ты чего с ней носишься, как с писаной торбой, с этой Кирой? Свою надо было рожать, а ты все здоровье берегла, все над Дрюсиком квохтала, а такая девка могла бы получиться, не то что эта бледная поганка.

- Мама! Так нельзя говорить о девочке!

- Это почему же? Бледная? Бледная! Поганка? Та еще! Характер-то у нее папашин – жесткая и твердолобая, никакой женской гибкости и изворотливости в ней нет и не будет. А еще и хабалка замаскированная под аристократку. Как вилка посеребрённая: чуть потри песочком, тонкий слой серебра и стирается.

- Кира тоже красивая, только на свой манер! – не сдавалась Маргарита, опустив тему черт характера. – У нее отличная балетная фигура!

- Что? Эта фигура называется «стиральная доска», - залепила бабка. – Бревнышко…

Андрей с дедом играли в шахматы, Павел сидел в кресле, вытянув ноги, попивая вино из старинного хрустального бокала.
Женщины ушли, продолжая перепалку, мужчины какое-то время молчали.

- А мне кажется, что Кира красивая.

Ни дед, ни отец не сказали на это ничего.

- Как Эгесихора. Из книжки, - Андрею хотелось, чтобы дед как-то отреагировал на его реплику – внук его любил и уважал.

- Кира, может быть, и красивая, - сказал дед, поднимая руку над шахматной доской. – Просто не в моем вкусе. Мне нравятся, во-первых, брюнетки, во-вторых, фигуристые, в-третьих, нестандартно мыслящие, способные на… - он поднял черного ферзя, показал его Андрею, опустил на доску. - Шах! В общем, королевы.

Андрей растеряно смотрел на шахматную доску: он никак не ожидал такого хода.

- Что значит «фигуристая»? Конкретнее, дед? У Киры рост, ноги…

- Ага… и руки. И даже голова – все чин-чинарем! Кира видная, ты прав. И оставим это – девушку обсуждать. Но раз ты спросил про фигуристость… Вот, например, - он поднял пешку, обхватив ее своими сухими пальцами за тонкую часть, - или вот, - перевернул песочные часы. Улавливаешь?

- Или вот! – сказал Павел и поставил свой пустой бокал на стол чашей вниз.

В гранях хрусталя заиграли радужные искры.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 02:45 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 26 авг 2017, 02:43
Сообщения: 4556
Откуда: Санкт-Петербург
Ура! Я очень рада, что ты ее выкладываешь!
Давно хотела перечитать. :girl_sigh: :inlove: :Rose:

_________________
"Я... боюсь художников. Очень уж легко их брата обидеть, проще, чем коту на хвост наступить." (с) МФ. :)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 02:46 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
7.

В гранях стеклянных стаканчиков заиграли радужные искры. Машка, как командир артиллерийского расчета, отдавала команду, взмахивая рукой, и они синхронно производили выстрел. Это был уже третий, и настроение, соответственно, было боевое. Уже.
А сначала Машка рыдала, и Катя, заметив это, сделала единственное, что могло эффективно подействовать в качестве успокоительного. Она просто сказала: «Маш, пойдем выпьем, а?»

Вожатый удивился, трамвай остановился. В смысле поток слез остановился, а под вожатым следует понимать Машку.


- У тебя проблемы, да? – тут же забыв о своих бедах – а чего о них помнить, они сами не дадут о себе забыть, - Тропинкина попыталась настроиться на волну подруги. И даже если принимать во внимание большой процент любопытства в ее душевном отклике, все равно он был ценен своей искренностью и молниеносностью ответа.

- Увы! – сказала Катя, тут же представив себя Штирлицем. – Увы!

Машка, не догадавшаяся спросить, «увы, да» или «увы, нет», быстренько собралась и отбуксировала Пушкареву в очень милое заведение.

- Что будем пить? В смысле, насколько серьезны проблемы? – усевшись за столик, спросила Машка, грамотно не затрагивавшая самую важную тему по дороге.

- Я хотела бы тех шотиков, - чуть смутившись, выразила желание Катя. В прошлый раз они ей понравились во всех отношениях: были вкусными, красивыми, пились просто, действовали быстро, последствий не оставляли, если не считать шикарных новых туфель, и книжки, которая, несмотря на название, к математике не имела никакого отношения, ни к элементарной, ни к высшей.

Но такие последствия Катю не смущали, а даже где-то наоборот… Она на них надеялась, как котенок по имени «Гаф» на встречу с неприятностями.

- А ты знаешь, Маш, почему они так называются? «Shot» по-английски – выстрел. То есть, как ты и говорила, их нужно пить залпом.

- Ну, ты просто ходячая библия бармена! – восхитилась Тропинкина. – Значит, сегодня будем пить со знанием дела. Как баллистические свойства снаряда? - спросила она буквально сразу после того, как «первый пошел!» Чакры у Машки открывались со скоростью звука: еще эхо от выстрела не стихло, а она уже преобразилась.

- Ты про баллистический коэффициент или про экваториальный момент инерции?

- Конечно про момент инерции! Ты сколько еще собираешься в девках сидеть? Может быть, пора уже как-то пересечь этот экватор?

- Вообще-то, я не девка! – гордо тряхнув тремя выпавшими из «корзиночки» волосками, сказала Катя, подчиняясь действию эликсира правды.

Машка считала жест и интерпретировала фразу по-своему:

- Ладно, ладно! Это был идиоматический оборот. Предлагаю второй выстрел сделать за единство терминологии, то бишь, за взаимопонимание!

- Я – за!

Этот шотик ей нравился особенно: три полосочки жидкости, нижняя – темно-коричневая, как глаза президента, когда он гневается, бывает мрачен или смотрит на Катю с необъяснимым выражением. Верхняя полосочка – янтарно-солнечная, как глаза того же президента, когда он смеется, когда он счастлив, когда смотрит на Катю с необъяснимым выражением. Между глазами президента – пограничная сливочная полоска, как туман, в который попадает Катя, когда начальник долго на нее смотрит, хоть верхним, хоть нижним вариантом расцветки зрительного анализатора. И пусть в меню этот коктейль называется Б-52, девушка для себя его раз и навсегда назвала «Андрей Палыч», а сейчас собралась его грамотно испить. Когда официант поджог верхний слой, Катя быстро опустила соломинку до дна и моментально проглотила прохладный кофейный, теплый сливочный и почти уже горячий апельсиновый слой. Нет, это совершенно точно «Андрей Палыч» - его горящий взгляд поджигает Катю изнутри и дарит такую эйфорию, которая никакому пилоту бомбардировщика Боинг В-52 и не снилась, даже после перегрузок.

А Машка уже что-то выясняет. А! Она спрашивает, какие мужчины Кате нравятся. На примере сотрудников «Зималетто». Действительно, зачем далеко ходить? Ноги по колено можно стоптать, а таких редких по своим техническим характеристикам экземпляров во всем мире не найдешь! Итак, лучшее, любимое, и только для вас!

- Федя очень хороший. Он мне нравится как человек, работник и мотоциклист. - Катя приготовилась говорить правду и только правду. После растворившегося-то в крови Андрей Палыча иначе как?

- Андрей Палыч? Нууууууууууууууууууу….. – Катя так долго тянет звук, что Машке становится понятно: нет, шеф не в Катином вкусе, просто она соблюдает лояльность.

- Роман Дмитрич?

- Он хороший, – уверенно и с глубоким удовлетворением заявляет Катя, когда вопрос с Андрей Палычем отпадает сам собой.

- С чего ты взяла? – удивляется Мария.

- Я слышала, он сам так сказал. Андрей Палычу. – Кате приятно произносить это словосочетание. – Андрей Палычу, Андрей Палычу, Андрей Палычу.

- А! Андрей Палычу! – не удивляется Тропинкина заеданию пластинки: под таким прессингом работать-то! Она сама, бывает, когда заходит в троллейбус вечером, сразу на весь салон и сообщает: компания «Зималетто», Мария, здравствуйте! И, бывает, пассажиры дружно отвечают. А как Катьке шеф в кошмарах еще не снится – не понятно.

- Почему не снится? Снится! - Третий шотик тоже хорошо зашел. – И не он один! Мне тут как-то целый клип приснился с ними. Тремя. На музыку арии «Бель», знаешь?

- «Я душу дьяволу продам за ночь с тобой»?

- Ага! Они так красиво пели, Маш… - Катя унеслась в воспоминания, что было понятно по ее замутненному взгляду. Или это очки запотели? - Жаль только, что я всех слов не запомнила, точно - только первое из каждой партии.

- И что за слова? Можно Амурку спросить, она и по одному слову выводы сделает.

- Андрей Палыч вышел на сцену, я его даже не сразу узнала… безумно красивый: в черных волосах, очках и ботинках, и спел: «Кааать!»

- А кроме… Ладно, проехали. Что-то плохо они его загримировали. Очень узнаваемый образ. Да и текст, знаешь, очень жизненный! Может, ты на совещании уснула? И пел он: ты финансы, Катя, грамотно потрать, и найди, где бы кредитов нам набрать, и придумай, как коллекцию продать…

- Нееет! Вот я сейчас вспомнила! Он пел что-то про кровать, спать и вставать. Или не вставать? Не помню.

- Знаешь, не помню кто, но кто-то сказал: «Я так устала, что мне и во сне снится, что я спать хочу!» Вот это про тебя. А что Малиновский пел?

- «Нет!»

- А, ну ясненько! «Нет, уж давно все знают главный мой секрет, что полигамии я апологет, что дуэту предпочел бы я квартет, и из уст моих прекрасен даже бред»…

- О! Вспомнила! Он пел «На тебе сошелся клином белый свет»!

- Хорошо, а Федька что пел? – равнодушно-ревниво спросила Маша.

- Феди там не было.

- Ты ж говоришь, что они у тебя во сне на троих соображали?

- Даа… Третьим был… Александр Юрьич! И пел он: «Тааак!»

- Так! Про бардак в компании и кавардак? Что не сможет он поверить ну никак, что на самом деле Жданов не дурак?

- Не, про дурака не было! Кажется, что-то про «знак» было, вот это самое «никак» и… не помню. Но я его пения немного испугалась.

- Еще бы! Он жестковат как в общении, так и в пении, наверное.

- И не говори! – захмелевшая Катя махнула рукой. – Мы как-то с ним… Вернее, когда я была у него на руках, а он скакал со мной в АндрейПалычевском кабинете, я телом почувствовала, какой у него твердый…

Глядя в расширившиеся Машкины зрачки, Катя подумала, что сама терпеть не может, когда люди долго подбирают слово, и быстро добавила, все еще сомневаясь в правильности названия этой мышцы:

- Бицепс!

Катя не собиралась доводить Машку до истерики, она просто хотела, чтобы та не плакала.


Катя просто хотела, чтобы мама не плакала. Но мама всхлипывала, не переставая, сидя за своей швейной машинкой, и не могла попасть ниткой в отверстие иглы: слезы затуманивали взор.
Вчера похоронили ее любимую подругу, Свету Хвоину, умершую от разрыва аневризмы сосуда мозга.

- Такая молодая, - плакала мама, - всего 36 лет! И сыновья еще не выросли…

Мама, не склонная шутить, со Светой преображалась: смеялась и хихикала, и даже звала ее в шутку Хвоей Светиной. Она шила ей с каким-то особенным вдохновением, например, блузку из шифона персикового цвета, манжеты которой были украшены «вафлями» - ох, и повозилась с ними мама! Но блузка вышла сказочно красивой – в ней Свету и похоронили. Тихую, скромную, ласковую Свету, про которую Катя знала не много: что у нее двое сыновей, ужасный муж, что они с мамой работают вместе, и что… может быть, ей это вообще тогда приснилось? Чего не настучат только колеса поезда в предрассветный час?

Папу в эти дни Катя почти не видела, а если видела, то по его лицу ничего нельзя было прочесть. Даже казалось, что его не особо впечатлила смерть молодой еще женщины – папа как папа. Катя и не знает, ходил ли он на похороны – многолюдные, с оркестром и еловыми ветками через весь поселок, когда встречные машины прижимаются к обочине, а те, что едут по дороге за процессией, приноравливаются к ее ходу – обгонять нельзя. И никто особо не торчит из окон: плохая примета! А все выходят на улицу, проводить печальным взглядом машину с гробом, идущих за ней родственников в черном и тех, кто хочет проститься, и задуматься: вот так и мы когда-нибудь, а может быть, совсем скоро. И звуки духовых слышны далеко-далеко, и когда они впервые доносятся до слуха, сердце сжимается – этот металлический всхлип тарелок и низкий вой тубы распознается им быстрее, чем мозг успевает понять: кого-то хоронят.

Мама повесила потом портрет подруги на стену над своей машинкой. И Катя несколько раз видела, с какой печальной нежностью она смотрела на него.

Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня...
Тяжело мне, замирают ноги...
Друг мой милый, видишь ли меня?

Всё темней, темнее над землею –
Улетел последний отблеск дня...
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня...
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?

- Валера тоже ее любил, - вдруг сказала мама после того, как пластинка с романсами на стихи Тютчева кончилась. Последним был этот: «Ангел мой, ты видишь ли меня?» Сегодня тоже была годовщина смерти.

- Откуда ты знаешь? – нехорошо затвердело у Кати в груди.

- А он однажды из командировки из Москвы привез ей в подарок набор иголок – красивых таких, с позолоченными ушками. Хотя она не шьет почти… не шила, а я шью. Я еще с налету, когда он гостинцы доставал, спросила смехом: а мне? У него лицо такое было, что я поняла, он про меня не вспомнил… Спохватился, стал мне их предлагать, так суетливо. А я представила, как он их покупал – красивый подарок…

Катя молчала, глядя в раскрытую на коленях книгу: она часто читала маме вслух, когда та шила, а тут Елене захотелось этих романсов печальных.

Мама не сердилась на папу, мама плакала по подруге… Знала или не знала? А если бы знала, плакала бы? Кате казалось, что да. Потому что такого она больше за мамой не помнила: были другие тетеньки, подруги и приятельницы, но вот этого света в маминых глазах никогда не вспыхивало. И спустя много лет, стоило в разговоре мелькнуть слову «хвоя», как мамино лицо озарялось. А уж про имя Светлана и говорить не приходится.
Катя размышляла тогда: а может тетенька влюбиться в тетеньку? Это было так похоже на любовь.


Это было так похоже на любовь. Даже больше, чем то, что было у нее с Денисом. По крайней мере, глядя на него, ей не хотелось шептать каждый раз: «Я тебя люблю!», - как она шептала, думая о Жанке. Теперь, в сравнении, Катя понимала: Денис был ее увлечением. Первым сильным девчоночьим увлечением, замешанном на его обаянии и ее благодарности. Сильным увлечением, да! Влюбленностью – да, но не любовью. Все неслучившиеся влюбленности в детском саду, школе вылились вот в это странное чувство: ух ты, мальчик, мужчина – ее молодой человек! Он рядом с ней, при его-то харизме, его-то красоте!

Красоте… теперь она удивлялась себе: разве уж он такой красивый? Нет, про Дениса не будем вспоминать, тем более сейчас, когда перед Катиными глазами это ослепительное чудо: Жанка.

Жанка танцует обалденно. Когда Катя впервые увидела ее на сцене в клубной части главного корпуса, она замерла и очнулась лишь тогда, когда танец кончился. Это было фламенко – огненное, настоящее. Зрители аплодировали и восторженно переговаривались.
Катя видела эту девочку среди ребят на другом факультете и даже разговаривала с ней, но не знала, что та умеет танцевать. Так танцевать!

Пушкарева никогда не рискнула бы подойти к ней, чтобы познакомиться поближе, но та сама почему-то подошла, заговорила и… Катя влюбилась. Все ее несчастья и беды рядом с Жанкой растворялись, а эта история с Денисом казалась теперь перевернутой страницей тетрадки с лабораторными работами.

То, о чем Катя только мечтала – танцевать танго, вальс, стоять на пуантах - Жанетта, как ее иногда звали друзья, легко воплощала в жизнь, совершенно не имея специального образования. Самородок, талант! Захотелось ей войти в образ наложницы эмира – и вот она уже кружится под восточные напевы, спрятанная под покрывалом, вызывая в телах зрителей соответствующую вибрацию. Захотела попробовать исполнить номер из «Шопенианы» - и никто не поверит, что нет за ее плечами хореографического училища. И вся она вихрь, энергия, поток вдохновения.

- Танцуй, Кать! Ты же хочешь!

- Это будет смешно! Это будет ужасно! Я даже дома уже тысячу лет не танцевала. Даже если бы я смогла что-то изобразить… кому это нужно?

- Да какое тебе дело до кого-то? Это нужно тебе? Пусть не будет ни одного зрителя или пусть кто-то хоть оборжется, Кать! Танцуй, если тебе хочется! Плевать, нравится кому-то или нет! Заболело у тебя вот тут, накипело – танцуй! Хочется показать язык всему миру – танцуй!

И они танцевали иногда вдвоем в пустой аудитории, у доски, там есть место, чтобы разбежаться, а пустые места римским амфитеатром молча взирали на их дурачества. И хохотали до слез, изображая что-то немыслимое, и пусть Кате казалось, что ее танцевальные движения – жалкий лепет по сравнению с тем, что вытворяла Жанка, но если эти выкрутасы вызывают смех у нее, Катя не остановится.

- Нет, у меня не получается, как у тебя! А вчера я видела запись концерта Махмуда Эсамбаева и мне хотелось плакать…

- Дался тебе этот Махмуд! Мне он вообще никогда не нравился: все у него на один манер: что индийский танец, что грузинский. Зато ты, когда забываешь, что не можешь, танцуешь душой…

И Катя смеялась, и была счастлива. И так легко произносилось это слово: люблю! Без сомнения, как дыхание. Ведь нельзя же врать дыханием.

«Жанка, Жанка, Жанка!» - твердила Катя, когда скучала. Как умудрялась студентка МГУ хорошо учиться при своих постоянных разъездах с танцевальной студией, куда ее недавно пригласили – оставалось только недоумевать. А та, возвращаясь через несколько недель, стремительно наверстывала упущенное в учебе и поражала Катьку чем-нибудь новым.

- Никогда не думала, что под эту музыку можно танцевать! – удивлялась Катерина, впитав глазами и душой новый номер Жанки.

- Танцевать можно под что хочешь, особенно, когда танцуешь соло! Это в паре сложнее… И то, если партнер улавливает твою идею и готов подстраиваться, подчинять свою мелодию твоей, то… Давай попробуем! – И она брала Катю за руки и начинала напевать… А потом снова нужно было прощаться, и Жанка, одарив Катю смеющимся взглядом, говорила:

- Танцуй, не ленись! Ну, хотя бы в душе! Ведь она у тебя достаточно просторная для этого?

- Километр на километр, - шутила в ответ Катя, почему-то уверенная в том, что Жанка исчезнет из ее жизни так же внезапно, как и появилась в ней.



8.

Наденька прекрасно понимала, что этот мальчик исчезнет из ее жизни так же внезапно, как и появился в ней. Да и появился разве? Так, отразился лучом света, преломившимся в оконном стекле.

- Не дури, женщина! На что он тебе сдался? Ребенок совсем, ладно, если б постарше года на два, на три...

Надя сидела за столом в сестринской, уронив голову на руки, Алена заваривала чай, несколько сердито звеня чашками.

- Да знаю я... Все знаю, но не могу, так тошно мне, Аленка! Хочу...

Наденька подцепила эту горячку в то свое дежурство, когда москвичей привезли после аварии. Когда пациента Малиновского повезли в операционную, она осталась присматривать за вторым – А. Ждановым. Он лежал на каталке спокойно, и, чему-то улыбаясь, смотрел в потолок. Надя с озабоченностью отметила, как промокла одна из повязок – слишком быстро.

- Давай-ка я потуже забинтую, - сказала она, подойдя, и стала снимать повязку. Он поморщился.

- Больно?

- Нет, ничего, все нормально, не беспокойтесь. А как там Ромка? Что-то долго они его штопают. Может, что-то страшное?

Он так спросил «как там Ромка», что у нее сжалось сердце. Сам весь в кровище, а беспокоится за товарища.

- Нет, просто много мелких ран, возни много. Не бойся за него. Ты даже сильнее пострадал почему-то.
- Я успел обхватить его за спину, когда полетели на эти крючья. Ничего, меня не убьёшь!

- Ой ли?

- Ага, дед всегда так говорит, что мужчины-Ждановы неубиваемые. Если только сами себя.

Потом его взяли в операционную, где мальчик опять тронул Наденьку своей неожиданной для столь юного существа, да еще городского, выдержкой. Уже в эту ночь она почувствовала: в груди занялось.

А потом пожар распространялся так стремительно, как только бывает в засушливое лето да с постоянными сильными ветрами: не спастись. И их наивные мальчишеские разговоры, то случайно услышанные, то нечаянно подслушанные, с потрохами выдавали пытающихся казаться взрослыми ребят– не было еще у них ничего! – не охлаждали почему-то закипающую кровь, а наоборот: еще чуть-чуть и свернется.

- Надька! Да ты подумай только! Он же на антибиотиках! Второго «счастья» захотелось?

А что, ее Дуняша действительно была ее счастьем – солнечным человечком, который вырастет, но никогда не повзрослеет. Ее тихим улыбчивым счастьем, которое в глазах окружающих раз и навсегда сделало Надежду мученицей, достойной постоянной жалости. Ну их! Где им понять... Это был ребенок от ее Васьки, которого скинули ей на руки умирать... дождалась из армии! Без единого волоска на теле, бледно-желтого, слабого. А она его чудом, волшебными ли своими руками, неистовым упорством или да – любовью! – выудила из страшной воронки, в которую его уже почти засосало. Врачи только удивлялись: после такой дозы – и выжил?

После родов они ездили в город к врачам. Те сказали, что нельзя Василию детей иметь – все, скорее всего, больные будут. Там же сразу и вазэктомию сделали: он сам захотел. Всегда принимал решения быстро и смело и как-то, увидев взгляд жены, зацепившийся за хорошенького смышленого малыша, сказал:

- Роди от кого-нибудь, Надь, ты же хочешь! Роди.

Она в ту ночь еще жарче любила его, еще нежнее обцеловывала веки без единой ресницы и плакала: нет, невозможно, даже если б было от кого. А тут...

- Захотелось, Ален... Мне он во сне снится... этот ребенок.

- Этот, который в палате лежит?

- Нет... Такой же, только мой.

Они пили после дежурства, рыдали в два голоса и хохотали истерично, и снова плакали, и ни к чему, как это и водится, не пришли. Надька как подыхала по этому пациенту, так и подыхала. За неделю попрозрачнела – одни глаза остались, разве так бывает? Чахотка скоротечная и то не так быстро течет.

Алена позвонила Наде уже совсем вечером и попросила прийти, подменить ее. Дома не удивились – не впервой. Когда явилась на работу, сверкая лихорадочным блеском глаз - еще бы, рядом с ним еще одну ночь отдежурить! – Аленка сказала:

- Я специально, чтобы тебе врать не пришлось. Ты берешь на перевязку своего, а я второго. Одна тайна на двоих – надежнее.

Надя медленно опустилась на стул...

- А как же Васька? Ему больно будет.

- Не будет! Во-первых, пусть сначала получится. А то шустрая какая – думаешь, как ты хочешь, так и случится? Надо, чтобы Там захотели. Во-вторых... Дуй уже. Потом поговорим, если будет о чем.

Получилось ведь. Аленка явилась к ним домой с результатом анализа на ХГЧ. И крикнула с порога:

- Ну, папаша, пляши! Надька беременна!

Супруги переглянулись: Надя еще не говорила мужу ни о чем. И от Алены такого подвоха не ожидала.

- Как? – вырвалось у Василия, и было видно, что он пожалел о выпавшем изо рта слове.

- Как, как... Мне спасибо скажи! Ручки золотые, пробирочка стеклянная, шприц опять же... Ты ж в деревне живешь, Вась! Рядом с фермой! Как, как... Умеючи-то... – и она игриво подмигнула обалдевшему Василию.

А потом была ночь удивительной нежности. И огромный мужчина плакал от счастья и от горя, которые свалились на них, плотно переплетясь, уткнувшись в грудь хрупкой женщины, которая смотрела влажным взглядом в темноту, и, обнимая голову своего мужа, улыбалась благодарно: я тебя никогда не забуду!


«Я тебя никогда не забуду!» - повторяла Катя, идя пешком к метро. В окнах домов отражалось небо, деревья вовсю цвели - такую раннюю весну даже старожилы не припоминают, - но Катя, как часто это с ней случалось, вместо домов, деревьев, машин, людей и собак везде видела Андрея Жданова. То его лицо мелькнет отражением в окне, то силуэт скроется за поворотом, то послышится голос в уличном гуле.

«Я тебя никогда не забуду!»

Это прощальное настроение нахлынуло на нее сегодня утром, придавив сердце такой неподъемной тоской, что стало тяжело дышать. Тоска происходила из вдруг возникшего понимания: у нее все может в жизни быть и, скорее всего, будет – без Андрея.

Вчера после переговоров в банке она ходила на свидание... Да! Она не слишком хотела, но пошла, вняв уговорам Машки, которой сдуру рассказала, что в этом банке есть приятный молодой человек, и он уже несколько раз предлагал ей встретиться после работы. Сергей был очень мил, не настырен, вызывал у Катьки теплые чувства. Ну, она и пошла.

Они долго-долго гуляли по Москве. Он рассказывал ей очень интересные истории про здания, фонтаны и мосты, оказавшись любителем истории, удивлялся Катькиной догадливости. Так, в Милютинском переулке, на который выходит фасад здания старой телефонной станции, они увидели два горельефа: сердитого абонента, который, скорее всего, разъяренно кричит: «Алло!» - и милой телефонной барышни, и Катя тут же сказала:

- Асисяй! Детектива... Люпоффь...

- Ты знала, да? Говорят, что именно эти две головы вдохновили Славу Полунина на его известный номер.

- Нет, просто в голову пришло.

А потом, в парке, в сумерках он сел на скамейку, и усадил ее себе на колени, и поцеловал. И Катя старательно отвечала, не чувствуя ни стеснения, ни волнения, лишь небольшую неловкость: не тяжело ли ему держать ее на коленях? Ей казалось, что уж очень давит ее попа на его костлявые бедра. Один поцелуй - и все стало ясно: нет огня. Ничего нет. Он проводил ее до дома, они тепло попрощались. Все. Вернувшись домой, не чувствовала ничего особенного, лишь откуда ни возьмись взявшуюся твердость в общении с мамой и папой: нет, родители, я на дачу к вашим друзьям завтра не поеду, поезжайте без меня. А я хочу побыть одна. Отдохнуть. Выспаться.
И вот утром – это. Глухая тоска понимания: нет, она не останется навсегда один на один со своей безответной любовью, жизнь непременно возьмет свое. Природа не терпит пустоты – да? «Меня слезами заклинаний молила мать... Для бедной Тани все были жребии равны», - о, как она хорошо сейчас, именно сейчас поняла Татьяну Ларину! Если все жребии равны, так почему не пожалеть родителей и еще кого-нибудь, кто, может быть, когда-нибудь попросит ее о снисхождении? Так и будет, да! Вот как с этим Сережей вчера – не противно, нет, вполне приемлемо для тела, но убийственно для души. А ничего, потерпишь... зато кому-то будет хорошо.

Именно эта тоскливая волна подхватила Катьку и выплеснула ее из дома на улицу сразу после того, как родительский автомобиль скрылся за поворотом. Если уж ты услышала приговор, изменившая своим клятвам весталка, так хоть приготовься к его исполнению, как должно. Меда Катя купила у бабулечки, притулившейся у самой стенки - вечное желание кого-то облагодетельствовать! - розы выбрала в цветочном ларьке те, что уже чуть-чуть подвяли, чем страшно порадовала продавщицу, - тоже приятно, - а молока купила в обычном магазине, да еще кое-что поесть.

Пришла домой, включила радио на всю громкость: музыкой хотелось заглушить звенящую тишину тоски. Наполнила ванну водой, вылила туда теплого молока, в котором растворила все содержимое банки с медом, размешала рукой, а потом рассыпала по поверхности лепестки роз.

Ощущая себя созревшей до такого вот бунта, жестокого и беспощадного, Катя опустилась в ванну с головой, и вода сомкнулась над ней, играя ненамокающими алыми лепестками.

Потом ей долго не хотелось выходить из этой ароматной купели, она даже почитала Машкину книгу немного, но недолго: хоть вода в ванне уже поостыла, Катя боялась перегреться от эдакого чтения. Никогда еще учебные пособия не приводили ее в такое замешательство, как эти «начала анализа»: ладно, взять рукой – это понятно, но положить в рот? А как же это соотносится с правилами санитарии и гигиены? Мытьем рук после туалета? Ой, а чем там у них пахнет? Уж наверняка не медом и розами... Как и у нее самой, между прочим, а здесь про такой вариант тоже пишут...

Бросив раскрытую книжку на стиральную машинку, Катя вышла из ванны, не сполоснувшись проточной водой, накинув на влажное тело халат. Посмотрела на себя в большое зеркало, раскрыв его полы: нет, не то чтобы совсем никудышная фигура. Да, плечи широковаты, а голова на их фоне кажется маленькой, зато когда вот так, в полотенце – очень даже.

Она нашла большую мамину шаль из тонкой-тонкой шерсти, и намотала ее наподобие чалмы, спрятав мокрые волосы. Получилось и вправду красиво! Наверное, примерно так делала героиня книжки «Медея и ее дети», ага. Потом девушка порылась в своем шкафу и выудила из самого дальнего его уголка юбку, которую сшила сама – тогда...

...Она сшила ее тогда сама... Ну как сшила – оросила слезами и кровью из проколотых иголкой пальцев: что увидишь, рыдая? Сколько ж в человеке воды! Ага, ей ли, отличнице, спрашивать! И все равно удивительно: слезы льются и льются, и чем упорнее сдерживаешь поток, тем напор сильнее. Сама извелась, родителей извела, а успокоиться – никак. Вновь построенной плотиной стала юбка: эти два больших отреза по два метра на девяносто сантиметров плотной черной ткани, которые ей подарила тетка. Отрезы были старинные, как называлась ткань, точно сказать никто не мог, но она сразу понравилась Кате: вот бы сшить длинную юбку – пушистую, в пол, на кокетке - и ходить дома, чуть-чуть шелестя ею, как женщины раньше, как Джен Эйр... ну, почти. Тетка бы и сама сшила, да они обнаружили их в последний день, перед отъездом.

- Мама сошьет.

А мама сказала:

- Нет, Катенька! Такую ткань на юбку для дома? Баловство какое-то, чудачество! Лучше мы потом костюм тебе изобразим – строгий, элегантный...

«Элегантный?... Мама!» - промолчала тогда Катя, а вот теперь, когда рыдала уж который день, она вскочила с кровати, нашла, выкидывая в истерике разные тряпки из старого чемодана, эти отрезы, и припечатала:

- Я буду шить юбку себе. Сама.

Мама не рискнула перечить: слезы куда-то подевались. И пока дочь вручную пришивала насборенные прямоугольники ткани к старому черному поясу от какого-то платья, она успокаивалась. И хорошо: отпороть всегда успеем, пусть шьет. И Катя шила.

И Катя сшила, а потом, конечно, мама припрятала то, что получилось, в шкаф. Теперь Катя достала его, этот швейный полуфабрикат: по бокам полы юбки сшиты не были, но она была настолько пышная, что это не сразу бросалось в глаза. Да и кто ее тут видит, дома? Катя нашла и другой подарок тетки, бюстгальтер «Анжелика» - так она его назвала. Это устройство поддерживало грудь бретельками, идущими почти из подмышек, зато видимость – как у Элизабет Беннет в кино, том, британском. С непривычки кажется, что грудь почти под подбородком, хи-хи. А если наклониться – выпадает. Но зато... Привязав юбку на бедра, Катя крутанулась перед зеркалом: ух, ты! Ей нравилось то, что она в нем увидела! Только надо наверх что-нибудь накинуть. Вот эту, ни разу не надеванную шифоновую кофточку – тетка сшила тогда, а погода испортилась, а потом, в последующие несколько лет ее учебы в университете и работы в банке, надеть такую ей и в голову не пришло. А там, рядом с Натальей казалось, что это возможно...

Живот забурчал: она ж еще не ела!

Ткань приятно касалась кожи ног, чуть шуршала при ходьбе, дарила приятное неведомое чувство – юбка вокруг.

Сегодня праздник непослушания! Поэтому никаких котлет! И риса на гарнир! Рыбного супа! Нет! Она будет есть то, чему ее Колька научил... Армянский лаваш, сливочный сыр... Намазываем...

Телефон зазвонил громко и требовательно, Катя даже вздрогнула, словно была застукана за чем-то крайне неприличным.

- Да, Андрей Палыч...

- Катя, я уже у вашего подъезда. Забегу документы забрать, вы же их доделали? – и отключился, стремительный и нетерпеливый, не дожидаясь ответа.

Нож выпал у Кати из рук...



9.
Катя выронила лоток из рук, успела услышать грохот от его падения на кафельный пол операционной и потеряла сознание.

Тетка опасалась этого, конечно, поэтому она посматривала на Катю во время первых родов, да и всех остальных. И потом, когда снимали швы и обрабатывали, зашивали разрывы, все было нормально, племянница не давала повода тревожиться. И уж конечно, во время проведения операций в малой операционной Наталья не спускала с девушки глаз – та держалась молодцом.

- Кать, надо посидеть на абортах, поможешь? – тетка не очень хотела привлекать к этому Катю, но так сложилось, что помочь в данный момент может только она, а откладывать операции из-за отсутствия на работе операционной медсестры и санитарки Наталье не хотелось: женщины уже настроились, всем надо домой, задерживать их еще на сутки в ожидании этой манипуляции… в общем, она попросила Катю.

- Я, конечно, помогу, но разве я справлюсь?

- Справишься, если только тебе от вида крови не плохо, там всего-то и надо будет мне помочь зеркало подержать, подать-принести.

Катя справлялась хорошо: хоть с непривычки рука быстро уставала тянуть за металлический крючок гинекологического зеркала, она терпела. И даже алые струйки, стекающие сквозь ее пальцы в лоток, не вызывали чувства дурноты, ужаса, отвращения. Пару раз она успела заметить на поверхности свой руки, одетой в резиновую перчатку, что-то очень напомнившее крохотную ножку, но Катя тут же отвернулась, а тетка быстро смахнула это в лоток.

Женщины шли одна за другой, между операциями нужно было достать стерильный набор, поменять пеленки, опустошить лоток. Катя старалась ни о чем таком не думать, а быть просто максимально полезной тетке, сосредоточенной и серьезной.

А вот анестезиолог раздражал. То ли в присутствии Кати на него нашло, то ли он всегда был такой, но от его реплик реально становилось не по себе.

- Ишь, хохолок оставила, - говорил он, показывая на островок несбритых волос на лобке, когда женщина засыпала. – Значит, втихаря от мужа делает. Что это значит? – и он многозначительно поглядывал на Катю. Она молчала, как и тетка, которая не желала отвлекаться на эти ненужные разговоры. Его медсестра знала свое дело хорошо: быстро попадала в вену, какие-то секунды – и пациентка засыпала. После анестезиолог легко – здоровенный, как шкаф, - сам перекладывал спящую на каталку, и ее вывозили за пределы операционной.

- Следующая!

Последней оказалась сильно не молодая уже женщина, которая, войдя, сразу сказала:

- Мне без обезболивания.

Тетка повернулась и удивленно посмотрела на нее.

- У вас аллергия на какой-то препарат? – анестезиолог взял единственную, лежавшую на столе, «историю» в руки. – Ого! Тринадцать беременностей и тринадцать родов? Эта четырнадцатая?

Хотевшая уже было протестовать Наталья вдруг передумала, промолчала.

- Нет, у меня нет аллергии ни на что. Просто сделайте мне это без обезболивания.
Женщина прошла на кресло, уселась, надевая бахилы, поданные Катей. В операционной воцарилась странная тишина.

- Может все-таки…? – на удивление Кати анестезиолог говорил с женщиной совсем другим тоном, чем со всеми предыдущими: без надменности и панибратства.
- Нет, пожалуйста, ничего не нужно. Если можно.

Тетка тяжело вздохнула, подвинула стул, села. Посмотрела на Катю.

- Сосредоточься, я буду работать чуть быстрее.

Катя кивнула.

- Дайте мне, пожалуйста, пеленку, - вдруг попросила женщина.

Медсестра подала ей стерильную пеленку из стопки. Женщина скрутила ее в жгут и зажала его между зубов, крепко ухватилась руками за край кресла.

Ни одного звука, кроме булькающих и скребущих под инструментами в теткиных руках, Катя за время этой операции, которая, как ей показалось, длилась бесконечно долго, хоть тетка старалась сделать все максимально быстро, слышно не было. Но у Кати звенело в ушах, словно она воспринимала какие-то невидимые волны…

- Все, - сказала врач со вздохом, бросая инструменты в лоток. – Катерина, эту кровь отдельно, она переболела болезнью Боткина.

Катя встала, посмотрела на лицо женщины, на пеленку, зажатую между зубов, и упала в обморок.


Когда Катя упала в обморок, Андрей растерялся. Нехарактерно для себя, между прочим. Сколько раз уже такое бывало: если возникала внезапно экстремальная ситуация, то он моментально собирался и действовал, как потом оказывалось, правильно. Вот взять хотя бы то падение с мотоцикла – это ведь какие-то стремительные мгновения, но успел же в полете уцепиться за Ромку, накрыть его собой, защитив тому спину, себе – живот. Или тогда, давно, в детстве...

Если бы это был пионерский лагерь, такое вряд ли могло случиться – дети купаются под строгим присмотром взрослых, на огороженной территории, проверенной с точки зрения всевозможных опасностей. А это был лагерь труда и отдыха, старшеклассники работали на полях, а на выходные их вывозили на пляж – самый обычный, необорудованный. Начальник лагеря приходился Ромке дальним родственником, их пристроили, чтобы они могли в Крыму отдохнуть – почему нет? Работали они, как все, вернее, выходили на работу, как все, чтобы не выглядеть «маменькиными сынками», а уж как работали... как могли. Огурцы собирать было прикольно: можно было есть махонькие огурчики сколько хочешь, то же с яблоками. А вот с персиками случилась засада: всем так хотелось этого вида работ, а потом оказалось, что мохнатый налет этого фрукта с оттенком эротики в названии раздражает кожу сильнее пыли от стекловаты – он прилипал к вспотевшему телу и вызывал раздражение, зуд. А есть их больше не хотелось уже в первые полчаса работы. Пропалывать турнепс, заросший сорняками, напоминающими сибирские кедры – это жуть жуткая, но если залечь в этих зарослях на своей меже и болтать, глядя в выбеленное зноем небо...

И вот море, пляж... Сколько им тогда было? Лет тринадцать? Плавали, надо сказать, не очень, что тот, что другой. Андрюшка был еще и худосочный донельзя, да и Ромка – дрыщ, как говорила про него бабка. Как мальчишки попали в это странное место – вроде было неглубоко все время, а тут дна не стало, – непонятно. Ну ничего, вроде, плыви и плыви, да Ромка вдруг начал тонуть. Скроется под водой – покажется, скроется - покажется. Потом выяснилось, что у него ноги свело. Но в тот момент Андрей успел подумать многое. Он сразу вспомнил рассказ деда, как спасаемые топят своих спасателей, опутав их в панике конечностями. Правильно было сделать так: подплыть сзади и взять за волосы... Ох уж эта теория! На практике все совсем иначе. Андрей очень хорошо понимал, чем для них обоих это все может закончиться, и было очень страшно, но повернуться и уплыть он просто не смог. Уже из последних сил подплывая к другу, глаза которого, надо сказать были страшны – в них плескался ужас, - Андрей успел сказать:

- Ром, если ты в меня вцепишься, потонем оба. Не хватай меня за руки.

Ромка что-то булькнул в ответ, наверное, хотел узнать, за что хватать, но Андрей сам не знал. Поэтому Ромка ухватился Андрею за шею. На несколько мгновений они погрузились в соленую воду, но смогли вынырнуть. Андрей греб, таща за собой неожиданно тяжелого, буквально свинцовой тяжести Ромку – это в воде-то! - и видел, что они приближаются к берегу медленнее, чем иссякают его силы. Попробовали кричать: «Помогите!» - где там! Гам на берегу, ветер в сторону моря, и они довольно далеко, и голоса у них слабые. И так жалко выглядел этот их крик о помощи!

Когда Малиновский чуть успокоился, он смог просто лечь на воду, а не уходить топором на дно, отчего Андрею сразу стало легче, но и у него уже сводило мышцы. Тогда Ромка, совсем придя в себя, стал грести свободной рукой. А волны, казалось, все откидывали и откидывали их назад. Они почувствовали песок под ногами в тот момент, когда Андрей сообразил, что можно попытаться отдохнуть, раскинув руки и ноги в воде «звездочкой». Как добрели до суши – не рассказать: ноги подгибаются, дрожат. Рухнули на горячий песок рядом и лежали так, глядя друг на друга, молча. И ведь никто не заметил происходящего, хотя народу на пляже было - не протолкнуться...

Они ходили потом в бассейн вместе, удивив родителей настойчивым желанием научиться хорошо плавать, а после еще Андрей посещал секцию «Первой помощи», организованную в школе медсестрой, ему было интересно, да и девочка туда ходила, которая ему нравилась. На этих занятиях он усвоил: если человек теряет сознание, его надо перво-наперво уложить, чтобы кровь к голове прилила, облегчить доступ воздуха: расстегнуть галстук, тугой воротник, у женщин – бюстгальтер. Там же его научили делать искусственное дыхание, накладывать шины, жгут.

И вот, случается не такая уж и экстремальная ситуация, а он носится с Катериной на руках, как испуганный пацан, и опять жалобно вопит: «Помогите!» Почему? Никак не ожидал такой засады именно от нее, Кати, привыкнув, что это она всегда подставляет ему плечо, а не наоборот? Она его вытаскивает, тащит на себе, прикрывает... Расслабился рядом с ней? А и правда... Со всеми всегда в тонусе, начеку: с родителями, Кирой, девицами, а с Катей, как с Ромкой, как со вторым пилотом, проверенным надежным напарником: «передаю управление», - и можно даже вздремнуть. Но ведь она – всего лишь хрупкая девушка, - осознал, подняв на руки.

Собрался все-таки, сконцентрировался, брякнул ее на стол, бестолочь, вместо пола – голова болтается, стал расстегивать тугой воротничок. Закупорена намертво! Где там до бюстгальтера добраться, если даже пуговицу расстегнуть не смог. Но мысль-то бежит верно: если сама не дышит, надо помочь, подышать за нее.

Ой хорошо, что этого всего Малиновский не видел! Ой, раздул бы из этой мухи такого слона! И написано на лбу у этого слона было бы «детям до шестнадцати» в лучшем случае. И Ромка смаковал бы все это. Стол в качестве ложа - «Перед ним во мгле печальной стол качается хрустальный, на столе хрустальном том спит царевна вечным сном»; неудавшаяся попытка раздеть девушку - «Сто одежек и все без застежек. Что это? Катя!»; оживляющий поцелуй - «В руки он ее берет и на свет из тьмы несет, и, беседуя приятно о кредитах невозвратных...» Даже немного жаль, что Малиновский этого не видел. Все эти его разговорчики и намеки насчет Кати, как... как дождь грибной на иссохшую траву его души: вроде и не намокает, и не напивается увядшая зелень, но сказочно красиво искрится солнце в каплях, и радуга вырастает мостом в небеса. И словно дышится легче, и улыбка такая, внутренняя, до ушей от этих беспочвенных малиновых фантазий – скрывать трудно, бить приходится ехидного товарища, чтобы тот не заметил.
Дурачок Малиновский! Все на тактильно-телесное переводит, а Андрей, когда вдыхал в ее легкие содержимое своих, совсем-совсем ничего не чувствовал, кроме испуга, не думал ни о чем, кроме: очнись! И дикое облегчение потом, когда она глаза открыла. Не поцелуй это ни разу! Мотылька, случайно опустившегося на ладонь, сдул с руки, чтобы не поранить пыльцу на его крыльях, мыльные пузыри, переливающиеся гладкостью тончайших стенок, выдул в небо, одуванчиковым десантникам дал команду: «летите»! Это же Катя... это же совсем другое, чем все остальные. Застегнутая под горло тайна за семью печатями, надежная, но скрытная, драгоценный ларец, ключ от которого под бел-горючим камнем, всегда рядом с ним, необходимая и неуловимая, как воздух, которым дышишь. Да у него и в мыслях никогда не было этого – уравнять Катю с прочими женскими телами, и не потому, что внешность не приравнивается, а потому, что это другой уровень: общения, отношения, ощущения... С Катей – не как со всеми. Катя – это отдельная песня.


- Это отдельная песня – магия, ты понимаешь? – Кристина кивала то по горизонтали, то по вертикали, чтобы уж наверняка. Со стороны это были красивые движения по диагонали – ракия еще и не такую гибкость членам способна подарить, даже задеревеневшим от остеохондроза, вопрос в дозировке. – Тут, во-первЫх, надо решить, точно ли тебе надо это, потому что приворотишь – отворотить будет сложно, да и не знаю я отворота, а во-втОрых, сделать все нужно точнехонько, ничего не перепутав.

Кристина снова помотала головой – дескать, нет, ни в коем случае не перепутав, она-то понимает! Но, испугавшись, что ее не так поймут, закивала: дескать, да, перепутать никак нельзя, ну как вообще возможно перепутать?

Пьяной она себя не чувствовала совсем – так, чуть-чуть сильнее ощущается единство с окружающим миром, в котором больше, чем обычно, гармонии. Да и закусывала она, закусывала – помидорами. Кристина сосредоточена и как никогда готова внимать тайнам мироздания, мудрости веков, глупости человеческой... Она чувствует в себе способность запомнить все до мельчайших подробностей: сколько, чего, куда сыпать и до какой температуры подогревать. И даже запишет основное вот на этой бумажке. Да? Что там? Нитки нужны? Мулине или шерстяные?

- Да любые, главное – цвет чтобы был красный и синий. И вшить красную ниточку – несколько стежков, - нужно со словами: «Чтоб всегда любил», - а синюю со словами: «Чтобы верным был». Куда вшить? В его одежду, но не верхнюю, и не праздничную, которую редко носит, а наоборот, в ту, что часто, обыденную, любимую, и лучше на тело. Я вот на ворот рубахи пришила своему, поближе к горлу – так, поверишь ли, теперь иной раз и думаешь: шел бы ты милый, куда-нибудь! А он как привязанный! Даже хуже, прилип-присосался... клещом: если выдергивать будешь, голова его все равно в коже останется. Так что подумай трижды, прежде чем делать...

А когда Кристина не думала? Да она только и делает, что думает! Как улучшить этот мир? Как сделать всех дядек и тетек счастливыми? Причем все так просто ведь! Элементарно: хочешь быть счастливым – будь им! А дядьки-тетьки словно сопротивляются! Не хотят быть счастливыми, противные! В этом-то прекрасном мире, где столько солнца, тепла и помидоров!

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 02:49 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
10.

Столько помидоров! – Андрей помогал хозяйке на кухне. – Мыть?

- Они уже мытые. – Девушка раскидывала всевозможную снедь по мисочкам и тарелочкам: посуды в этом доме было немного, а еды - наоборот. Целая гора блинов, жареная курочка, кастрюля с огурцами и еще куча всего. – Я и сама наготовила, да еще Наташкина бабушка постаралась, так ее нагрузила, что она еле довезла все это: стояла, ревела на улице, донести не могла, когда заблудилась среди домов.

- Да, немудрено у вас тут заплутать: многоэтажки - как близнецы.

Он, когда увидел на кухне всю эту гастрономическую роскошь домашнего приготовления, с отчетливостью вспомнил слова бабки: «Все дома делятся всего на два типа: в которых кормят и в которых не кормят». В этом, очевидно, кормили. А вот во многих других, где он бывал, шикарно обставленных, блестящих хрусталем - нет.

– Нести в комнату?

Оказалось, что сестры-студентки живут одни, родители где-то на севере работают. Трехкомнатная квартира почти без мебели. В большой комнате прямо на полу расстелили скатерть и расселись вокруг.

Ромка зажигал, «местные» мальчики сначала чувствовали себя неуютно, но потом он их вовлек в шуточную беседу, и все встало на свои места. Встало-то встало… Весело, сытно, капельку пьяно: при такой закуске вина только две бутылки, и те что Малина с Андреем принесли, и… как бы это объяснить? Ни намека на возможность какого бы то ни было романтического продолжения вечера. И девчонки, и парни болтают наперегонки о литературе, о своем учебном, шутят, анекдоты травят, даже в бутылочку играли, но… на задания – Малиновский чуть глаза не потерял, выкатывая, когда услышал, что эти двое вальс станцуют, эти в четыре руки чай разольют, эти споют дуэтом, а про поцелуи – ни слова.

А Андрей подстроился, попав в эту атмосферу. Даже интересно посмотреть, как люди почти их возраста общаются без эротической подоплеки. Нет, подоплека, конечно, была, как без нее, когда разнополым участникам вечеринки восемнадцать-девятнадцать лет? Гостей в расчет не берем, они старше на целую вечность – два года.
Она была, конечно, чувственная составляющая, но проявлялась лишь в возбужденно звенящих голосах, некотором смущении девушек при рассказе анекдотов «на грани», особой, «бравурной» веселости парней.

- Вот это оазис! Вот это затерянное в дебрях Амазонки «здравствуй, племя молодое, незнакомое!» – высказался Ромка, когда они вышли вдвоем на балкон покурить. – Нет, ты видел такую «бутылочку»? А эти игры в слова? Это ж пионерский лагерь какой-то! Мне так ржать охота!

- А мне нравится, - пожал плечами Андрей. – Интересно.

- Я вижу, что тебе интересно. И что тебе нравится. Хозяйка?

Да, хозяйка ему понравилась сразу. И когда по велению бутылочки необходимо было станцевать вальс, он неожиданно для себя очень обрадовался, что с ней. А потом… Потом все так стремительно закрутилось, понеслось. Все его «параллельные» девушки, с которыми никаких сложностей ни в каких смыслах не возникало, были отодвинуты, забыты, заброшены ради этой – Полинки, которая… С которой еще надо было не раз станцевать, вокруг которой надо было танцевать – кружить, планировать, порхать, - чтобы нарваться на сложности в том самом смысле.

Неопытная девчонка, влюбившаяся в него с первого взгляда – кажется, это все заметили уже на той вечеринке, - она поражала его силой своего влечения в совокупности с уникальной не испорченностью. Училась она в своем институте самозабвенно, в отличие от Андрея, который чуть было не вылетел из своего престижного вуза, за что был посажен отцом на «сухой паек», лишен машины и прочих благ до тех пор, пока не будут улучшены оценки. А Полинка училась день и ночь, и он видел, как она борется с собой, отказываясь пойти с ним куда-нибудь вместо своих лекций. Да, сначала они просто гуляли. Это веселило и волновало: у девушки дома нет родителей, только сестра, которая приходит домой после курсов совсем уже вечером, а они гуляют по улице, едят «Сникерсы» и болтают о всякой ерунде, вместо того чтобы... не терять времени даром.
Провожая Полю от метро до дома, он положил в карман своей куртки ее руку, и почувствовал, как изменилось ее настроение, почувствовал: что бы он ни сделал, она не будет сопротивляться, но почему-то не торопился. Потом, откликнувшись на приглашение выпить чаю, зашел к ней. И когда она курсировала мимо него от плиты к холодильнику, отловил, притянул и поцеловал. Вернее, попытался. Вот это да! Она и целоваться-то не умеет! С таким он еще не сталкивался, и какая-то озорная радость первооткрывателя, штурмана, лоцмана будоражила его сильнее, чем уверенные поцелуи других девчонок.

Сообразительная оказалась у него ученица! Освоила технику на раз-два, и что была у него фора в несколько лет, что не было: догнала в момент, удивив мощью скрытого таланта. И потом, после, всегда это не он тянулся первый к ее губам, это она всегда вылавливала момент в метро, автобусе, подъезде, чтобы приникнуть и довести его до состояния невменяемости – она сумасшедше целовалась!

Чайник возмущенно шипел, зло плюясь, а они не слышали ничего, впервые пробуя друг друга на вкус и понимая: чем дальше, тем сильнее будет голод. А он опять не ринулся сразу на следующий уровень. Побоялся, поняв, с кем имеет дело? Нет, не побоялся, мелькнула, конечно, мысль, что в этот раз придется повозиться, но не она остановила. В самой Полинке было что-то такое, что удерживало от движения вперед напролом, без оглядки. Хотелось длить это головокружительное ощущение предвкушения, предчувствия, проходить еще раз вместе с ней все эти ступеньки – медленно, не торопясь, зная, что ждет еще там, впереди.


Что ждало ее там, впереди, за грязно-розовым, в сердечках пологом дня Святого Валентина? Нормальная, как у всех этих юношей и девушек, полная жизнь, или даже нечто большее? Нечто запретно-волшебное, то, к чему влечет не столько душевная привязанность, сколько телесная предназначенность: созрела – падай! Лучше в руки возлюбленного, но если его нет, то можно и просто упасть, лишь бы дать выход этой зверской энергии… воистину зверской. Нет, эротические фантазии, связанные с Денисом, ее сильно не мучали. Тело откликалось, конечно, на его прикосновения руками, губами, но рассудок никогда не выключался.

Именно рассудок привел ее тогда в общежитие, а не страсть принесла на своих огненных крыльях: ей казалось неправильным отказать ему и опасным. Неправильным с точки зрения того, как она себе представляла отношения современных мальчиков и девочек. Опасным с точки зрения женщин всех времен: не дашь – уйдет искать в другом месте. Не психологический аргумент, биологический, не словами записанный, генами. Ему, этому биологическому закону надо уметь противостоять, научившись ощущать себя женщиной, а не телом с первичными и вторичными признаками. Кому-то это умение сразу дано, кому-то надо пройти через обжиг.

Не чувствуя горячей потребности в интимных отношениях с Денисом, она сомневалась в себе: нормально ли это? Ущербна и в данном аспекте? Может, все же что-то не в порядке с тобой, Пушкарева? Поэтому, вспомнив все теткины объяснения, решилась: «Чего бояться-то? Что теряю?» Другие вон чо, и то ниччо... Как эти «другие» порой способны успокоить нас...

...Святой Валентин одарил Катьку сполна: дивный аромат магазинных пельменей, головокружительный фимиам болгарских сигарет, выраженное послевкусие дешевого портвейна, нетерпеливая суетливость денчиковых движений, мудрое отсутствие глупых сантиментов «готова – не готова», благословенная темнота, наполненная скрипом казенной кровати, сосредоточенное пыхтение над ее ухом, по-военному четкие команды: «ложись», «приподнимись», «сними», «раздвинь», «одевайся, а то скоро ребята придут», - и что-то твердое, давящее там, и не слишком уж сильная боль. Терпимо, вполне. Потом же будет легче? Приятнее?

Потом легче не было. Подготовленная морально к физической боли, она была контужена болью душевной. И ведь не отчаяние брошенной женщины, и не обида использованной, не горе несчастно влюбленной затопляли слезами ее глаза, а непонимание жестоко обманутого ребенка: «за что»? Когда можешь придумать себе объяснение происходящему, когда знаешь за собой грехи, помнишь о темных мыслях, можешь утешить себя тем, что это наказание свыше – даже легче. В этом есть хоть какой-то смысл. А вот когда нет ответа, это еще хуже - жестокая, бессмысленная несправедливость приводит в отчаяние, ведь тогда, получается, надеяться не на что. И ладно, если бы, действительно, это была настоящая шекспировская трагедия: скорби в печальной тишине, неся свой крест достойно, гордо... А то ведь это в чистом виде фарс, когда вокруг смешно всем, и даже ей: она так стыдилась своего хлопчатобумажного бюстгальтера, а до него тогда даже дело не дошло, ну обхохотаться же!

- Кать, иди к нам, посмейся тоже, тут «Летучая мышь» идет, - крикнул подвыпивший папа, когда она захлопнула входную дверь.
«За что, за что, о Боже мой, за что, за что, о Боже мой!»

- За что?! О Боже мой, за что мне это?! – разнесся по президентскому кабинету пропитанный отличного качества актерской неистовостью и отчаянием голос Малиновского. – За что?!

Столь эмоциональная реплика прозвучала в ответ на сдержанно-глухое ждановское:

- Ром, я не хочу жениться.

Катя вряд ли бы услышала этот разговор, ведь мужчины прекрасно знали о том, что в ее каморке все слышно, поэтому личных бесед в ее незримом присутствии не вели. А в этот раз они, как обычно, четырехногим сиамским пауком влетели в кабинет, тут же разделились, Андрей заглянул в каморку, не увидел Кати, которая искала под столом выпавшую из рук миниатюру «Милый облик» (фотобумага, фотопечать), по которой очень соскучилась за новогодние каникулы, и вернулся на свое место.

- Андрюш, ты совершенно потерял вкус к жизни. Ну, я понимаю – девочки на время осуществления плана по выходу из кризиса в неоплачиваемом отпуске, хотя я тебе предлагал беспроигрышные и безопасные варианты, но все остальные радости-то? Мы ж тебя записывали в порядочные женихи, а не в черные монахи, а ты?

- Ром, я не хочу жениться.

После взывания к небесам, Малиновский звякнул стеклом и булькнул жидкостью.

- Я рад, что ты это понял. И вот тут бы мне радостно воскликнуть: лучше поздно, чем никогда, но, боюсь, Андрюш, уже поздно. Ненадетое свадебное платье – это проклятие на весь мужской род в радиусе тысячи километров на пять родовых колен вперед. Мне бы не хотелось.

Катя решила пошебуршить бумагой, чтобы выдать свое присутствие, но они в этот момент чокнулись стаканами, и шелест пропал втуне.

- Твое молчание, мой милый друг, красноречиво говорит о том, что ты хочешь услышать мое мнение. А мое мнение таково: в этой ситуации лучше жениться, а потом развестись, чем не жениться. Стоп, стоп! Не нужно смотреть на меня этим затравленным взглядом! Даже не проси, чтобы я соблазнил Киру, а ты в этот момент ворвался бы к ней в спальню. Это красивый драматический ход, и ты будешь великолепен в роли Отелло даже без грима, но…

- Ты тоже совсем не хочешь Киру?

- Жданчик, кто о чем, а вшивый все о бане. При чем тут это… Если надо – захотел бы!

- Да? Мне тоже так казалось, что нет ничего невозможного, что есть фантазия, в конце концов, воображение, рецепторы и трение, что всегда можно… Нет! У меня уже от одной мысли, что я должен вернуться вечером к ней, в ее квартиру, все опускается…

- Ага, так, так, с этого места поподробнее… Значит здесь, сейчас у тебя все приподнято? Раз потом опускается?

- Малина… - это был стон, достойный бурлацкого над волжскими просторами. – Я такой дурак! Я думал, что какая разница: Кира-девушка, Кира-жена, - все будет, как раньше. Но чем ближе день свадьбы, тем яснее я ощущаю – это совсем не то же самое. И не хочу, понимаешь? Не хочу!

- Благородные джентльмены не берут своих слов назад, чтобы не покрыть позором весь свой род. Надо сделать так, чтобы девушка разорвала помолвку сама. Но… если уж козырь не сыграл…

В воздухе повис вопрос.

- Я про нее, ага… Костлявую старуху с таблеткой в зубах – импотенцию!

Удар чем-то тяжелым об стену, потом стеклянный бряк, бряк, бряк…

- Погляди-ка, и правда, небьющееся стекло! А я не верил.

- Я не импотент! Я не хочу одну конкретную женщину!

- Пойдем, проверим на других? Что-то мне подсказывает, что не пойдешь. Вопрос: почему?

- Не хочу никуда идти. Я вообще ничего не хочу. Ромк…

Катя прижала руку к груди, так у нее заболело там. И вовсе не ужасные проблемы Президента вызывали спазм в ее коронарных сосудах, а это мальчишеское «Ромк», отчаянный призыв о помощи.

- Жданчик, - голос Малиновского потеплел, изменился, – у тебя депрессуха. В чистом виде. Боюсь, тебе не придется решать проблему с женитьбой, она решится сама собой, когда ты выйдешь окном или используешь галстук по назначению. Ты не дотянешь до выхода компании из кризиса.

- Вот! Это я понимаю, так бы сразу! Подарил надежду, руку протянул.

- Так, хорошо. Что мы можем сделать, чтобы Кира вдруг решила, что ее платье не слишком прекрасно для нее, а жених и подавно, и что их обоих лучше поменять, пока не поздно? Горьким пьяницей она тебя видела, бабником – терпела, наоборот – тоже, разорение тобой компании, боюсь, еще больше сплотит ее ряды вокруг тебя, остается либо найти ей кого-нибудь более прекрасного, чем ты, что, сам понимаешь, маловероятно, потому что я на это пойтить не могу, а других вариантов просто нет, либо… есть один вариант, но, боюсь, тебя не устроит репутация возлюбленного Милко… ведь Кира уйдет, а голубой шлейф за тобой будет тянуться до конца жизни.

- О нет, такой ценой… Лучше, правда, выйти окном.

- Фу, Жданов! Ну, на самом деле я тебя не помню таким сексуально-суицидальным. Не бывает безвыходных ситуаций. Если Кире сказать, что ты не просто не хочешь жениться, а полюбил другую, для нее это будет веским аргументом, чтобы плюнуть тебе в морду и плюнуть на брак с тобой. Девочки к этому как-то особенно трепетно относятся. К любви.

- Сыграешь роль моей возлюбленной?

- Я бы с удовольствием, Андрюшенька, ты же знаешь. И даже притворяться б не пришлось, ни мне, ни тебе. Но смена пола – это хлопотно. А ты такой непостоянный!

Зазвонил телефон.

- Да, иду, - буркнул в трубку Андрей. – Пошли, Малиновский, меня ждут. И если по дороге где-нибудь встретишь Катю, то передай ей, что я срочно хочу ее видеть. И давно уже.

- Ну вот, а говорил, что ничего не хочешь. А оказывается, хочешь Катю. Срочно. И давно. И постоянно. А с приподнятостью там как? О, вижу, вижу… настроение точно приподнялось, остальное за столом не видно…

- Я сейчас кого-то приподниму… за шкирку! – а и правда, в президентском голосе зазвучали мажорные нотки.

По слаженному топоту двух пар ног стало понятно, что они опять сгруппировались в одно целое и вышли из кабинета.

Катя сжала голову руками. Она может помочь ему с компанией, с банками, но, оказывается, есть и другие проблемы. И уж тут-то она абсолютно бессильна.


11.
- Кирюнчик, тут я абсолютно бессильна! Уничтожение всех женщин на земле противоречит моему жизненному кредо «Мир всем!»

- А я-то не поняла, что ты там бубнила, когда била тапком по таракану! Оказывается, это было «Мир всем»?

- Да, таракан останется несмываемым пятном на моей совести, в этом ты права, главное, чтобы с пола оно отмылось – доска дубовая, между прочим, натуральная, полезная для босых ступней, но страшно дорогая. Причем я виновата перед тараканом дважды: когда убила, и когда приманила сюда, забыв в кармане чемодана пакет с вялеными помидорами. Зато нашла, что искала! – и Кристина помахала перед носом у сестры красочным буклетом в бурых пятнах.

- Что это за артефакт? «Приглашаем вас в мир волшебства и детских неожиданностей!» - прочитала Кира, соскребая с глянцевой поверхности ногтем с идеальным маникюром желтоватые сухие семечки.

- Это мне рекламный буклет гастролирующего цирка-шапито сунули. Наш цирк в Болгарии имел успех, между прочим, особенно акробаты и клоуны! Я хотела пойти, но Петенька сказал, что ему и в жизни клоунов хватает, а до детских неожиданностей нам всем самим не так уж далеко. А это у меня в руках переспелый помидор лопнул, вот семечки и прилипли. Но это все фигня, главное - рецепт приворота. Ты уверена, что тебе нужен Андрей? – Кристина открыла пакетик с чем-то сухим, сморщенным, оранжевым, сунула сестре в нос. – Понюхай, а?

- Намекаешь, что прошла любовь, завяли помидоры?

- Нет, я действую строго по инструкции: надо трижды подумать, прежде чем приступать к магическому ритуалу.

- Хорошо. Думаю. – Кожа на Кирином лбу собралась складками.

- Раз, - Кристина пошуровала рукой в чемодане.

Кира выдохнула и снова свела брови к переносице.

- Два! – женщина с радостью, словно встретила старого друга, взирала на пластиковую бутылку из-под «Спрайта», в которой плескалась прозрачная жидкость.

- Фуххх, тяжело это! – Кира снова поднатужилась.

- Три! Все! Молодец. Смотри, что я нашла! Ракия от той бабулечки – чистая алхимия! Очищает сосуды, просветляет сознание, гармонизирует все вибрации. Мир соглашается с нами!

- Никак не разберу, что это такое: «Немул», «Нешер»... Это по-болгарски? – Кира пыталась разобрать и всегда-то корявый почерк сестры, а уж надписи, сделанные в маршрутке в просветленном сознании вполне подошли бы какому-нибудь специалисту по египетским иероглифам в качестве разогрева. Да еще эта алкхимия теперь.

- Мне кажется, нужно еще немного добавить, чтобы войти в то самое состояние, тогда я все вспомню. Поехали! – Вяленые помидоры пытались догнать соотечественницу, но в отличие от нее застревали в зубах. – Кажется, так звали наших соседей. Или их собак…

- А зачем ты записала их имена?

- Кира! Ты напилась уже, что ли? Чтобы не забыть! Я все записываю. Читай дальше. Я уже чувствую, что нужная кондиция близка.

- «Красинь» «любыл», «вербыл», «тело», «рубах», «горло»… «голова все равно останется», - Кира в ужасе отбросила буклет. – Крис… это точно сок помидора? Ты ничего не перепутала?

- Да у нее кроме ракии и помидоров ничего с собой не было, что я могла перепутать?

- Я о старушке. Она не была похожа на ту, из сказки, помнишь: «кровь в бочке, кишочки висят в уголочке»? А то твоя инструкция не на приворот похожа, а на рецепт… или того хуже. И вообще… все это плохо пахнет!

Кристина подняла буклет с пола, провела им под носом, всмотрелась в него.

- Ну у тебя и воображение! И с нюхом не в порядке! Тут же все четко написано: красную и синюю нитку пришить к праздничной одежде, которая одевается поверх рубахи на горло со словами «чтобы любил и верным был».

- А «тело», «голова все равно останется»? Это к чему?

- Это к тому, ясен-красен, что никто тебе не обещает, что он голову из-за тебя потеряет. А тело, как ты и хочешь, будет при тебе.

При этих словах в сознании Киры почему-то всплыл образ героя чешской сказки с отрубленной головой, причем лежал он на месте Ленина в мавзолее. Срочно нужна была живая и мёртвая вода… У Кристины была такая, причем «два в одном».

- Чем вы тут таким интересным занимались, девочки? – спросил Андрей, приехавший забрать Киру от сестры. – Макраме, вышивка крестиком, вязание крючком? – он кивнул на раскиданные по всей комнате нитки и мотки шерсти.

- Мы делали на тебя болгарский приворот! – гордо сообщила младшая Воропаева, с трудом сохраняя равновесие и не понимая, почему застежка у босоножки с другой стороны.

- Да, Андрюшка, давали тебе от ворот поворот, - сказала старшая, - по всем правилам древнеславянской магии.

- Мы пришили тебя. Намертво! – добавила, с трудом ворочая языком, Кира, которую Андрей усадил и теперь надевал ей обувь, как нужно: левую босоножку на левую ногу, а правую на правую.

- Что? – Кира даже сквозь плотный ракийный туман хорошо разглядела на лице Андрея удивление смешанное то ли с испугом, то ли с огорчением.


Катя даже сквозь одуряющий дурман нереальности происходящего хорошо разглядела на лице Андрея удивление, смешанное то ли с испугом, то ли с огорчением.

Опять она сделала все не так! Папа всегда говорил, что у нее руки не оттуда растут!

Нет, родители всегда ею гордились: им это позволяли оценки, грамоты и призы. Но дома за Катей как-то негласно закрепилось звание криворучки.

«Мать, иди лучше ты!» - любимая папина фраза, которую он, конечно, не отслеживал. Бывало, естественно, что выпадало что-то у дочери из рук, или билось, криво пришивалось, не так, как хотелось папе красилось, не так ровно, как у мамы, плелось, но это было всегда в процессе обучения, а доучиться Кате в хозяйственных дисциплинах давали редко: быстрее и лучше родители все делали сами. А ты девочка иди, иди отсюда, учись! А между прочим, картошку дочь умела чистить лучше и быстрее, чем мама и папа, и легко победила бы их в телевизионном конкурсе «А ну-ка, девушки!», если бы им пришлось вступить в единоборство в данной дисциплине. В те годы, когда Елена работала, а Катя училась в начальной школе во вторую смену, ей очень часто давали задание к обеду или ужину начистить большую кастрюлю картошки. И она делала это быстро, чтобы успеть почитать или потанцевать под пластинку «Лебединое озеро», сооружая на своей талии из ленты и неглаженых пододеяльников, выуженных из кучи постиранного белья, то, что должно было быть похоже на балетную пачку.

Дома проявлять инициативу не хотелось, если только в те счастливые редкие моменты, когда родителей нет, или в гостях. Тетка, например, считала, что у Кати «легкая» рука, когда просила ее посеять что-то, подравнять волосы, сделать желе или безе. Да-да, безе у Кати всегда получалось отличное, а желе застывало, на удивление Натальи, которой эти блюда удавались через раз, в момент и круто.

- Вот что ты такое делаешь, Кать, что оно у тебя так встает? – это уже речь шла о тесте, которое Катя поставила, пока тетка была на дежурстве. Тесто уперлось затылком в крышку и, пытаясь приподнять ее, накренило.

Катя только пожимала плечами: по теткиному ж рецепту все сделала, как та сама и написала.

- Не знаю, теть Наташ, просто сосредоточилась, и настроение было какое-то… легкое! Просто делала, потому что хотелось, а не потому, что надо.

- Вот он, секрет! – смеялась тетка. – Потому, что самой хотелось! Оттого и легкость. И вдохновение. Я тоже люблю что-то делать, когда никто под руку ничего не говорит, и когда самой приспичило.

Один раз Кате приспичило косить. Очень. Родители взяли ее с собой на дачу к папиному сослуживцу, который уехал в отпуск и попросил присмотреть за участком, а то за три недели все так зарастет, потом не разгребешь до конца лета. Папа, удивившись немного желанию дочки, показал ей, как держать косу – нашлась в сарае, кстати, с коротким лезвием, легкая, - как делать движение – резкое, чтобы траву именно подсечь, - какой замах должен быть, какое движение корпусом, как правильно держать, с какой стороны подходить, чтобы трава ложилась на место уже скошенной. И даже как подтачивать косу показал, опасливо глядя на лезвие косы и точило в непосредственной близости к Катиным пальцам. Катя попробовала за оградой покосить – папа остался доволен и решил, что дочкина блажь прошла. А потом они с мамой поехали в соседнее село за продуктами, да и задержались – машина сломалась. А дочь походила-походила, все, что можно было помочь маме по хозяйству, помогла, а кусочек заросшего участка – чудный луг, июльское разнотравье – манил-притягивал своей нескошенностью. Она взяла нерешительно косу, пошла на луг и принялась косить, чувствуя всепоглощающую радость от того, что получается – трава была влажная, так как недавно прошел небольшой дождь, - одним резким движением уложить целую охапку травы, достойную занять место в вазе, так хороши были все эти тончайшие колокольчики, изящные грозди мышиного горошка и лупоглазые цветы герани.

Родители приехали как раз к тому моменту, когда Катя заканчивала с полянкой. Она ожидала, что родители выразят если не восторг, то удовлетворение. Но папа выронил сумку из рук и только огорченно воскликнул:

- Ну вот кто тебя просил, доча, а?

Позже Катя посмотрела на луг папиными глазами: да, действительно, он был похож на затылок новобранца, который постриг ножницами другой новобранец, который никогда раньше никого не стриг, она поняла отцово огорчение. Он мог бы скосить ровно-красиво. Красиво именно безупречной ровностью, а Катя ведь оставляла все понравившиеся ей цветущие луговые растения, обкашивая их, как умела. Было немного обидно, что хотела как лучше, а получилось… Да еще жутко болела рука, просто отнималась, не было такого положения, в котором бы она не ныла.

Непривычные к такой работе мышцы отомстили за Катькиного папу сполна: не умеешь - не берись!

Когда отец выпил, он сказал:

- Кать, ты у меня, как в том старом анекдоте про японскую делегацию, приехавшую в Советский Союз: «Хорошие у вас дети, но все, что вы делаете руками…»

Мать тут же зашипела на Валерия, замахала на него полотенцем, но отца было уже не остановить.

- Ты, Кать лучше работой головой, не руками, Кать! Голова у тебя золотая!

И вот теперь, когда она, вроде, сделала все как было написано в той книжке, да и, правду сказать, успела лишь коснуться кончиками пальцев гладкой и на удивление горячей кожи, едва-едва успела обнять ладонями, как… случилось то, что, кажется, не должно было случиться так быстро и так… бурно. Катя изумленно взирала на маленький фонтанчик в своих руках, а потом проследила взглядом за стекающей по пальцам густой струйкой, но, глянув на Андрея, огорчилась больше него.

«Криворучка - она и есть криворучка».

Адреналиново-эстрогеновый дурман со сладковато-дымным привкусом влиял на сознание Кати странным образом. Вместо того чтобы смутиться, отдернуть руки, начать суетливо извиняться, она вдруг решилась на отчаянно смелый шаг: если не получается руками, остается попробовать, как заповедано отцом и в соответствии с рекомендациями тщательно проанализированных «начал». Ей показалось, что она лишь подумала это, не выказав намерения, лишь качнулась еле заметно вперед, но в тот же момент услышала простестующе-возмущенный вздох-стон, сильные руки подхватили ее и, перевернув, бросили на кровать.

- Что за...? – он недоговорил, он изумленно рассматривал ее лицо, пытаясь что-то уяснить для себя, но недолго. В следующее мгновение она уже тонула в глубоком поцелуе.


В следующее мгновение она уже тонула в глубоком поцелуе, а ведь только что все было совершенно невинно. Они учили латынь к ее завтрашнему зачету.

- Пока дышу, надеюсь? – диктовал он из ее тетрадки, расхаживая по пустой комнате.

- Dum spiro, spero! – моментально откликалась Полинка.

- Умничка. А «повторение – мать учения»?

- Repetitio est mater studiorum!

- Кстати, не получится из тебя хороший врач... – он отвернулся, чтобы она не видела его улыбающегося лица.

- Это почему же? – возмущение в голосе и даже настороженность. Господи, какой ребенок!

- Да у тебя почерк каллиграфический. Верный признак...

- Ах, ты! Asinus asinorum in saecula saeculorum!

- Это что еще? – он заглядывает в тетрадку, чтобы выяснить, какое выражение на мертвом языке она выпалила так сердито.

- А это ты иди и у хорошего врача спроси!

Встает, прислонившись к стене, гордо отвернувшись. Его сводит с ума эта ее домашняя кофточка из полупрозрачного батиста, а еще эта поза княжны Таракановой с картины. Вредничает? Ну что ж, он тоже сейчас поиграет в эту игру. Проходит мимо, вскользь коснувшись пальцами ее гордо выставленной вперед груди, легко-легко, ровно по вершинкам. Ах, что за наслаждение видеть, как меняется ее лицо, как распахиваются глаза, как приоткрывается рот в немом восхищенно-изумленном «О!» Тетрадка летит на пол, ноги подкашиваются у обоих, тонущие опускаются на дно, потому что невозможно выплыть, спутав друг друга по рукам и ногам.

Нет, это произошло не в этой комнате, на полу, и не в следующий раз в постели... Не смог он решительно и быстро преодолеть эту преграду, отступал каждый раз, когда чувствовал, что она напрягается вся под его телом, замирает в ожидании боли. Мало ли способов довести друг друга до избавляющего стона? Да она одними разговорами своими возбуждает его так, что сквозь губы вырывается утробный рык вместо связной человеческой речи.

- Все-таки, в нас очень много от животных, - говорит она, наблюдая за кошкой, у которой «хотелки». Кошка валяется по полу, выкручиваясь, вытанцовывает, поднимая вверх свою заднюю часть, сдвигает хвост набок.

- Тебе тоже хочется звать китайского политического деятеля по ночам? «Маооооо, Маоооо!» - Андрей очень похоже изображает кошачий вокал.

- Нет, я про телесные механизмы, которые включаются во время возбуждения. Когда ты меня целуешь там долго, и мне удается совсем расслабиться и не думать о том, насколько тебе это приятно и вообще...

- Что?!

- Ну прости, правда... я не могу об этом не думать. Так вот, когда удается, то я чувствую, как бедра сами раскрываются тебе навстречу, без участия моего сознания, такой неприличной лягушечкой. Словно организм сам знает, что и как нужно делать, если голову отключить.

- Как же мне отключить эту умную голову, а?

Голова была действительно умная. Мало того, что Поля сама умудрилась сдать сессию на одни «пятерки», так еще и ему среди своих друзей нашла помощников. Его курсовую преподаватель отметил особенно, и с остальными предметами вопросов больше не возникало, а все она - добила его, дотянула, допинала.

А получилось все случайно и легко. Они барахтались в кровати давно, даже, кажется, вздремнули чуть-чуть, но потом кто-то из них шевельнулся, коснулся другого и началось все сначала: какой-то ненасытный огонь сжигал обоих, не позволял телам остывать ни на минуту. Он лежал на ней, удобно устроившись: и накрывал собой, и не придавливал, и сосредоточен был губами на губах, иногда отрываясь от них, чтобы узнать, как там дела у «маммы декстра» и «маммы синистра», то касаясь языком заскучавших сосков, то слегка прикусывая их.

- Сколько у тебя этих разных приемчиков, чтобы я вскипала? – она обхватила его бедра ногами.

- О, quantum satis! – не растерялся он.

Она захохотала вдруг, она захлебывалась смехом, выгнувшись под ним свободно и раскрывшись совсем, полностью. А он, уже давно – да всегда, когда с ней! – готовый к нападению, вдруг решился и легко, без сопротивления взял стремительным штурмом эту давно находящуюся в осаде крепость. Ему никогда не забыть этого мгновения, когда смех резко стих, и в опустившейся на них тишине он слышал лишь свое гулко стучащее сердце.


12.

Позвонив в дверь Катиной квартиры, он перевел дыхание, услышав свое гулко стучащее сердце. Вот зачем нужно было так стремительно взлетать наверх, перемахивая через ступеньки? Пушкарева не сразу открыла, а когда открыла, выглядела немного смущенно.

- Катя, извините, я без предупреждения, просто чтобы в понедельник время не терять, сразу в аэропорт... – Жданов сумбурно объяснял причину своего появления, сбитый с толку крайне необычным Катиным домашним прикидом. – Я вас... от чего-то оторвал? Побеспокоил?

- Ничего страшного, Андрей Палыч, я ничем таким не занималась... – Катя пыталась сохранять невозмутимость. - Проходите, я сейчас принесу документы, – она поплотнее закуталась в старенькую шерстяную кофту, развернулась, пошла.

Он завороженно смотрел, как чуть-чуть приподнимается при ходьбе подол длинной пышной юбки – одна пятка, другая, одна, другая.

- Вот, пожалуйста, тут в двух экземплярах, для вас и для Павла Олеговича. – Теперь он разглядывал сооружение на ее голове: бахрома шали красиво свисала сбоку, щекоча, наверное, кожу на шее. «Ей идет», - подумалось вдруг. Захотелось снять с нее очки, они очень не вязались с головным убором.

- Спасибо, Катя. А нет ли у вас чего-нибудь попить? Жарко сегодня, да и... – Андрей вспомнил, как Кира выхватила у него из рук баллон с минеральной водой, когда он уже поднес его к губам, а потом выкинула в урну на заправке: «Только стеклянная тара, милый!»

Катя дернулась, как обычно, когда он ее о чем-то просил, а потом замерла.
- Есть только кипяченая вода, но если вы можете подождать две минуты, я сделаю домашний лимонад, – она с сомнением изучала его лицо, словно опасалась подвоха.
- У меня есть даже больше двух минут, и я очень хочу домашнего лимонада, – он бросил портфель на пол, а документы на тумбочку и пошел за Катей, по пути скинув ботинки. – А ваши родители...?

- Они на два дня уехали, я, наконец, могу побыть одна, - на кухне махнула рукой, указывая на стул, а сама открыла холодильник. По радио что-то очень знакомое мурлыкал Челентано.

Андрей сел и осмотрелся. На столе был разложен лист тонкого лаваша, намазанный чем-то белым. Рядом на сковородке лежали длинные золотистые кусочки чего-то мясного, на блюдечке – длинными же ломтиками нарезанные огурцы и помидоры, листья салата. Жданов невольно сглотнул слюну. Экзотический завтрак от Киры, состоящий из морских гадов и авокадо, не возбудил утром аппетита, а теперь организм сообщал о зверском голоде. Залетный президент снова перевел взгляд на хозяйку квартиры. Она помыла лимон и теперь ловко выдавливала из его половинки сок, прокручивая ее на конусе старинной стеклянной соковыжималки. Катины руки были заняты, поэтому кофта, не имевшая застежек, распахнулась и... ему привиделось это? Или? Жданов снова сглотнул, стараясь смотреть на Катины руки.

Девушка перелила свежевыжатый сок лимона в хрустальный кувшин, налила туда воды, добавила сахару, размешала. Затем, прошелестев юбкой мимо подозрительно молчаливого гостя и коснувшись его краешком какого-то легкого приятного аромата, скрылась в недрах квартиры, а когда вернулась, за ней летел шлейф уже другого запаха: мята?

Катя действительно держала в руках зеленые веточки.

- У родителей окно выходит на солнечную сторону, поэтому ящики с зеленью у них на подоконнике, – пояснила Пушкарева, пытаясь смягчить неловкость от молчания гостя. Размятые в ее пальцах листья запахли еще сильнее. – Мята и мелисса очень хорошо разрослись в этом году. – Она бросила зелень в кувшин, снова помешала. Подошла к холодильнику, открыла дверцу морозилки, присела...

Матово-молочная молния сверкнула у Катиного бедра, когда она доставала из нижнего ящика лед. Бросила кубики в кувшин, снова брякнула ложкой о звонкие стенки. Поставила перед Андреем, развернулась, чтобы взять стакан. И опять ему показалось, что сбоку в складках юбки от самого пояса и до щиколоток мелькнула сливочная полоска.

- Здорово, что со льдом, - сказал начальник, принимая из Катиных рук стакан, снова попав взглядом в ловушку под шерстяной кофтой. Приманкой служила высоко поднятая грудь под почти прозрачной тканью. – Что-то совсем жарко сегодня.

Он пил лимонад большими глотками, а Катя стояла и смотрела на него. Опустошил стакан, налил еще, и теперь отпивал освежающую жидкость по чуть-чуть, поглядывая на нее в ответ.

- А что это вы тут такое интересное готовите? – вопрос вылетел сам собой.
Катя, словно очнувшись - о чем она вечно думает, замирая взглядом на нем? – посмотрела на стол.

- А! Это я решила устроить себе маленький праздник и сделать фахитос.

- Фахитос? Но они выглядят не так. Я пробовал фахитосы в Мексике.

- Я знаю, Андрей Палыч, что это на самом деле не фахитос, он просто так у нас с Колькой называется. А на самом деле это...

- С Колькой?

- Ну да, - Катя подошла к столу и стала раскладывать вдоль края лаваша поверх сыра ломтики мяса, огурцы, помидоры, листья салата. – У него дядя как-то из Канады вернулся и рассказал про фахитос, Колька и придумал отечественный вариант. Нет, даже не так… Просто придумал заворачивать всякую всячину в лаваш, как в лепешку, - она посмотрела на получившуюся композицию и снова метнулась в комнату. И снова Жданова коснулась сладкая ароматная волна.

- Базилик! – Катя вернулась, теперь неся за собой другой, пряный запах. – Он дохленький в этом году получился, но кое-что есть. – Оторвала листочки базилика и раскидала их поверх остальных аппетитных ломтиков. Затем начала сворачивать лаваш с содержимым в трубочку, которая получилась довольно толстой и длинной.

- Вы это на него и на себя готовили? – задал Андрей глупейший в своей прозрачности вопрос.

- На кого? На Кольку, что ли? Нееет, у него в эти выходные грандиозные личные планы, - чуть-чуть ехидно ответила она. – В понедельник только явится. На мамин завтрак.

Андрей в очередной раз убедился, что Колька – это приемный родственник, и тут же забыл о нем думать, но, наверное, следил за действиями Кати таким голодным взглядом, что она смущенно, словно ей было страшно неловко, спросила:
- Хотите попробовать? – она разрезала ролл пополам.

А про себя подумала: может, оне такое не едят, может, оне амброзией питаются... Возьмет из вежливости, а отвернешься – в окошко выкинет, как ту, заказанную ею еду.

- Хочу! – Жданов подскочил, напугав девушку гастрономическим энтузиазмом, до которого и самому Кольке было далеко. - Только руки помою, – он опять так стремительно, что она не успела ничего сказать, рванул в ванную, помня хорошо еще с прошлого раза, когда смывал в ней с себя макияж, где эта самая ванная расположена. Во второй раз за сегодня нож выпал у Кати из рук.


Нож выпал у Машки из рук – в этот раз они явно переборщили с шотиками. Но Катя не ожидала такого подвоха от сладко-десертных и маленьких на вид «Андрей Палычей», а Машка, кажется, стремилась к этому бесшабашно-хмельному состоянию. Поднимать прибор Тропинкина не стала, знала по опыту, что сейчас лучше не наклоняться.

- Пойдем, погуляем, Кать? Нам нужен свежий воздух.

И они пошли, хохоча и болтая обо всем: политике, культуре, литературе и сексе. В основном болтала Машка, а Катя улыбаясь ей, внимала. Машке было что сказать о политике взаимоотношений полов вообще, и в родном коллективе в частности. В центре философских размышлений Тропинкиной был параграф об отношении руководства именно мужского пола к подчиненным женского. То же касалось культуры ухаживаний, расставаний, флирта. Литература играла роль доказательной базы. Секс шел фоном.

- Вот мечтаешь, мечтаешь, что какой-нибудь Роман Дмитрич влюбится в тебя и не сможет без тебя жить, а ведь это утопия! Вот зачем? Так и хочется сказать словами Баратынского: «Не искушай меня без нужды!»

- Кому сказать-то, Маш? – Катю давно не удивлял просыпающийся во хмелю культурный базис Тропинкиной. Скорее, поражала бодрствующая в трезвом состоянии надстройка.

- Кому, кому… Воображению! Ты только представь: Роман Дмитрич в твоей постели и не хочет оттуда уходить… - Машка уплыла, размечтавшись.

Катя, как было велено, представила. Получилось ужасно: мама с корвалолом, Колька с ехидной усмешечкой поверх зажеванного бутерброда, Андрей Палыч почему-то между ними с горькой укоризной в глазах, и все взирают на Роман Дмитрича, который хватается руками за простыню, когда папа остервенело тянет его из Катиной постели за ноги. Она тяжело вздохнула.

- Ты чего, Кать?

- Ты хоть красивая… А я даже помечтать об этом не могу. Мне всегда кажется, что Андрей Палыч смотрит на меня, как на компостную кучу: не эстетично, но зато сколько пользы!

- Пушкарева, ты что?! Как ты можешь о себе так говорить? – Машка не обратила внимания на смену ГГ в предложенной ею эромелодраме. - Во-первых, у тебя есть потенциал, тебе бы только раскрыться, поверь мне! Твой размер груди, попа и талия позволяют мне предполагать, что ты только покажи все это особям мужского пола… Кстати, бра мы с тобой так и не купили!

«Опять освещением помещений озаботилась!» - с беспокойством отметила Катя резкую смену темы, а ей хотелось продолжать разговор в том же духе.

- А во-вторых, Андрей Палыч, по моим наблюдениям, плевать хотел на твою внешность. Он когда громогласно вопрошает на ресепшн: «Где Катя?!», - всегда вызывает у меня реминисценцию с кинолентой «Подкидыш» производства киностудии «Мосфильм». Того гляди разревется, если ему тебя не найти немедленно! У меня буквально литрами окситоцин начинает выделяться, когда я наблюдаю его потерянность и неприкаянность. А если тебя нет в офисе, бродит из угла в угол, докапывается до всех со всякой ерундой, словно боится один на один с твоей пустой каморкой остаться. Так и хочется спросить: «Мальчик, ты хочешь сидеть в своем кабинете или чтобы тебе голову оторвали?» Так что, образ с навозной кучей неверный в корне. Скорее уж у него к тебе близкородственное отношение.

Машкины слова немного утешали, даже с учетом усиления эффекта посредством замены компоста на навоз, но для мечты не подходили тоже.

- Маш, я хотела узнать у тебя насчет этой книжки…

- Да спрашивай, Пушкарева, уже чего там!

- А ты… А ты пробовала сама-то?

- Что?

- Как Клеопатра?

- Что, убивать любовников на следующий день?

- Нет, другое. Вот это: «Моих властителей желанья я сладострастно утомлю, и всеми тайнами лобзанья и дивной негой утолю»?

- Хм… Утомлю? Бывало! Бывало, они утомлялись даже быстрее, чем хотелось бы. Утолю? В общем, тоже… Никто не ушел… голодным и жаждущим, – Машка сказала это так, словно были все же те, кто не дожил до утра.

- А вот про тайны?

- Кать, а Кать? Говори, как есть, а? Ты про что? Анальный секс, оральный? Садо-мазо?

Катька, пожалевшая о том, что завела этот разговор, но понимающая, что отступать позорно, папа не одобрил бы, выбрала из трех запретных зол наименьшее.

- Оральный, - и произнести-то это оказалось непросто. Нормально слово «оральный» воспринималось лишь в связке со словом «президент».

- Ну, пробовала, тебя что интересует-то?

- Нужно делать перед этим какую-нибудь обработку там… антисептическую, например?
Машка смотрела на Катю в нерешительной задумчивости, словно выбирала наименее травматичный для психики вариант: аист или капуста?

- Лучше всего прокипятить в течение 20 минут, Кать. А потом в стопроцентном спирту на сутки замочить.

- Как это?

- Да вот так это! Ты когда целуешься, тоже сначала просишь товарища санацию полости рта провести? А ведь рот в сто раз грязнее письки. Поверь мне, Пушкарева! И в прямом, и в переносном смысле. Изо рта, плюс ко всему прочему, еще и слова гадкие выскакивают. Мерзкие.

Катя обескураженно молчала, Машка раскаялась в своей несдержанности, все-таки это ж Катька…

- Кать, послушай. Ты когда начнешь жить половой жизнью, быстро поймешь, что тело мужчины, который тебе приятен, не противное нигде. Ну, конечно, душ, то, се… Но и без душа иногда… Его запах – это может быть как дурман, понимаешь? У любимого даже из подмышки хорошо пахнет. Его хочется целовать везде. И ему тебя… И давай, избавляйся от этих странных представлений. Антисептиком! Ага, представляю себе обработанный зеленкой… хрен - как огурец! Так и обидеть мужика можно, если брезговать. Наоборот, они тащатся от того, что тебе в них все желанно и приятно. И, кстати, когда случится все же, не вздумай лежать бревном, как викторианская леди! Активность в постели, инициатива их очень впечатляет. Не веришь мне? А Пушкину? Пушкину веришь?

Пушкину не верить было нельзя. Он еще ни разу Катьку не обманул. Она неуверенно кивнула.

- Так вот, знаешь, что писал Сан Сергееич своему другу Вяземскому? "Мечта всякого российского интеллигента - женщина, несомненно умная, интеллигентная, культурная, образованная, порядочная, интересная в общении, и при этом в постели - похотливая самка, и ненасытная... Сучка!"

Катя вздрогнула на последнем слове, охнула и прикрыла рот рукой.

- Маш, ну как ты можешь!

- Что, чужие письма читать?

- Нет, так точно цитировать!

- А, - Машка махнула рукой, - чего не сделаешь, чтобы быть интересной мужику в постели! Пушкин, кстати, пронимает своими цитатами не только интеллигентов. И, обрати внимание, Катечка, все эти определения вполне подходят тебе! До женщины-мечты с точки зрения российского интеллигента тебе не хватает немножко самкости... самочности... В общем, работай над своей сучщчщностью!

- Вот если б еще знать, как, Маш! Цитату я выучить могу, а вот что нужно для выработки самости?

- А я тебе отвечу! – Машка плюхнулась на свободную лавочку и потянула за собой собеседницу. - Вот скажи мне, какие у тебя возникают желания, когда ты думаешь о мужике, в которого ты влюблена? Хорошо, пусть не влюблена, который тебе приятен?
Катя сосредоточилась. Это было просто. Совсем.

- Я бы хотела решить все его проблемы.

- Здравствуй, жжжжжж... Катя, Новый Год! Я тебя спрашиваю о твоих личных желаниях!

- А я о чьих? Я бы очень-очень этого хотела! Чтобы именно я сделала это и именно для него.

- «Это... для него», - противным голосом передразнила Тропинкина. - Зачем? Мужики должны сами решать свои проблемы.

- Не знаю. Наверное, чтобы он улыбнулся. Мне. Чтобы я знала, что он счастлив, и все у него хорошо.

- Это какая-то патология - столь махровый альтруизм. Ладно, поставим вопрос иначе. Прочитав эту книжку, скажи мне, что бы ты, теоретически хотя бы, хотела от своего любимого мужчины? Телом, Катя, телом! Не мозгами!

Катя даже выпрямилась, сосредоточиваясь. Закрыла глаза. Вспомнила все, что было у нее и чего не было. В мечтах и наяву. Вспомнила, что если раньше Андрей Палыч хотя бы иногда в порыве производственной радости тормошил ее и хватал, то теперь старался не дотрагиваться до нее вообще. Только смотрел так... с сожалением и досадой, что огорчало ее и ввергало в пучину самобичевательных размышлений. Открыла глаза, удивила Машку каким-то загадочным их мерцанием.

- Хотя бы одну ночь, но чтобы все было, как в этой книжке. Или в кино. Красиво. Страстно. Ненасытно.

- В плане техники? – не удивилась та.

- В плане желания. Чтобы он меня хотел так же, как я его. Или еще сильнее.

Машка даже чуть протрезвела от этих слов, такой отчаянной безнадежностью были наполнены они, словно речь шла не о теоретических желаниях, а о самых что ни на есть настоящих.

- Все будет, Кать! – не до конца веря себе, потому что и с ней-то такого никогда не было, а уж с этой зажатой Катькой… - Все будет! – и, осмотревшись, сказала, желая выползти из тревожно-печальной колеи, в которую они вдруг угодили:

- А ты никогда не мечтала сделать себе татушку? Это, между прочим, очень пикантно!

- Нет, никогда. Мне не нравятся эти примитивные синюшные рисунки. А еще я один раз видела английскую старушку в татуировках и в топике. Это, Маш, даже не смешно!

- Хорошо! А временную? Которая не набивается, а просто рисуется долгоиграющими чернилами, а? Вот, смотри! - она подволокла Катю к тетке, которая размахивала белыми листами с черными контурными картинками. – Может, рискнешь? Сделаешь хоть раз что-то безумное? Для начала?

Как классно и обнадеживающе это звучало: «Для начала!»

- Да куда, Маш? Если папа заметит…

- Папа! - Машка мучительно сморщилась. – Ты самостоятельная женщина! Работающая, обеспечивающая своих родителей! Имеешь право – твое тело! Ладно, - взглянув на Катино лицо, сказала она, - можно маленькую татушечку в районе копчика. Там и папа не заметит, и тебе будет… таинственно-приятно!

Они долго выбирали картинки, хихикая, словно их накрыла вторая волна опьянения. Змейки, пауки, скорпионы, знаки Зодиака, русалки, звезды, готические буквы, проткнутые стрелами сердца – все это вызывало в Кате либо приступ дикого хохота, либо категоричное неприятие.

- А формул каких-нибудь у вас нет? Красивых? Математических? – вдруг спросила Катя женщину.

- Только таблица умножения, - поддавшись настроению девчонок, сказала тетка. – Вам на какую цифру столбик?

Они повеселились еще какое-то время, а потом Машка сказала:

- Нет, Кать, мы так просто не уйдем. Если я чего решил, то выпью обязательно. Давай, определяйся с картинкой.

- Тогда мне нравится или бабочка, или вот этот резной листочек, - выбрала Катя.

Машка переглянулась с продавщицей, закатила глаза, покачала головой.

- Ну нет, только не бабочка. Листочек так листочек. Все равно никто не увидит. Давайте!

Тропинкина помогла женщине подержать хихикающую и смущающуюся Катю – еще бы, прямо на улице оголить поясницу! - придержать ее одежду, их сумки. Женщина обработала кожу каким-то раствором, затем проделала манипуляции, действительно очень похожие на то, как раньше переводили картинки.

- Ну что? Чувствуешь что-нибудь эдакое? – спросила Машка, когда они уже шли к метро.

- Жжет немножко. И еще я ощущаю себя чуть-чуть плохой девочкой. Это очень приятно.

- Ну и прекрасно! – улыбнулась удовлетворенная Машка. - Жаль только, что это ненадолго, пять-шесть купаний – и все смоется.


- Пять-шесть купаний – и все смоется, - сказала тетка молодой мамаше, которая расстраивалась, что пупок у малыша так густо намазан бриллиантовой зеленью. – А потом будете обрабатывать, чем хотите.

- Наталья Александровна, аппарат починен, - в палату заглянул поджарый, похожий лицом на гномика мужчина.

- Здрасте, дядь Леш, - сказала Катя. Это был друг тети Наташи и ее мужа, работающий инженером в больнице. Славился во всем городе тем, что мог починить почти все.

- Спасибо, Леш. Ты, как всегда, нас очень выручил.

Потом дядя Леша отвез Наталью и Катю домой. Причем для этого ему пришлось долго ждать, так как тетку все не отпускали рабочие дела. Но он не волновался вовсе, а шутил с Катей, а когда тетя Наташа пришла, разулыбался еще сильнее и всю дорогу острил и подтрунивал над ней.

Когда узнал, что Катя еще не была рядом с колокольней, сразу предложил завтра же отвезти их туда на своей моторной лодке. А еще можно и на рыбалку, если Катя хочет, и купаться на отдаленном, совсем без людей пляже.

- Дядя Леша очень добрый, да? - провожая глазами его старенький автомобиль, полуспросила Катя. – Зачем ему это все? Уже не в первый раз.

Тетя Наташа тихо вздохнула.

- Мне хочет приятное сделать. Видит, что это надо мне, понимает…

Потом, вечером, когда дядя ушел смотреть телевизор, а Катя с теткой остались на кухне пить чай, Наталья разговорилась.

- Он же пил по-черному. Спился уже совсем, когда мы познакомились. Когда трезвый - веселый, умный, остроумный мужик, когда пьяный… Не терплю я пьяных, сама знаешь. Перестаю воспринимать их как людей. А он как-то просек это, хоть я и молчала, и стал меньше пить. Приходил в гости, с мужем подружился. Они на рыбалку вместе, на охоту, машины чинить. Везде бывал с нами, дочерей баловал – жуть, даже слухи пошли по городу, дескать, любовники мы с ним, а муж, типа, терпит. Мой мне сцену закатил, но я его быстро усмирила. «По себе судишь?» - спросила, сразу увял. Носился Лешка со мной, как с детьми со своими не носятся. Я уже боялась вслух сказать что-то – сразу кидался выполнять. Потом вообще спиртное в рот брать перестал, влюбился, и вправду, наверное.

- Что, за все эти годы так и не сказал никогда?

- Нет, только однажды обмолвился: ты мне жизнь подарила, Наташка, вторую. Изменила меня.

- Это про алкоголизм?

- И про это, и про другое еще. Про отношение к жизни вообще. Знаешь, что он мне рассказал как-то раз? Когда в армии в Средней Азии служил, говорил, что, бывало, отловят в степи пастушку и надругаются над ней всем отрядом. И ни раскаяния, ни сожаления не было. А теперь он совсем иначе на это смотрит, с тех пор, как с девчонками моими повозился, как со мной разговоры разговаривал.

Тетя Наташа замолчала. Катя не верила своим ушам.

- Как же так, теть Наташ? Разве может быть это? Один и тот же человек? Вот так вот?

- Знаешь, что я думаю, Кать? Один и тот же человек может быть порой очень разным. На него влияют обстоятельства, окружение, условия, в которых он пребывает. А еще человек меняется в течение жизни, получая опыт, теряя что-то. Да! Теряя, человек может либо стать добрее и светлее, либо озлобиться окончательно. Стержень, конечно, всегда остается одним, но оболочка может очень сильно изменяться. И еще, человек может представать в совершенно разных образах по отношению к разным людям. Мы, как элементы таблицы Менделеева, взаимодействуем друг с другом. Вот есть кислород. С этим элементом он создает оксид летучий, а с этим – твердый. Или даже вода – было два газа по отдельности, а в соединении? Вода с одним веществом вступает в реакцию, получается раствор кислоты, а с другим – щелочи. Понимаешь, что я хочу сказать? Темные люди и на других тень бросают, а светлые делают ближних светлее. Или два хороших человека в неудачном браке становятся злыми, а, наоборот, два склочных, найдя друг друга, умиротворяются. Говорят, например, что женщина делает мужчину. Мне кажется, в этом есть большая доля истины. Конечно, есть такие люди-скалы, которых никакие обстоятельства не изменят. Или обратная история – такие текучие и податливые бывают, что прогибаются под все и под всех, подстраиваются. Но большинство из нас в чем-то устойчивы, в чем-то изменчивы. Ты не ставь никогда на человеке крест, видя его в отношениях с кем-то одним. Может быть, он изменится в лучшую сторону, встретив своего светлого человека.

- Или в худшую, да? Если придет его «черный» человек?

- Или в худшую, да. И такое тоже бывает.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 02:51 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
13.
- И такое тоже бывает, - молодая женщина оживленно беседовала с барменшей, которая варила ей кофе. Взяв чашку, она оглянулась в поисках свободного столика. Кафе было крохотное, все столики были заняты, лишь Роман сидел в одиночестве. Она остановилась, кивнула вопросительно, он ответил приглашающим жестом. Села, улыбнулась:
- Спасибо, что приютили.
- Русские люди славятся своим гостеприимством, - сказал и тут же вспомнил: Полина.
- Я вас не обременю: хвостик на лавочку, скалочку под лавочку, курочку на печку. Почему вы на меня так смотрите?
- Полина? А я Роман. Вы меня не помните?
Запросто она могла его не помнить, сколько лет прошло? Пять? Шесть? Семь? Да и виделись они тогда нечасто: когда она была с Андреем, и потом несколько раз, после.
- Вот теперь вспомнила, – и замолчала, разглядывая что-то в своей чашке. – Как Андрей?
- А почему вы думаете, что я что-то знаю о нем? Может быть, я давно его бросил, так же, как и вы? - легкая такая улыбка на его лице, и не скажешь, что пытается ужалить.
- Нет, не думаю. Чтобы вы разбежались с Андреем? Не в этой жизни. – Его яд не достигает цели, или у нее иммунитет. Кажется, он ее даже развеселил вместо того, чтобы смутить.
- Это почему же? Ничто не вечно под луной. Может быть, он наступил мне на ногу, съел моего леденцового петушка, разбил мою любимую голубую чашку.
- Он не простил вам проваленной миссии, оставшись неотмщенным? – а вот ее выпады неотразимы. Во всех смыслах этого слова.
Роман не был завистлив, ну то есть совсем. Лишь женщины Жданчика всегда вызывали в нем что-то похожее на это чувство. Даже не зависть, а какой-то благоговейный трепет пополам с изумлением: как ему удается это? Даже просто в каком-нибудь ночном клубе, на вечеринке, всегда отдавая право выбора Малиновскому, Андрей потом оказывался в выигрыше по их давно разработанным критериям. А уж по жизни… И дело даже не в том, что многие дамы проникались к Андрею чувством, именно чувством, а в том, что западали на него очень интересные экземпляры, среди которых были уникумы. Вот как этот, сидящий перед ним.
- Разве я хоть чуть-чуть похож на графа Монте-Кристо? Хотя я готов им прикинуться, если Полина – это подпольная кличка, а на самом деле вас зовут Гайде, – сказал и пожалел, почувствовал, что здесь нужен другой, совсем другой уровень.
И правда, до этого светящиеся теплой улыбкой, ее глаза как-то сразу похолодели. Она допила кофе, глянула на часы.
- Судя по всему, у Андрея все в порядке. Спасибо за информацию. – Чуть помедлила, подбирая слово. - Прикольно было встретить вас, Роман. Всего хорошего.
Она уходила, а он смотрел ей вслед и думал: редчайший экземпляр! И так измениться? Кто бы мог подумать!


- Кто бы мог подумать, что ты так увязнешь в этих отношениях, Андрюх! – они шли домой к Ждановым, и Рома решил поговорить с Андреем до того, как разговор начнет мама. – Зачем ты девочке голову морочишь? Ведь она же не вашего поля ягода. Все равно рано или поздно вам придется расстаться.

- Сам ты ягода, Малина! – беззлобно отшучивался Андрей. - И ничего я ей не морочу. Она умница, все понимает.

- Что понимает, Андрюх? Ты уже больше года проводишь с ней все дни, пока не приехали ее родители – и все ночи проводил, и ты думаешь, что она не строит планов? Не размышляет над тем, сколько родит от тебя мальчиков, а сколько девочек? Ты не хуже меня знаешь женщин. Чем короче связь, тем безопаснее для всех.

- Она никогда не заговаривала об этом. С чего ты взял? Ей просто, как и мне, нравится все это. Мы просто хотим друг друга – это, кстати, было сказано. А вот про всякие планы на будущее – нет.

- А ты уверен, что она не из тех благородных леди, которые свято блюдут кодекс гордой девушки? Или влюбленной девушки, что часто одно и то же – она никогда не заговорит об этом первой, но это не значит, что и в мыслях у нее ничего подобного нет. Я сейчас вообще-то не о тебе забочусь, а о ней.

- Спасибо за заботу, друг! Я ей передам. Давай отложим этот разговор, не при маме.

Роман промолчал. Он-то знал, о чем пойдет речь.

- Андрей, я давно хотела тебе сказать… - Маргарита Рудольфовна только что налила мальчикам чаю и теперь вскрывала большую коробку конфет. – При том, что ты имеешь такой большой успех у девочек, я надеюсь, что ты сделаешь в результате правильный выбор? И что-то в последнее время ты меня ни с кем из твоих подружек не знакомил. Это что значит?

Малиновский заметил, как Андрей выставил внутреннюю защиту. Сейчас он будет произносить спокойные и вежливые слова, и даже отчасти соглашаться с мамой, но наружная оболочка будет постепенно нагреваться.

- Ничего это не значит, мама. А что в твоем понимании «правильный выбор»?

- Правильный выбор, Андрюша, это женщина нашего круга, которая умеет непринужденно держать себя в обществе, у которой и родители, и другие родственники из соответствующих социальных слоев, а не…

- Странно, мама, бабушка живет в деревне, но это не мешает тебе пить чай с английским послом.

- Мешает, Андрей, очень мешает! Я хочу, чтобы ты понял и осознал это, пока не поздно. Постарайся не сделать ошибки, увлекшись незрелыми чувствами. Давай, ты подумаешь над моими словами без твоего обычного упрямства? А пока вот, - она положила на стол несколько крупных купюр. – Хорошо, что мне Роман рассказал о том, что… у тебя стало больше расходов на научную литературу. Что же ты сам молчал?

Андрей бросил на друга сердитый взгляд, тот только пожал плечами.

- Качественное образование нынче недешево.

Когда снова оказались на улице, Малиновский предложил:

- Пойдем, посидим, выпьем?

- Есть на что? – буркнул все еще не остывший Андрей.

- Конечно! Ты забыл, а я-то взял! – Ромка протянул ему деньги. - Нельзя обижать маму.

- Ну вот и оставь их себе. Когда мне понадобятся деньги на тетрадки и чернила, я тебе скажу.

- Да ладно, Андрюх! Не кипятись! Чего ты так расстроился? Из-за Полинки? Что же это там за торнадо такое? Я жутко заинтригован! Ты совершенно мне ничего не рассказываешь, а я должен держать руку на пульсе как твой лучший друг.

- Ты мой лучший друг, поэтому я тебе говорю: мне не нравятся все эти разговоры! Это мое личное дело – моя личная жизнь!

- Ты собрался жениться?

- Нет, почему сразу жениться? У нас все и так прекрасно.

- Хорошо. Только вот тебе мой совет: донеси эту мысль до Полинки тоже. А заодно посмотри, как она отреагирует.


- Заодно я посмотрю, как Андрей отреагирует. Разве вам не интересно, Екатерина Валерьевна?

Александр сидел в каморке напротив Кати и казался страшно довольным. Он уже с полчаса уговаривал ее хорошенько подумать над его предложением: стабильная работа, высокая зарплата, нормированный рабочий день, никаких нервов, прекрасные перспективы роста, настоящее окно в кабинете, солидная запись в трудовой книжке – госслужба, все-таки.

- А вам это зачем нужно, Александр Юрьевич? Я понимаю, если бы у вас был какой-то корыстный интерес, вот как раньше звали в секретарши, но ведь теперь нет?

- Почему нет? Если мне не удалось отжать у Жданова компанию, я бы с превеликим удовольствием отжал у него вас. Он все равно до конца не в состоянии понять вашей ценности, а вот я – да.

Катя аккуратно, не в лоб рассматривала Александра – уж очень долго он уже маячил у нее перед носом. Он виделся ей как нечто сомнительной ценности в дизайнерской упаковке: красивая, стильная рубашка, такой же галстук, идеально сидящий костюм, стрижка волосок к волоску, ухоженные руки. И пахнет он, конечно… хорошо. А вот то, что внутри? Неужели эту его фонтанирующую мизантропию можно действительно скрасить лощеным экстерьером? А с другой стороны – разве нет? Ведь привлекателен же, в каком-то смысле, даже вот для нее. А если его одеть в папину одежду? Андрей и в застиранной армейской рубашке выглядел сногсшибательно, а Александр? Интересно, этот лоск, это умение носить дорогие вещи – оно врожденное? Или этому можно научиться? Может быть, если ей тоже сделать маникюр в каком-нибудь салоне красоты и купить хорошие духи, то и она станет… попригляднее?

Тут Катя вспомнила, в каком виде ей снился Александр, и что он во сне делал. С ней. Как хорошо, что никто не может этого знать! Стыдобища же несусветная. Она незаметно покраснела под своей легкой смуглостью, а потом, не сдержавшись, хмыкнула: уж очень вид невозмутимого и надменного Александра расходился с его образом в ее сновидении.

- О, я вижу, вы представили ступор своего начальника! Ну, может быть, хотя бы ради этой минуты триумфа согласитесь на мое предложение, Екатерина Валерьевна?
Александр наклонился к ней через стол как мог близко – любимая его развлекуха. Да и имя ее он произносит с каким-то особым смаком, выговаривает, словно с наслаждением. Она вдруг поняла, что это ей нравится.

- Какого триумфа? Вы заблуждаетесь. Андрей Павлович, конечно, расстроится, если я решу уйти, но лишь потому, что он всячески блюдет интересы семейного бизнеса. Текучка кадров – это сигнал об угрозе целостности и стабильности компании. В «Зималетто» с этим все в порядке.

Странно, но беседа с Воропаевым совершенно не напрягала ее в этот раз. Это было отчасти приятно. Она даже позволила себе улыбнуться собеседнику не своей официальной кривоватой улыбочкой, а обычной, даже ка-а-апельку игривой. Она больше его не боялась после того сна, она чувствовала себя сейчас… женщиной?

- И все-таки, Екатерина Валерьевна, не отвергайте мое предложение совсем. Все течет, все изменяется. – Он не угрожал, не ехидничал, он тоже просто улыбался. И голос его звучал низко и бархатисто, и заставлял гудеть струну, туго натянутую где-то в районе таза еще с утра, когда президент склонялся над ней, глядя в Катин монитор, и обдавал теплом своего тела ее щеку. - Вдруг по каким-то причинам вам больше не захочется идти на работу – на эту работу. Я буду вас ждать. Вечно.

В дверях, симметрично сложив руки на груди, стояли Жданов и Малиновский. Хорошо, что Катя сейчас не видела лица Андрея.


Хорошо, что Катя не видела того Андрея. И того Романа, кстати, тоже. Если уж непробиваемая, закаленная в боях с фашистами, а более того - с учениками нескольких поколений директриса школы подумала про себя: «Старая греховодница», - наблюдая за их выступлением, то Кате пришлось бы совсем тяжело. Не миновать бы ей тогда трагической судьбы Паолы, которая так и не смогла сделать выбор между двумя одинаково прекрасными мужчинами: «Оба, оба хорошие!»

А между тем, Дик Форрест и Ивэн Грэхем, в смысле Андрей и Роман всего-навсего исполнили дуэтом песню на выпускном вечере.

Репетитора Марго наняла им еще в восьмом классе, чтобы занять хоть чем-то двух обалдуев. Каждому купили по гитаре: Андрюхе подороже, импортную, Ромке – ленинградскую. Занимались они через пень-колоду, ноты вызывали у них тоску, с аккордами дело шло живее. Из всего, что им было задано за два года обучения, Андрей до конца выучил только «Романс», который назывался еще «Ручеек», все остальное было позаброшено, не будучи до конца разобранным.
Приходили юные гитаристы на занятия чаще всего плохо подготовленные, и начинали безобразно путаться в нотах, ошибаться струнами – что правой рукой, что левой. Иногда преподаватель, не слишком молодой мужчина лет 30-35, не выдерживал их издевательства над инструментом, забирал его у Андрея, поднастраивал и показывал, как можно на нем играть. Какая-нибудь небольшая пьеса в его исполнении вызывала в учениках истинное восхищение: чудно на слух, красиво на вид. Тело инструмента с женскими очертаниями млело в руках исполнителя, выдавая чарующие, цепляющие за душу звуки. Как легко и быстро порхали его пальцы по струнам, метались по грифу – вверх, вниз, попадая точно на нужный лад! Учитель запрокидывал голову, устремлял взгляд куда-то в стену и показывал такое, что мальчики вдохновлялись, и, чувствуя бешеный энтузиазм – вот бы так сыграть перед девчонками! – хватались на следующий день за гитары. Как правило, запал иссякал уже через несколько минут. Что заставляло преподавателя терпеть так долго нерадивых, ленивых, вязких учеников? Наверное, ему были очень нужны деньги.

В процессе занятий выяснилось, что у Романа хорошо получается петь – «душой», как называла это его бабушка, а осваивать инструмент у него не хватало терпения, Андрей же пел так себе, зато аккомпанировал с удовольствием – его чуткие пальцы были способны и на большее, чем пара-тройка примитивных переборов и десять аккордов, но усидчивостью не грешила другая часть тела. Несколько раз на школьных мероприятиях они выступили дуэтом с чем-то шуточным, дурачились с мальчишками на вечеринках, крича хулиганские песни, с ярко выраженной иронией исполняли душераздирающие романсы в присутствии девушек. В общем, артистично прославились, что было не так уж сложно в среде, не слишком насыщенной талантами. Поэтому при подготовке выпускного миновать заказа на музыкальный номер им не удалось. Дав согласие, они, конечно, тут же о нем забыли – экзамены, всяческая другая суета. А когда за два дня до выпускного ответственная за его организацию напомнила им об этом, друзья растерялись. Сидя у Андрюхи в комнате они перебирали возможные варианты. Одно казалось банальным, другое трудноисполнимым, третье скучным, четвертое слишком пафосным.

- Па, может, что-то посоветуешь? – обратился Андрей к отцу, когда они подкреплялись в очередной раз на кухне. – Совсем тухло. Ромка предлагает спеть «Журавлиную песню», но я сомневаюсь...

- А вытянет Ромка? Вокально? Да и ты вряд ли успеешь как следует выучить ее на гитаре.

- «Хочу перемен!» - попроще, и звучит вполне актуально для выпускного: «Перемен требуют наши сердца!»

Павел Олегович развеселился.

- Не поздновато ли требовать перемен, когда отзвучал последний звонок? Вам надо что-то простое, неожиданное, чего сейчас почти не поют. Возьмите какого-нибудь барда.

- Какого? Высоцкий? Окуджава? Нет, это все очень известно.

- А Визбор? – Павел ушел и вернулся с книжкой-сборником песен. – Вот, например, посмотрите.

Мальчики пробежали глазами текст, Андрей глянул на расставленные над словами аккорды.

- Несложно, можно быстро выучить.

- Это то, что нужно! – обрадовался Роман. – Все тетки будут в отпаде – с первого по сотый класс.

- А как она соотносится с выпускным-то? – все еще сомневался Жданов-младший.

- Очень даже соотносится. Мы, такие, стоим на пороге взрослой жизни, а что в жизни главное? Любовь. Это не я так думаю, это общечеловеческая мысль, - пояснил Ромка внимательно слушающим его отцу и сыну. – И вот, пожалуйста, мы остро-лирически, контрастом на фоне прочих бравурных выступлений о поиске себя в жизни и в профессии, о слезливой горячей благодарности родителям, учителям и школьным стенам, вдруг выдаем это – нежно, проникновенно, неожиданно! Причем, это – про истинную любовь - актуально для всех. И для тех, кто начинает жить, и для тех, кто заканчивает: если нашел – удовлетворенно вздохнет, если не нашел – опечалится, но тронет всех!

- Психолог! – улыбается Павел. – Все по полочкам разложил. Для тебя это тоже актуально? Сможешь войти в образ, чтобы проникновенно?

- Легко! Для меня актуально произвести впечатление, значит, смогу!

Они произвели впечатление. Малиновский как в воду глядел: их номер по программе был ближе к концу, и зрители уже слегка устали от все повторяющейся темы счастливого профессионального будущего выпускников на базе не менее счастливого школьного прошлого. Громкие радостные песни сменялись шумными танцевальными номерами, юмористическими сценками и чтением занудных стихотворений. Поэтому когда на сцену в полной тишине вышли два молодых человека – белый верх, распахнутые вороты рубашек, волнующе открывающие юные шеи (галстуки были сняты сразу после вручения дипломов), черный низ – женская половина учительского состава отметила хорошо сидящие на мальчиках брюки, - зал замер в ожидании. Андрей – «Красавчик», - пронесся шепот по рядам старшеклассниц, сел на стул, обнял гитару, Ромка – «Милашка», - прошелестело встречной волной по тем же рядам, - встал рядом с ним, настроил микрофоны.

- Песня посвящается всем, сидящим в этом зале! – объявил Роман, и Андрей коснулся пальцами струн.

Мне твердят, что скоро ты любовь найдешь
И узнаешь с первого же взгляда.
Мне бы только знать, что где-то ты живешь,
И, клянусь, мне большего не надо!

Андрей сосредоточенно играл, боясь ошибиться, но со стороны это виделось иначе. Сердца женщин разного возраста были ранены этой загадочной отстраненностью от происходящего – девочки любят такое, ведь тогда можно нафантазировать себе все что угодно: ах, этот молчаливый черноволосый музыкант! Ах, как он держит гитару, как склонил к ней голову, как скользят его пальцы по струнам! – в общем, было, за что зацепиться взгляду и привязанному к нему воображению.

Снова в синем небе журавли кружат,
Я брожу по краскам листопада.
Мне бы только мельком повидать тебя,
И, клянусь, мне большего не надо!

Ромка же уверенно смотрел в зал, обращаясь во время исполнения лично к каждому, и действительно легко проникал своим негромко звучащим голосом в душу слушателей. На последних строчках этой достаточно короткой песни некоторые дамы прижали руку к груди, а некоторые девочки почувствовали, что влюбились в исполнителя смертельно, бесповоротно, почти до утра.

Дай мне руку, слово для меня скажи!
Ты - моя тревога и награда!
Мне б хотя бы раз прожить с тобой всю жизнь,
И, клянусь, мне большего не надо!

Этот номер многие запомнили надолго, а ведь, вроде, ничего особенного!



14.

- Ну все, суши сухари! Сейчас все мужики ковровой дорожкой перед ней расстелятся, а ведь, вроде, ничего особенного! – Амурка без какого бы то ни было пиетета смотрела вслед Волочковой.

- Ничего особенного? А почему ж тогда расстелятся? – у Кати было свое мнение на этот счет, но ее интересовало, что думают товарищи по партии.

- Правильно созданный образ, постоянно поддерживаемый персональный миф, таинственный флер закулисья, благородная патина искусства. А в остальном – кобылица и кобылица, разве сама не видишь?

- Троянский конь, я бы сказала, - Шурочка перебирала бумаги, но, как Гай Юлий Цезарь и вообще любая женщина, могла делать несколько дел одновременно. - Только пусти ее в кабинет к Жданову, его подозрительная верность невесте падет в момент, как тот несчастный город.

- Все-таки, ее профессия – это тяжелый физический труд, что само по себе вызывает уважение. – Катя хотела быть справедливой.

- Ты, несомненно, права, - Амура звякнула радостной для глаз и ушей бижутерией, - потому железнодорожных обходчиц к нам и не пускают, чтобы у руководства совсем крыши не посносило от вожде... уважения.

Кате внезапно взгрустнулось, но она быстро взяла себя в руки: «тебя даже секция по тяжелой атлетике не спасла бы, не то что балет. Больно? Не смотри! Все просто».

- А давайте пока сходим в «Ромашку», пообедать? Можем сегодня и задержаться, счастливое начальство часов не наблюдает.

- К сожалению, среди нашего начальства есть такие, которые без боя не отдадут должность прима-балерины. Если услышишь звук разбитого стекла, знай: кому-то подсыпят осколки в пуанты.

Загрузка женсовета в лифт уже практически завершилась - boarding complete! - когда поездом, прибывшим на вокзал Ла-Сьота, на этаж влетел Жданов. И несмотря на то, что тот старый фильм был немой, а этот с современной озвучкой (яростное хлопание дверей, топот ног, призывный вопль, тревожная музыка за кадром), впечатление на зрителей он оказал схожее: если бы не ограниченное тремя стенками пространство лифта, они все разбежались бы в диком ужасе.

- Катя! Стойте, вы куда? Вы мне сейчас очень нужны.

- И сейчас, и через час, и во веки веков, аминь! – услышала Катя Амуркин шепот за спиной.

- Какие-то доли секунды могут круто изменить судьбу, - вздохнула Таня.

- Ты про то, что кто-то сейчас в «Ромашке» забирает последнюю порцию салата «Радость кустодиевской красавицы»? – это опять Амурка.

- Зачем, Андрей Палыч? – помощница президента почему-то осталась стоять в лифте, удерживаемом от регулируемого падения в шахту лишь пальчиком Машки, лежащим на кнопке «задержка дверей».

- Нужно, чтобы вы пообщались с Волочковой, у нас с Романом Дмитричем срочные дела, а внимание уделить ей необходимо!

- Я ж говорила. Кто еще у нас коня на скаку остановит? – Шурка могла бы цитировать классика и потише.

- Кать, не бойся, иди. Поговори с ней, как балерина с балериной. Лучше тебя танец с саблями все равно никто не танцует, – Амурка помогла Кате, подтолкнув ее в спину.

А Катя и поговорила. Причем увлечь Анастасию беседой и увлечься самой ей не помешали ни атлетическое тело гостьи, ни убийственные рюши, ни замедленные кадры хлопанья ресницами. А вот безответная любовь к балету и живой искренний интерес к представительнице данного вида искусства очень помогли.

Собеседницы сначала вообще не заметили, что в кабинет вошел его хозяин, потом Катя рассеянно, как сквозь стенку, посмотрела на Жданова и сказала:

- Анастасия, пройдемте в конференц-зал, чтобы не мешать Андрей Палычу. Хотите кофе, что-нибудь перекусить?

- Знаете, Катя, вообще я обычно питаюсь воздухом и ароматами еды, в нем растворенными, но с вами мне хочется отвязного праздника. Можно попросить горячую воду с лимоном и три хот-дога?

Катя перевела взгляд на начальника, который, не вписываясь в композицию полотна «Подружки, увлеченные разговором», стоял в растерянности рядом, набрала в грудь воздуха, но в последний момент передумала обращаться к нему.

- Конечно, Настенька, я сейчас позвоню в бар, и нам все принесут, пройдемте со мной. - Волочкова, не спуская с Кати восхищенного взгляда, поплыла за ней... нет, не лебедем за гадким утенком, баржей, груженной известняковым щебнем, за маленьким юрким катерком.

Выскочивший из своего кабинета Андрей, чуть не сшиб Малиновского, который беспечно прогуливался у самого края платформы. Общая невменяемость президента, его отчаянная решимость бежать в беспросветную даль и перекошенный судорогой рот, сразу навели экс-президента на правильную мысль.

- Палыч, Палыч, что, живот схватило? Имодиума хочешь? У меня всегда с собой.

Андрей резко скинул с плеча дружескую руку, придавливающую своей надежностью похлеще Юпитеровской гравитации.

- Я в бар. Проследить за соблюдением технологии приготовления хот-догов. А ты загляни, загляни в конференц-зал! Только постучись, перед тем, как войти! Мало ли...

Когда Роман нашел Андрея у стойки бара, мутные льдинки в его глазах уже сменились тлеющими угольками – известный виски-эффект. Малиновский тяжело плюхнулся на соседний неудобный табурет, выхватил из рук друга стакан, допил то, что в нем оставалось.

- Ну, как тебе это? - Андрей резко дернул головой назад, хотя, если смотреть по плану здания, конференц-зал располагался чуть впереди и сбоку от него. По его лицу пробежала судорога боли: защемление позвонков или мавританский синдром? – Три хот-дога, три! И прямо рядом с моим кабинетом!

- Нет слов, Жданыч, нет слов! У меня гвоздичка дыбом встала! – он указал на цветок в петлице пиджака. – Знаешь, что? Закати-ка ты ей сцену ревности сегодня!

- Волочковой?

- Дурачковой! Кате, конечно, Кате! Как она могла, а? Променять тебя, на эти 90-60-60? Может быть, в этих цифрах есть какая-то особая магия? Они все делятся на три, тридцать, десять, пятнадцать и пять – наверняка в этом есть жесткая сакральная подоплека! Но вообще, Жданыч, ты плохо на нее смотришь! Не эффективно!

- Что?! - Андрей чуть не захлебнулся воздухом, - Да я с нее глаз не спускаю! Знаю наизусть уже каждую клеточку тела! Ну, видимых его частей. Вот ты заметил, друг, что в феврале, двенадцатого дня, прическу изменила Катя? И я скажу, ненужных слов не тратя, что этим потрясла она меня. «Калачики» сменились на «корзинку», мне впору было танцевать лезгинку, когда взирал я на жгуты косиц сквозь частокол прищуренных ресниц, не в силах распахнуть глаза пошире... Ты там что-то, кажется, говорил про почти поцелуй в каждой седьмой серии? У нас уже семидесятая, а ты меня все за руки хватаешь! Может, пора уже?

- Может, и пора. А как ты смотришь на дублера? Знаменитые артисты часто отказываются от откровенных сцен и...

- Настоящие артисты все играют сами! По крышам вагонов бегают, прыгают со скалы.

- Знаешь, даже вагоны крайне опасны для неподготовленного человека, я уж не говорю про поцелуи. Знаешь, как можно... упасть?

- Куда?

- Не «куда», а «в».


- Куда я его надену, Кир? - Андрей с сомнением разглядывал галстук, мелкий рисунок которого представлял собой нечто похожее на маленькие недозрелые помидоры сорта «Дамские пальчики».

- Не «куда», а «в»: и в пир, и в мир, и в добрые люди. Это остро модная расцветка, тренд нынешнего сезона. Посмотри, как он тебе идет! - Кира сделала попытку накинуть лассо на шею необъезженного мустанга, он ловко увернулся.

- Да, Кирюнчик, ты права! Он меня впечатлил! Я его надену при первом же удобном случае. Вот, например, на переговорах в Лондоне он мне будет очень кстати. Кстати!

Жданов набрал номер.

- Катя, а как там дела с визами? Хорошо. А для вас? Отлично! Спасибо.

- Андрей, ты что, возьмешь с собой Пушкареву на переговоры? В Англию?

- А что такого? Omnia mea mecum porto!

- Это что значит?

- Ну, типа, в Тулу со своим самоваром. Тебе должно быть так спокойнее.

- Мне было бы спокойнее, если бы самоваром у тебя была я.

- Кирочка, во-первых, это было настоятельное пожелание отца, во-вторых, это очень важные переговоры, я должен быть во всеоружии.

- Так Катя твое секретное оружие или самовар? Или трансформер?

Трансформер... в его сознании сразу всплыли недавние воспоминания: старенькая шерстяная кофта, длинная пышная юбка, вполне вяжущиеся с патриархальным домашним чаепитием, баранками и самоваром, но на поверку это все оказалось умелой маскировкой, ведь под тонким слоем прозрачной камуфляжной сетки им были обнаружены и опознаны две мощные суперсовременные боеголовки. А уж когда он случайно наткнулся на ракетный комплекс под кодовым названием «Каннабис», информации к размышлению стало хоть отбавляй. Причем размышления эти имели характер навязчивых идей, более свойственных ювенильному периоду психологического развития человеческой личности, успешно бороться с которыми удавалось лишь Кире, причем одним лишь своим присутствием отпугивая что мирные, что милитаристские видения - эффект присутствия мастера. Впрочем, она об этом не догадывалась.

- Катя – это Катя. С ней, папой и твоим галстуком я буду абсолютно спокоен.


Катя – это Катя. С ней он был бы абсолютно спокоен, если бы... если бы она его так не волновала. Мало того, что он чуть не перегрелся в самолете, так еще и теперь.

Пока он пытался участвовать в беседе, еще было ничего, все-таки его английский не настолько хорош, чтобы можно было не напрягаться, общаясь. Но после того как отец дал слово Кате, а сам остался на подхвате, Андрею можно было больше не следить за нитью переговоров, сохраняя лишь многозначительный вид, дескать, я свое сказал, а теперь пусть за меня поговорят пушки, в смысле, Катюша.

И Катюша говорила. В этот раз Андрей сидел не рядом с ней, как это бывало чаще всего, когда они выступали в жесткой связке на домашних переговорах, а почти напротив. Поэтому он мог видеть это чудесное преображение: зажатая, вечно смущающаяся Катя вдруг успокоилась, выпрямила спинку, гордо подняла подбородочек, и, сверкая глазами – глазищами! – начала уверенно обрабатывать потенциальных партнеров. Интересно было наблюдать не только за Катей – страшно довольный отец, лишь иногда что-то веско добавляющий к словам девушки, то с удовлетворением кивающий в ответ на ее замечания, то скрывающий ту самую, свою потайную ухмылку – сын знал ее очень хорошо – удивлял Андрея каким-то молодым задором.
Англичане, трое сухощавых во всех отношениях мужчин и одна страшная тетка, наперебой задавали вопросы Кате, и она с улыбкой, почти радостно отвечала на них, после чего те переглядывались между собой и начинали атаку снова. Слушая, как Катя говорит по-английски, не отвлекаясь на смысл слов, который лишь выборочно отмечало его сознание, он вдруг уловил, какой у нее красивый… волнующий тембр голоса, почувствовал, как чуть-чуть задевает его внутренние струны его легкая шершавость-хрипотца.

Он смотрел на Катю и ясно осознавал: хороша! Словно впервые увидел ее такой, словно протер спросонья глаза. Почему вдруг сейчас? Отсутствие в окружении тех, кто влиял на него своим мнением? Присутствие тех, кто смотрел на Катю без предвзятости, кто видел в ней прежде всего личность? Действительно, в этой обстановке она смотрелась более органично, казалось, что те люди, с которыми они здесь контактировали, видели в пушкаревском фирменном стиле одежды что-то совсем иное, чем ее соотечественники, они воспринимали его иначе: как выражение ее индивидуальности, уникальности, непохожести на всех и каждого, что вызывало уважение. Она, со своим прямым пробором и двумя пучочками по бокам, вообще отлично вписывалась в английский антураж. Он не мог сейчас вспомнить соответствующих английских персонажей, но они были, были! А еще эта живость ума, горящая в глазах, эти озорные авантюрные искорки в них, эта грациозность и свобода в движениях, когда она в своей манере жонглировала ручкой перед лицом, словно гипнотизируя этим собеседников, эта энергия уверенности в себе, которая излучалась Катей крайне редко, но это явление, как, например, молнии Кататумбо, стоило того, чтобы его увидеть. Ее лицо светилось, поражая внутренней силой, прячущейся в столь нежных чертах лица. А еще губы, не тронутые вычеркнутым из сценария поцелуем, так как он не вписывался в их ровные производственные отношения, дразнили и манили, заставляя президента компании грозным окликом одергивать самого себя.
Президент выдыхал, сосредотачивался на волевом подбородке одного из переговорщиков, но через несколько мгновений снова заставал себя за тем же занятием: скольжением взглядом по Катиным губам.

Вот потенциальные партнеры наконец выдохлись, а Катя с Павлом переглянулись. По сердцу Андрея, как по боковушке спичечного коробка, чиркнули спичкой, но она не загорелась: он бы хотел, чтобы она так переглянулась с ним.
«Жадина, - подумал про себя Андрей, - папе-то можно».

Папе можно, а кому нельзя? Да никому, будем правдивы, с самим собой-то неплохо быть честным?

Все заговорили более расслабленными голосами, пора включаться в общую беседу, ты и так, как двоечник, провитал весь урок в облаках.

Павел отодвинул стул, чтобы Катя могла встать, чуть наклонившись, шепнул ей что-то на ушко, и… Катя опять засмущалась, закостеневая на глазах. И вот, вместо блистательной и уверенной в себе леди перед ним опять испуганная девочка. Что за заклятие висит над ней?

Англичане прощались, пожимая руки, говоря Кате изящные, в национальном стиле комплименты, она отвечала им с достоинством и все больше поражая их: одному ввернула что-то из Голсуорси, другому из Херриота, женщине тоже сказала что-то страшно приятное, так как та даже похорошела. Дамы перебросились парой слов и, сказав, что скоро вернутся, вместе направились куда-то. Отец, Андрей и глава фирмы остались втроем.

- Мне говорили, что среди русских женщин много красивых, образованных, умных, обладающих сильным характером, но вот чтобы все эти черты были столь ярко выражены в одном человеке! - сказал англичанин, глядя Кате вслед. - Вам повезло иметь такого сотрудника, мистер Жданов.

- Да, вы правы, мистер Скёт, нам действительно очень повезло.

- У меня ощущение, господа Ждановы, что мы с вами провели шахматную партию, и вы поставили мне мат ферзем.

- Ну что вы, мистер Скёт, на мой взгляд, мы с вами объединили усилия, для того чтобы построить большое рыболовецкое судно, которое благодаря богатому улову сделает нас всех еще богаче.

Англичанин рассмеялся, пожал обоим Ждановым руки и распрощался.

- Чего это тебя на рыболовецкую тематику потянуло, пап? – они оба были довольны происходящим, хоть английская сторона и не дала окончательного согласия, а взяла тайм-аут, чтобы все еще раз обдумать и взвесить.

- Не знаю, хотелось сравнить Катю с золотой рыбкой, исполняющей желания, но не стал, чтобы потом не переводить ему всю сказку Пушкина.

- Не люблю эту сказку, там в финале разбитое корыто, - суеверно поежился Андрей.

- Я тоже. Мне шахматная тема в отношении Кати нравится гораздо больше. Согласись, как быстро из маленькой пешки она выросла в королеву! Настоящую королеву, способную выиграть партию для своего беззащитного и неповоротливого короля.

Папины «булавочки» не были такими уж болезненными, но не почувствовать их уколы было нельзя.


15.
Тетя Наташа пыталась гасить свои колючие взгляды, но не заметить их было нельзя. Племянница с удивлением наблюдала за происходящим. Натальин свекор, показывая Кате фотографии в альбоме, разрыдался при виде своего сгинувшего в прошлом году пса. Катя хорошо его помнила по прошлым своим приездам в гости к тетке, когда ей показывали фокус: услышав звон волдайского колокольчика, псина тут же начинала выть, и чем дольше звенели, тем заливистее становился вой. Карело-финская лаечка, огненно-рыжая, с хвостом тугим кольцом на спине, тонкими легкими лапками и изящной мордой погибла в лесу, скорее всего, от волчьих зубов. Выяснить точно это не удалось: сколько хозяин ни метался среди вековых елей, сколько ни падал, проваливаясь в толстую подушку сфагнума, ни рыскал, царапая лицо среди густого подлеска, следов своей собаки так и не нашел. Он хорошо слышал ее последний взлай где-то в отдалении и короткий скулеж, и на этом все, как ни кричал. Деревенские говорили, что в этом году несколько собак пропали прямо у окраины деревни, а тут он углубился в лес далеко. Чего удивляться? Места глухие, самая глубинка Архангельской области.

Катя не знала, как реагировать и как утешать хозяина дома, куда они зашли в гости и взять Кате книжек почитать. Его жена обеспокоенно переставляла чайную посуду на столе, а дед все рыдал, и рыдал, и уже за сердце стал хвататься.

- Все, будет! – строго и даже немножечко сердито прикрикнула на него сноха. – Сейчас опять до сердечного приступа допереживаемся. Я уже говорила: не о чем тут так плакать, не о чем! Только Бога гневить!

- Вань, а Вань! На-ка, выпей! – совала ему под нос жена рюмочку с запахом сердечной боли. – Тебе нельзя волноваться!

- Да уйди ты, мать! – грубо отмахнулся от нее рыдавший. Вскочил из-за стола, ушел.

- Прям хоть все фотографии эти выкидывай! – пожилая женщина расстроенно закрыла альбом. – Как видит – так в слезы. Уж год прошел, все никак не успокоится!

- Успокоила я б его, Анфиса Васильевна, да вас жаль! – Катя еще не видела, чтоб тетка так горячилась. – Вы ж за него на амбразуру все падаете! А то б дала я ему отповедь за эти его слезы.

Когда возвращались домой, Катя спросила у Натальи, почему она так сердита на свекра.

- Ведь собака же... Жаль!

- Собаку ему жаль, а жену не жаль, и других не жаль! В прошлом году чуть в лесу не потерялся на третий день поисков, когда ему все говорили, «оставь это!» Пришлось людям идти его искать. Бабушка чуть с ума не сошла, «Скорую» вызывали. Потом у самого сердце несколько раз прихватывало. Я понимаю, Кать, можно поплакать по собаке, можно поплакать по ней даже сильнее и горше, чем по какому-нибудь двуногому, но вот так?.. Причем я с ним беседы проводила уже, объясняла, что не плакать надо, а радоваться. Не слышит.

- Чему ж тут радоваться, теть Наташ?

- Чему? Много чему! Собака прожила счастливую жизнь в любви и заботе, ее каждое лето на полгода вывозили из города на деревенское раздолье, баловали! Знаешь, какой он ревнучий, этот пес был? Такой же ревнучий, какой и красавец! Когда внуки к деду подходили, кидался между ними и дедом и рычал. – Наталья улыбнулась воспоминанию. - А своенравный! Характерный, обидчивый! Когда дед не уследил за ним, и он попал под машину, мы в ветеринарной клинике – в Москву возили! - сделали дорогущую операцию, штырь в лапу вставляли, причем, не задумываясь, согласились все накопленные деньги на это потратить. Прожил он больше, чем в среднем отпущено этой породе, умер не от дряхлости или болезни, как бывает, медленно и тяжко, а быстро, скорее всего, и в бою. Разве можно после этого лить такие горючие слезы? Я свекру говорю: а вот если бы твой любимый пес у тебя на руках долго и мучительно умирал от рака или пироплазмоза? А если бы тебе пришлось принимать решение о его усыплении? Возблагодари небеса за их доброту, говорю, и не плачь! И что? Слышит он меня? Да еще с женой так груб... Собаку ему жаль!

Они прошли некоторое время в молчании. Наталья успокоилась.

- Возможно, я и не права, Кать... Просто все дело в любви. Или в ее отсутствии к данному конкретному человеку и собаке. Я ж вон тоже без слез про свою кошку который уж год вспоминать не могу. Но за бабушку обидно, как он с ней обращается, особенно если подумаю, что вот он ее доводит, доводит, а случись что – будет вот такие же слезы лить. При жизни не жалеем близких, потом каемся. Вот что раздражает!



- Он с ней заигрывает! Вот что раздражает! – Андрей договаривал последнюю фразу, уже входя в кабинет.

- Тшшш. Угомонись. – Вторая голова всегда была спокойна и весела. - И вообще, это все нужно говорить не мне! Я тебе кому велел закатить сцену ревности? Или ты на мне тренируешься? – Малиновский говорил чуть тише, но все равно было хорошо слышно. – Ну давай, работай над планом, я попозже зайду. А вот ты далеко не заходи, не дальше ее слов: «Единственный мой грех – любовь к тебе!», - так как у нас во всем здании все ковровые покрытия к полу намертво приклеены. Не во что будет труп заворачивать.

Катя, вынырнув из своих мечтаний – трудный у нее сегодня в этом плане был день, - вздохнула. Непростая личная жизнь у ее президента, сплошные шекспировские страсти! То Кира его ревнует ко всем и каждому, то вот он ее теперь. Наверное. А про кого еще может идти речь? Андрей Палыч в последнее время не был замечен ни в каких шурах-мурах, шурах-амурах... Ой, какой замечательный каламбурчик получился!

Дверь в каморку распахнулась, и Пушкарева с еще не сошедшей с лица улыбкой уставилась на милый ее сердцу силуэт. Солнце заливало кабинет президента, в отличие от ее кабинета, поэтому выражения лица вошедшего она сразу не разглядела.

- Катя, можно вас побеспокоить? – ласковость начальничьего голоса тут же вызвала выброс в кровь лошадиной дозы адреналина. – Выйдите, пожалуйста, на свет!

«И на свет из тьмы зовет... Вот, Машка все-таки права насчет бра! Сходили бы они в тот магазин, да обзавелась бы Катя нужной моделью, может, Андрей Палыч побеспокоил бы ее прямо в каморке, где она чувствует себя чуть-чуть увереннее».

Андрей пропустил Катю вперед, снова зацепившись за дверной косяк лопатками. В этот раз протиснуться, избежав соприкосновения, не удалось: жюри тут же зафиксировало контакт. Хорошо еще, что гибкость грудного отдела позвоночника позволила ей втянуть самую выступающую часть тела в себя. Ладно, касание выставленными вперед плечами – не самая страшная техническая ошибка.

Усадив молчаливым жестом Катю на стул, Жданов принялся курсировать мимо нее по кабинету, как состав на короткой линии метро: одна остановка туда, одна обратно. Он ходил так долго, что Катя успела чуть успокоиться, и даже подумала, что они сейчас точь-в-точь разыгрывают сцену из любимого фильма: мистер Дарси так же метался по комнате, когда пришел делать предложение мисс Беннет. Ну, за исключением мелочей: Лиззи, например, была без очков, а Дарси был слегка кудряв и чуть менее красив, часы там, в фильме, стояли, а здесь – скрипят своими шестеренками. А, еще те молчали по-английски, а не по-русски, но так же выразительно.

- Катя, - наконец подал голос Андрей Палыч, - я хотел поговорить о том...

И опять замолчал, нерешительный! Наверняка придумал еще какую-нибудь аферу, стесняется сказать. Или, о, да, как она сразу не подумала! Ему, наверное, нужны деньги на лекарства от депрессии и импотенции? Эта мысль обрадовала ее, успокоила и придала уверенности, поэтому Катя смело глянула в лицо своему непосредственному начальнику.

Ой! Глаза же у царя были темны, как самый темный агат, как небо в безлунную летнюю ночь, а ресницы, разверзавшиеся стрелами вверх и вниз, походили на черные лучи вокруг черных звезд. И не было человека во вселенной, который мог бы выдержать взгляд Со... Андрей Палыча, не потупив своих глаз. И молнии гнева в очах царя повергали людей на землю.

Катя чуть не свалилась со стула.

-...что сегодня произошло с Анастасией! – наконец решился царь, в смысле, президент.

- А у вас с ней что-то произошло? – охнула Катя, прикрыв рот ладошкой. Когда успели-то? Две-три минуты, максимум, разговор у ресепшн, а больше они не были наедине! Вот почему Андрей Палыч такой воодушевленный и полный энергии за ней прибежал! Фантастика! Хотя Анастасия ж, звезда, к тому же в прекрасной форме, тренированная! «А также в области балета мы впереди планеты всей». В голове тут же возникла картинка...

...Цыпа, цыпа, цыпа, - Катя сыпет зернышки на траву двора папиного сослуживца. Откуда-то из лопухов выпархивают на высоких пальчиках один за другим четыре ребенка в белых пачках одинакового возраста, лицом все вылитые Ждановы. В этот момент звонит мамин телефон, у которого рингтоном «Танец маленьких лебедей», и дети, как по команде, встают в линию и начинают исполнять этот душераздирающе прекрасный балетный номер. «Не знаю, смогу ли я тянуть и дальше на себе этот птичник, - вздыхает мама. – Ты все на работе да на работе. Может быть, Андрей Палыч все же признается Кире Юрьевне? Ну, с кем не бывает? Мне вот тоже как-то раз хотелось расцеловать после спектакля... – Волочкову? – Да нет. Другого артиста. Но ведь хотелось же!»...

- Катя! Вы издеваетесь надо мной? Сначала Александр, теперь вот еще и Волочкова!

- А что Александр? – Андрей Палыч в последнее время мало того что смотрит странно, так еще и выражаться стал загадочно. Наверное, он все же ее в чем-то подозревает! – Андрей Палыч! Вы думаете, что он мог увидеть что-то в моем компьютере, когда склонялся надо мной? Так у меня на рабочем столе всегда наготове специальный файл. Я, как только вижу, что он опять за свое, уже берет меня за руку, уже пристраивается за спиной, дышит мне в ухо, сразу – раааз! – и кликаю мышкой. Там в графах везде прописано: «АЮВ: обманули дурака на четыре кулака».

- Дышит в ухо? – эта фраза, услышь ее Шекспир, наверняка вдохновила бы его своей экспрессией на какую-нибудь оториноларингологическую трагедию. – Склоняется? Берет за… - он с трудом сглотнул, - руку?!

- Да, Андрей Палыч, но ни разу за последние 78 визитов ему не удалось опередить меня! Пока он раскланивается, помните, как женихи из «Собаки на сене», можно успеть... да много чего можно успеть, не то что свернуть одну страницу и открыть другую!

- Семьдесят восемь визитов? – кажется, трагедия «Король ЛОР» все же имеет место быть, если только Андрей Палыч не моет уши компотом. – И вы, Катя, так спокойно мне сообщаете об этом?

Какое там спокойно! Мало того, что у нее все тело, как камертон, отзывается на его голос и вибрирует ему в такт, так еще и это: склонился точно так же, как Александр, сзади, и согревает шею за ушком своим дыханием. А еще и пахнет убийственно! И щекочет садистски щеку волосами! Изверг. И жар от него такой идет даже сквозь пиджак и рубашку – как Кира вообще с ним спит? Не обжигается? Фух, зачем она сейчас об этом подумала, неосторожная? Это все он, сатрап. Ну нет, чем сильнее ее запугивают и мучают, тем стойчее... стойкее... стойче... устойчивее она будет!

- А мне, Андрей Палыч, не из-за чего беспокоиться! Знаете пословицу, «Солдат спит, служба идет»? Так и здесь: Воропаев дышит, коллекция продается. Пусть хоть обдышится, не задохнуться же, в самом деле, человеку! – Сколько можно оправдываться? Надоело! Она попыталась гордо встать, но железные руки плюхнули ее на место.

- Екатерина Валерьевна, - он, невзирая на международную конвенцию о недопустимости пыток, перемещается вперед, садится на корточки перед ней, защелкивает устройство, удерживающее узницу на месте – его руки на подлокотниках кресла, заглядывает в глаза. – А почему вы не пресечёте на корню эти самые визиты, а?

Вот почему одним можно, а другим нельзя? Все-таки правильно она недолюбливает Толстого с его утопией непротивления злу насилием! Как бы Катя сейчас ответила насилием на насилие! Ух, аж в глазах темнеет, если представить! Вот ей до смерти хочется схватить его за волосы обоими руками, да как притянуть к себе, да как поцеловать в качестве мести... за все его издевательства, ор и взгляды - рыболовные крючки! Вот прямо в эти близкие губы своими губами! Долго-долго и сильно-сильно! И держать, крепко-крепко, чтобы не вырвался. Пусть бы потом отплевывался... От этой последней мысли Катя слегка протрезвела, слегка озверела, слегка остервенела. Неожиданным броском прорвала оборону противника, выбралась из окружения. Обдала кипятком обиды – сам подогрел! – из глаз:

- А вы бы попробовали! – и, вовремя пришедшей на прояснившийся ум, более жизненной и жизнеутверждающей, чем Толстой, классикой: - Это нелегко! Я не знаю техники отказа пылким поклонникам!



- Я просто не знаю техники отказа пылким поклонникам! – она не шутит, она издевается.

Найти ее не составило труда: все эти сети даже не самым умелым рыболовам позволяют выудить из мутных вод человеческого болота желанную рыбку. Нужную. Ему еще тогда, давно было интересно, чем зацепила эта девчонка Андрюху. Ведь зацепила! Только Ромка мог знать, насколько.

Очень быстро Малиновский заметил: Жданов пропадает где-то днями, неделями, а информации – ноль. Обычно они делились друг с другом впечатлениями, пикантными подробностями, вместе пытались понять странности женского поведения, обсуждали схемы красивого входа и выхода из отношений, рассказывали друг другу страшилки о залетах, половой заразе, сценах ревности и своих дурацких промахах. Ощущали себя маршалами весеннего фронта независимо от времени года. Про Полинку Андрей ничего такого не рассказывал, словно внезапно его перевели в отдел, где буквально все под грифом «Совершенно секретно». Что-то понять можно было лишь по косвенным признакам: ее имя мелькало в его речи очень часто, и всегда не в эро-постельном контексте, а «Полинка сказала…», «Поля считает, что…», «Этот одногруппник Поли...», «Полины родители...». Постельные разговоры, конечно, не прекратились. Но теперь Андрей предпочитал слушать друга, а если тот задавал встречные вопросы, всегда отшучивался или раздражал загадочными улыбками типа «Я летал с альбатросами над океаном, но объяснять, что это за ощущения, тому, кто этого не испытал, бессмысленно». А еще его больше не увлекала игра в охотника, коллекционера, Дон Жуана. На разочарованный возглас Малиновского: «Почему ты не хочешь делать новых открытий?», - он ответил: «Я еще не заглянул в каждый уголок одного тропического острова, я еще только пробежался по песчаному пляжу», - и был страшно доволен своим ответом.

А потом был тот разговор с мамой, а еще через некоторое время Андрюха объявился.


- Кто бы говорил!

- Андрей не был поклонником, - она все понимает, и текст, и подтекст в этом контексте: их связывает лишь семилетней давности Жданов, и, скорее всего, ненадолго. Каждому просто захотелось чуть прояснить ситуацию, вернуться в прошлое, но не по своему маршруту обратным ходом, а кругом.

- Почему ты его бросила? Да еще так резко, – они перешли на «ты» сразу же, как только она увидела его во второй раз: «И почему я не удивлена?»

- Помнишь фильм «Секс-миссия»? Так вот там у них при выходе из подземелья был такой мрачный серый купол, декорация - чего там? – ядерной зимы, полярной ночи? А потом оказалось, что за ее стенками прекрасный живой солнечный мир. Вот с Андреем получилось наоборот. Я думала, что вокруг нас красочный теплый мир, а шагнула чуть дальше - наткнулась на декорацию, пробила ее своей башкой, и оказалось, что за ней нет ничего, серая пустота.


- Ты понимаешь, Ромка, она меня действительно пугала! Полным погружением в меня. – Роман сдерживал скабрезную ухмылочку, да можно было и не сдерживать, исповедующийся был в особом мистическом трансе – не заметил бы. – Самозабвенностью. Самоотверженностью. Полной. – Андрюха почти не просыхал.

- Тебе ничего не примерещилось, Андрюх? Самоотверженность – это к теме борьбы за свободу и независимость Родины должно идти, а в отношениях мужчины и женщины она к какому месту?

– Безоглядностью веры в меня. Ты понимаешь, это я оглядывался иногда назад и посматривал, есть ли у меня пути для отступления, так, на всякий случай, скорее по привычке. А она взяла и бросила меня! Банально бросила! Ничего не объясняя, вот это их женское, стервозное «больше не приходи» - и все! На ровном месте!

Малиновский пил меньше. Слушал, размышлял, вспоминал. На ровном ли? А разве не удалось Андреевой маме настоять, чтобы сын уделил внимание приехавшей из-за границы дочери их близких друзей? А разве не он, Малиновский, в последнее время все жужжал: проясни ситуацию с Полиной, разведай, чего она от тебя ждет, чтобы не было проблем потом? Разве не возобновились у них с Андреем разговоры про совместную поездку летом на рыбалку? Почти на месяц, и без Полинки? Нет, что-то все-таки должно было быть.


- Он ведь сходил с ума, когда ты его бросила.

- Да что ты все «бросила», «бросила»? Не бросила – отпустила! Он ведь так боялся, что я повяжу его по рукам и ногам! Вот как поняла, что боится – сразу отпустила.

- А как ты это поняла? Он сказал что-то? Обманул?

- Поняла как? Он вдруг, знаешь, так неуловимо начал дистанцироваться. Начал тормозить меня в полете… заглядывания в завтра. В совместное завтра. У меня приехали родители, и мне стало не хватать ночей, проведенных с ним, и дней. Я ходила голодная, холодная без его рук и поцелуев, и мне казалось, что есть совсем простой способ это решить. А ему так не казалось. Я увидела настороженность и сомнение. Сомнение – это маркер. У меня не было сомнений – у него были. Это решило все.

- Тебе никогда не приходило в голову, что ты ошиблась? Погорячилась?

- Ошиблась? Это после того, как он переспал с Кариной, накануне пообещав убить моего жениха?


«У Жданчика снесло крышу», - считал Ромка, наблюдая за попытками друга вернуть Полинку. Андрей подкарауливал ее, преследовал, ходил по пятам. Оставлял под дверью мешки любимых ею «Баунти» и «Марсов», свешивал с крыши букеты цветов, которые засохшими вениками потом болтались за окном, грозился поубивать любого, кто подойдет к ней ближе чем на два шага, пытался воздействовать через родителей. Все эти его попытки приводили лишь к ожесточенности с ее стороны, особенно угрозы. Она посылала его все дальше и уезжала в неизвестном направлении – на дворе было лето. С началом учебного года он возобновил осаду, но уже совсем бессмысленную: Полинка собиралась замуж. Более того, стало известно через ее подругу, что она, возможно, возьмет академ и уедет с мужем заграницу.

Жданыч как-то приперся, не слишком трезвый, к Каринке, пытаясь добиться от лучшей подруги ответа на вопрос: «Как же так?» Подруга его пожалела. Приголубила. И в следующий раз, когда он оказался у нее дома пьяный и убитый горем, утешила по полной. Утром протрезвевший во всех отношениях Жданчик убивался веником: что теперь будет? А если Поля узнает?

- Да она знает, - Каринка поставила перед ним бадью утреннего чая. – Я спросила у нее, не будет ли она против, если я возьму тебя себе. Я не могла рисковать нашей дружбой ради секса с тобой.

- Значит, она была не против? – крепкий, свежезаваренный горяченный чай не имел ни вкуса, ни температуры.

- Нет, она сказала: «Бери».

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 02:54 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
16.

Она сказала: «Бери обе!», - и Катя не смогла отказать бабулечке. Ну и хорошо, вторая маленькая баночка меда останется к чаю, зато уставшая старушка уже сможет пойти домой, а не будет стоять тут на гранитно-бетонном солнцепеке. Теперь, взглянув на эту баночку, Катя вспомнила, что воду-то из ванны не спустила! Что подумает Андрей Палыч?

Андрей, влетев в ванну, тут же окунулся во влажное медовое облако. Такое ощущение бывает, когда сходишь по трапу самолета где-нибудь в тропиках: из сухого прохладного салона без перехода попадаешь в густую солнечную влагу. Он в удивлении уставился на плавающие по поверхности белесоватой воды лепестки роз.

«Ах, вот оно что! Молочные реки, кисельные берега». Намыливая руки, все посматривал на алые плотные капельки, которые словно стряхнул с кисточки художник на слегка пожелтевшую от времени бумагу. Как странно смотрелась эта ароматная купель в антураже совмещенного санузла, отделанного дешевой плиткой с широкими швами застывшего раствора, в старом кирпичном доме! Словно ты выходишь на задний двор овощного магазина, и вместо контейнеров с отходами и соответствующим зловонием и грязных луж на потрескавшемся асфальте перед тобой старый итальянский дворик: керамические горшки с цветами, плетистые розы, покато уложенная брусчатка, Мадонна с лампадкой в углублении на стене дома и чистейший воздух, пропитанный ароматами пиньи, роз и меда.

Вымыв руки, оглянулся в поисках полотенца. Шагнул к прикрученным к стене крючкам, задел что-то краем пиджака на стиральной машинке, успел поймать падающую книжку.

«Арифметика... Начала анализа...» - принимая ванну с розовыми лепестками, читать научную литературу? Это Катя! Он улыбнулся и автоматически перевернул книжку. Картинка была довольно схематичной и не слишком четкой, но никаких сомнений в том, что на ней было изображено, у Жданова не возникло. Глаза сами метнулись к тексту – удостовериться, что у него не глюк. Глава, начинающаяся на этой странице, называлась «Фелляция: таблица умножения сексуального удовольствия».

Кровь ударила в двух диаметрально противоположных направлениях: в голову и не в голову, по сосудам внезапно потекло нечто горячее, жгучее, будто посредством того самого чуда вода превратилась в вино. Крепкое вино. Андрей осторожно положил книжку на место, и, как хмельной человек, не желающий, чтобы это кто-то заметил, повременил, сосредотачиваясь, прежде чем выйти из ванной. Выходя, еще раз обернулся на наполненную смесью загадки и разгадки в равных пропорциях ванну, глянул на книжку: белоснежная с кружевами простыня, вывешенная между каменными домами на просушку, идеально вписывалась в композицию итальянского дворика.

Жданов сел за стол. Хозяйка уже успела поставить чистую тарелку, положить приборы, салфетку. Она не смотрела на него, деловито суетясь, зато он не спускал с нее глаз, словно по-новому видя все то, что уже видел две минуты назад. «Катя принимает такие ванны. Читает такие книжки. А он и представить себе не мог... Ему даже в голову не приходило... А что еще, интересно, ему не приходило в голову, но...?» Наконец Катя тоже села на свое место, взяла в руку половину ролла протянула гостю...

Их взгляды пересеклись на Катиной ладошке, плотно обхватывающей загорелого цвета свернутый в трубочку лаваш с аппетитным содержимым. Она испуганно посмотрела на Андрея и тут же отвела глаза, Андрей притормозил, анализируя схожесть кулинарной и той, другой, рисованной композиции, спохватился, протянул руку и столкнулся с пальцами девушки. Катя стремительно отдернула свою. Один незаметно вдохнул, другая неслышно выдохнула.

- Его можно есть ножом и вилкой, но удобнее руками, - откашлявшись, сказала Катя.

- Я лучше ртом, - решил разрядить обстановку Андрей... и, кажется, лопухнулся.

Девушка вскочила, мяукнула что-то типа «я сейчас» и выскочила из кухни. Андрей впился зубами в импровизированный фахитос. Он был вкусный. Очень.

Потом был очень вкусный суп. И очень вкусные домашние котлетки, пять штук, и салат, безумно вкусный салат, который Катя моментально сварганила, пока Андрей доедал первое. И ничего там в этом салате не было особенного: помидоры, адыгейский сыр, какие-то сухие травы, оливковое масло и свежесобранный базилик – его запах дико разжигал аппетит. Катя кормила своего голодного, как волк, начальника, и ей вспоминались кадры из «Вокзала для двоих». Там в конце фильма герой тоже все никак не мог наесться. И это даже немного пугало, как и то, что происходило сейчас.

- Еще есть суп, и котлеты, и рис. И бутерброды. Хотите? – она уже жалела, что отказалась от предложенной мамой картофельной запеканки и надоевших пирожков. Вот бы все это сейчас пригодилось! А так, получается, ей и предложить-то такому желанному, и такому же редкому гостю больше нечего.

- А можно теперь чаю? - Чаю по нашей традиции никогда не зазорно попросить – вода ж ведь. А после такого обеда и подавно.

- Можно, конечно, Андрей Палыч! – Катя метнулась к плите, зашумела водой, плюхнула чайник на конфорку. Ей было так хорошо и спокойно, когда он ел! А теперь он снова смотрит на нее так... словно и не наелся совсем, и от этого руки не слушаются, и ноги подкашиваются. И все же... он здесь. Ест, шутит, улыбается. Ей удалось чуть ли не впервые порадовать его чем-то кроме хорошо выполненной работы! Безумное ликование щекотало легкие, грозя выплеснуться каким-нибудь дурацким смехом.

- Хотите чай с мятой? И с баранками, и с медом? – на последнем слове Катя споткнулась опять, а Андрей Палыч откинулся на спинку стула и негромко радостно засмеялся чему-то:

- С медом? Хочу, хочу, хочу!

...Бывали минуты сердечного веселия, когда ца... президент опьянялся любовью, или вином, или сладостью власти, или радовался он мудрому и красивому слову, сказанному кстати. Тогда тихо опускались до половины его длинные ресницы, бросая синие тени на светлое лицо, и в глазах его загорались, точно искры в черных брильянтах, теплые огни ласкового, нежного смеха; и те, кто видел эту улыбку, готовы были за нее отдать тело и душу, так она была неописуемо прекрасна...

Она опять пронеслась мимо него в комнату, и он еле удержался, чтобы не протянуть рук и не поймать этот летящий мимо... мяч. Поймать, как ловят вратари: в полете, прижимая его крепко руками, чтобы не выскользнул, к животу, к груди, и обтекая всем телом, падая на газон, и лежа там с ним какие-то мгновения, чтобы осознать: поймал!

Дуновение ветра, аромат, шуршание юбки и Сильфида с веточкой мяты уже стоит у стола, колдуя над заварочным чайником. Ее движения порывисты, словно она нервничает, словно взвинчена: резко присела, резко поднялась, потянулась к верхней полке за баранками, метнулась к холодильнику. Это броуновское движение ПКВ-частиц чуть-чуть раздражало. Хотелось крикнуть, скомандовать привычно-начальственно: «Стоять! Руки по швам! Кофту снять!», - чтобы, наконец, без помех рассмотреть то, что рассмотреть никак не удается, а очень хочется. И не только рассмотреть – потрогать, положить руки на талию, притянуть к себе...
Это ее хождение по кухне мимо него, сидящего, смутно что-то напоминало, отдавалось в сердце чем-то давно забытым, если не сказать похороненным, чем-то томительно-желанным, чем-то неразрешенным или... недостижимым? Нет, он не стал бегать за обрывками неясных ощущений, он просто решил ненадолго расслабиться, отдохнуть, впитывая всей поверхностью кожи окружающий его покой и радуясь внутреннему своему словно потягивающемуся после глубокого долгого сна телесному волнению.

А еще ему страшно понравилось смущать Катю. Как будто у него в руках случайно оказалась ниточка, дерни за которую – и в глазах девушки моментально вспыхивает огонь. И – он даст руку на отсечение! – в этот момент приливает кровь к ее щекам, а горло перехватывает спазм. Да, многим мальчикам свойственны такие забавы: майский жук на веревочке, шмель в ладонях.

Андрей кладет в рот чуть-чуть меда и прислушивается к ощущениям. «Вот какая она сейчас на вкус», - а сам, глядя девушке в глаза говорит:

- Ваш мед, Катя, удивительно вкусный. Мне кажется, я никогда не пробовал такого.



- Вкуснотища! Мне кажется, я никогда не пробовала такую! – Катя откусывает еще кусочек от самого восхитительного бутерброда, который ей когда-либо приходилось есть. Во-первых, на этот бутерброд уговорил ее Андрей Палыч, во-вторых, он купил его в лавке на колесах, стоящей на набережной какого-то Амстердамского канала, в-третьих, это бутерброд с какой-то сногсшибательно вкусной селедкой. А ведь еще пару часов назад она и подумать не могла, что будет ей такой подарок!

Лондон увидеть не получилось, и от этого было грустнее, чем обычно. Но с той грустью она уже свыклась, сроднилась, стерпелась, жила с ней, как с застаревшей травмой: то ничего, а то вдруг невыносимо заноет перед дождем, но знаешь, что потихоньку опять стихнет. И надеешься, все же надеешься, что может быть когда-нибудь организм справиться с ней, самоисцелится чудесным образом, и, спустя какое-то время ты вдруг обнаружишь: не болит! А когда перестало? И не вспомнить, ведь мы замечаем неблагополучие, благополучие незаметно. Нет у нас этих датчиков, позволяющих слышать постоянно: «Все хорошо! Все отлично! Радуйся, будь счастлив!», - в отличие от миллиона других, которые сообщают: «Боль! Непорядок! Боль! Нарушение! Боль! Напрягись, случилось что-то плохое!»

Эта печаль-досада была свежей, а оттого саднила сильнее: впервые заграницей, а ничегошеньки не увидела! Аэропорт - автомобиль - офис - автомобиль - аэропорт. Только то, что из окна автомобиля, а это такие крохи! В заставке к какому-нибудь фильму ВВС и то больше увидишь. А ведь даже успела помечтать: страна Голсуорси, Дойля, Диккенса, Остин, Вудхауза, Грэма Грина, Херриота, наконец! Столько прочитано, столько впитано - и не увидеть ничего! И даже целый день наедине с ним не умаляет разочарования, не сглаживает его остроты. Наоборот, как бы потом не расстроиться сильнее: несмотря ни на что, ждешь чего-то особенного каждый раз, какого-то чуда, но все как всегда. Оба тщательно сохраняют профессиональную дистанцию: он - президент, она – его помощница. А то, что нахлынут вдруг не без помощи гормонов такие мечты и видения, что заболит не только душа, но и тело, чисто женские его части, это ее проблемы. И мечты о Лондоне – тоже. И вообще, все ее мечты – это проблемы.

В таких размышлениях проходил полет, и когда приземлились в Амстердаме, Катя лишь устало прикинула, сколько времени им нужно ждать пересадки. Да, она, когда заказывала билеты, сразу поняла, что придется провести четыре часа в аэропорту, но других вариантов на эту дату не было, у нас же все и всегда срочно!

Катя почти не спала в предыдущую ночь. Андрей Палыч позвонил в воскресенье уже ближе к вечеру и сказал, что вылетать нужно непременно завтра, в понедельник, так как у партнеров изменились планы. А она, как назло, в эти выходные согласилась-таки поехать с родителями за город, и более того, помогала папе косить. Тот научил ее пользоваться бензиновой газонокосилкой, старым раздолбанным тяжелым вонючим агрегатом, но Катя все равно упросила отца разрешить ей покосить самой. Да, ей нравилось это дело – дорожка после косилки получалась ровная, идеальная, и даже сквозь выхлоп все равно пробивался запах свежескошенной травы, но... главным было то, что папа не заморачивался насчет маленьких лягушат, которые то и дело скакали из-под колес этой убийственной для них машины. А Катя, как могла, следила за этим: останавливалась, объезжала, переносила их подальше в руках.

- Лен, ну что она делает, а, Лен? Вот что это за танцы с газонокосилкой?

- Оставь девочку, пусть отдыхает, как хочет.

Да, Катя душой отдохнула, но телом... опять болела рука: чтобы завести двигатель приходилось резко и сильно дергать за веревочку. Да еще ноги, обутые в открытые шлепанцы, теперь были в ужасном виде, буро-зеленые. И просто так отмыть эту зелень не получалось. После звонка Андрея Палыча Катя измученно опустилась на стул.

- Что случилось, доченька?

- Мам, ну вот почему со мной всегда так? Я теперь должна лететь заграницу с зелеными ногами. Неплохо буду смотреться на классическом английском газоне: в траве сидел кузнечик.

- Так ты ж не босиком поедешь? В туфельках не видно будет!

- Мама! Ты что, не понимаешь? Обязательно случиться что-то, что мне придется снять туфельку! И тогда все увидят!

Все не все, но он точно... Дочь была так расстроена, что мама тут же воодушевилась:

- Валера! Все бросаем, едем в Москву! Срочная эвакуация!

Конечно, долго стояли в пробке. Конечно, приехали поздно, и Елена уже совершенно обессилевшей, но вникающей в документы и цифры Кате делала ванночку для ног с какими-то своими примочками и кулинарными душистыми маслами, что-то там терла, что-то скребла, чем-то смазывала. Рано утром отец отвез Катю в аэропорт. И ее даже сначала подташнивало и познабливало от недосыпа, но потом она увидела Андрея, и все как рукой сняло. Это было уже привычное чудо.



Напившийся Малиновский – то еще чудо! Чудо преображения. Конечно, когда напиваешься вместе с другом, то эти метаморфозы не так бросаются в глаза, ведь ты и сам чудесным образом преображаешься. А вот когда один сильно отстает по разным причинам, это прекрасная возможность понаблюдать, сделать выводы. Потому и не любят в пьющих компаниях трезвых и трезвенников – неравные условия для общения. Вот и предлагают сразу: «Догоняй!», - наливая штрафную.

Что у трезвого на уме? Пьяный Малиновский был мил Ждановскому сердцу, потому что в этот момент на поверхность выскакивало то, что в обычном состоянии было спрятано глубоко внутри, и о чем, возможно, только Андрей и знал. Место цинизма занимала махровая сентиментальность, показное легкомыслие оказывалось обратной стороной глубоких наблюдений за людьми, а глобальная уверенность в себе и непревзойденное нахальство могли скрывать уязвимость и совестливость. Уж не в первый раз Ромка завел этот разговор.

- Ты понимаешь, Андрюха, ведь я у тебя в долгу. В неоплатном! – говорил, с трудом открывая слипающиеся уже глаза Роман. – Ты мне жизнь спас! Лежал бы я сейчас на дне моря, и всякие морские твари откусывали бы от меня по кусочку: ам, мням, хрум, хрясь, чмок-чмок.

- Не лежал бы. А если бы и лежал, то давно б уже всего тебя съели! Сколько времени прошло, а ты все за старое! – понимая, что глупо спорить с пьяным, отвечал Андрей. Вот как раз эта тема вызывала в нем досаду. О каких долгах речь? Бред. И ведь никак не переубедишь.

- Старое! – соглашался Роман, резко кивая головой, отчего его вело в сторону. – Но быльем не поросло. И почему все время так получается, что ты меня прикрываешь собой? А ту драку если вспомнить?

Андрей мучительно поморщился. Ту драку вспоминать не хотелось. Вели себя оба как два дебила, если не сказать хуже. Как пронесло? Есть у них ангел-хранитель, не иначе, один на двоих.

- Ромк, ну что ты, ей-Богу? Ты понимаешь, что не может быть никаких счетов между мной и тобой? Ты же трезвый это понимаешь! Значит, врешь мне? – можно было попытаться взять его на понт.

- Счетов быть не может, я не вру. Но вот как-то отблагодарить? Хотя бы один раз – так же, соответстстственно! Чтобы ты понял, как я к тебе… У меня есть в этом потребность, Андрюх, понимаешь? Я тебе как самому близкому признаюсь: у меня есть потребность! Вот чем? Всю голову сломал, - он подпирал голову руками, словно она и вправду была сломанная, и если не держать, отвалиться, сорвется с шеи, покатится по полу. - Почку хочешь?

- Почки царице, два раза! – шутил Жданов, понимая, что это вылезают уже самые спрятанные мысли, фантазии. – Не хочу почку. Но у меня есть желание, которое ты мог бы выполнить. И будем квиты.

А пил он, между прочим, столько же, сколько и Ромка. Только не брало: антидотом алкоголю срабатывала тоскливая горечь. Эх, Полинка-малинка...

- Да? – Малиновский взбудораживался и в ожидании раскрывал широко глаза. – Говори!

- Будь рядом, Ромк, когда мне плохо, как сейчас, или когда хорошо. Просто будь всегда рядом. – И, подумав немного, поправлялся: - Просто будь.

17.

- Просто будь собой! – Жанка еще не остыла после выступления. - Хотя бы потому, что на всех никогда не угодишь. Кого-то впечатляет джаз, у кого-то от него голова болит. Вот ты не переносишь Майкла Джексона, а ведь полмира по нему сошло с ума! Зато ты тащишься от Джона Леннона – значит, есть те, кто тебя поймут, с кем ты совпадешь. Да и вообще... Совпасть – это прекрасно, но чтобы совпадение случилось, нужно сначала проявиться.

Катя пробралась после концерта к ней в переодевалку и теперь ловила редкие минуты общения с этой мерцающей звездой, любуясь на ее ловкие стремительные движения, на ее сильное, стройное тело, способное даже после суточного бодрствования легко скакать по металлическим лесенкам за сценой, на ее никогда не сходящую с губ ироничную улыбку. Та быстро натягивала на себя джинсы, умело и привычно складывала в сумку костюм, проходилась расческой по волосам.

- Сейчас кофейку бы!

- Вечером? Будешь плохо спать. Мне мама не разрешает пить кофе на ночь.

- Я плохо спать? Да я упаду, как подкошенная! И вообще... Моя мама тоже считает, что мой танец с покрывалом почти неприличен. И что? Мы с ней обсудили это и остались каждый при своем мнении.

Они быстро несутся к метро, болтая по пути, у каждой куча дел: учеба, уроки, допы, но у Жанки больше - столько накапливается всего во время ее отъездов, что разгребать потом это все можно лишь бегом. Это ведь огромная удача – Жанка сейчас, эти считанные минуты после выступления только ее, Катина!

«Отличный совет: будь собой!» - думала Катя. Нет, правда, без сарказма – отличный. Осталась сущая ерунда: понять, кто я, что я. А то еще получится, как в папиной любимой присказке: «Что я? Где я? Раааз – и под самосвал!» Кого родитель имеет в виду, было неясно. Наверное, это из какого-нибудь эстрадного юмористического номера, но вот сейчас почему-то вспомнилось. Так разберешься в себе как следует и ужаснешься: бесталанная и некрасивая особь женского пола. Не то что Жанка. Вот как раз про нее можно сказать: если человек талантлив, то талантлив во всем! Про танцы даже говорить нечего; ее борщ Катя как-то раз попробовала в общаге – лучше, чем у мамы; учебный материал схватывает на лету, но как одевается! Нет, одежда не какая-то крутая, немыслимо дорогая, а она умеет подобрать: вроде обычную, однотонную, простого кроя блузку к брючкам и платочек на шею к ним – картинка, загляденье, француженка, Коко Шанель! Или обыкновенный, вроде, сарафанчик, но босоножки к нему, сережки, браслет и палантин вместе создают столь элегантный и законченный образ, что только рот раскрыть – как?

Катя давно размышляла над этой материей: чувство стиля. Это что-то настолько неуловимое, эфемерное, необъяснимое, что раскладывай, не раскладывай по полочкам желающему понять и научиться – ничего не выйдет. Оно либо есть, это чувство, либо нет. Как умение лечить наложением рук. Хотя этому, говорят, тоже учат. И вот ведь, этот талант, стильно и со вкусом одеваться, оказался столь востребованным в обществе! Действительно, кто знает, что ты неплохо играешь для домашних на флейте, пишешь стихи или рисуешь на совещании хохломские композиции? А вот то, что ты грамотно одет, видно всем. Не многие могут позволить себе стилиста, да и дело это небезопасное: доверишься, а он подставит тебя по полной. Нет, не специально. Просто он так видит, он художник, а художникам свойственно экспериментировать... Идеально, когда ты сам себе стилист, потому что можно рассчитывать на точное совпадение с твоим самоощущением, самочувствием и настроением. Только не в каждом он есть, стилист этот. Как быть?

«Просто будь собой!» - может быть, для начала попытаться выйти из-под давления родительского мнения? Ведь ей никогда до конца не нравилось, как ее одевала мама...

- Натусик, ну что это за безобразие: джинсовые шорты и кофточка с тонким кружевом! Не сочетается же!

Мама к концу каникул приехала за Катей к сестре и теперь с недовольством смотрела на то, во что дочь одета.

- Почему не сочетается? – спокойно удивляется Наталья.

- Потому что с джинсами нормально смотрится трикотажная футболка, спортивная курточка, что-то типа мужской рубашки, как ковбои носили, джинсы – это же изначально рабочая одежда! К ним нужно что-то такое же грубовато-незамысловатое. Если вообще девочке нужны джинсы, да еще такие короткие шортики! Но кружева? Безвкусица!

- А по-моему, очень даже ничего! - тетка и не думает расстраиваться. – Ножки у Кати красивые, шортики на попе сидят идеально, белая кофточка к голубой джинсе – нарядно, а кружева – это новое видение, это игра на контрасте!

Катя согласна с маминой сестрой, но молчит. Ей тоже кажется, что плотная ткань шортиков только подчеркивает тонкость и изящество кружевной отделки блузочки, это выглядит смело и озорно, такой наряд мог быть у сбежавшей из дворца принцессы.

- Смотрится, как служанка в одежке с господского плеча. Снизу деревня, сверху столица.

- Это смотрится аристократично: снизу демократия, сверху изыск!

- Ладно, посмотрим, что папа скажет, - заключает Елена, видя, что Катя попала под влияние сестры.

- Да, непременно прислушайтесь к мнению Иконы Стиля и Законодателя Мод! В военной академии главным предметом на всех курсах является «искусство камуфляжа» и «наука маскировки», что и позволяет ему лучше всех разбираться в женских туалетах!


- Я завтра уезжаю, в этот раз надолго, а ты, Катька, не ленись, танцуй! Вот как только хочется плакать или смеяться – танцуй. - Они все-таки забежали выпить кофе – маленький пир на двоих, роскошный до невозможности: капучино и эклер. Какая-то четверть часа, а воспоминаний у Кати потом на целый месяц. - Слушай свою музыку и танцуй! А когда танцуешь, забудь про всех, не оглядывайся!


«Слушай музыку и танцуй!» - вспомнилось вдруг Кате, когда она положила трубку и ощутила звенящую пустоту в квартире после ухода Жданова. Скопившаяся в теле энергия требовала выхода.

Он уже допивал вторую чашку чая, когда зазвонил телефон, и Катя пронеслась мимо него в прихожую взять трубку. Это звонил папа, сказать, что они доехали, и узнать, все ли у Кати в порядке. Ее лаконичные ответы лишь заставляли отца задавать больше наводящих вопросов, и конца им не было. Катя видела, что Андрей Палыч вдруг посмотрел на часы и резко подскочил.

- Катя, я засиделся у вас! Спасибо вам огромное, все было очень-очень вкусно, – сказал он, тараща глаза, как обычно делал, когда говорил шепотом. - Я должен бежать, а вы говорите с папой, не спешите! Спасибо! – погладил демонстративно чуть вздувшийся живот, на прощание махнул папкой с документами и аккуратно, не хлопая, прикрыл за собой дверь.

Она успела улыбнуться ему в ответ, потом уже спокойно договорила с отцом, который достаточно быстро теперь свернул разговор – еще одно проявление «закона подлости»? – и вернулась на кухню. Ей показалось, что стул молчаливо развел руками: «Я не смог его удержать!» Чашка, из которой он пил, чайная ложка, аккуратно положенная на блюдечко – Катя не стала их убирать, пусть постоят пока, ей так приятнее: он был здесь! И здесь ему было хорошо, потому что он не хотел никуда бежать и даже забыл про время! Пузырьки эйфории вспенили кровь, сердце забилось сильнее, и его стук, попав в ритм мелодии, на которую девушка не обращала внимания, помог услышать песню, едва сочащуюся из радиоприемника:

I saw you dancing,
And I'll never be the same again for sure.
I saw you dancing
Say Yaki-Da, my love...

Катя подошла к приемнику, вывернула рычажок громкости до упора, посмотрела, улыбаясь, в окно.

«Слушай музыку и танцуй!»

Долой шаль с головы – тяжело и жарко! Кофта сдернута и брошена куда-то за спину - плевать, если не попала на стул: музыка торопит, зовет.

Катя чуть прикрывает глаза и поднимает руки вверх...

Жданов только в машине понял, что забыл портфель у Пушкаревых. Помчался обратно, так как Кира уже ждала его. Снова взлетел на нужный этаж, подошел к двери – оказывается, она приоткрыта, «собачка» замка не щелкнула, когда он почему-то осторожно, стараясь не шуметь, закрывал ее, уходя.

- Катя? – позвал вполголоса, войдя в квартиру. В кухне очень громко звучит музыка, он проходит, заглядывает, замирает...

I saw you dancing,
And I'll never be the same again for sure.
I saw you dancing
Say Yaki-Da, my love...

В солнечных лучах, падающих из окна, стоит Катя. Нет, она не просто стоит, она под музыку поднимает руки вверх, вытягивает их над головой, и они томно сплетаются узкими запястьями, изящными ладонями, и расплетаются, кисти рук свободно вращаются, позволяя пальцам раскрываться веером. Вдоль спины, до самых лопаток лежит полувлажный витой жгут волос, который слегка колышется от плавного движения плечами.

I'm falling, I'm falling,
Cause life's not easy for me.

Он опускает глаза в направлении, указанном кончиком завитого локона, и видит, как из-под черного пояса низко лежащей на бедрах юбки выглядывает маленькая изящная татуировочка – листочек марихуаны. Изумленный, обалдевший он пялится на этот рисунок, когда Катины бедра вдруг вздрагивают, и левый бок начинает медленное тягучее движение в сторону и вверх, назад, вниз – остановка, и тут же, плавным переходом вправо... И снова, и снова, и снова повторяется это умопомрачительное качание бедрами при почти неподвижной спине, отчего расходятся передняя и задняя полы юбки, приоткрывая то голень, то бедро, то коленку. Ее руки опускаются и вновь взлетают вверх, а под прозрачной тканью хорошо видна гибкая тонкая талия…

Кате послышалось, что щелкнула входная дверь, она, не прекращая ритмичного движения бедрами, выглянула в коридор: нет, показалось. И она продолжила свой танцевальный марафон уже под другую песню, наслаждаясь радостью мышц, ощущая ничем не объяснимое ликование, словно у нее получилось после долгих и тщетных попыток пробить хрупким клювиком толстую яичную скорлупу и вылупиться на свет.

Скатившись по лестнице вниз, Жданов задержался на ступенях у подъезда, схватившись рукой за перила: в глазах потемнело, как бывает в преддверии голодного обморока. А в ушах все еще звенело:

I saw you dancing,
And I'll never be the same again for sure.
I saw you dancing,
Say Yaki-Da, my love.



- Будь здоров, моя любовь! – Кира лучезарно улыбнулась. – Это даже хорошо, что ты чихаешь, от чиха, пишут, одна польза!

- Ка-какая? – успел спросить Андрей, прежде чем его легкие судорожно расширились, всосали в себя приличную дозу воздуха и тут же резко вытолкнули ее обратно.

- Таким образом организм избавляется от всего ненужного.

- А… А… А что ненужного в моем организме? – мышцы гортани, живота, диафрагмы снова мощно сократились. – Или я смогу так изба-а-а-авиться от холестериновых бляшек? И… И… Или ты считаачхи, что у меня почка лишняя?

- Андрей! Организм сам знает, что ему нужно, а что не нужно. Почка так почка. Не мешай ему чихать.

- Пусть он тогда чихает, а... а... а… можно я пока пойду погуляю?

- И не сдерживай порыв, а то сосуды в голове лопнут, и можно вообще… кони двинуть.

- Аххх… Ахххх…апчххх... Вот, оказывается, что за польза! Какая изящная многоходовочка!

Оздоровительный чих случился сразу после того, как Андрей опрометчиво и с чрезмерным энтузиазмом понюхал блюдо, которое поставила перед ним Кира. Он теперь всегда на всякий случай прежде чем анализировать органолептические свойства еды, внимательно ее рассматривал, нюхал, расковыривал вилкой, иногда смотрел на свет, временами растирал пальцами, проверяя кожную реакцию. Была б его воля, он и лакмусовую бумажку бы в нее запихивал, да это было бы вопиющим выражением недоверия кулинарным способностям Киры. А так, поднимая тарелку к лампе или поднося к окну, он цокал языком и говорил: magnifique! А безжалостно потроша котлету или зразы с восхищением вопрошал: из чего же сделан этот таинственный шедевр? Тест на комнатных растениях проводить больше не представлялось возможным: половина цветов после нескольких ужинов с воз... поливаниями подзасохли, и Кира их выбросила, посчитав, что они обиделись на слова Кристинки, будто толку от них никакого, не то что от помидоров, прекрасных что на вкус, что на запах: «Растения все понимают! Думаешь, почему рядом с яблоней палкой машут? – Плодожорок отпугивают, диких обезьян и притаившихся в ветвях соседей? Играют в лапту? Отмахиваются от комаров? Ааа... ты что понимаешь под палкой? – Глупый! Это воспитательная мера! Чтобы деревья плодоносили! – Кира, ты будешь меня бить?»
Другая половина комнатных растений оказались искусственными. А он ведь и не замечал этого, пока не вылил в горшок с пластиковой землей порцию бульона на верблюжьем желудке. Пришлось резко отпивать его оттуда, пока Кира не вернулась из кухни, или откуда она там приносила свои экзотические яства, чтобы не спалиться. В этот раз протокол осмотра был прерван серией чихов, так как в нос попали частицы молотого имбиря, которым сверху были припудрены подозрительные рисовые какаш… комочки.
Продолжая чихать без передышки, Андрей откинулся на кровать, так как понял, что находиться рядом с гигантской табуреткой, которая в Кириной спальне играла роль обеденного стола, опасно: при могучем вдохе он рисковал заполучить в нос и легкие новую порцию целительного порошка. Теперь проявление этого полезного во всех отношениях безусловного рефлекса было переносить приятнее. Андрей расслабился и даже с видимым удовольствием подпрыгивал всем телом, бился головой о матрас, раскидывал руки в стороны, чихая. Кира с некоторой досадой смотрела на проявляемую Андреем активность в… на постели.

- Прочихался? Отлично. А теперь надо поесть.

От этих слов у него по спине побежали тоскливо-тревожные мурашки, а в эпигастрии протестующе заныло.

- Мне кажется, Кир, чих меня так оздоровил и прочистил, что мне теперь лучше не засорять организм. Это, знаешь, как после утреннего душа сразу идти пылесос вытряхивать. Ты кушай, а я рядышком посижу.

- Нет! Мне слишком непросто было достать ингредиенты и слишком трудно все это приготовить, чтобы ты отказывался от такой вкусноты!

Андрей тут же представил, как его невеста сидит на низенькой скамеечке у задних ног Лунного Единорога и по движению ее рук и лопаток можно догадаться, что она доит это редкое животное: «Вот тебе корова, вот тебе ведро!» «Странно, - думает Андрей, - а разве он не мальчик?»

- Андре-ей! Ты меня слышишь? Всего несколько порций суши, я сама лепила! Там все страшно полезное для твоего здоровья! Давай, я тебе в ротик положу!

Ах, так это суши? Не при японце будь сказано, а то Восток - дело такое тонкое, что потом не разберешься, случайно у них все АЭС повзрывались, или это ядерное харакири, последовавшее за оскорблением национальной кухни.
Андрей, внутренне помолясь, открывает рот.

- Вот, молодец! За меня, за маму, за папу, за «ЗимаЛетто» съел. Теперь давай за Сашеньку! Вам все же надо с ним подружиться...

Только потому, что вязкий и густой рисовый шарик намертво приклеился к зубам, он не выскочил обратно.

- За Сашеньку? За Сашеньку, который спит и видит, как бы ему отнять у меня Ка... компанию? Нет уж, ешь за него сама!


18.
Роман откусил пирожок, который подала ему Поля, и обнаружил, что тот с капустой, а не с курицей, как было заказано.

- «Я что сказал? Хочу ватрушек! А ты что напекла? Вот ешь теперь сама!» - у него здорово получалось говорить голосом Домовенка Кузи.

Полинка выхватила из его рук недоеденную выпечку и запихнула себе в рот:

- Не нравится – не ешь! С курицей не было.

- Это потрясающе! Что же мне теперь, с голоду помереть? – он попытался вынуть оставшийся кусочек у нее изо рта, но не успел, она демонстративно его зажевала. - Редиска!

- Тормоз!

- Я?! - Малиновский резко остановился, Полинка врезалась в него, как Пятачок в Винни-Пуха. Она все равно не могла идти, громко смеясь и одновременно пытаясь не подавиться непрожеванным пирожком. – Да я самый горячий из всех финских парней!
Она хохотала, согнувшись, держась за его руку, чтобы не упасть, он смотрел на нее и поражался... Как? Как у нее выходит это? Располагать, притягивать, очаровывать. А ведь еще недавно он вспоминал о ней с досадой. Если не сказать, с отвращением.

...- Андрюх, да она ж больная на всю голову!

Андрей только что развернул выдернутый из тетрадки по фармакологии листок, на котором было послание ему от Полинки, долго смотрел на буквы, словно они были не русскими.

- Что это?

- Это письмо тебе. Я говорил с ней, спросил, разве человек не имеет права хотя бы понимать, почему? Хотел, чтобы она тебе объяснила, поговорила с тобой!
Мрачный Жданов не спускал с листка глаз.

- Она не захотела встретиться, да?

Почти полгода длится эта хрень, эта Ждановская неадекватность-невменяемость, потерянность, выпадение из действительности.

- Нет, не захотела. Боится, наверное.

- Поля? Боится? Ты не знаешь ее...

- Не знаю и знать не хочу!

Письмо доставил верный друг, который, одержимый идеей мести, попытался подкатить к ней, приударить за ней, охмурить ее, а потом... Потом видно будет, считал Малиновский, потом он придумает, как дать девушке понять, что она нехорошо поступила. И почему он не сомневался, что у него получится? Почему был так уверен в себе? Ну да, очаровательный старшекурсник, не то чтобы совсем уж непобедимый Дон Жуан, бывали и до нее неудачи, но чтобы вот так? Самомнение плюс осложнение от перенесенного летом гайморита? Не иначе, все мозги вытекли вместе с соплями. Его попытки что-то предпринять были похожи на выпадение града в городе – ледяные катышки только отскакивали от стен домов, дорожного покрытия, машин и моментально таяли на теплой поверхности асфальта.

- Я скоро уезжаю, поэтому не смогу уделить вам должного внимания, но когда вернусь, вы сможете снова попробовать, - она насмешливо смотрит на молодого человека, которому кажется, что он спокоен и невозмутим.

- Что попробовать?

- Ну, что вы там задумали?

Вот зараза! На что намекает? И что Андрюха нашел в ней? Колючая, ледяная, и не такая уж чтобы красивая.

- Я задумал получить...

- Сатисфакцию за оскорбленное достоинство друга? – Ее улыбка бесит! Она, кажется, хочет закончить этот разговор.

- Объяснение... человек имеет право! – Ох, не так, не так он рисовал себе этот разговор!

- Если надо объяснять, то не надо объяснять, – она в задумчивости смотрит на Романа. – Но если вы настаиваете...

Вырывает листок из тетрадки, довольно долго пишет что-то, протягивает Роману.

- Ну вот, ваша миссия удалась. Прощайте?

Она произносит это так, словно требует от него подтверждения: «Я больше не буду путаться у вас под ногами, обещаю».

- Прощайте! – говорит Роман, чувствуя себя обманутым. Кто кого обманул-то? И в чем?
Теперь он смотрел на листок,переданный ему Андреем: красивые четкие буквы, неровные строчки...

- Читать? Это же личное.

- Читай.

«Как живется вам с другою, -
Проще ведь? - Удар весла! -
Линией береговою
Скоро ль память отошла

Обо мне, плавучем острове
(По небу – не по водам)!
Души, души!- быть вам сестрами,
Не любовницами – вам!

Как живется вам с простою
Женщиною? Без божеств?
Государыню с престола
Свергши (с оного сошед),

Как живется вам – хлопочется –
Ежится? Встается – как?
С пошлиной бессмертной пошлости
Как справляетесь, бедняк?

“Судорог да перебоев –
Хватит! Дом себе найму”.
Как живется вам с любою –
Избранному моему!

Свойственнее и съедобнее –
Снедь? Приестся – не пеняй…
Как живется вам с подобием –
Вам, поправшему Синай!

Как живется вам с чужою,
Здешнею? Ребром – люба?
Стыд Зевесовой вожжою
Не охлестывает лба?

Как живется вам – здоровится –
Можется? Поется – как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?

Как живется вам с товаром
Рыночным? Оброк – крутой?
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой

Гипсовой? (Из глыбы высечен
Бог – и начисто разбит!)
Как живется вам с сто-тысячной –
Вам, познавшему Лилит!

Рыночною новизною
Сыты ли? К волшбам остыв,
Как живется вам с земною
Женщиною, без шестых

Чувств?..
Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин –
Как живется, милый? Тяжче ли,
Так же ли, как мне с другим?»*

- Андрюх, да она ж больная на всю голову!

- Да, ты считаешь? А мне кажется, знать наизусть столько стихов – это надо иметь хорошие мозги.

- Ты бесконечно ее оправдываешь. Так это не она сочинила?

Андрей, криво улыбнувшись, смотрит на Романа.

- Думаю, нет.

- Бред какой-то, ты хоть что-нибудь понял из этой абракадабры?

- Что-нибудь понял.

- Ну, тогда я просто счастлив!..



- Как бы я был счастлив, если бы можно было действовать привычными методами! – Андрей отпаивал Малиновского водой, а тот все никак не мог прийти в себя. – Обнять, поцеловать, посадить к себе на колени, заняться фигурным катанием, в конце концов! А так мы же с тобой совершенно не представляем, с кем имеем дело: «Не трогай Катю, не трогай Катю!» - Андрей почти кричал, передразнивая интонации друга. При этом он размахивал графином и частично выплескивал из него воду на Романа, который не реагировал на струйки, стекающие за ворот рубахи. – Это же совершенно неизученный объект! Терра инкогнита! Вот почему тебя сейчас так шандарахнуло? Что это было?

Малиновский вошел к Жданову в тот момент, когда Катя, вскочив из пыточного кресла, рванула вон из президентского кабинета. Она на несколько мгновений встретилась глазами с РоманДмитричем, отчего его дыхание сбилось, волосы и все остальное встало дыбом, по телу прошла судорога, а на лице появилось выражение финальной стадии экстаза. По инерции он еще успел спросить вполне членораздельно:

- Что-то случилось?

- Нет, все в порядке! – ослепительно улыбнувшись Малиновскому, гордо тряхнув бантиками в косицах, погасив испепеляющее пламя в глазах, сказала Катя и уверенной, легкой походкой, распрямив плечики, стуча изящными каблучками, покинула помещение.

Сразу после этого ноги у Романа подкосились, и он упал в вовремя подставленное другом кресло.

- Ты ничего не заметил? – смотрел ей вслед озадаченный Андрей.

- Не то слово! А что происходит с нашей тихоней? Мне показалось, что она сейчас из… применит ко мне силу. В жесткой форме! – Вице-президент помотал головой, чтобы отогнать от себя дикое, но симпатишное видение: Пушкарева кидается на него с разбегу и впивается в губы, демонстрируя высочайшую технику французского поцелуя, одновременно срывая с объекта нападения одежду. Жданов в этом видении лишь стыдливо отворачивается, совершенно не желая мешать своей помощнице осуществлять акт вампиризма по отношению к наиболее ценному члену общества, более того, услужливо подхватывает летящие в разные стороны предметы Романовой одежды и даже умудряется ловить отскакивающие, как масляные брызги с разгоряченной сковородки, пуговицы. – Может, Катю подменили? – с надеждой вопрошает он, выровняв дыхание.

- На кого? Кто? Для чего?

- На Катин клон в виде секс-киллера. Сашка. Месть.

- Малиновский, что за глупые фантазии? Ты слышишь меня? Что-то не так! – Андрей пьет прямо из кувшина, потом прижимает его донышко к своему горячему лбу. - Катя кокетничает с Александром, охмуряет Волочкову, обжигает тебя взглядами, походка у нее… свободная, от бедра! С ней что-то происходит. И это настораживает.

- Да, да, да. Она на меня эдак… похотливо посмотрела. У меня даже в па… боку закололо, - Малиновский для пущей убедительности положил руку на область проекции хвоста поджелудочной железы.

- Это от голода, - Андрей передвинул руку Романа в область эпигастрия.

- Думаешь?

- Абсолютно уверен. Я когда с Катей, у меня всегда приступы волчьего голода.

- Есть пробовал?

- Пробовал. Не помогает…

- Тогда и обедать идти смысла нет. Поговорим здесь? Ты мне скажи, Палыч, ты ей сцену ревности тут устроил, или что? Почему она от тебя такая наэлектризованная выскочила? Ты все-таки пытался ее душить?

- Да я ее пальцем не тронул! Коснулся только взглядом до кончиков ресниц ее на несколько секунд!

- Паааа-лыч!!! Все-таки коснулся! Ну просил же я тебя, ну говорил же… предохраняться как-то надо было! – Малиновский в расстройстве вскочил и забегал по кабинету. - Вот что теперь с такой возбужденной Катей делать будем? Ладно, я сам с этим разберусь… - Роман было пошел к двери, но Андрей его перехватил.

- Стоп, куда это ты? Я напортачил, сам и буду разбираться.

- Ты уже, я смотрю, разобрался! Хорошо, если ей сейчас одетый в бронежилет Потапкин на пути встретится, а если прикрытое лишь натуральным шелком трепетное тело Милко? Ты о последствиях подумал? Она на тебя неадекватно реагирует.

- А на тебя адекватно?

- Да! Хочешь, проведем эксперимент? Вот, как раз, на ловца и Кэт бежит, - Малиновский прислушался к приближающемуся звуку каблучков.

Катя вошла в кабинет и, не глядя на заговорщиков, направилась к себе в каморку.

- Екатерина Валерьевна! – постаравшись придать голосу максимально нейтральный оттенок с вкраплениями теплоты и озабоченности, сказал Роман. - Не могли бы вы мне помочь? – он указывал на свое лицо. Его веки дергались со скоростью трепыхания крыльев колибри, из глаз текли слезы.

Катя, не раздумывая, подошла к сидящему вице-президенту и склонилась над ним.

- Вы плачете? – она с состраданием разглядывала его вошедшие в роль, а оттого незамедлительно покрасневшие глаза.

- Нет, что то в глаз попало мне и больно гложет, - душераздирающе стонал Малиновский.

Катя аккуратно раздвинула пальцами веки, пытаясь разглядеть пресловутую соринку, в упор не замечая бревна, стоящего рядом, когда вдруг раздался громкий рык:

- Мои страдания, быть может? – глаза орущего тоже налились кровью.

- А с вами что, Андрей Палыч? – оглянулась на следующего в очереди к окулисту Катя, не выпуская из рук выпученного органа зрения предыдущего пациента.

- У меня тоже... глаза!

«Глаза у него!!! – сердито подумала едва пришедшая в себя после допроса девушка. - Если бы только глаза, к этому еще можно было бы как-то приспособиться. А как быть со всем остальным? Вот нос, например, куда девать? А эти руки? Не говоря уж про то, откуда руки растут, и все, что простирается дальше вниз».

Она непроизвольно обвела взглядом всю его фигуру, потом спохватилась и резко отвернулась, чтобы не выдать своего смятения и вновь разгорающегося внутри странного нетерпения. Что за день сегодня такой? Сомкнув пальцами верхнее и нижнее веки Малиновского, помощница президента моментально выйдя из роли офтальмолога и войдя в роль эпидемиолога, попятилась в сторону каморки.

- Если у вас обоих глаза, значит, здесь что-то в воздухе! Или умывались из одного водоема. Или вы оба съели что-нибудь! Что вы ели?

- Да ничего мы не ели! Только воду пили! – вскричал обиженный пациент, которому специалист не уделил должного внимания.

- Не пейте пока воды. Вообще! – авторитетно заключила Катя и, оставив за спиной двух приговоренных к пытке жаждой, отправилась к себе.

- Видал? – зашипел после ее ухода стремительно прозревший Малиновский. – Она на тебя даже смотреть боится, до чего ты девушку своей неправильной ревностью довел! Да Пушкареву к тебе на пушечный выстрел подпускать нельзя! Вот оставь тебя без присмотра, сразу шаровые молнии по кабинету летать начинают!

- Шшшшто? ШШШШТТТООО? Да ты сам...!!!! Да я сам... как шаровая молния! Ты обо мне подумал? Ты вообще, за кого?

Они орали шёпотом друг на друга так, что Вика в приемной решила, будто в кабинете президента идет ошкуривание стен. Как это она пропустила начавшийся ремонт? И Пушкарева, злыдня, ни словом не обмолвилась!

- А что мне о тебе думать? – они упирались лбами друг в друга. - Я за тебя был совершшенно спокоен, разве ты у нас не временно потухшший вулкан? Или ты ставил опыт с шшерстяным носком и эбонитовой палочкой? А Катю использовал в роли султанчика?

- Да посмотрел бы я на твои электростатические свойства, когда б она тебе рассказывала откровенно и по-детски невинно, как Александр медленно склоняется над ней, как берет за руку, как начинает горячо дышать ей в ухо… - Андрей еще понизил голос, отчего он приобрел совсем уж мистический тембр, и стал проделывать с Малиновским все, что озвучивал. - А она в это время, типа, только и думает о том, как бы побыстрее открыть специальный файл, где жирным шрифтом в каждой графе написано: «Александр Воропаев редкостный идиот», - а он этого в упор не замечает уже в семитысячный раз! – на последнем слове Жданов обжег дыханием чувствительную кожу за Романовым ухом, отчего тот подпрыгнул. – И ты хочешь, чтобы я остался спокойным?

- А вот с этого места поподробнее… То есть Воропаев не среагировал на явную провокацию? Ни разу? То есть он и в компьютер, получается, не смотрит, а зачем же он тогда приходит в этот самый семитысячный раз? И почему, спрашивается, Пушкарева не напишет эту фразу покрупнее?

- Вооот! И я ее о том же спросил! И знаешь, что мне ответила эта кокетка?

- Что она таким образом прогревает заднеушные лимфоузлы?

- Что я должен все сделать сам!

- Прогреть ей ухо? Вот, Палыч, я же тебя предупреждал, у женщин все очень быстро: сначала ресницы, потом уши, а там и до пяток в свадебных туфельках недалеко… всего каких-то полтора метра!


- Всего 74, 5 метра.

- Всего? А мне кажется, что когда в высоту и для тех времен – это очень много. – Катя с теткой загорают на маленьком уединенном пляжике, куда их привез Алексей. Он помог им расположиться, а сам тактично удалился, сказав, что порыбачит в отдалении час-другой.

- Ну, эт я так, типа, комплексую по поводу вашей Останкинской башни, - смеялась тетка. – Конечно, она вполне себе высокая для культового сооружения.

- Я в нее влюблена, - Катя не спускает глаз с колокольни, выросшей на крохотном островке прямо посреди текучих вод водохранилища. Нет, конечно, она знает, что все было наоборот: сначала колокольня, вода потом. И знает эту историю с парашютной вышкой и маяком и всеми остальными подробностями, но это все неважно, когда она ловит взглядом стройное каменное тело бессоборной сироты: слишком сказочен вид, чтобы вспоминать исторические факты. И наполовину врытый в землю первый ярус колокольни, с Катиной точки зрения, вовсе не нарушает гармонии строения, наоборот, добавляет динамики: кажется, что процесс вырастания происходит прямо на твоих глазах, ведь ты не глазами - внутренним сознанием охватываешь идеальные, задуманные зодчими пропорции.

- Люблю тебя, Катька, за это...

- За что? – тут же смущается племянница.

- За умение влюбляться. За чистосердечность и искренность, за любознательность и неиспорченность. Ты всегда такая была, только раньше еще была раскованной, раскрепощенной, а теперь словно закуклилась, спряталась. Не понимаю, почему?

- Была раскрепощенной? – Катя не может вспомнить, когда это на ней не было вериг стеснительности и застенчивости.

- Да! Огромные глазищи, распахнутые в мир, в котором все гармонично и нет ничего плохого, стыдного, неинтересного. Ты совсем малышка была, как-то качалась на качелях с моими детьми, мы с Ленкой сидели рядом. И ты вдруг спросила: «Мама, а почему, когда летишь вниз, в письке всегда ухает приятно?» Ну, мама твоя, конечно, чуть со скамейки от этого вопроса не свалилась, словно ты ее попросила рассказать о том, за что были уничтожены Содом и Гоморра. А мои детишки тут же устроили дебаты – у них, оказывается, ничего не «ухало» там. Еле-еле уговорила Ленку не ругать тебя, а просто свести разговор на что-то другое. И то не уверена, что она потом не провела с тобой воспитательной беседы: о письках не то что говорить, даже думать нельзя!
Катя не помнила этого – ни случая с качелями, ни той воспитательной беседы. Зато в ее памяти навсегда сохранилось недоумение по поводу реакции взрослых на некоторые совершенно безобидные вещи. Например, настырное и слегка истеричное требование воспитательниц держать руки поверх одеяла. Кате это было страшно непривычно: она любила спать, свернувшись калачиком под одеялом, и чтобы оно плотно-плотно, без единой щелочки прилегало к телу. А если руки вынимать, то им становилось зябко, и уснуть так она никогда не могла. Вот и приходилось весь долгий «тихий час» лежать с закрытыми глазами и размышлять о том, о сем. Например, почему так переполошились бабки, когда увидели их с подружками сидящими на заборе. Забор представлял собой длинную трубу, стоящую на таких же трубчатых ножках. Они с девчонками кувыркались на этой трубе: особенно страшным и оттого захватывающим было падение назад. Техника выполнения проста: садишься на трубу, крепко держишься руками, а потом соскальзываешь вниз и назад, чтобы труба осталась под коленками и переворачиваешься. Можно было и вперед. Здорово, восхитительно: преодоление собственного страха, элемент полета, падения, восторг владения телом. Накрутившись до головокружения, они с девчонками уселись на трубу верхом, зажав ее между ног. И вот тут-то бабки как с цепи сорвались: выпучили глаза, раскричались, замахали руками и прогнали стайку девочек с трубы, как согнали птичек с ветки. Катю очень интересовал этот вопрос: почему нельзя было так сидеть на трубе? Особенно наблюдательную девочку интриговало выражение лиц бабок: какое-то оно было... запретно-подозрительное. Очень похожее на то, когда взрослые обсуждали дяди Валерины прогулки: «он гуляет», - словно всем можно гулять, а дяде Валере – нет.

- А колокольню нашу я тоже люблю, одинокая красавица, символ человеческой одаренности и человеческой же глупости символ.

_________________________
* М. Цветаева, "Попытка ревности".

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 02:56 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
19.

«Самый высокий фаллический символ в мире», - гласила подпись под фотографией Си-Эн Тауэра, присланной Андреем из Торонто. Это было их первое совместное путешествие с Кирой, и Роман чувствовал: Андрюхе хорошо.

Малиновский усмехнулся и ответил в «Агенте»:

«Форма пугает. Может это не символ, а предостережение?»

«???»

«Один мальчик имел незащищенные половые контакты, и вот».

«Ипохондрия? Не важна форма. Любая башня – обусловлено – ф. символ как вертикально стоящий объект. Макс. высота – доминирование над миром. Как дела?»

Ввернуть солидное словечко - любимая развлекуха, скрытая ирония, маркер особого настроения.

«У моей башни? Значительно лучше, чем у Синэго Тауэра. Без припухлостей».

На самом деле башню-то у Малиновского снесло. Не ту, которая непосредственно ф., а ту, которая венчается крышей. А поделиться с Андрюхой этим он никак не мог, особенно сейчас, когда, наконец, Жданов обрел-таки надежду и опору в лице Киры. Или ему казалось, что обрел.

Роман давно понял про друга, что тот вовсе не истинный коллекционер. Да, у него были для этого возможности: внешность, темперамент, обаяние, средства. Он, как миллионер, получивший деньги в наследство и не знающий, куда бы их деть, по совету друзей решил вкладывать капиталы в искусство, не питая к нему страсти. Покупал картины и другие художественные ценности при возможности, даже боролся за них на аукционах, ощущая некоторый подъем из-за конкуренции, радовался несколько минут удачной покупке и достойному с точки зрения окружающих вложению средств, и тут же забывал о предметах изобразительного искусства, редко когда возвращаясь к ним, чтобы посмотреть, полюбоваться, чтобы ощущать постоянное чувство радости от владения ими. В Жданове чувствовалось стремление к основательности, постоянству, незыблемости отношений даже. Эти его мечты о президентстве и управлении большой компанией, это его благоговение перед семьей и отношениями между родителями, эта его дружеская верность, глубокая привязанность к нему, Роману, нежелание углублять отношения с новыми приятелями при том, что ему это было бы сделать совсем нетрудно – все подтверждало: перед нами прирожденный семьянин, «музей одной картины». И то, что Жданов не обзавелся до недавнего времени постоянной партнершей, женой даже, с точки зрения Малиновского было противоестественным для Андрюхи, которому словно не хватало для цельности и свободного полета второго крыла. Это было последствием давнишней травмы, это был психический надлом, который проявлялся нынче в закрытости Ждановской души для всех особей женского пола. И даже для Киры. Но может, со временем? Хотя, насколько Роман разбирался в этих материях, нет. Кира, как бы банально это ни звучало, представлялась ему по отношению к Жданчику золотой клеткой, пусть драгоценной, но цепью – не взлетишь. Так, сделать два взмаха крыльями, дернуться и плюхнуться обратно на землю.

А с кем взлетишь?

- Где-то я вас уже видела, - сказала Поля, выйдя с работы в пятницу вечером и наткнувшись в очередной раз на Романа. – Вы в кино не снимались?

- Вот она, слава! Никакой личной жизни, только общественная! Зато, на общественных началах, могу тебя подвезти, - они как раз проходили мимо его машины.

- О, Бэха! Красавица какая! – не скрыла она восторга. – Глазищи злющие, прищуренные, готова к межгалактическому прыжку. Мощная, небось?

Роман назвал технические характеристики, Поля удовлетворенно кивнула и... проследовала мимо.

- А тебе разве не в соседнюю галактику? – он не отставал.

- Нет, мне чуть ближе. Здесь двадцать минут хода до дома, и погода отличная, и я всегда хожу пешком – полезно!

- Ну, раз полезно, я тоже пройдусь. ЗОЖ – такая зараза!

Они молча шли тенистыми дворами, безлюдными улицами – август, все уже рванули за город. Роман вспоминал...

...- Я потерял ее, понимаешь? Потерял. Как последний дурак, идиот, понял лишь, когда стало поздно.

- Что поздно-то? Никто ж не умер?

- Я умер для нее. Я чувствую это. И ты знаешь, я не могу ее винить. Это я совершил ошибку. Я предал.

- Кого ты предал? Ты ей не изменял тогда, ничего не обещал, это же она первая... отказалась от тебя, что за бред?

- Нет, ты не поймешь. Я предал нас. Я стал рассматривать другие варианты, я задумался, я стал сравнивать... Это уже предательство. Ничего уже нельзя исправить. Я потерял ее...


- Какие у тебя планы на вечер, кроме оздоровительной прогулки?

- Слопать что-нибудь незатейливое, почитать, посмотреть кино, лечь пораньше, мне завтра очень рано ехать на садовый участок за ягодами для бабушки.

- С кем едешь? Одна?

- Почему одна? С другом.

- Кстати, я давно хотел спросить. У тебя кто-то есть? – он уже знал, что с мужем Поля развелась давным-давно.

Она засмеялась, как обычно, внезапно и заразительно.

- Согласись, этот вопрос звучит смешно. Так и хочется на него ответить: рыбки. Тараканы. Троюродный дедушка. Вши. Соседи. Нет. Но у меня есть друг. Я тебя с ним познакомлю.

Когда вошли во двор, она подвела его к припаркованному недалеко от подъезда мотоциклу, кивнула на него.

- Знакомьтесь.

Этот друг Малиновскому не понравился сразу. Категорически. Но что он мог сказать?

- Поль, все нормально! Я за ним присматриваю! – крикнула из зарешеченного окна на первом этаже старушка, рядом с которой на подоконнике сидели три кошки.

- Спасибо, теть Зин.

- Хочешь с нами? – она посмотрела на Романа с легкой насмешкой. Уверена, что откажется?

- Хочу!

- Прекрасно! Тогда подъезжай завтра к 6 утра. А то днем дожди обещают, хочется успеть до них.

- Может быть, тогда лучше я тебя отвезу? Зачем вставать в такую рань? И у меня с крышей, можно не бояться дождя.

- Не хочешь – как хочешь, - она пожала плечами. – На машине я успею, а вот для нас сезон скоро кончается. – Ну, покеда!

- Нет, я приеду. Подожди меня.

Она развернулась. Посмотрела на него внимательно.

- Чтобы не вставать слишком рано, можешь переночевать у меня, – и опять смотрит изучающе, и что-то там, на дне глаз... издевательское. – Хотя... ты в этих своих брючках и рубашечке... Подумай!

- Завтра тепло. А что, я никому не помешаю? – он кивает на подъезд.

- Помешаешь, конечно. Рыбкам и тараканам. Вши под моей защитой, дедушка в Сарапуле. Пойдем, не бойся! Ты же сам говорил, русские люди славятся гостеприимством.

Русские люди славятся своим гостеприимством. У нас гостей не только принято вдоволь кормить, поить, но и увлекать беседой. Смешить, удивлять, заинтересовывать, интриговать, очаровывать. Разрешать воспользоваться ванной, укладывать на свежую удобную постель.

Болтали допоздна. Потом Полинка спохватилась и решительно объявила отбой.

- Ну, пока. У тебя еще есть несколько часов, чтобы передумать, - сказала она, уходя в спальню.

- Хорошо, я буду думать, не смыкая глаз! – сказал Роман. И он действительно думал, глядя в белый потолок, на котором колыхались тени от веток деревьев: какого черта он тут делает, в смысле один, на диване? Почему решил попереться с ней завтра неизвестно куда и неизвестно зачем? И как так получилось, что он уже в который раз встречается с этой женщиной, но еще даже не сделал попытки поцеловать ее? Зачем тогда все это? Зачем, зачем... Он не жалел, что остался.

Когда рядом с ним в ночном полумраке возникло белое привидение, он вздрогнул всем телом.

- Слушай, это просто неприлично! Сколько можно тебя ждать?


- Мне совсем не пришлось вас ждать, не волнуйтесь, Валерий Сергеевич! - успокоил Жданов Катиного папу, который завалил его извинениями. – Все в порядке. Мы без багажа, поэтому успеваем.

Они уже опаздывали.

- Катя, паспорта, билеты, деньги, телефон, зарядка. Ничего не забыла?

- Папа! Все взяла, только я не смогу оттуда тебе позвонить, ты понимаешь? И деньги... надо будет поменять.

- Я вам позвоню сам. Или отец мой вам позвонит, когда встретимся, у него специальный тариф, не волнуйтесь. Насчет денег тоже, если что, у меня есть. Ну все, нам надо идти. Тогда до вечера, Валерий Сергеевич? - Жданов на удивление спокойно разговаривал с Пушкаревым.

- Да, Андрей Палыч! Я могу и вас обратно доставить. Вы там уж за Катей присмотрите, она летать боится.

- Папа!

- Что папа? Мы, мужчины, всегда должны поддерживать женщин, когда в этом есть необходимость. Ну все, пока, доча. Удачи вам там, в эпицентре капитализма!

Доча как в воду глядела: на спецконтроле случилась большая неприятность. Опаздывающий на рейс пассажир не просто проехался своим чемоданом на колесиках по Катиной ноге, а зацепился им за ремешок ее туфли, дернул и оторвал его. Кроме того, порвал чулочно-носочное изделие, что облегало ее ступню. Виновник происшествия даже не извинился, кинувшись искать свой выход. Андрей Палыч, когда заметил это, гневно глянул вслед опаздывающему.

- Что же теперь делать? – упавшим голосом спросила Катя. Она попробовала пройтись – это смотрелось ужасно: оторванный ремешок болтался, дырка зияла, туфель сваливался с ноги. – В таком виде на переговоры?

Она чувствовала себя ужасно несчастной. Рядом с таким Андрей Палычем – такое чучело-невезучело! Позор, да и только. Он сейчас раздосадуется, рассердится...

Андрей Палыч, между тем, глянул на часы, посмотрел по сторонам, взял Катю за руку и с максимально возможной скоростью с учетом одной сдутой из четырех шин повлек за собой. Он протащил помощницу вдоль нескольких магазинов, пестрящих бутылками, сладостями, драгоценностями и завел ее в небольшой бутичок, в котором на полках – очень негусто, надо заметить, - стояла обувь. Усадил Катю на удобный пуфик, подозвал девушку-консультанта.

- Нам очень срочно нужны новые туфли. Сможете подобрать за пять минут? Посадка уже заканчивается, а тут авария, - он очаровательно улыбнулся и указал на Катин порванный ремешок.

- Конечно! - не усомнилась девушка, успев оценить покупателя. – Какой размер?
Катя назвала.

Пока девушка искала то, что нужно, Андрей тихо сказал:

- Может быть, успеем купить и колготки, переоденетесь, в крайнем случае, в самолете. – он постарался подбадривающе улыбнуться совсем застеснявшейся спутнице.

- У меня гольфы, и есть запасные, - она открыла свою сумку и достала пакетик с новыми гольфами.

- Какая вы предусмотрительная!

- Если бы я все могла предусмотреть!

- Все предусмотреть не может никто! Даже я! – он подмигнул ей, намекая на их рабочие обстоятельства.

- Вот, несколько вариантов, - консультант поставила перед ними три коробки и начала аккуратно, словно это были не кожаные изделия, а фарфоровые, вынимать обувь, избавляя ее от разнообразной упаковки. Тем временем диктор сообщила, что заканчивается посадка на их рейс. Катя прислушалась и охнула:

- Мы опоздаем, нам еще до выхода на посадку бежать!

- Спокойно! – Жданов присел на одно колено, выхватил новую туфельку из рук продавца и надел на ногу помощнице. – Ну?

- Очень велика! – Катя показала, как обувь болтается на ноге. – Но, может, ничего?

- Ничего хорошего! Следующую давайте! – пока девушка вынимала другую пару обуви, Андрей скользнул руками вдоль Катиной голени, подцепил пальцами резинку и быстро снял рваный гольф. – Надевайте новый! Вы успеете. – Ее ступня на несколько мгновений осталась в его ладони, и Кате показалось, что Андрей Палыч ее легонько сжал.

Катя даже смутиться не успела, так все быстро произошло. Она немедленно выполнила приказание, и другую пару туфель уже примеряли на одетую ножку, причем начальник для быстроты процесса все делал сам.

- Встаньте, пройдитесь, не жмут?

Кате было очень удобно в обуви и страшно неудобно, что он так с ней возится. Но, в конце концов, ему же нужно произвести на партнеров хорошее впечатление? Вот он и старается.

- Все отлично.

Когда Катерина услышала сумму, названную кассиршей, у нее чуть ноги в этих новых туфлях не отсохли, но Андрей Палыч даже бровью не повел. Снова схватил ее за руку, поблагодарил продавцов и попросил выкинуть старую пару, и они побежали на посадку. К счастью, у стойки их рейса еще толпилось несколько человек. Президент и его помощница перевели дыхание.

- Андрюууу-шааа! – вдруг раздался радостный возглас за Катиным плечом. - Вот так встреча! – Яркая интересная особа модельной наружности уже висла на шее Катиного начальника. Он был, как обычно, галантен. Тактично соскреб обволакивающее его тело со своего пиджака, чуть отстранился.

- Звезда моя! Это знак, что ты взошла на небосклоне как раз перед моим рейсом. Будешь путеводной звездой?

- А ты куда летишь?

- В Лондон, на переговоры.

- Фу, какой ты скучный! Совсем заработался! Столько месяцев ни слуху, ни духу! Андрюша, я так скучаю! – она кокетливо взяла его за пуговицу на рубашке. – Когда вернешься, позвонишь?

- Катя, наши паспорта и посадочные! – обратился пойманный на крючок за помощью к своей помощнице. – Я не могу так беспечно давать обещания, звезда моя, мало ли что там... в Англии. У них очень высокий уровень преступности. «Записки о Шерлоке Холмсе» читала? То-то! Вот если вернусь... - Он, пытаясь вырваться побыстрее из капкана, дернулся вслед за Катей, уже уходящей к самолету по телетрапу, но девица железной хваткой вцепилась в его пуговицу. Послышался треск разрываемых ниток и ткани.

- Тогда я возьму себе это в качестве залога нашей будущей встречи! – ее улыбка была сладкой, как сахарозаменитель, а между пальчиков она зажала маленький круглый сувенир.

Андрей беззвучно выругался и вошел в открывшиеся перед ним стеклянные двери.


Первый раз Романа что-то толкнуло в спину, когда он проходил сквозь вертушку стеклянных дверей. В пыльных, а оттого неверных солнечных лучах жаркого, катящегося к исходу лета, ему примерещился знакомый образ. Сердце ухнуло, он вгляделся в лицо девушки, входящей в здание. Нет. Показалось. Но сердце еще долго отстукивало учащенный ритм, такой яркой была вспышка воспоминания.

Потом он это забыл.

Несколько месяцев спустя, когда Андрюха был в отъезде, ему срочно что-то понадобилось выяснить, а до Кати он дозвониться не смог. Он дозвонился до Малиновского, который направился к ней, но и в каморке ее не было.

- Может, она уже ушла? Поздно уже, один я тут, как тень отца Гамлета!

- Посмотри на ее рабочем столе, - волновался Андрей. – Там папочка такая внизу сбоку.

Малиновский подошел к Катиному столу, пошевелил мышкой, но компьютер потребовал пароль.

- Ладно, как увидишь ее, скажи, чтобы она мне перезвонила.

Малиновский нажал «отбой» и угодил взглядом в раскрытую тетрадку.
На листе стояла сегодняшняя дата. Почерк был вполне разборчивый, легкочитаемый.

«Я так скучаю по тебе, что ты мне даже снился сегодня. И - я такого себе никогда не позволяю представлять наяву! – ты поцеловал меня, и мне было сладко-сладко. Я проснулась, а ощущение поцелуя осталось на губах – разве так бывает? И строчки, сегодня весь день меня преследуют эти строчки:

«Твои уста - два лепестка граната,
Но в них пчела услады не найдет.
Я жадно выпила когда-то
Их пряный хмель, их крепкий мед.

Твои ресницы - крылья черной ночи,
Но до утра их не смыкает сон.
Я заглянула в эти очи -
И в них мой образ отражен.

Твоя душа - восточная загадка.
В ней мир чудес, в ней сказка, но не ложь.
И весь ты - мой, весь без остатка,
Доколе дышишь и живешь».

Ах, если бы...»

Наверное, Кате срочно пришлось сорваться с места, так как фраза была незакончена, да и дневник она вряд ли бы оставила раскрытым, если бы не какой-то форс-мажор. Он не стал листать тетрадку, хотя было очень любопытно. Безумно заманчиво. С другой стороны, что там может быть того, о чем он не догадывался? Ну, если только он ошибся с глубиной погружения.

Малиновский быстро вышел из каморки, чтобы не быть застигнутым там Катей, подождал ее в кабинете Андрея, передал ей то, что тот просил, и ушел. Правда, открывая дверь, четко вспомнил то свое ощущение при первой встрече с Катей и толчок в спину. И нахлынули, нахлынули воспоминания... он держит в руках листок, на нем неровные стихотворные строки, невменяемый Андрюха рядом и его, Романово, недоумение.


20.

Его, Романово, недоумение по поводу Жданчикового помешательства на Кате длилось недолго. Но сначала да, Малиновский обалдевал от того, с какой скоростью Андрей сроднился со своей помощницей, как безоглядно доверил ей все, что можно и нельзя, как мгновенно он нашел с ней общий язык – уже через два дня знакомства они понимали друг друга быстрее, чем он, Роман, успевал догнать, что происходит, - с какой радостью и облегчением Палыч положился на нее во всех вопросах, каким слаженным дуэтом выступали они на переговорах, как точно улавливал Жданов ее намеки, если она не могла говорить прямым текстом. Он наблюдал и не верил собственным глазам: так вырастает дом, когда смотришь хронику его строительства на быстрой перемотке, но здесь-то все было в режиме реального времени!

Андрей всегда легко входил в контакт с людьми, в том числе и телесный, у него вообще не было комплексов по этому поводу: взять за руку, приобнять, чмокнуть в щечку, и так далее, но с Катей… с Катей он соприкасался каким-то особенным образом. Не единожды наблюдая, как его друг в порыве радости или восторга подхватывал свою помощницу, кружил ее, стискивал в объятиях, хватал за руки, Роман отмечал: все это зеркальное отображение того, как ведет себя Жданов с другими женщинами. С ними он, совершенно открытый телесно, сочащийся сексуальной энергией, был при этом наглухо замурован душой, одет в броню, холоден сердцем, ни в одном из окон этого заброшенного дворца не горел свет. Его эмоции при таком общении были прямым следствием приятных сигналов от всевозможных рецепторов – тактильных, зрительных, слуховых.
С Катей же все было наоборот: Ждановские анализаторы органов чувств просто не успевали включаться, как их миссия признавалась второстепенной, а обнимал Андрей девушку своей распахнутой ей навстречу душой, чистосердечно и бескорыстно, как ребенок, как писал Визбор: «Из всех объятий – детские объятия», - обнимал, не скрывая радости, искренне и самозабвенно, горячо и целомудренно одновременно, «порыв души», как он сам объяснял эти пароксизмы братской любви. Интересно: Андрею совершенно не мешало, что обнимаемая всегда скукоживалась и склубочивалась в его объятиях, как ежик, как черепашка, как улиточка пряталась от него.
Почему Пушкарева пряталась, Роман очень быстро понял. Она пряталась, потому что прятала. Она пряталась, потому что считала, что не имеет права получить то, что ее президент раздаёт всем. Она пряталась, потому что элементарно защищалась, стараясь сохранить то зыбкое равновесие, которое помогало ей не свалиться в пропасть с узкой тропинки, по которой ей приходилось ходить каждый день. Да и не умела она. Не прятаться.
А вот почему по отношению к Кате у Андрея была полностью отключена система эровосприятия? Должен был он чувствовать, прижимая ее к своей груди, что именно она излучает! Какая бешеная притягательная энергия скопилась в этом на первый взгляд неприметном сосуде. Но не чувствовал. Может быть, это тоже была защита? Безопасными в этом смысле признавались лишь барбиподобные куколки, с настолько мелководным содержимым, что в нем нельзя было утонуть по определению? Поэтому пусть тела себе резвятся в мелкой волне, не страшно. Кира в каком-то смысле была вершиной этих отношений: красивая, привычная, предсказуемая, в меру глубокая, с подводными течениями, но не опасными, везде с хорошим песчаным дном, своя, устраивающая всех. А Катина бездонность подсознательно пугала Андрея, уже один раз с трудом выкарабкавшегося из омута, и поэтому теперь предпочитающего играть в песочек на бережку, не заходя в воду? Либо тело, либо душа – что-то должно оставаться неприкосновенным. Закон самосохранения. Тело - моделям, душу - Кате. Предусмотрительно, как все яйца по разным корзинам. А власть кому? Советам, естественно. А советы у нас кто раздает? Ромочка. Думай, Рома, думай. Ты же понял, догадался, узнал, это - шанс. Шанс воссоединить, наконец, Ждановское тело с Андрюхиной душой.

Малиновский думал и удивлялся: не мог же Жданчик не видеть, что там, под Катиным маскарадным костюмом есть на что посмотреть! Но нет, Андрей, кажется, ничего не видел. Ему казалось, что он просто грамотно подобрал себе помощницу и был этим удовлетворен, даже счастлив. Подобрал он! Да она сама – Опять! Вот опять же! - свалилась ему в руки тем самым яблоком, осталось только поднести ко рту и вкусить... А он, кажется, собрался засушить этот редкий плод или замариновать, заготовитель фигов. Если бы на голову – давно б уже прозрел, а так... Вот оно, второе его крылышко – расправь, взмахни одновременно обоими и лети! Так ведь нет: ходит гордый по птичьему двору, машет крыльями, только чтобы подмышки проветрить, да еще эта золотая цепочка на ноге. Тоненькая, но цепочка. Как ему, балбесу, взлететь?


«Как взлететь и не умереть от ужаса? – думала Катя, переступая через порог воздушного судна. – Все, теперь пути назад нет. Господи, как же страшно!»

Она оглянулась, чтобы подождать Жданова, ей было неловко идти первой в бизнес-класс. Он в грозовом облаке сдерживаемых эмоций спешил вслед за Катей, на ходу заправляя полу рубашки в брюки. Помощница была потрясена в очередной раз: приемистость у этой модели президента была высочайшая. Интересно, что он успел сделать с той красоткой за те мгновения, пока Катя шла одна по телетрапу? Не такому уж и длинному, между прочим. Все-таки книги, которые мы читаем, накладывают свой отпечаток на наше сознание. А уж если это узкоспециальная литература, если ты погружаешься в тему, то, конечно, начинаешь смотреть на мир сквозь призму полученных знаний.

- Катя, садитесь к окошку, – галантно предложил начальник.

- Нннет, Андрей Палыч, можно я у прохода? Чтобы не видеть?

- А, пожалуйста! – Он привычно разместился в удобном кресле. – Чтобы не видеть, можно закрыть глаза.

- Тогда начинаешь лучше слышать. И слышишь перебои в работе двигателя, скрежет отваливающихся шасси и звук вибрации ломающихся закрылков. А еще крики капитана корабля в рацию: «Всем привет, мы падаем». – Катя попыталась пошутить.

- Катя! – он неожиданно засмеялся ее шутке. - Мы не можем упасть, у нас впереди переговоры. Слишком важные и ответственные, чтобы мы могли позволить себе не прибыть на них. Если все удастся, то, вы знаете, «Зималетто», наконец...

- Вернется к вам. Да, я все время помню об этом, Андрей Палыч. Я постараюсь. Ой, у вас пуговица оторвалась... – она смотрела чуть выше ремня его брюк, где махрилась неровными краями дырка. Сувенир путеводная звезда вырвала «с мясом».

- Да, это я зацепился за... что-то. Понаставили капканов! – он тоже пытался шутить.

- И купить новую рубашку вам уже негде будет, да? На таком видном месте!

«А какое место у него не видное? Правильно мама сказала: видный какой мужчина Андрей Палыч!»

- Нет, и главное, я брал галстук с собой, чтобы его уже ближе к встрече надеть, но теперь почему-то не нахожу. Им можно было бы прикрыть дырку. Может на работе оставил? Да, вроде, не вытаскивал, когда за документами заезжал… Ладно, буду все время держать руки сложенными на животе, как врач-психиатр из «Кавказской пленницы», помните? «Delirium tremens. Белая горячка. Алкоголики – это наш профиль».

Они оба посмеялись, но Катя озаботилась сложившейся ситуацией: он-то вот помог ей с обувью, а она ему чем может помочь?

- Андрей Палыч, знаете, в шов одежды иногда встрачивают кусочек ткани с запасной пуговицей! Может быть, у вас на рубашке тоже есть?

- Хм, давайте посмотрим, - оживился Жданов. – Уж очень не хочется в таком виде явиться перед потенциальными партнерами: если у президента модного дома одежда в дырах, это может навести их на ненужные нам мысли о дырах в нашем бюджете! Да и отец что-нибудь непременно скажет. – Он стал вытаскивать рубашку из-за пояса и расстегивать ее. Проходящая мимо стюардесса удивленно посмотрела на него. – Посмотрите, Катя, а то мне не видно.

Катя перегнулась через ручку сидения, рассмотрела один шов. Лоскутка не было. Чтобы увидеть второй, ей пришлось поднять ручки кресел и чуть придвинуться к Андрею, наклониться над ним.

Возвращающаяся обратно бортпроводница подняла одну бровь и переглянулась со своей напарницей.

- Сядьте, пожалуйста, ровно! Мы уже готовы к взлету.

- Да, да, конечно. – Катя смутилась, а потом сообразила спросить: - Скажите, пожалуйста, нет ли у вас набора для ремонта одежды? Нитки, иголки?

- Есть, я принесу его вам сразу, как взлетим.

- Андрей Палыч, хоть дырочку зашью, раз пуговицы нет. Все меньше будет в глаза бросаться!

- Спасибо, Катя. Моя любимая рубашка будет вам признательна за это.

Катя кивнула. Она-то хорошо знала, что эта рубашка ему особенно нравилась. Он надевал ее чаще других и будучи в хорошем настроении – любая информация о любимом ценна, а особенно если ее мало, ты из минимума пытаешься извлечь максимум. Как часто она провожала тоскливым и ласковым взглядом его вечно улетающую куда-то фигуру, отмечая, как хорошо сидит на нем эта рубашка, как ее темно-синие и бордовые полоски идут к его волосам, как подчеркивает ширину плеч идеального кроя планочка с пуговкой посерединке.

- Ой, Андрей Палыч! – Катя не сдержала вскрика. Самолет разбежался по взлетной полосе и легко оторвался от земли.

- Что, Катя? Страшно? – он взял ее за руку. – Не бойтесь, это не больно – чик, и мы уже на небесах! – он улыбался ей подбадривающе.

- Нет, - она сглотнула, глянула на его руку, забыла, что хотела сказать. – А… я вспомнила, где можно раздобыть пуговицу. На спине! Там никто не заметит, если ее не будет, да и вряд ли вам придется снимать пиджак.

- Точно! – он сразу понял, о чем она. - Осталось только заполучить у этих воздушных богинь колюще-режущие предметы.

Когда стюардесса принесла набор, оказалось, что в нем имеется одна иголка и белые, зеленые, желтые, голубые нитки. Все. Катя с сомнением смотрела на них, соображая, как лучше поступить.

- Девушка, а ножницы? А нитки другого цвета?

- Увы! Как раз на прошлом рейсе мы выдали пассажиру все это, и, как видите...

Катя подумала, что наверняка у них есть какие-то свои личные маникюрные наборы или на кухне ножницы, но не решилась спросить. Разберемся сами, раз так.

- Снимайте пиджак, Андрей Палыч, – она вынула из волос маленькую, тоненькую, как проволочка, шпильку. – Наклонитесь, повернитесь чуть-чуть.

Катя подцепила острым кончиком шпильки нитку, которой была пришита пуговица, стала ее распускать, вытягивая. Конечно, если бы Андрей Палыч снял рубашку, было бы удобнее, но сидеть голым в самолете... В голову прилетели непрошенные воспоминания, да еще эта близость к монаршему телу, будь она неладна! А пуговицу фиг еще оторвешь, пришита намертво! Катя старалась не касаться Андрей Палычевого плеча, но самолет покачивало, и она периодически падала на него.

Жданов же, чтобы ей было удобнее, облокотился на руку, локоть которой поставил на откидной столик. Его рука пахла чем-то необычным. Чем-то знакомым, аппетитным... То ли апельсин, то ли розмарин, то ли оба эти запаха приятно щекотали нос. Откуда? Внезапно дошло: Катина ножка. Он, когда помогал ей с обувью, тоже почувствовал похожий запах, но не обратил внимания, думал, в магазине так пахнет. Маленькая душистая ножка. От этой мысли стало жарко. Не девушка – фея ароматов. Травяная фея? Нимфа…

- Все! – Катя торжествующе показала ему добытую с трудом пуговицу. – Но эти нитки... если только голубую потом попробовать ручкой закрасить. – Она смотрела на набор, лежащий у нее на коленях. Смотрела, смотрела, и вдруг подвернула подол своей юбки – новой, дошитой мамой буквально в ночь перед вылетом, только-только погладить успели: так и есть, в нижнем шве не вся наметка вынута. Причем, вот удача: одна красная, другая синяя. Мама экономит нитки, поэтому наметывает теми, которые остаются в иголках после прошлого использования, а в последний раз она зашивала папины ситцевые трусы, которые у него очень веселеньких расцветок. Вытащить из-под строчки удалось два недлинных отрезка, ну ничего, ей хватит.

Жданов с живым интересом и даже некоторым изумлением следил за ее действиями.

Дырка на рубашке большей частью была на синей полоске, а пуговицы были пришиты бордовыми нитками. Отлично, так и сделаем. Девушка воткнула синюю нитку в иголку, но прежде чем начать штопку, достала из набора желтую нитку и подала начальнику.

- Возьмите в рот, Андрей Палыч. Это примета такая, когда на вас что-то зашивают, нужно чтобы нитка между зубами свисала, чтобы память не зашили случайно. Возьмете? – ей было неловко, подумает еще, что она совсем того! Суеверная, и все такое прочее…

- Хм. А может быть, я хочу кое-что забыть? Это нельзя устроить? – он, не раздумывая, сунул нитку в рот.

- Сами же знаете, то, что хочется забыть, фигушки забудешь, а то, что хорошо бы помнить, само вылетает из головы.

- Ну, из вашей-то головы ничего не вылетает! - он расслабленно откинулся на спинку сидения, как можно больше вытянув из-за спины рубашку, чтобы ей было удобнее шить. Катя промолчала. Она, умело зашивая неровный разрыв на ткани, думала о том, что вот какой же он хороший, Андрей Палыч! Вот все при нем, если бы еще верным был по отношению к женщинам, не таким влюбчивым, тогда вообще почти идеал. А вот может он сохранять эту самую верность одной женщине, или он просто такой, ветреный? Если нет, то что нужно, чтобы верным был? Она заделала шов, нитки хватило ровно на штопку, остался болтаться хвостик, длиной с иголку. Ладно, потом.

- Теперь пуговица, - ей хотелось как-то комментировать свои действия, разряжая тем самым напряжение, которое нарастало между ними, когда они были так близко друг к другу и при этом молчали. Она вдела красную нитку в ушко иглы. Андрей следил за движениями девушки, не спуская глаз с ее рук, и лица, и груди, пока она не видела его взгляда. – Мне кажется, что будет почти незаметно.

Иголка вниз – иголка вверх, уверенно, ловко, красивые, движения, завораживающие.
А ее мысли снова тянутся вслед за иголкой – ниточкой. Верным легко быть, когда любишь. Вот если бы Андрей Палыч любил… Если бы он любил какую-нибудь женщину, она не могла б не ответить взаимностью – ему-то! Катя вдруг подумала: хочу, чтобы он любил! И тогда, возможно, он был бы совсем счастлив! А компанию она ему скоро вернет. И все будет хорошо.

Андрей Палыч вдруг заерзал на кресле, словно ему внезапно стало неудобно сидеть. Катя глянула на него, он почему-то быстро отвел глаза.

Нитка кончилась неожиданно, ее хвостик насмешливо свисал из отверстия пуговицы. Вот, задумалась и не сообразила, что надо было закончить с изнанки на стежок раньше! Дуреха!

- Пожалуйста, опустите откидной столик, - стюардесса протягивала им наборы с едой. – Что будете пить?

Андрей Палыч немного суетливо застегивал рубашку, запихивал ее под пояс брюк, стараясь не задеть еду.

- Отлично! - он оглядел себя, - Катя, вы меня очень выручили.

- В здоровом воинском коллективе при осложнении боевой обстановки начинают сильнее проявляться товарищеская взаимопомощь и взаимовыручка, - отчеканила Катя. – За боевое братство? – она подняла стаканчик с соком.

- За взаимовыручку! – стаканчики не издали никакого звука – пластик же. А братство - это здорово, но Андрею почему-то не захотелось пить с Катей за него, даже за боевое.

Они проговорили весь полет, и вовсе не о работе. О лягушках. Газонокосилках. Газонах. Самолетах с их закрылками. О парашютах. О Калязине и Калязинской колокольне, о Лондоне. Путешествиях на поездах. О Пал Олегыче и Валерии Сергеиче. О летних каникулах в детстве. О смешных историях, в которые попадали Андрей, Катя, Роман и их родственники. О собаках и кошках. Об алкогольных напитках. О том, что английская королева любит джин. О старых фильмах. Об удачных экранизациях. О «Собаке на сене». Об Италии и итальянских двориках. О еде, о домашней кухне в частности.

Время пролетело с крейсерской скоростью "Боинга". Объявили посадку. Андрей щелкнул ремнем, пристегиваясь, Катя, бросив взгляд на пришитую пуговицу, увидела болтающуюся нитку.

- Некрасиво все-таки торчит! – сказала она и кивнула в сторону нижней части его живота.

Жданов странно дернулся, и испуганно проследил за Катиным взглядом.

- А! Надо оторвать, – облегченно согласился он. – Нитка…

- Стойте, не дергайте! Я сама! – она сначала потянула за кончик нитки, но потом поняла: лучше не стоит. – Надо просто откусить, мама всегда так делает. – Катя, развернувшись к Андрею и убрав мешающие ручки кресел, стремительно склонилась над многострадальной пуговицей.

Проходящая мимо стюардесса постаралась сделать вид, что ничего не видит. Жданов со всей силы закусил губу и стал вспоминать таблицу квадратов.


Вика считала квадраты плитки, по которой аккуратно шла на работу. Не хотелось попасть тонкой шпилечкой в шов и сломать ее. Подходя к зданию «Зималетто», она увидела лежащий на земле полиэтиленовый сверток. Какой красивый галстук! Оччень кстати! У нее сегодня вечером свидание, и теперь она сможет сделать шикарный подарок мужчине… Вот, у нее будет доказательство ее щедрости и внимания к партнеру. Это плюс к макаронам. Ну, и ее роскошному телу. А что им еще надо-то? Если надеть галстук на себя и встретить его, лежа обнаженной на кровати в этом галстуке… О, это будет практически кино! Только вот какое? Не важно…


21.

- Нет, важно, очень важно, Катенька, как реагируют родители на проявления ребенка. Если ему бить постоянно по рукам: «мастер-ломастер», «руки не оттуда растут», «а если голову приложить?», «кто тебя просил», «я вот в твои годы уже коров пас», - то он может и вовсе перестать проявлять инициативу, а еще у него будет формироваться болезненная зависимость от мнения других. А чем мнение других лучше, чем твое собственное? Или чем вопрос про «уханье» в письке хуже, неправильнее, чем вопрос про пыльцу на бабочкиных крыльях или про то, куда девается вечером солнце?

- А почему, кстати, теть Наташ? Пока мамы нет, – пошутила Катя, улыбнувшись. С теткой она могла позволить себе даже такую вольность по отношению к родителям.

- Кстати, тебе спасибо за этот вопрос. Я никогда не задумывалась об этом, хотя у меня тоже всегда «ухает», когда на качелях. Все просто: в половых органах есть рецепторы, которые реагируют на кровенаполнение, причем реагируют, посылая приятный сигнал в центральную нервную систему. Ну, ты понимаешь, да? У мужчины эрекция возникает, когда половой член наполняется кровью, у женщины тоже слизистая во влагалище набухает, и ко всем остальным нашим женским причиндалам идет массивный приток крови. И это должно быть приятно по задумке природы, иначе как заставить людей размножаться? А когда ты качаешься на качелях и летишь вниз, то по физическим законам в самой низшей точке что происходит? Сила тяжести, центробежная или какая там еще неведомая физическая сила прижимает нашу попу к сиденью качелей, и она же действует на кровь в сосудах, которая давит на сосудистые стенки... В общем, ты лучше меня соображаешь, какой там вектор и куда. Но если в других органах таких рецепторов нет, то мы и не чувствуем ничего, а в половых органах есть, вот они и откликаются слегка на это давление. Понятно? Кстати, замечала, что первый бокал вина дает сходное ощущение? Сосуды практически во всем теле расширяются, но чувствуем мы их не везде. У кого щеки плюс к ощущению полового возбуждения краснеют, у кого голова начинает болеть...

- А почему у одних откликаются, а у других нет?

- Потому что все люди разные, и чувствительность у всех разная, и способность возбуждаться тоже, и темперамент. Если бы все были одинаковые, меньше было бы осуждения среди людей. Все б друг друга понимали. Один организм требует секса каждый день, причем настойчиво и мучительно, а другой способен месяцами без этого обходиться, и даже сам себя обслуживать во сне. Ну и представь, насколько трудно понять второму первого? А первому второго? Чтобы понять, придется приложить усилия, эмпатию, мозги, знания, душевные качества, включить фантазию, а у всех ли имеется такой джентльменский набор? Вон, монашки, типа, всю жизнь могут, а эта мужа из плаванья не дождалась, такая-сякая! Не в силе воли часто дело, и не в моральных установках, хотя, конечно, человек способен скрутить себя в бараний рог и пойти против своей природы, а элементарно в физиологии, в темпераменте, полученном по наследству. Ты вот на солнце два часа сидишь и тебе не жарко, чуть не с головой в перину прячешься, а я в тени подыхаю и под вентилятором. Разные мы, разные, хоть и двуногие все. И скажу я тебе: половое воздержание вовсе не полезно, особенно когда есть постоянный источник возбуждения.

- Почему?

- Потому что кровь свободно и полноценно отливает от гениталий только после разрядки, то есть оргазма. И, ты когда-нибудь испытаешь это на себе, если возбуждение очень сильное, если кровь прилила резко и обильно, или возбуждение длится уже долгое время, то приятные ощущения перерастают в болезненные, рецепторы начинают требовать оргазма, освобождения, открытия шлюзов. Если его нет, кровь застаивается, запуская множество вредных процессов. Это можно сравнить с заболачиванием – нет поступления кислорода, дренажа. Неудовлетворенность женщины – это не только раздражительность, мегеристость, расшатанные нервы, это миома, эндометриоз, а то что еще похуже. Поэтому, например, у мудрых евреев в культуре очень большое внимание уделялось тому, чтобы муж знал, как удовлетворить жену. Это была его важнейшая обязанность, при неисполнении которой жена могла жаловаться раввину, как в партком. – Тетка спокойно переодевается, не слишком прячась, лишь отойдя за куст. - Но в этом заключена вековая мудрость: жена и здоровее, и проживет дольше, и брак будет счастливее. То есть, я за регулярный секс в качестве профилактики гинекологических заболеваний! И за танцы живота в качестве лечебной физкультуры. Ну что, домой? Вон Лешка идет, - Наталья кивнула на еще плохо различимую вдалеке фигуру с удочкой, которая двигалась вдоль берега по направлению к ним.

- Да, только я сухие трусы и лифчик дома забыла. А купальник еще совсем мокрый.

- А ты их просто скинь, платье-то довольно длинное.

- Как это? – Катя изумлена такому предложению. – Разве можно?

- Как это! – передразнила тетка Катю. – Вот так это! А в чем проблема? Почему так нельзя сделать, Кать? Или тебе больше понравится темное мокрое пятно в районе пятой точки на шелковом платье?

- Да вот хотя бы потому, что может быть видно.

- Что? Что видно-то?

- Да вот, как в книжке! – Катя стесняется объяснить сама, поэтому ей проще зачитать, благо, книжка на нужном месте открыта: «Сильный ветер срывается в эту секунду и треплет на ней легкое платье и вдруг плотно облепляет его вокруг ее тела и между ног. И царь на мгновенье, пока она не становится спиной к ветру, видит всю ее под одеждой, как нагую… видит груди и возвышения сосцов, от которых материя лучами расходится врозь, и круглый, как чаша, девический живот, и глубокую линию, которая разделяет ее ноги снизу доверху и там расходится надвое, к выпуклым бедрам».

Тетка опять смеется.

- Катька! Ты прелесть. Кто у нас царь? Ну и что, скажи мне, в этом такого ужасного, если даже кто краем глаза и увидит твою шикарную фигуру, задрапированную тряпкой? Или твой девический живот и возвышения сосцов? – Катя при этих словах смеется, закрывая лицо руками. - А потом, сделай скидку на то, что таких тонких тканей и столь сильных ветров у нас нет. Раздевайся спокойно! Даже если ураган сейчас налетит, этот шелк ни за что не раскроет дяде Леше твоих ужасных секретов. А больше тебя никто и не увидит. Нас к дому доставят, прямо к дому! Впрочем, можешь ехать в мокром купальнике, я ни на чем не настаиваю.


- Впрочем, я ни на чем не настаиваю! – сказало приведение тут же подскочившему на диване Роману. – Если тебе завтра рано вставать, или у тебя болит голова…

- Нуууу, мне как гостю неудобно выкаблучиваться, раз предлагают, хочешь – не хочешь… - он с силой дергает ее за рубашку к себе.

Это потрясающе! С ней так легко, что он почти не успевает осознать: за такую реплику можно было бы и схлопотать, шуточно или серьезно, а эта… Эта же рухнула на него, хохоча, восторженно среагировав на подколку. Ни доли сомнения в собственной привлекательности, восхитительная, завораживающая уверенность в себе. Сбрасывает свои белые одежды и остается в чем мать родила: в слабом сиянии незагорелой кожи.

- Ладно, покажи арсенал, и вообще… на что ты способен! – не остается в долгу хулиганка, откидывая одеяло и стягивая с Романа трусы. – Надо за фонариком сходить, а то мелко вижу…

Единственный способ заткнуть этот язвительный фонтан – накрыть его источник губами, а для этого нужно схватить, притянуть, сделать бросок и подмять под себя, чтобы знала, кто тут вообще кто!

А кто тут кто? Просто: он мужчина, она женщина. И все. На данный момент. Детали – подробности, сложности прошлого и настоящего, травмирующая ясность и поддерживающая на плаву недоговоренность, утренняя неловкость и ее преодоление, необходимость вплетения этой ночи в оформленный рисунок жизни, и вопрошающее завтра – все будет потом. А сейчас – есть только двустороннее желание, имеющее возможность осуществиться.

После того как она впустила его в себя, все закончилось слишком быстро. Он был готов сдерживаться еще достаточно долгое время, когда Полинка перестала вдруг дышать, а беспокойно блуждающие по его спине, шее, волосам, ее ладони замерли. Тихий гортанный стон был таким чувственным, а волна наслаждения, охватившая ее тело такой мощной и яркой, что он едва успел выскочить, когда она накрыла и его: таблеток она не принимала, а презервативов не оказалось у обоих.

Когда ее пальцы нащупали один маленький шрамик на его груди, потом второй на плече и ласково погладили его, он прошептал, зарывшись лицом в ее волосы:

- Это я с мотоцикла неудачно полетел, - сказал не просто, а с откуда-то из подсознания вылезшим желанием предостеречь.

- Я знаю. – А у нее никакого подтекста: открытая книга. Они молчали, прекрасно понимая, о ком думает каждый. - Андрей постоянно о тебе рассказывал.

Малиновский обнял ее крепче, словно вдруг испугался, что воспоминания могут отнять ее у него.

- Вечно: Ромка то, Ромка се, Ромка пошутил, Ромка заметил, Ромка-Ромка-Ромка… Я тогда совсем не удивилась, когда ты вдруг начал наматывать вокруг меня круги, у тебя на лице была такая отчаянная решимость… сквозь улыбку такое просвечивало! Андрюшку обидели! Сверкал мстительно своими глазищами, всадник Апокалипсиса.

- Ты просто не знаешь, что с ним творилось. Он сходил с ума. Почему ты так с ним?

- Удивительная вы парочка. Вот опять мы втроем.

- Не хочешь сказать, значит? Неужели нельзя было его простить?

- А мне не за что было его прощать. Он не сделал ничего такого. Это мне казалось, что мы вместе несемся на мотоцикле с огромной скоростью, это я не заметила, что он давно соскочил, или свалился, или его снесло – не знаю! Это я продолжала лететь одна, думая, что вдвоем. В какой-то момент оглянулась, увидела, что он остался далеко позади, и не вписалась в поворот. Я не разбилась, но вылетела куда-то за пределы нашего с ним трека, трансформировалась в какую-то другую Полину, которая уже никогда бы не могла быть с ним чем-то единым. Быть цельной с ним.

- Но почему так… почему все так внезапно и даже не поговорив?

- Юношеский максимализм, наверное. Я действительно верила в то, что говорила: если надо объяснять, то не надо объяснять. Верила, что стихи скажут лучше за меня. Если человек хочет понять – скажут. Верила своим ощущениям: я поцеловала его в последний раз – и хоть бы что всколыхнулось внутри. Я перестала его хотеть: и телом, и душой. Мне самой было дико - такое пламя полыхало и вдруг погасло в одночасье, без следа, как свечу задуло ветром. Я думала, что так не бывает.

- Он же тоже рассказывал о тебе! А скрывал еще больше. И потом долго еще… Почему же все так плохо закончилось?

- Знаешь, у Хемингуэя, кажется, есть выражение: «Если двое любят друг друга, то это не может кончиться счастливо». Что из этого следует?

- Что вы любили друг друга.

- Или не любили, и на самом деле все закончилось хорошо.



Чтобы все закончилось хорошо, надо было действовать. В том, что ей удастся вытащить компанию из долгов и благополучно вернуть ее Жданову, Катя не сомневалась. Но как сохранить до этого счастливого момента здоровье президента? Физическое и психическое? Вон, все признаки тяжелейшего эмоционального расстройства налицо: почти не улыбается, плохо спит, о чем регулярно докладывает Малиновскому, плохо ест, на что постоянно пеняет ему Кира, а оттого, наверное, худеет, женщин не хочет, как выяснилось из случайно подслушанного разговора, и даже более того, не может их хотеть, что в отношении Андрей Палыча пугало больше всего. И главное: иногда застывает, глядя на нее, Катю, так, что это можно объяснить лишь малым эпилептическим припадком. Начитавшись про депрессию и импотенцию, Пушкарева пришла в ужас: тут и до суицида недалеко. А ведь у нее еще и руки связаны! Официально-служебными отношениями, причем осложнёнными тайной материально-ответственной зависимостью. Вот была б она ему... сестрой. Лучше троюродной. А еще лучше сводной. Тогда бы она могла смелее о нем заботиться, беречь его здоровье, имела бы больше прав, а значит, возможностей, а так... Вон как с подарками тогда глупо пролетела! Он же ни советов ее медицинских слушать не захочет, ни витаминов пить не станет. Несчастный, измучившийся Андрей Палыч! А если попробовать не в лоб, а обходным путем? Не наносить открытые удары, а действовать партизанскими методами?

Проведя маркетинговые исследования и проанализировав кучу всевозможных данных, выбрала лучший витаминно-минеральный комплекс - раз; сходила на рынок и накупила целый мешок самых дорогих орехов и сухофруктов, получив при этом колоссальное удовольствие, чувствуя себя купцом, делающим покупки на восточном базаре – два; подготовила детальные выкладки по росту продаж с диаграммами круговыми и столбчатыми, чтобы, как пишут, концентрировать внимание шефа на хорошем, а не на плохом исходе, наглядно продемонстрировать, что все идет к благополучному финалу – три; и теперь мучительно соображала, на что можно переключить его попавшее в тиски мрачных мыслей о неудачах в бизнесе и нежелательной женитьбе сознание. Был бы он девочкой, было бы проще! Можно было бы попробовать показать ему один фильм... там крышесносный герой! Проблемы с бизнесом на фоне того, что тебе никогда не встретить в жизни такого и никогда с таким не поцеловаться, сразу становятся бледно-мелкими. Впрочем, пусть Андрей Палыч остается мальчиком. Орехами обойдемся.

С орехами вышла накладка. Первую порцию орехово-фруктовой смеси, выложенную в красивую вазочку, позаимствованную из маминого буфета – любимая Катина болгарская керамика, - полностью слопал Малиновский. Катя поставила ее на журнальный столик, когда они с Андрей Палычем просматривали банковские договоры, и он уже даже взял один орешек. Тут влетел опаздывающий Роман и, приземлившись между Ждановым и Катей, как он делал всегда, тут же учуял запах сухофруктов.

- Андрюш, у тебя был сегодня завтрак? – заботливо спросил друг.

- Да, мне Кира подавала соевый йогурт, обогащенный йодом и приправленный английской солью.

- А, прекрасно! А я вот не успел! После йогурта орехи слишком тяжелая пища, - и Роман, свернув лист с копией договора в кулек, ссыпал туда все содержимое керамической мисочки. – Ну, поскакали, друг мой соевый, по делам?

К приходу Андрей Палыча Катя снова наполнила вазочку смесью. Когда президент позвал ее, она вышла с ней, как бы невзначай хрустя зернышком миндаля. Объясняя начальнику, что там к чему в сводной таблице, поставила вазочку ему на стол. А между прочим, все эти танцы с дарами природы и театрально-пластические номера было не так легко исполнить, чтобы естественно и как бы невзначай, она ж им тут не звезда балета! И он даже взял уже горошину фундука, а потом и мозговидное полушарие грецкого ореха, как дверь распахнулась...

Катя ничего не имела против Малиновского, но Романова неусидчивость в его кабинете в данный момент стала ее слегка раздражать, как и специфический «ореховый» голод. В общем, вторая порция лечебной смеси тоже ушла не по назначению. Катя упрямо сжала губы, решив, что завтра принесет еще.

Мрачный Андрей Палыч, как обычно влетел в каморку, затормозил посередине и замер.

«Раз, два, три, Андрей Палыч, отомри!» - заклинание сработало и без волшебной палочки. Катя бросила в заранее приготовленную воду заранее приготовленную таблетку.

- Катя, что это вы такое пьете? – он не спускал глаз со стакана в ее руке, в котором еще добулькивала пузырьками ярко-оранжевая жидкость.

«Интересно, он за этим пришел? Какая разница, операцию «Витаминизация» можно начинать».

- Витамины, Андрей Палыч. Но вам не рекомендую: они для поднятия тонуса, обладают возбуждающим действием на нервную систему, бодрят и даже немного злят. Это я себе купила, мне отчет писать нужно и готовится его представить перед советом директоров.

- Возбуждающим? С чего вы взяли, что мне не нужно, Катя? Дайте попробовать!

- Хорошо, я сейчас растворю для вас таблетку, но вы уверены? Вы и так очень нервный! Может, лучше чай с мятой?

- Катя, делайте, что вам говорят! – любимый хам вернулся к себе в кабинет. Катя вышла вслед за ним, неся в руке свой стакан и упаковку витаминов: она решила выпить с президентом на воображаемый брудершафт за успех акции.

Только бросила шипучую таблетку в воду, как в кабинете, словно из воздуха, материализовался Малиновский.

- Что это вы тут делаете, друзья мои? – он посмотрел на стакан в Катиных руках, и, не раздумывая, схватил второй:

- Сообразим на троих?

Катя охнуть не успела, как Роман заглотнул активно бурлящую жидкость, предназначавшуюся Андрей Палычу. И... Жданов несколько мгновений молча наблюдал за шипением и бульканьем, что вырывались из изумленно открытого рта вице-президента, а потом согнулся пополам и стал хохотать. Он хохотал до слез, и хохот этот был целительно-освободительный.

Катя, словно очнувшись, кинулась к Роман Дмитричу с кувшином, но Андрей Палыч ловко схватил ее за талию и задержал.

- Не мешайте, Катя, этому огнедышащему дракону показывать, на что он способен! – с мстительным удовольствием проговорил Жданов, не убирая руки с талии помощницы. Затем забрал у Кати ее стакан и стал медленно, словно смакуя, пить полезный во всех отношениях для его расшатанных нервов витаминный коктейль.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 02:59 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
"Аргентина, Ирландия, Португалия и даже Италия - иная реальность, но земная; Амстердам же - не город, это другая планета".

22.

- Это не воздух, это просто витаминный коктейль! – Жданов закрыл глаза и набрал полную грудь влажно-солнечной газообразной смеси. – Обожаю Амстердам!

Они стояли на площади у Центрального железнодорожного вокзала. Катя до сих пор боялась поверить такой удаче: Андрей Палыч решил показать ей город в промежутке между самолетами! Да, времени не очень много, но даже два часа, даже полтора – это чудо, которое не вмещалось в ее сознание. Ведь она приготовилась сидеть в аэропорту, борясь с подступающей к глазам дремотой: после переговоров напряжение спало, и усталость стала давать себя знать.

Но после того как Андрей Палычу позвонил Пал Олегыч и сообщил, что партнеры не стали долго раздумывать, а согласились на все их предложения, и просил Андрея поздравить и поблагодарить от него Катю, после того как Жданов младший, нажав отбой, кинулся, как бывало раньше, к помощнице с явным намерением произвести обнимания в стиле «забившему победный гол игроку будет трудно остаться в живых», а потом резко затормозил и лишь пропел: «Катя, мы спасены!», - после его сдержанно-ликующего аборигенского танца вокруг нее вдруг сказал:

- Это надо отметить! Катя, вы любите цветы?

Сквозь тут же начавший таять туман сонливости успела-таки промелькнуть тревожная мысль: «Хочет поручить ей озеленение офиса или вменить в обязанности уход за клумбой перед зданием?», - но Катя не заострила на ней внимания.

- Да, Андрей Палыч.

- Тогда можно быстро рвануть в город, тут электричка всего двадцать минут идет до центра, а там сейчас как раз сезон цветения тюльпанов и нарциссов. Это очень красиво! А еще мы можем зайти там в кондитерскую или пообедать в рыбном ресторанчике или прокатиться на кораблике по каналам. Хотите?

Хочет ли она?

- Хочу, хочу, хочу! – вернувшимся эхом из недавнего прошлого откликнулась Катя. В жилы кто-то впрыснул концентрированный энергетик: усталость? Нет никакой усталости!

И вот, оглядываясь на замково-дворцовое здание вокзала, и гигантскую стоянку велосипедов справа от него – Катя и представить себе не могла, что их может быть столько в одном месте! - и на традиционные, стоящие плечом к плечу голландские домики, которые она могла видеть лишь на иллюстрациях в детских книжках да на жестяной коробке из-под вафель, неизвестно откуда взявшейся в их семье, и на маслянистую воду в каналах, которые – вот они, совсем близко, - она все еще сомневалась, что это не сон.

- Катя! Говорите, куда вам больше хочется сначала, а я постараюсь рассчитать маршрут, чтобы мы успели к тому поезду, который привезет нас как раз к началу посадки на рейс.

- Я не знаю, Андрей Палыч! Я не знаю, чего хотеть. Я буду счастлива просто погулять по городу. Решите вы, вы же знаете, что тут самое интересное.

- Я знаю, просто без вас, папа прав, мы б их не уговорили. Это ваша победа, Катя. Я хотел бы... поблагодарить вас, доставить вам удовольствие.

- Вы уже... Андрей Палыч, – она смутилась под его цепляющим взглядом. – Посоветуйте что-нибудь, или просто ведите меня, куда хотите сами. Это тоже будет здорово.

- Хорошо, пойдемте есть селедку. Этот пункт я никогда не пропускаю, когда бываю здесь.

- Селедку? – Катя семенила рядом с ним. – Вы любите селедку?

- А вы нет? – Жданов выглядел совершенным мальчишкой. Налет респектабельности, мрачной серьезности слетел с него, обнажив озорного, одержимого идеей надрать яблок в соседнем саду пацана.

- Нет. Я не ем селедку вообще. Я ее с детства не люблю, а когда увидела, как ею очеловечивающегося Шарикова отвлекали, чтобы в штаны его нарядить, то... Но вы, - спохватилась девушка, - вы поешьте!

- О нет, Катя! Вы просто не знаете, от чего отказываетесь! Здешняя селедка – это вам не тамошняя. Шарикову такая и не снилась! У них только и есть, что общее название. Да что говорить, сейчас попробуете и поймете.

Он уверенно шел по набережной вдоль канала, потом свернул, стал переходить через дорогу. Катя старалась не отставать. Количество людей впечатляло: пешеходы, велосипедисты умудрялись расходиться и разъезжаться, не врезаясь друг в друга в самых узких местах. На лицах – никакой хмурости, все идут по своим делам, но словно у всех дела приятные. Катя только крутила головой: успеть, увидеть, запомнить! И, действительно, цветы! Она никогда не видела столько цветов, и таких! Огромные головки разноцветных и разнообразных по форме тюльпанов и нарциссов, плотными густыми кучками сидящие в больших и малых ящиках, вазонах, на клумбах всех мастей.

Не слишком широкие улицы-набережные были полностью забиты автомобилями, которые резво катились по дороге, но вставали дружно и как вкопанные перед светофорами и пешеходными переходами. В воздухе нет-нет да мелькал какой-то незнакомый сладковато-приторный аромат. А с какой скоростью летят велосипедисты по выделенным для них дорожкам! И ведь это не только мужчины в солидных офисных костюмах, это и такие же солидные бизнес-леди в строгих юбочках и в туфлях с каблуками! Чудесно, сказочно, немыслимо! Другой мир, иная реальность и она, Пушкарева, в ней!
Катя засмотрелась на старый амстердамский домик с узкими окошками и крышей, чуть наклонный фасад которой чем-то напоминал кокошник, и... Андрей Палыч в последний момент успел выудить ее из-под колес сразу нескольких велосипедов - очень трудно быстро перестроиться и осознать, что заасфальтированная дорожка рядом с проезжей частью – не тротуар, а веловыделенка.
Жданов так дернул Катю за ее пиджачок, что она непременно шлепнулась бы на землю, споткнувшись, но он сам ее и поймал в полете, заполучив при этом в ладонь нечто мягкое и шарообразное.

- Надо быть осторожнее, - сказал он то ли ей, то ли себе, поставив Катю на ноги и откашлявшись. – Я тоже сначала все норовил не упустить ни одного велосипедиста. Вот, мы пришли! И, кажется, успели: они закрываются, как только у них заканчивается сегодняшняя селедка, так что нам повезло, иногда уже и в четыре часа дня такого блюда не отведаешь.

Действительно, выбор был невелик, но Андрей Палыч купил Кате булку с селедкой, маринованым огурчиком и еще чем-то, себе взял такую же. Они отошли к ограде канала, встали рядом с огромным ящиком ярко-розовых гигантских тюльпанов, стали смотреть на канал и на домики, что стояли напротив, и есть эти сказочные бутерброды.

- Это же не селедка, скажите, Катя? Это же что-то неземное! Мы с Роман Дмитричем раньше могли по три-четыре штуки сразу таких умять. Ну, вы распробовали?

Она распробовала: это было счастье. Он кормит ее бутербродом и постоянно что-то болтает, словно у него сорвало кран. Она видит своими глазами сказочный город, она вдыхает его неповторимый запах, она касается пальцами плотных, упругих, удивляющих своей живой прохладой лепестков – несусветная какая-то роскошь! Три-пять тюльпанчиков в Москве на 8-е марта всегда казались богатством, а тут их десятки, сотни, тысячи – и каких! На душе легко и лучезарно: они выиграли эту бизнес-битву, нет, не битву – целую войну, хотя сначала казалось, что выбраться из той долговой ямы, в которую угодило «Зималетто», почти нереально. Ее грела мысль, что это именно ей удалось уломать англичан, и что скоро, совсем скоро все вернется на круги своя, и перестанет над ней довлеть звание подпольной владелицы чужого бизнеса. И Андрей Палыч станет, наконец, снова тем прежним, веселым, заводным, порывистым и ветреным – счастливым, и, может быть, его перестанет так уж тяготить предстоящая женитьба. Может, это просто побочный эффект бизнес-депрессии. А селедка – да. Это была не селедка, он прав. Что-то необычайно нежное, почти не соленое, имеющее мягкий вкус, подчеркиваемый пряностью маринованных огурчиков.
Солнце уже коснулось высоких фронтонов голландских домиков, меняя дневное освещение на вечернее.

Во всем офисе уже было включено вечернее освещение, когда Машка зашла в каморку. Неестественность Катиной позы могла б напугать кого-нибудь другого, обладающего готически-мрачным воображением: вывернутые суставы, открученная башка, кузнечик коленками назад, кол, на колу мочало, - но не Машку.

- Крылья прорезающиеся разглядываешь? Для этого тебе нужно прикрутить зеркало заднего вида. Чтобы других ангелов-трудоголиков не посбивать в полете рабочего экстаза.

- Маш, - простонала Катя, - у меня что-то там хрустнуло в шее, и теперь я голову повернуть не могу! Больно! А мне сегодня отчет позарез закончить надо!

- Пушкарева, ты нормальная вообще? Какой отчет? Тебе срочно к врачу надо! А если это столбняк? Помнишь, ты коленку летом разбила? Сейчас твоему папе позвоню, чтобы приехал и забрал.

- Маааш... Только не папе! Ты мне друг?

- О, козыря в ход пошли! Ладно, сейчас консилиум соберем, посиди пока тут.
Машка подвинула стул с Катей к стеллажу, чтобы та могла положить голову на полку и взяла трубку: «Внимание всем постам!»

Спустя сорок наносекунд в каморке собрался весь цвет народной медицины.

- А если Пончева подержит Катю за плечи, а я резко крутану ее голову в обратную сторону? – Шурочка уже разминалась, горя желанием помочь.

- Ты перепутала, здесь не эвтаназия нужна по японской методике, а реабилитация, - сочувственно смотрела на Катьку Амура.

- Докрутилась! Это ж какая шея выдержит, такой головой вертеть? – одышливо вздохнула Таня.

- А что у меня не так с головой? – вяло вякнула Катя.

- Ты думаешь, плотность Катиного мозга приближается к плотности ртути? – засомневалась Света. – Голова-то у нее не как у Карла Маркса, всего лишь как у Клары... Или Розы. И без дополнительного утяжеления в виде лака для волос и короны, как у некоторых.

- Я про Жданова говорю! Он у нас голова в компании. А Катя – шея!

Спорить с этим утверждением никто не стал.

- На турнике, говорят, хорошо повисеть, позвонки сразу сами и вправятся.

- Кого назначим турником? По справедливости надо бы Андрей Палыча, это он Катьку довел! Поставить бы его посреди кабинета спортивным тренажером, да повесить на него Катьку, чтобы позвонки и все, что нужно, вправилось... – сердилась Машка.

- Ой, только не на Андрей Палыча! – взмолилась Катя.

- А тебе какая разница-то, на чем висеть? Турник, шведская стенка, Андрей Палыч? Одинаково деревянный инвентарь!

- Не пугай девочку! Это только ты все норовишь повиснуть на топ-столпах модельного бизнеса или станцевать у шефста... – Амурка не смотрела на Тропинкину, которая возмущенно сложила губки в лежащую букву «О».

- На столбах? Да они сами!

- Ага, подгнивают у основания и к твоим ногам сваливаются, как подкошенные, и в штабеля, в штабеля!

- Девчонки, прекратите балаган! – прикрикнула на них Уютова. – Человек шевельнуться не может. А ей еще работать.

Все смолкли, глядя на подругу, положившую голову на полку, как на плаху.

- Я знаю, что в деревне первенца по спине пускают потоптаться. Причем, независимо от того, сколько ему лет... Или здоровенного, как медведь, мужика приглашают, и он эдак руки назад заламывает...

- Потапкин! – вскрикнули сразу Амура и Света.


Андрей и Роман не должны были этим вечером возвращаться в офис, но душа президента отказывалась найти успокоение, пока он не увидит отчет в руках у помощницы, а может, помощницу с отчетом в руках. Они вошли в кабинет, каждый погруженный в свои мысли. Жданов прошел к столу и взял в руки какие-то документы.

Из-за двери каморки доносился Гинзбургский «Жетем», но кроме оправданных с музыкальной точки зрения, и только с нее, возбужденных вдохов-выдохов актрисы оттуда доносились и хриплые стоны Кати.

Увидев, как Андрей медленно поднимает голову от бумаг, Малиновский, выставив руку вперед, говоря тем самым: "я сам произведу разведку, ты отдохни пока", - на цыпочках подошел к каморке и прислушался.

- Оооох, - простонала Катя.

- Так? – смущенно пробасил смутно знакомый мужской голос.

- Нет, не так, - сказал женский. – Возьми ее покрепче за плечи, прижми к себе, приподними, а теперь давай, начинай! А тебя, Катя, ничто не волнует, ты абсолютно расслаблена!

- Ооооой... – Катя стонала непритворно. – Я не могу расслабиться, мне страшновато. Лезут в голову всякие старорежимные слова: дыба, пытка, тайный ритуал...

- Слушай, ты что, не можешь как бы положить ее себе на грудь и только после этого натягивать? – сердилась женщина. – А ты можешь вырубить свою дурацкую музыку?

- Да она не вырубается, тут кнопка заела! Телефон-то древний! И вообще, по-моему, очень в тему. Нам же нужно, чтобы Пушкарян расслабилась? Песня нам поможет!

- Вот только песня нам и поможет! Что за мужик пошел? Делай, как тебе было велено!

- Да откуда я знаю, как с ней надо! – нервничал мужчина. – Я ж могу силу не рассчитать. Потом сами скажете, что девочку травмировал! Попорчу еще...

- Так я тебе и говорю: ты аккуратненько! Сильно, но нежно! Ласково, но настойчиво! Ну, давай, попробуй еще разок. Не стесняйся, тут не до стеснения уже, главное, обними ее крепче. А ты, Катя должна думать в этот момент о чем-нибудь высоком и светлом.

- У меня получается только о высоком и темном. Это ничего?

- Если тебя это темное способно отвлечь от предстоящей возможной боли, это отлично.

- Вот зачем ты ей про боль напоминаешь? - раздался раздраженный шепот откуда-то из-под самой двери.

- Ах! – облегченный вздох Кати пришелся на паузу в музыкальном сопровождении, и потому отчетливо донесся до ушей, стоящих на отдалении от каморки. - Се фантастик! Давно не испытывала такого блаженства! Или даже можно сказать, никогда! Такая гибкость в теле образовалась! Спасибо вам, Сергей Сергеевич! - Малиновский, не позволяющий своему воображению нарисовать в красках все то, что подошло бы под прослушанный аудио отрывок, увидел, как набирающая силу и скорость смерчевая воронка стала двигаться в его направлении.

Роман прижался к двери, решив во что бы то ни стало закрыть проход в каморку своим телом, и убедительно дрожащим голосом залепетал:

- Андрей, Катя очень занята! Я думаю, что тебе туда нельзя, чтобы фатально не отвлечь ее от отчета! – а сам в этот момент стал барабанить пяткой в дверь.

- Вот как? – Жданов подошел вплотную, намереваясь очевидно сдвинуть Малиновского с места силой своего донельзя уплотнившегося биополя. – У Пушкаревой такие неотложные дела под чувственную музыку перед советом, что мне даже нельзя зайти к ней и попрощаться?

Дверь за Романовой спиной активно задергалась.

- Слушай, Жданов! Тебе папа не рассказывал, что в уходе по-английски есть необъяснимая прелесть и даже некоторое изящество? Может, ты уже пойдешь, а я за тебя с Катей раскланяюсь?

Первый удар дверью толкнул Малиновского, и они с Андреем, как две фигурки на пружинках, страстно «поцеловались» лбами. Последовавший сразу за ним второй, еще более мощный удар, бросил Романа на Жданова, и они, громыхнув костями, свалились на пол.

Сначала появился из каморки Потапкин, который наподобие царя Гвидона вышиб дно и вышел вон, одновременно надевая пиджак. За ним, как связанные друг с другом узелками цветные платочки, вытягиваемые фокусником из своего сжатого кулака, показались Света, Ольга Вячеславовна, Маша, Амура, Шурочка, Таня. Они остановились в безмолвии, наблюдая медленное неловкое сползание Романа Дмитрича, трясущего, наверное от смущения, головой, с лежащего ничком расслабленного тела Андрей Палыча. Укоризненно-осуждающее молчание женского тембра разбавлялось испуганно-изумленным тембром мужским. Возможно, именно этот нестройный хор немых заставил президента очнуться и поднять голову. Трудно фокусирующееся зрение показало ему картинку, от которой стало еще хуже: выглянувшая из-за спин своих подруг Пушкарева смотрела на Андрея взглядом жены Семен Семеныча, застуканного в объятиях высокого и светлого без бюстгальтера на полу гостиничного номера.

Вика лежала на кровати без бюстгальтера, но в галстуке, как и было задумано.

Александр, вскользь глянувший на эту обнаженную Маху в современном прочтении, только махнул в ее сторону рукой.

- Я не за этим сюда пришел. Хорошо, что ты в галстуке, а то прохладно.

- А зачем ты пришел? И, кстати, это подарок тебе! – Вика приподняла кончик галстука и нарисовала им невидимую фигуру на своем животе.

- Знак доллара? Договорились. Как только узнаешь, что Пушкарева решила куда-то уйти из «Зималетто», или у нее появились хотя бы малейшие разногласия со Ждановым, сразу сообщи.

- Хорошо, а зачем тебе?

- Вика, ты же не хочешь преждевременно состариться? Ну так и вот... Лучше меньше знать. Я пошел, чао, бамбина!

- А как же галстук? Не возьмешь?

- Нет, я хочу, чтобы он остался у тебя. Более того, я хочу, чтобы ты его носила каждый день в знак нашей с тобой тайной договорённости.

- Только не это! У меня нет столько одежды, которая бы подходила по стилю!

- А ты носи его под одежду, детка! Каждый раз, как я буду обнаруживать, что сей галстук на тебе, ты будешь получать на карточку долларовый эквивалент моего удовольствия от этого. Как ты смотришь на это, красотка?


23.

- Ты смотришь на это с печалью, красотка? Рад, искренне рад этому. Я тоже отчасти опечален, но полон надежд. Я тебе непременно когда-нибудь позвоню. – Андрей только что наврал сладкоголосому абоненту, сказав правду: у него работа. У него же есть работа? Есть. «Работа есть работа, работа есть всегда», - подсказало сознание строчку какой-то песенки. У него такая работа, на которой всегда найдутся важные и совершенно неотложные дела. Вот Кира понимает, спокойно оставляет его вечерами дорабатывать, спокойно ждет дома, спокойно звоня каждые полчаса на офисный номер: «Ты еще работаешь?», «А сейчас еще работаешь?», «А теперь?», «Неужели еще работаешь?», «А ты с кем работаешь? Ах, с Катей... ну, работайте».

Однажды нужно было срочно рассчитать новую коллекцию, и Андрей попросил помощницу задержаться. Она согласилась, как обычно, сразу, без сомнений и неудовольствия. Уютова в тот вечер плохо себя чувствовала, и Андрей отпустил ее домой, как только заметил это. Роман встречался с партнерами, таким образом они остались одни.

Постепенно звуки во всем офисе стихли, и в тишине, не нарушаемой шумом города из-за окна – толстые стекла, высокий этаж, конференц-зал, - был слышен лишь шелест страниц, которые перелистывала Катя, и брякание пуговиц в каталогах, которые она раскрывала. Глядя на помощницу, которая ни на секунду не отвлекалась от дела, Андрей вдруг почувствовал, что он абсолютно спокоен, расслаблен. Осознал, что ему хорошо здесь и сейчас, и никуда не хочется идти. И пусть бы Катя долго-долго шелестела своими бумагами, а он бы сидел, смотрел на нее и периодически что-то выбирал, записывал или с чем-то соглашался. Вдруг она подняла голову от каталога и встретилась с ним глазами. Подумаешь, вроде, что такого-то? Один долгий гудок в тумане, то есть, тьфу ты, взгляд в тишине, но... он тут же выпрямился в кресле и спросил:

- Катя, хотите чаю?

- Чаю? Да, можно, я сейчас принесу.

- Нет, вы считайте, от меня тут все равно пользы меньше, чем от вас, я сам схожу.

И убежал, подталкиваемый Катиным удивлением в спину.

Вернулся, неся на подносе чашки и катающиеся между ними груши, довольный, словно добыл их в тяжелейшей борьбе.

- Сидите, Катя, - остановил ее, когда она хотела встать, чтобы помочь. – Дайте мне уже за вами поухаживать!

Пушкарева тут же плюхнулась обратно на стул, наблюдая, как он ставит перед ней чашку, вазочку с сахаром и грушу. Следила даже не за руками – за пальцами, которыми он все это чуть наигранно и очень артистично проделывал. И почему у него все – все-все-все-все – такое красивое, что дух захватывает? Как у женщин получаются такие дети, сыновья? Пальцы как пальцы... вроде, но перед самой собой становится неловко за то, с каким чувством смотришь на них. А поднять голову и посмотреть на него, когда он так близко и склонился, вообще невозможно. Лучше замереть гипсовой фигурой – на фарфоровую статуэтку Катя не претендовала.

- Спасибо, Андрей Палыч.

Когда тишина становится опасной, двое начинают шуметь, чтобы обезопасить себя от нее и таящихся в ней непредсказуемостей. Греметь ложкой, громко ставить чашку на блюдце и, конечно, болтать всякую чушь, лишь бы наполнить пространство звуками, которые как пылинки-центры кристаллизации в облаке – туман напряженности превратится благодаря им в простую воду и выпадет на землю дождем. Тишина коварна, обманчива своей кажущейся пустотой. Иногда она, возникшая между двумя людьми, гораздо сильнее насыщена информацией, энергией, смыслом, чем гвалт и гомон целого стадиона. Ведь все интуитивно понимают то, что кратко и емко высказал Пушкин в своей чудной «Метели»: «После первых вопросов Марья Гавриловна нарочно перестала поддерживать разговор, усиливая таким образом взаимное замешательство, от которого можно было избавиться разве только внезапным и решительным объяснением». Когда объяснение нежелательно, или объяснить друг другу что-то невозможно, то лучше шуметь, как делали наши предки, отгоняя от себя и своих жилищ злых духов.

Они вели какой-то несущественный и веселый разговор, который, впрочем, был приятен обоим, когда Андрей взял со стола свою грушу.

- Стойте, Андрей Палыч, а вы уверены, что она мытая? – вскричала девушка.

- Вроде, да. Что вы так разволновались?

- У меня пунктик. Давайте я схожу и вымою их еще раз на всякий случай.

- Да мытые они, мне бармен их из вазы подал, будьте спокойны. А что за пунктик?

- Я слышала, что Чайковский умер от холеры. Элементарно попил сырой воды в ресторане и заболел. Меня это почему-то потрясло: такой человек, гений... и умереть, попив сырой воды.

- А вы считаете, Катя, что гении должны умирать как-то особенно?

- Нет, конечно. Я понимаю, что они самые обычные люди, так же болеют, так же смертны. Но в сознании волей-неволей вокруг таких личностей возникает некий ореол таинственности, необыкновенности, избранности. Потому в первый момент, когда узнаешь, что Эмиль Золя угорел, впадаешь в ступор.

Они посмеялись.

- Это правда. Я тоже был уверен одно время, что Моцарт не мог умереть иначе, чем трагически: убили-отравили! Нет, ну правда? Он мне представлялся этаким бесплотным существом, наполненным светом и музыкой – болезни не могли поселиться в этом теле, не за ноты и звуки же им цепляться? А вот отравить его можно было, конечно. А потом я читал про его болезнь и смерть и тоже был неприятно удивлен: ладно, что у него обострился и без того чуткий слух, и он не мог переносить звуки, велел убрать из комнаты клетку с канарейкой, ладно, что его кожа стала такой чувствительной, что он с трудом терпел прикосновение ткани сорочки. Но он ужасно распух весь, его рвало, от него шло зловоние... И это Моцарт! Светлый легкий воздушный гений. Так что... тело есть тело. Всего лишь бренная оболочка, которая непременно сгниет когда-нибудь, если не будет спасена от этого очищающим огнем крематория.

Он умолк.

- И все же, не пейте сырой воды, Андрей Палыч! И всегда мойте фрукты и овощи, - Кате хотелось перевести разговор в более оптимистичное русло. – Вот Петр Ильич на своем печальном примере доказал нам необходимость соблюдения этих правил, в каком-то смысле послужив и этим человечеству.

- Хм, а я вот знаю другую версию смерти Чайковского.

- Правда? Какую же?

Катя отодвинула пустую чашку, оперлась головой на локоть, приготовилась слушать. Андрей крутил грушу в руках, растягивая паузу, с удовольствием интригуя слушательницу.

- Это было самоубийство. Есть версия, что он отравился, причем таким ядом, симптомы отравления которого очень схожи с холерой, по другой версии он нарочно постоянно пил сырую воду, зная, что у него слабый желудок, в надежде заболеть. В Петербурге тогда как раз фиксировались частые случаи этого заболевания. Кроме того, он очень поздно вызвал врача, а сначала пытался лечиться сам, причем очень странными методами, еще более усугубляющими болезнь, что тоже подозрительно.

- Но зачем? Зачем травиться? Он же был известным композитором, ему даже царь благоволил.

- Да, благоволил. Известным. Но при этом он жестоко страдал от... как бы теперь сказали, от своей нетрадиционной ориентации.

- Нееет! Нет, не может быть! Ну, это, конечно, какая-то глупость. – Катя была поражена и так активно воспротивилась полученной информации, что Андрей посмотрел на нее с удивлением.

- Не может быть? Почему, Катя?

- Ну... Это выглядит, словно человека хотят очернить.

- Не думаю. Это известный факт, странно, что вы не знали. Хотя нет, не странно. А если даже так оно и было? Если он действительно был такой? Ваше отношение к нему изменится? Его музыка станет звучать для вас иначе, она будет казаться вам не такой прекрасной, если вы будете знать, что его тянуло к юношам, а не к женщинам? Он станет в ваших глазах от этого менее гениальным? У вас появится к нему отвращение? Почему вас это так напугало, Катя?

Она молчала, пытаясь осознать свои чувства и мысли. Одно дело Милко, другое дело Чайковский. К Милко она относилась с некоторой жалостью - ну, родился таким, аномальным, что же делать. У всех бывают отклонения: у кого-то близорукость, у кого-то бесплодие, а у него, вот, неправильное влечение. Он, конечно, считает себя гением, но разве это так? Просто хорошо умеет делать свою работу, как и Катя. Но Чайковский... гений настоящий. Ярчайший. Такое же музыкальное «наше все», как и Пушкин литературное. И вдруг!..

Андрей ждал. Ему было очень интересно, что скажет на это Катя. Она тоже крутила в руках нетронутую грушу. Долго крутила, погрузившись в свои размышления.

- Нет, – сказала она наконец и посмотрела в глаза Андрею.

- Что «нет»?

- Нет, для меня это совсем не важно, какая у него была ориентация. Правда. Мне все равно. Я сама не пойму, почему так резко среагировала. Меня больше взволновала мысль, что кто-то хотел его опорочить, если это на самом деле не так. А если так... если так, то, наверное, он действительно страдал от этого. Как представлю, что он мог быть глубоко несчастным и несвободным в своих желаниях, никогда не иметь возможности любить открыто и стать счастливым... И захотеть от этого умереть! Постоянно скрывать свои чувства... И тогда понятно, почему у него есть такие сильные, печально прекрасные, наполненные безысходностью и сдержанной страстью произведения. Если это так, я теперь теплее буду о нем думать.

Андрей, который уже заготовил речь о том, что как же стереотипы общественного сознания влияют на наше мнение, как мы иногда готовы осудить человека без вины виноватого, что какой еще путь всем нам нужно пройти до осознания, что на самом деле есть личная свобода, замолк на вдохе. И снова воцарилась тишина, густота которой помогала ему расслышать, что отстукивает сердце: «Ка-тя, Ка-тя! Вот ка-ка-я ты, Ка-тя!»

А еще он понимал, что уже очень поздно, и оба устали, но, кажется, обоим не хотелось никуда уходить.



- Суши? Да ну… Зачем куда-то идти? Надоело все. Давай я просто к тебе приеду. Я сходила на один очень полезный семинар, не терпится поделиться обретенным знанием с тобой. Готовить ничего не надо, у меня сегодня день очищения, я ничего не ем, можно только жидкость, и то без сахара и всякой мякоти. Так что жди.

Кристина была чиста как никогда: незамутненный сомнениями или темными мыслями взгляд, золотистые волосы, стоящие вокруг головы если не нимбом, то инопланетным полупрозрачным шлемом, одноразовый медицинский халат, возможно, стерильный.

- Ты откуда такая… принарядившаяся? – удивленно спросила Кира.

- А, - махнула рукой сестра. – Я на семинаре с одной интереснейшей личностью познакомилась. Она работает в службе креативной борьбы с тараканами. За ней потом специальная машина приехала, они меня подвезли, только попросили вот костюмчик надеть. Как тебе? По-моему, очень интересное, неожиданное решение, концепт. Если сюда еще бусики подлиннее, то может за модель Милко сойти: «Куколка бабОчки». А?

- Лучше давай снимем с тебя это и сразу выкинем в мусоропровод. От греха. Чтобы потом не пришлось креативность проявлять. При борьбе с тутовым или тамовым шелкопрядом.

Кристина спорить не стала, и пока Кира бегала на лестницу, вынула из сумки две бутылки. В одной на дне лежало нечто подозрительное.

- Что это? Очистительная жидкость?

- Угадала! Здесь кизиловая водка, здесь змеиная настойка. Из Вьетнама!

- Фуууу, Крис! У тебя же разгрузочный день! Тебе же только чистую воду можно!

- Кто сказал воду? А в водке ни сахара, ни мякоти. Мы змею есть не будем. Да ее оттуда и не вытряхнешь. Я пробовала.

Кира почувствовала настойчивый очистительный позыв. Но сдержала его.

- Не мне тебе рассказывать, - продолжала Кристина, - какими замечательными антисептическими свойствами обладает спирт. Так что все в нужном ключе. Давай рюмки.

- Так вот! – спустя две санирующие ЖКТ процедуры сказала Кристина. - Это был семинар для женщин, которые находятся в больных, патологических отношениях с мужчинами. Там специалист давала советы, как их распознать и как правильно из них выйти, и как правильно потом в другие войти. Вот та, из службы дезинсекции и дератизации «Убийственный креатив», например, относится к мужчинам, как к тараканам. Мы это выяснили в процессе коллективного обсуждения. От этого у нее и проблемы. Она их травит.

- Чем?

- Ничем! В переносном смысле. Ну, говорит партнеру: ты таракашечка, жидконогая козявочка-букашечка, насекомое, говорит, и все такое. Ну кто ж рядом с такой выживет? Ей объяснили, что лучше называть мужика крупным млекопитающим, если уж ее на зоологию тянет. Но тут тоже надо осторожно. Лев – отлично, слон – уже может восприниматься двояко, а горный козел – точно сойдет за оскорбление, даже винторогий. То есть, все по полочкам раскладывали каждой, чтобы уж наверняка найти счастье в личной жизни.

- Я думала, у вас с Петей все в порядке.

- Так у нас все в порядке! И с Петей, и с Джеймсом, и с Лу Чань Фейху…еем, мужицкие же фамилии склоняются, правильно? Это я для тебя ходила. Ты б сама ж не пошла?

- Нет, наверное. Мне своей патологии достаточно, еще чужую подцепить не хватало.

- Ну так вот! Семинар был наипродвинутейший! Эта бабища, которая его вела, рассказывала сначала о себе. У нее был один патологический опыт отношений, потом второй, потом третий… Ох, она и настрадалась! Мы рыдали. Зато теперь она, как патологоанатом, вскрывает проблему и видит все болячки сразу! И все так похоже, Кир! Особенно то, что она называла всех своих партнеров для упрощения донесения информации Андреями. Меня аж потряхивало от такого совпадения. Освежи!

- Патологоанатом? Он же посмертное вскрытие делает? Помочь больному уже никак не может, если только в сакральном смысле, истину найти: умер не от безысходности, а от алкогольного цирроза.

- Вот чего ты умничаешь? Трупы вскрывают, чтобы живых потом правильно лечить! Так и тут: одни отношения умерли – да здравствуют другие! Здоровые!

- Ладно, убедила. За здоровые отношения!

Выпили, не закусывая, так как очищение должно проходить по всем правилам. У адептов и примкнувших к ним.

- Ну, так есть выход-то? Она нашла его? – Кира нетвердой рукой налила в рюмки кизиловой водки.

- Да, сейчас она абсолютно счастлива! То есть настолько, насколько это вообще можно себе представить! Это, сказала, идеальные отношения! Полное взаимопонимание, общность интересов, совпадение биологических ритмов, доскональное знание потребностей друг друга, общение на высочайшем уровне, возможность дать друг другу совет в самых важных областях жизни, одинаковые увлечения и никаких неудобств в быту.

- Ну, ну? Где она раздобыла такого мужика? Или как она его воспитала? Или из чего слепила?

- Почему мужика? Баба у нее теперь! Мужеподобная слегка, но баба! Вот в чем секрет!

Кира, сидящая на кровати напротив сестры с рюмкой в руке, рухнула на подушки, но водку не пролила.

- Я сразу должна была понять, что здесь какой-то подвох. Еще на словах «полное взаимопонимание». Оно ж бывает только в трех случаях: у женщин между собой, у политических деятелей и у собаки с кошкой, когда они решили свалить новогоднюю елку.

- Зато, Кирюша, пока мы там обменивались опытом нездоровых отношений, я узнала способ гадания, в каком возрасте выйдешь замуж. Сейчас мы тебе погадаем. Выдергивай волос.

- Да уж, хотелось бы понять: до пенсии или после.

Кира снова села, не нашла, куда поставить рюмку, выпила ее содержимое, бросила на покрывало, стала отделять волосок от пряди. Кристина достала из сумки металлическое колечко. Кира все никак не могла выдернуть волос, пальцы не слушались, скользили по нему, не в состоянии уцепиться за нечто столь тонкое.

- Все просто, нужно взять обручальное кольцо, привязать его на волосок того, кому гадаешь, и опустить в рюмку или стакан, наполненный наполовину водой, но не касаться кольцом жидкости. Когда кольцо начнет раскачиваться, надо считать, сколько раз оно ударится о стенки стакана. Вот тебе и возраст замужества. Ну, выдернула?

- А откуда у тебя обручальное кольцо? И почему оно такое странное?

- Это я в Непале на всякий случай прошла обряд обручения с деревом. Он защищает девочек от сжигания заживо на костре, если муж помер.

- Кристина! Так ты замужем за деревом? А если мужа спилят на дрова? Или, там, на карандаши? Или на половую доску?

- Многие женщины замужем за деревом, только не задумываются об этом, и к тому же, я все сделала по-умному. Мой растет в национальном парке. Там вырубка мужей запрещена! Дай сюда!

Кристина привычно, поскольку постоянно занималась этим в детстве, дернула сестру за волосы, в ее кулаке остался приличный клок.

Минут пятнадцать привязывали кольцо к волосу, что является косвенным доказательством того, что Левша, когда подковывал блоху, был невыпимши. За водой тоже решили не ходить: водка ж точнее покажет, не зря спирт во всяких приборчиках используется, для контроля и измерения. Кира прилегла, зажав в руке рюмку, Кристина опустила кольцо внутрь. Оно, чуть покрутившись вокруг своей оси, стало медленно раскачиваться. Дзынь!

- Раз, - сосчитала Кристина.


- Раз у тебя такие обильные месячные, соблюдай правила: не стой под горячим душем накануне их прихода и во время кровотечения, а тем более не принимай горячей ванны, не ходи в баню, не парь ноги. Не пей вина и других алкогольных напитков, хотя бы в первые три-четыре дня, и после каждой менструации принимай около пяти дней железосодержащий препарат. Я напишу тебе, какой, а то вон, смотри, у тебя ж гемоглобин совсем низкий! Это как раз от большой кровопотери. - Тетка и племянница фаршировали кабачки в четыре руки. - Морковку почистила?

- Да, вот какая красивая! - Катя поставила очищенный корнеплод на стол.

Тетка посмотрела на оранжевый, вертикально стоящий объект, улыбнулась:

- Катя, анекдот про морковку. Прибегает монашка к своим подружкам и радостно кричит: "Девочки, девочки, сегодня на ужин морковка!", все: "Ура!", приходят в трапезную: "Фууу, тертая..."

Катя задумчиво смотрит на родственницу, та, подняв брови, на племянницу.

- Ну? Дошло?

- А! - неуверенно говорит девушка. А потом вдруг краснеет. - Ой!

- Вот теперь вижу, дошло! - веселится Наталья.

- Меня мама постоянно гречкой кормит. И говядиной часто. Для повышения гемоглобина, - быстренько уходит от неловкости Катя.

- Говядина – это отлично, и гречка – вообще волшебно, только их вагон нужно съесть, чтобы восполнить то железо, которое ты теряешь с выделениями. Так что не спорь, вот увидишь, как сил прибавится. Мама говорила, что у тебя часто голова кружится, устаешь быстро. Как раз от этого – организм не успевает восстанавливаться между менструациями.

- Да я не спорю. Буду пить регулярно, трудно, что ли.

- Пей, непременно пей! Только не во время месячных. Алкоголь в маленьких дозах приносит огромную пользу, – тетка подтрунивала над Катей.

- Я про железо!

- И железо пей. И обезболивающие тоже, не терпи до «скорой», как бывало. Поняла, что пришли – сразу принимай таблетку. Смысл именно в том, чтобы опередить боль: когда уже разболелось, эффективность анальгетика сразу снижается в разы. Знаешь, почему? Потому, что у обезболивающих конкурентный механизм действия. У нас есть рецепторы, которые реагируют, когда на них «садятся» специальные вещества, медиаторы боли. В организме во время менструации начинается воспаление – асептическое, без инфекции, и все равно воспаление. Выделяются простагландины, как раз эти самые медиаторы. Они постепенно заполняют собой все рецепторы, и боль достигает максимального уровня – ты падаешь в обморок или крючишься на кровати, обнимая подушку, ощущая раскаленный кирпич в животе. Обезболивающие препараты же, из группы противовоспалительных средств, те, что мы пьем от головной боли, зубной и менструальной, тоже обладают сродством к этим рецепторам. Поэтому если выпить баралгин, например, в самом начале процесса, когда боль только-только занялась, то он займет все рецепторы, заблокирует их, и медиаторы не смогут сесть на них и вызвать болевой импульс. Понимаешь? А если пить на пике боли, то смысл отчасти теряется: рецепторы уже заняты медиаторами, сигналы идут в мозг по полной программе. Тут хоть пять таблеток выпей – не поможет. Вот почему если знаешь, что живот разболится через полчаса после начала кровотечения, то пей, как только потекло. Ясно?

- Ясно. А если не разболится, а ты уже таблетку принял? Она же тоже не полезная?

- Было хоть раз такое, чтобы живот не заболел или заболел не сильно?

- Нет.

- То-то и оно! Не наш с тобой случай! Горячие мы с тобой женщины, за огонь и расплачиваемся!

- Я тоже горячая? – спросила Катя с надеждой.

- Огненная! Поверь мне, дохтору!

24.

- Огненная, доктор? – Малиновский наблюдал, как Поля наливает в стаканы жидкость, густую на вид и на цвет – вот именно густо-малиновый!

- Почему ты так решил? – она подала ему граненый стакан, слегка мутный, то ли от старости, то ли от хронической неотмытости. Впрочем, здесь, в этом доме-сарае-музее все было в таком стиле – а-ля пыль веков.

- Особенно крепкие напитки всегда наливают по чуть-чуть, вот как ты сейчас, еле донышко прикрыла!

- Пинкертон! Попробуй – узнаешь.

Он попробовал. Напиток был восхитительный: пился легко, имел насыщенный мягкий вкус и тут же вдарял по мозгам. Два глотка, и ты иной.

- Что это? – Малиновский рассматривал не слишком опрятного вида бутылку, кажется, из-под водки еще советских времен.

- Я знала, что тебе понравится. Это малиновая ратафия, ее бабушка делает. Она на самом деле очень крепкая, больше 50 градусов, потому что на чистом спирту, почти без добавления воды, только малина и чуть-чуть сахара.

- Вещь! Никогда ничего подобного не пробовал. А можно еще?



Под дождь они все-таки попали, уже почти подъехав к садовым участкам. Он ливанул внезапно, как и положено летнему дождю: туча, как из-за угла, выливает на тебя ведро воды и убегает, не оставляя на голубом небе ни следа. А ты весь мокрый, если на мотоцикле – совершенно.

Оттаскивали пролет забора, не прикрепленный намертво к столбам, а держащийся на проволоке - вместо калитки, продирались по высокой траве к двери какой-то сараюхи и открывали ее еще под ливнем, а когда вошли внутрь – он сразу и прекратился, озорной, теплый. Теплый-то теплый, а в мокрой одежде все равно холодно и противно. Разделись быстро, разогреваясь уже в процессе снятия облепляющих тело тряпок, и рухнули на старую, хорошо хоть застеленную кровать...

Панцирная сетка сначала тактично поскрипывала, пока сплетались-переплетались руками, ногами, крутились-вертелись, пытаясь найти положение, в котором максимальна площадь соприкосновения, наиболее плотно прилегание груди к груди, а живота к животу – и все равно не достаточное, чтобы... Чтобы что? Чтобы разгоревшийся внутри огонь вырвался-таки на поверхность и прошел стремительным палом по всей поверхности тела? Ну, что-то в этом роде.

Громкий ритмичный скрип кровати кого-то, может, и возбуждает, соседей по студенческому общежитию, например, кому-то на него плевать, а кому-то не нравится... Все так тонко в этих чувственно-эротических материях, особенно у женщин. Одной свет помешает достичь оргазма, другой собака, лежащая в ногах – неудобно перед собакой.

- Давай ее обманем? – шепнула Полинка Роману на ухо, остановив процесс первобытного добывания огня.

- Кого? – не понял, но чутко отстранился, повинуясь ее рукам и выскальзывающему из-под него телу.

- Кровать! Ненавижу, когда скрипит, – она уселась на него сверху, прекрасная наездница, дразнящая вдруг отдалившимися точками притяжения губ и сосков, но позволившая войти в себя до упора - вот он, полный контакт. Гибко склонилась к его лицу, накрыв волосами, поцеловала, разогнулась, чуть качнула бедрами, потом еще – и не поймешь, что это за движение, но отклик есть, и такой... Только бы удержать свое пламя, пока не загорится она. Удержал, она вспыхнула моментально – несколько небыстрых, нерезких, сдержанной амплитуды покачиваний... А кровать даже не пикнула.

Спали долго, добирая неполученное прошлой ночью, и не мешала ни узость ложа, ни жесткость старых подушек, ни вытянутая гамаком сетка, в который свалились оба, сложившись живым пазлом. Проснулись и снова обманывали навязчивую кровать, только теперь уже иначе, и снова обманули, и снова чуть-чуть подремали.

- Все-таки придется вставать, - сказала с сожалением Полина, глядя на далеко послеобеденный солнечный свет, пробивающийся сквозь плотно зашторенные занавески. – Надо еще урожай собрать.

- Я тебе помогу. Только не обещаю, что не позарюсь на какой-нибудь плод – есть очень хочется.

- Точно! Но сейчас посмотрим, нет ли у бабушки каких старых запасов. Правда, маловероятно, тут несколько лет никто не жил, только наездами: посадить, прополоть, собрать.

Одежда, сброшенная впопыхах и помрачении рассудка, конечно, не высохла и выглядела ужасно. Нагие Роман и Поля с сомнением смотрели на влажные помятые вещи.

- Я сейчас нам что-нибудь найду, - она открыла шкаф. В нем было полно старой одежды, слегка пахшей затхлостью, но чистой, даже когда-то отглаженной.

Нарядились вполне прилично, правда, без нижнего белья: Роману подошли оригинальным образом заштопанные треники – на седалище, как у ковбоев, была более темная трикотажная вставка, - и рубашка. Полинка облачилась в просторный, не по размеру, но очень нарядной расцветочки длинный сарафан: одним движением накинула на голое тело, и Роману тут же захотелось его снять.

Встряхнули, развесили на веревках сырое городское платье, выставили обувь на солнышко, пошли посмотреть, что там созрело. Масштаб бедствия был не так уж велик: не слишком много сливы, остатки малины, грядка земляники, чуть-чуть помидоров и огурцов.

- И стоило за всем этим ехать? Проще и, возможно, дешевле все это было купить.

- Да, я тоже так думаю. Но я обещала бабушке. Она сломала ногу и не может ездить сама. Ей жаль трудов. Давай теперь глянем, чем можно подкрепиться.

Они вернулись в дом, девушка стала хлопать дверцами и выдвигать ящики.

- Итак, в королевских подвалах остался один бульонный кубик и одна картофельная котлета! – провозгласила Полинка, вытащив из буфета пачку макарон, банку засахаренного варенья, деревянные баранки в пакете, каменные конфеты «Школьные» в вазочке и еще что-то.

- У тебя тоже была эта пластинка? – обрадовался цитате из детства Роман, чуть не сломав зуб об конфету.

- Ага! Мы ее крутили бесконечно... Сейчас я устрою нам шикарный итальянский обед. Иди за помидорами, чесноком и базиликом. Видел где? Там, рядом с туалетом грядка с травами, бабушкин «Аптекарский огород».

Роман, ощущая себя землянином на какой-то другой планете, пробирался по узким дорожкам между зарослями травы и высокими деревянными бортиками грядок. Увидел, что с соседнего участка свешивается ветка груши с несколькими зрелыми плодами. Сорвал и их и сложил в подвернутую полу рубахи.

Когда вернулся с дарами природы, у Поли уже закипала вода в кастрюльке на высоком, чуть гудящем голубом огне двухкомфорочной газовой плитки.

- Почисти три зубчика чеснока, пожалуйста, - сказала она, - а потом помой все овощи под краном, там, слева у тропинки, хорошо?

Случаются же с людьми такие выпадения из реальности, словно ты оказался в параллельном мире, ошибочно свернув не в ту сторону со своего привычного маршрута. Вот как он очутился в этой старой, почти заброшенной халупе, построенной из каких-то подручных материалов: разномастных листов фанеры, разнокалиберных досок, с низким потолком – достать рукой, и разного рисунка обоями на всех стенах? Сколько лет сюда свозилось барахло, которое было жаль выкинуть, а поставить его тут и негде, поэтому оно, покрытое толстым слоем какой-то особенной загородной пыли, теперь везде. На узких подоконниках, на полу, на стульях, на шкафу - выглядит музейной редкостью, доказательством твоего пребывания в пространстве ретрофантасмагории: электробритва первого поколения, ржавый железный игрушечный грузовик, пластмассовый Буратино без ноги, кофейники с отколотыми носиками, часы с кукушкой, шишки которых утеряны и заменены на бутылки, в которые должна наливаться вода, эспандер и круглая баночка из-под гуталина рядом с коробочкой зубного порошка. А разнообразных форм емкости, изображающие то часы, то шишку, то Спасскую башню – упаковки новогодних подарков, которые выдавали на «Елках»? Это же пластмассовое воплощение ностальгии по советскому детству! В них старые ржавые ключи от всевозможных замков, гвозди и коллекция однокопеечных монеток – зачем собирали?

- Зачем собирали? – показывает он полную монеток тушку выцветшего зеленого снеговика хозяйке.

- Мне кажется, на свадьбу. Принято было молодых монетками обсыпать. Потому что для игры в лото и «девятку» столько не надо.

По крохотной кухне-терраске растекался головокружительно-аппетитный запах.

- Что это так вкусно пахнет?

- Это будет томатный соус к макаронам. Обжариваем на масле, лучше оливковом, мелко порубленный чеснок, потом его можно вынуть, а можно не вынимать. Добавляем нарезанные помидоры, травы разные, но базилик обязательно, специи, какие хочешь, соль. Пока макароны варятся, томишь все это, и подаешь вместе, быстро, пока макароны не остыли. Нам повезло, масло у бабушки здесь именно оливковое, смотри какая бутылка старая – ей, наверное, кто-то подарил, она его сюда и сослала, не любит с ним готовить, не привыкла. Мы сейчас с этим маслом и салатик забацаем.

Через несколько минут уплетали чудеснейшее, ароматное блюдо – кажется, Роман никогда не ел такой пасты, даже в Италии. Может быть, дело было в зверском аппетите, свежих продуктах и свежем воздухе, может, в компании, но ему казалось, что каждая макаронина, испачканная в душистом соусе, каждый кусочек огурца имел божественный, ни с чем не сравнимый вкус. Груши тоже были спелые, сладкие, приправленные поцелуями.

Прибрались после обеда на кухне, нашли на старой калошнице две пары подходящей обуви: она - голубые кружевные «мыльницы», он – огромные вьетнамки. Вышли в сад-огород. По земле уже потянуло вечерней сыростью, захотелось одеться потеплее. Полинка тронула городскую обувь – еще сырая.

- Так, с чего бы начать? – мужественно огляделась она. – Лучше с малины – в сумерках ее совсем не видно будет, а бабушка спрашивала, хотела еще ратафии поставить.

- Ратафии? Что это?

- О, это такая вещь! Словами не передать. Мне кажется, я видела в буфете бутылку, дам попробовать. И, если понравится, расскажу, как делать. Итак, что мы имеем? – она потянулась к ветке.

Роман, честно собиравшийся помогать, засмотрелся на ее ключицу и плечо, выглянувшие из съехавшего ворота сарафана. А ведь там, под этим сарафаном - она, без всяких вечно мешающихся тряпочек, резиночек, застежек. Только подними подол, только нырни руками под ткань – и найдешь все, чего только можно хотеть: в манящей доступности нежность и нега, шелковистость и сладость, мягкость и упругость, и источник священного огня. И это сумасшедше волнует, и совершенно не хочется сопротивляться стремительно нарастающему желанию.

Подошел поближе, сорвал несколько ягод, бросил ей в пластиковое ведрышко из-под майонеза. Она тянулась к дальней ветке, упругой струной, натянутой, звонкой, коснись – запоет. Он и коснулся: поднырнул руками под свободные пышные складки сарафана, и потек ладонями от коленей вверх, минуя бедра, бока, талию, ребра, не останавливаясь до конечного пункта – парочки прохладных, вольно дышащих красавиц. Обнял их, и вместе с ними Полинку, прижал к себе ее тут же зазвеневшее, откликнувшимся желанием тело. Собранная малина рассыпалась по траве, несобранная покачивалась кровавыми капельками на колючих ветках, оставляющих царапины на разгоряченной коже.

- Тебе обязательно возвращаться сегодня в Москву?



- А разве нам так уж обязательно возвращаться сегодня в Москву? - сказал Андрей Палыч, резко остановившись. Мгновение назад они быстро шли, почти бежали по набережной одного их живописных каналов Амстердама, понимая, что уже опаздывают на нужный поезд, потому что загулялись. А еще пять минут назад, когда Жданов глянул на часы и сказал: «Катя, нам пора возвращаться», - а Катя тут же откликнулась: «Да, конечно, Андрей Палыч», - он почувствовал, с каким сожалением она это сказала. И ведь чуть ли не впервые это он ей напомнил о времени, а не она ему. Она забылась – это было непривычно и говорило о многом.

Может быть, он и не почувствовал Катиного сожаления, если бы сам не желал, неожиданно для себя горячо, настойчиво, упорно продлить их совместную прогулку по городу, их совместное выпадение из той, наполненной кучей подвисших вопросов, московской жизни. Эта короткая амстердамская была прекрасна: здесь и он, Андрей, чувствовал себя счастливым и абсолютно свободным, и Катя, руки которой он больше не выпускал из своей, тоже выглядела счастливой, даже немножечко пьяной. Скорее всего, так на нее влиял воздух города, в котором возможно все, и даже внезапно возникающие проблемы решаются легко и быстро. Как вот та, из-за которой он теперь крепко держал помощницу за руку.

Насладившись бутербродами и обсудив всесторонне этот селедочный феномен, они пошли по направлению к площади Дам. Катя все не могла насмотреться на дома и цветы, на отражения и тех, и других в воде каналов, на... Столкновение предотвратить Андрею на этот раз не удалось: велосипедист, везущий в одной руке подставку для четырех стаканов из Мак-Дональдса с мороженым и кофе, был не виноват, это Катя неожиданно шагнула на велодорожку. Хорошо еще, что никто не пострадал, кроме еды, напитков и Катиной одежды.

Когда разобрались со спешащим по делам велосипедистом, отошли в сторонку, чтобы не мешать многочисленным прохожим. Катино лицо надо было видеть. На нем читалась такая скорбь, которая возникает не у каждого выходящего с экскурсии из дома Анны Франк. «Все, все пропало!» - говорили ее сведенные брови; «Ну и растяпа!» - оглядывали испорченное платье глаза; «Сейчас он будет ругаться, и будет прав, потому что гулять с такой грязнухой по столице Голландии не захочет никто!» - подрагивали подступающим плачем губы.

- Екатерина Валерьевна! Катя! Отставить плакать! Спорим, я решу эту проблему за пятнадцать минут? – Андрей был счастлив, а когда он счастлив – все вокруг тоже должны быть счастливы, тем более, Катя.

- Вы так сказали это, словно пообещали угадать мелодию с трех нот.

- С двух, Катя, с двух! Вот, смотрите: раз, два! – на счет «раз» он взял ее за плечи, на счет «два» развернул лицом к витрине магазина одежды.

- Ох! Это ж сколько времени займет и сколько будет стоить?

- На второй вопрос я категорически отказываюсь отвечать, он слишком мелок для того, чтобы на нем концентрироваться. А на первый... Постараемся сыграть блиц-партию. За мной!

К счастью для Кати, это был какой-то сетевой магазин одежды с не слишком пугающими ценами, не слишком стильными или вычурными моделями – «casual», как выразился Андрей Палыч, глянув на стойки с одеждой. А консультанты там были вообще прекрасны – девчонки чуть ли не моложе ее самой.

Андрей начал разговор, Катя закончила:

- Помогите, пожалуйста, быстро подобрать что-нибудь вместо вот этой испорченной одежды, что-нибудь попроще.

Девчушка оглядела Катю с головы до ног, задержалась взглядом на туфлях, вернулась обратным путем к ее лицу. Молча направилась вглубь зала. Андрей уже намеревался пойти за ними, но у него зазвонил телефон, он махнул, обернувшейся на звук телефона помощнице, и вышел на улицу.
Консультант повесила себе на руку пару блузок, юбку, сарафан. Катя сомневалась, но не решилась спорить. А когда примерила первую же блузку, ей очень понравилось, просто очень! Розовая, в темную, но не черную – какой же это цвет? - точечку, полупрозрачная ткань, приятно ощущалась на теле, а от самого простого отложного воротничка, почти под горло, как Катя и привыкла, вниз спускалась дорожка крохотных пуговок, пришитых близко-близко друг к другу. Сарафанчик темного цвета – кажется, девушка назвала его «инжир», - из плотной, мама назвала бы ее тонким брезентом и ни за что не купила бы, ткани идеально сел на Катину фигурку. Она даже опомниться не успела, как консультант помогла все это надеть. Вжикнула одной молнией, вжикнула второй – готово! «Куколка!» - сказала бы Жанка. Действительно, все вместе – туфли, блузка, сарафан и Катя внутри этого всего - смотрелось так, словно было создано одним художником. Даже волосы, убранные в две шишечки, идеально вписались в образ, даже гольфы! И очки тоже! Девушка наклонила голову, удовлетворенно причмокнула.

- Спасибо! Мне очень нравится, - сказала ей Катя по-английски.

- Welcome! – сказала девушка, открывая шторку.

- Замечательно! – сказал Андрей. - Вам очень идет, Катя.

Когда они расплатились и вышли из магазина, Андрей Палыч сказал:

- Катя, у меня два сообщения для вас. Первое: я намереваюсь выкинуть этот пакет с вашей одеждой, ужасно не хочется его таскать с собой. Вы будете очень сопротивляться?

Слегка обалдевшая от всего происходящего Пушкарева не успела и рта раскрыть, как он выполнил обещание: они как раз проходили мимо мусорного контейнера.

- Я намерен возместить вам потом все расходы. Это будет премия за удачно проведенные переговоры. Все честно. И второе. Я буду теперь держать вас за руку, чтобы вы не посшибали всех велосипедистов Амстердама. Возражения не принимаются! Нам же не нужен международный скандал, связанный с обвинениями России в велотерроризме?

Он протянул свою огромную ладонь, и Катя, чуть помедлив, вложила в нее свою маленькую руку.


- Ты только посмотри, как она держит руку! – Наталья показывала Кате коллекцию репродукций, темой которых было «Благовещенье». Сейчас они рассматривали картину из Галереи Уффици, автором которой был Симоне Мартини. – Мы же абсолютно так же придерживаем платок, чтобы он не упал с головы. А второй рукой, обрати внимание, как она держит книгу! Она заложила пальцем место, где читала! А эта поза ее? Недоверия, сомнения, смущения, испуга даже! Она же выставила вперед плечо, пытаясь отгородиться от архангела, отворачивается от него в недоверии и страхе. А на его лицо посмотри? Он не просто говорит ей что-то, он пытается объяснить ей суть послания, донести всю его важность. И крылья его, и одежды говорят о том, что он только-только вихрем влетел к ней в покои. Сколько здесь движения, мысли, экспрессии! А цвета? Золото, ее синие одежды. Как она мне нравится! Нечасто можно увидеть такое прочтение данного сюжета художником, чаще Мария смиренно принимает сообщение, или даже радостно. А здесь – здесь, мне кажется, именно так, как его восприняла бы обычная женщина.

Катя кивала, соглашаясь.

- Сравни, например с этой: Фра Филиппо Липпи, Дуомо, Сполето. Мадонна здесь абсолютно спокойна, неподвижна, смиренна, словно ей только что не сказали о таком… да и Архангел невозмутим. Но посмотри, какие у него прозрачные крылья, как он уважительно склонился перед ней, избранной. Здесь вся энергия и вся мощь у Бога Отца, который посылает направленный луч на Марию. У этого художника, кстати, очень много картин на эту тему и все очень по-разному решены.

- Удивительно, я никогда не задумывалась о том, что каждый художник может по-своему это видеть. И даже вносить что-то личное в Евангельский сюжет.

- Вот именно! Может! И это прекрасно. А вот еще одна моя любимая, - Наталья перелистывает страницу альбома, в котором собраны вырезанные из журналов, распечатанные на принтере из найденных в интернете, напечатанные фотографии фресок, картин, икон. – Это Фра Беато Анджелико, фреска из монастыря Сан-Марко. Его «Благовещенье» тоже по настроению немного перекликается с предыдущим. Здесь Мария не так испугана, но тоже очень внимательно и напряженно внимает вестнику. А он, посмотри какие у него крылья! Чудеснейшие! А забор на заднем плане? Ну, реально наш! А это ведь 15 век!

- Да, теть Наташ, это правда, очень интересно. А почему вы стали собирать такую коллекцию? Это же как-то необычно…

- Это очень простая история. Мы в школе, между девятым и десятым классом ездили в Великий Новгород на раскопки. Наша учительница рисования дружила с археологами, они учились вместе. И вот мы поехали помочь. Как-то нас повели на экскурсию в храм, где шла реставрация. В этом городе много старых храмов, ну, ты знаешь, вы ездили с родителями. И после рассказа о своей работе нам всем в благодарность за помощь на раскопках реставраторы подарили фотографии фресок, которые они восстанавливали. Я тогда уже знала, что пойду в медицинский, и даже знала, что хочу стать гинекологом, и все знали это в нашей компании. И вот я беру в руки фото, а на нем написано: г. Новогород, Знаменский собор, 17 век, живопись нач. 18 века, Благовещенье. Вот она, посмотри, эта фотография. – Катя взяла в руки маленький плотный листок бумаги с черно-белым изображением. - И моя учительница говорит: «Видишь, это тебе благая весть, что ты правильно выбрала свой путь». Я тогда даже не поняла до конца ее мысли, если честно, потому что не знала, что это значит - «Благовещенье». Но выяснила потом, и была рада. Приходя в храмы или музеи уже взрослой, всегда задерживалась около картин с этим сюжетом. А потом стала собирать. И открыла для себя столько нового! Хочешь, завтра сходим в храм, я покажу тебе наше, местное «Благовещенье»? О, идея! Давай поедем в Тутаев? До него всего-то 120 км! Там в Покровском храме есть удивительная икона «Прибавление Ума». Меня само название ее уже впечатляет. Говорят, ей молятся как раз перед учебой. А, первокурсница? Помолимся, чтобы тебе университет закончить с красным дипломом? Или просто съездим, Лешка будет рад прокатиться. А может, и Влад тоже.

- Ума много не бывает, это точно! – Катя обрадовалась предложению отправиться в маленькое путешествие. – Давайте съездим!

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 03:01 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
25.

- Давай, я ему по морде съезжу, когда вернемся? - друзья сидят на деревянной облицовке набережной канала, свесив ноги вниз. Вода едва не касается подошв их ботинок. Они доедают «хот-доги» с креветками, прихлебывая из бутылок, спрятанных в пакеты, вкусное местное пиво. – Чтобы больше не посмел домогаться.

- Ревнуешь? – Ромка провожает взглядом катерок, от которого веером идет волна, успевает поднять ноги, чтобы они не намокли, Андрей чуть запаздывает, бьет ботинками друг о друга, чтобы стряхнуть попавшие на них капли. – Человек - со всей душой, не в силах снести восхищения, а ты - «по морде»! По такой миловидной ухоженной огненно-бородой мордочке?

- По наглой рыжей морде! Он же знает, что напрасно приставать, зачем тогда?

- Надежда умирает последней.

На противоположной стороне канала засуетился народ: какой-то парень упал на землю и забился в судорогах. Прохожие моментально окружили его, многие достали телефоны, начали звонить.

- Эпилептический припадок? – предположил Жданов.

- Или передозировка. У них же тут наркошам лафа.

Из-за угла ближайшего здания вывернули два конных полицейских, направились к растущей толпе зевак и волнующихся. Минуты через две подкатили на велосипедах двое в форме с красными крестами, склонились над упавшим.

- Видал, как тут у них все быстро? И никакой паники, все такие обыденно-деловитые. Все-таки люди здесь другие, и ведут себя по-другому.

- Ага. Впервые вижу вело-«скорую помощь».

- А иначе как по этим пробкам и узким улочкам? Пока доберешься, человек успеет откинуться, а эти, смотри, уже что-то вкололи ему, маску на нос нацепили.

Еще минут через пять пробралась, сигналя, и машина с врачами. Погрузили – увезли. Все.

- Ту медсестру Надеждой звали? – спрашивает Андрей, когда гул сирены утопает в прочих звуках города.

- Твою-то? Кажется, да, - легко улавливает мысль Роман, не удивляясь ни смене темы, ни давности воспоминания. Ассоциативная цепочка вполне проста. Он моментально переключается. – Все-таки есть в этом что-то символическое, перст судьбы - одновременно впервые отправиться на трижды вспаханную землю. Это будет посильнее «Фауста» Гете и «Спасения на водах».

- Да ну, просто счастливое стечение обстоятельств.

- Счастливое? Хм. Ты прав! Единственно верный, грамотный, современный подход: лишение девственности в стерильных медицинских условиях с привлечением специалистов высшего класса. Асептично, атравматично, аромантично...

- Аромантично? – Жданов устремляет взгляд в небо и замолкает. Вот опять, Ромка это чувствует, на него накатило то странное состояние – печали не печали, тоски не тоски - задумчивой грусти. –А я вот так не думаю. Может быть, мне, конечно, с перепугу показалось что-то, примерещилось, но это не был банальный половой акт. Как я теперь это вижу.

- О! Как пафосно звучит: " половой акт!" Я бы назвал это иначе, ну да ладно. В чем же была его а-банальность? В рыжей клеенке на кушетке, запахе хлорки-фенола, синем свете кварцевой лампы? А! К нам спустились ангелы с небес, их крылья были белоснежными... И почему вдруг теперь?

Выбить Жданова из его лирической заторможенности не так-то просто. Во время подобных припадков он не восприимчив ни к сарказму, ни к цинизму.

- Не знаю. Опыт? Есть с чем сравнить? Одно дело - взгляд трясущегося от страха и смущения пацана, другое – взрослого, повидавшего всякое мужчины. А помнится-то все ярко, отчетливо. Потому что стресс?

- И что видит повидавший виды мужчина? Что он там, с высоты своего колоссального сексуального опыта, может разглядеть? Уникальную форму груди? Фантастически эргономичное строение влагалища? Изысканную технику медгетеры? Запредельно зажигательную ламбадо-страсть?

- Ты будешь ржать и свалишься в канал. Но я все равно скажу: нежность. И... как бы это поточнее выразить... ее более сильное желание отдать, чем получить.

- Значит, желание отдаться сильнее... – Малиновский почему-то не заржал, и в канал не свалился. И как-то вяло прокомментировал реплику друга с таким мощным ироничным потенциалом.

- Представь, сколько было всего за эти годы, сколько их было... А вот такое, с нежностью, в которой можно утонуть, еще потом только с...

Спотыкался Жданов всегда только на одном имени.

-...Полей.

Ну да, конечно. Мог бы и не произносить. Лучше бы промолчал.

- А Кира? Ты же с ней вроде... счастлив? – Роман дергает за кольцо запасного парашюта, так как стропы основных у них намертво перепутались.

Кажется, вынырнул. Взгляд прояснился, теплая вязкость горячего шоколада в глазах сменилась прохладным мерцанием золотистого лагера.

- Кира – это Кира. Она замечательная. Но это совсем другое.

- Сколько вы уже вместе?

- Почти год.

- Солидно.

- Кстати, о Кире. Я обещал привезти ей печенье и чай с марихуаной.

- Ой, ты ж знаешь, это развод туристов. Лучше уж...

- Знаю, у меня нет цели подсадить Киру на травку. Пусть попробует простое печенье и успокоится. Ну, купим по дороге домой? Кстати, дай мне тоже, на всякий случай, контакт этого Милкиного дружка, вдруг придется останавливаться в Амстердаме.


- Остаться в Амстердаме? До завтра? - Кате мешает нормально соображать ждановская рука, несильно, но надежно сжимающая ее пальчики. Но вот он разжимает ее, и в голове проясняется. – Но ведь... «Зималетто», папа, Кира Юрьевна...

Если Жданов еще колебался в принятии данного решения, то Катя ему очень помогла определиться, как всегда, подкинув верный аргумент.

- А что «Зималетто»? Разве мы не оставили его на попечение вице-президента? Надежнейшего из надежнейших и сообразительнейшего из сообразительных? Папе вашему я позвоню, объясню ему боевую ситуацию, как ваш начальник, а Кира Юрьевна...

Он думал о Кире если не постоянно, то много. Мысль о ней навязчивым комариным звоном то и дело пробуждала от сладкой амстердамской дремы. И вот сейчас, именно сейчас осознав, что ему придется вечером вернуться к ней, он понял, что это невозможно. Больше невозможно для него. Подписанный договор с англичанами и уже практически спасенная компания перевесили чашу весов его терпения или... или Катина рука, которую ему не хотелось выпускать? Это совсем не интимное соединение ладоней – так дети ходят парами в детском саду, так родители водят отпрысков за собой, так переводят старика через дорогу, так люди встают в цепочку на демонстрациях и митингах, - наполняло его легким, прозрачным волнением. Где-то когда-то уже было это: рука в руке, город, прогулка и… внезапное счастье, беспричинное и непонятное, и робкая надежда, что она не отнимет своей руки, не захочет отнять.

- И Кире Юрьевне я все объясню. Не сейчас. Не по телефону. Ну что, Екатерина Валерьевна, способны вы на авантюру? Вот так взять и не прийти на самолет? Вот так взять и остаться в чужом городе с подозрительным во всех отношениях спутником?

- Знаете, Андрей Палыч, скажу вам честно, для меня большей авантюрой, причем с героическим уклоном, всегда является «взять и прийти на самолет». Не прийти мне гораздо проще.

- Значит, остаемся? – они стояли посреди узкого тротуара, и пешеходы обтекали их двумя ручейками, текущими в противоположных направлениях. Никто не сердился, не выражал раздражения, вот чудеса!

- Да! – зажмурившись на мгновение решилась Катя. – Остаемся!

- Ну, Катя, ну вы и авантюристка! Подбить меня на такое! – тут же нахмурился Жданов, доставая телефон. – Никак от вас этого не ожидал!

- Чт… Что-что? Что вы сказали? – не сразу просекла подвох девушка. Но увидев, как он беззвучно смеется, уже прислушиваясь к гудкам в трубке, тут же расслабилась. – Ах вы, Андрей Палыч!

- Алекс, привет! Это Андрей Жданов, да, из «Зималетто». Я тут проездом оказался в Амстердаме и опоздал на самолет. Помню, ты нас приглашал с Малиновским, обещал приютить, если что… Да? Вот прямо все так просто? Премного благодарен. Подумай, как я смогу тебя отблагодарить. Не вопрос. Отлично. – Он закончил разговор, улыбнулся, страшно довольный, Кате. – С жильем проблем нет. Их не было бы в любом случае, но этот вариант, Катя, вам понравится особенно. Это настоящий голландский домик в центре, там такие комнатки, лесенки – музей. У них же тут закон, что сильно что-то переделывать в домах нельзя, поэтому там все очень аутентично. Так, теперь ваш папа.

- Андрей Палыч, давайте я с ним сама поговорю. Он сейчас начнет волноваться, - она протянула руку к телефону.

- Это вы начнете волноваться, разговаривая с ним. Нет, я лучше сам. И вообще, это мой телефон, – он не дал ей гаджет жестом жадины, хулиганские наклонности шефа проявлялись не по дням, а по часам.

- Валерий Сергеевич? Добрый вечер! Это Жданов. Да, Андрей Палыч. Хочу сказать, что вы можете спокойно ложиться спать, нас с Екатериной Валерьевной сегодня встречать не нужно. Мы опоздали на самолет. Нет, ничего страшного абсолютно. Вышли в Амстердаме погулять и заблудились. Да, все нормально. Завтра прилетим. Зачем в аэропорту? У меня здесь есть знакомые, они нас уже обещали приютить. Не волнуйтесь. Катя под моей охраной. Да, вы же понимаете, что я не дам такого ценного работника в обиду. Кстати, можете нас поздравить: Екатерина Валерьевна так провела переговоры в Англии, что британцы заключили с нами очень выгодный контракт. Мой отец велел передавать вам привет и благодарность за взращивание таких высококвалифицированных кадров. Все, Валерий Сергеевич, до завтра. Я вам обязательно позвоню, когда мы купим билеты. – Опустил трубку. – Ну как, Катя, вы успокоились? Папа не сердился, был горд за вас.

- Еще бы, вы все так сказали…

- Я сказал чистейшую правду.

- Разве мы заблудились?

- А разве нет? – это прозвучало странно, как будто двуслойно… Первый слой – игривый, шуточный, второй – серьезный, смутно-тревожащий и зовущий куда-то. Куда?

Катя промолчала. Андрей уже привычным, уверенным жестом взял ее за руку и медленно повел за собой.

- Всегда, когда вдруг оказывается, что не нужно никуда бежать, в первый момент теряешься от свалившегося на тебя свободного времени. Куда бы нам пойти?

- А вы разве не будете больше никому звонить?

- Сейчас – нет. Все же спокойны: мы предположительно должны явиться в Москву только через четыре часа, раньше никто не хватится. Я потом позвоню, а сейчас… Вы есть хотите, Катя?

- Да, чуть-чуть.

- Чуть-чуть! Я зверски голодный уже давно. Есть варианты: ресторанчик с рыбными блюдами, кафе с национальной кухней и десертами, картошка из стены – местная достопримечательность.

- Что это за изыск такой, «картошка из стены»?

- Это уличная еда, которую покупают у окошка в стене, поэтому она так называется. Картофель фри с разными местными соусами. Очень вкусно. Но вряд ли вас это прельстит.

- Почему? Это здорово! Мне было бы жаль сидеть в помещении, вместо того чтобы еще немного погулять по городу, пока совсем не стемнело. Если вы сами хотите картошку, то давайте ее.

- Катя, что ж вы такая сговорчивая! Не даете мне возможности проявить все мои способности! Я уже рекламную речь заготовил: золотистые, покрытые хрустящей корочкой горячие ломтики картофеля местного сорта, пожаренные в свежайшем масле, политые расплавленным голландским сыром лучших сортов, посыпанные специями…

- Андрей Палыч, у меня сейчас голова закружиться от голода!

- Так, я молодец, бежим. Хм, куда поворачивать-то… А, понял. Ложимся на курс, принюхиваемся, летим на запах!

Когда они нашли нужную улочку, то сразу увидели место картофельного паломничества: там стояла очередь. Но очередь шла быстро, и Катя только-только успела выбрать, какого размера бумажный кулек она хочет и с каким топингом.
Да, такой вкусной картошки ей еще не приходилось пробовать. Обжигаясь, девушка разжевывала нежно похрустывающие, снаружи румяные, внутри нежно-белоснежные ломтики. Их нужно было подцеплять маленькой вилочкой и окунать в обильно добавленный соус и плавленый сыр. Солидная на вид порция, которая поначалу напугала Катю, уместилась в живот без проблем. Теперь захотелось пить.

- Пить хочется, - оглянулся по сторонам Жданов. – Катя, вы что хотели бы выпить?

- Чего-нибудь горячего, – она зябко повела плечами. Солнце село, и на улице сразу стало прохладно, а с каналов подул сырой ветер.

- Вы легко одеты. Замерзла, боевая подруга? – Жданов скинул с себя пиджак и надел на Катю. Ей сразу стало жарко. –Сейчас и это решим.

И опять рука в руке, и он тянет ее легонечко за собой, и точно знает, куда надо идти и зачем. И Катя чувствует, не может не чувствовать, как пружинит его походка, как порывисты его движения, как близок смех глазам и губам. И все ему дается легко, и все у него получается… Она уже и забыла, что Андрей… Андрей Палыч таким бывает.

Меж тем он заводит ее в сувенирный магазин и сразу ведет в закуток, в котором на полках лежат толстовки. Разные – потоньше, потолще, с рисунками и надписями. Катя сразу теряется, Андрей Палыч, наоборот, уверенно подходит к одной из полок, ищет размер, разворачивает… На вытянутых руках разглядывает рисунок, Катя видит, что на спине у толстовки нарисованы домики, домики и написано: Амстердам.

- Берем? – Андрей действует слишком быстро и решительно, наверное, чтобы Катя не успела засмущаться, испугаться, раздумывать над всякими «дорого – не дорого» и прочими глупостями. – Это самая теплая, в ней зимой ходить можно.
В общем, он особо и не ждет ее ответа. Расплачивается и тут же, в магазине, просит срезать с нее ярлыки, и насборивает, чтобы помочь надеть ее Кате через голову.

Катя с сожалением расстается с его пиджаком – теплым, ласковым, пахнущим им. Но и с радостью - вдруг он тоже мерзнет? Ловкость рук - и она в теплом мягком одеянии, просторном, удобном, легком.
Андрей поправляет капюшон и отходит на шаг от Кати.

- Ну как? Комфортно?

Она опускает глаза, разглядывая себя, и видит, что над большим карманом «кенгуру», на груди нарисован резной пятипалый зеленый листочек, совсем такой, как…


- А я думала, что «Тутаев» - это старинное название. Совсем древнее, такое как «Мамаев Курган» или что-то татаро-монгольское.

- Многие так думают, а это всего-навсего фамилия красноармейца, молодого совсем, ничем не отличившегося, убитого чуть ли не своими случайно, выстрелом в спину или по пьяни. Отец его, говорят, на коленях стоял перед властями, просил не позорить семью, когда город переименовывали. А такое название было: Романов-Борисоглебск! Вот где живая история.

Катя с теткой сидят на заднем сидении, окна в машине открыты, в них врывается плотный от высокой скорости ветер, несущий с собой запахи лета: цветущих трав, пыли проселочной дороги, стоячего болота. Они едят мороженое в вафельных стаканчиках, мужчины тихо переговариваются между собой, сквозь шум двигателя иногда прорывается музыка - на кассете собраны старые эстрадные песни.

«Вот и свела судьба, вот и свела судьба, вот и свела судьба на-а-ас! Только не подведи, только не подведи, только не отведи глаз!» - захлебывается собственным голосом Ободзинский.

- А почему ж до сих пор обратно не переименовали? Сейчас ведь возвращают городам их прежние имена.

- Денег, говорят, нет. Это ведь тоже дорого: вывески, знаки, географические карты, почтовая вся эта канитель, и прочее. Бедный регион, посмотри, какие колдобины. Даже у нас в Калязине и то не такие.

Они уже отстояли службу в Покровской церкви Тутаева: белоснежной, невысокой, словно игрушечной, - поставили свечки к иконе «Прибавление Ума», посмотрели храм, потом решили заглянуть еще в один, Воскресенский собор. Там тоже была святыня, к которой непременно хотел сходить дядя Владик, "Спас Нерукотворный". Катя была впечатлена: эта огромная икона, которая стоит в храме так, что под ней можно пролезть в специальный лаз. Тетка поведала о поверии, что если три раза проползти, молитва с прошением непременно сбудется. У дяди была какая-то важная просьба к Спасителю, наверное, потому что он был настроен очень решительно. К иконе была очередь, и Катя пошла походить по храму, посмотреть его росписи – разнообразные, богатые. Пыталась узнать сюжеты, догадаться, кто из святых изображен.

Утомившись, Катя присела на лавочку, устремив глаза к сводам храма. Вдруг ее кто-то тронул за руку. Это была девушка неясного возраста, русоволосая, белокожая, пухленькая, радостно и светло улыбающаяся. Она протягивала Кате какую-то открытку и бормотала что-то непонятное.

- Дуня, Дуняша! Не приставай к людям! Пойдем к маме! – подбежал к ним черноволосый, темный от загара мальчик лет шести-семи. – Извините, пожалуйста, - обратился он к Кате, - не уследил.

Мальчик очень серьезно и по-взрослому взял под руку девушку-ребенка и попытался отвести ее от Кати, но та запротестовала и, продолжая улыбаться и бормотать, все протягивала Кате картонный листок.

- Знаете что? Вы лучше возьмите. Это вы ей понравились, и она хочет сделать вам подарок. А если не возьмете, она очень расстроится.

- Хорошо. Я возьму, спасибо. – Катя активно кивала дарительнице, чтобы та поняла, как она рада подарку.

Но Дуняша не захотела уйти и после этого. Села рядом с Пушкаревой и стала показывать ей открытки из набора, на которых был изображен какой-то святой. И все лопотала, лопотала радостно, взахлеб на своем личном наречии.

Мальчик оглянулся, махнул кому-то в очереди и сел рядом с девушками.

- Вы не сердитесь на нее, она не понимает. Но она очень добрая.

- Я совсем не сержусь. Это твоя сестра?

- Да. А вон мама с папой. Мы летом всегда сюда приезжаем, на мои именины.

- А как тебя зовут?

- Андреем. Мама Дуне вот набор открыток купила про Андрея Первозванного, чтобы ей не скучно было ждать. Он мой святой. Папа так решил. Потому что имя влияет на человека, а папа хотел, чтобы я был настоящий мужик.

Это прозвучало гордо и ответственно. Катя подумала, что папа не ошибся с выбором имени.

- Ну что, Катюш, пошли? – тетка, подойдя к ним, улыбнулась Дуне.

- Да. Я сейчас. – Катя сняла с шеи тоненький шнурок, на котором висела подвеска, поделка одного Калязинского умельца, озорная проволочная кошечка, у которой на ошейнике болталась бусина из «кошачьего глаза». Она вложила подарок в руку сестре мальчика. – Это тебе подарок от меня. До свидания, Андрей!

В машине Катя рассказала о встрече с детьми Наталье и показала открытку. На ней был изображен человек с густой гривой темных волос, кое-где с проседью, большими черными выразительными глазами, густыми бровями и выдающимся носом. На обратной стороне открытки было написано:

«Ап. Андрей. Фреска церкви Санта Мария Антиква в Риме (705–707).
По свидетельству Епифания Монаха, составившего яркое описание внешности первого ученика Христа, Андрей Первозванный «был высок, носат, броваст, немного сгорблен». Можно даже сказать, что Андрей, наряду с Петром и Павлом, получил самый яркий и запоминающийся образ, наиболее эмоционально выраженный характер. Подобно ветхозаветному пророку, он часто изображается крайне экспрессивным, патетически взволнованным, с растрепанными или развевающимися волосами, что в целом вообще не характерно для иконописной традиции».

- Интересно как! – сказала тетка. - Надо будет обратить внимание на его изображения в храмах.

Приехав домой, Катя положила открытку закладкой в недочитанную книгу «Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок», и забыла про нее.

26.

Катя забыла многие теткины объяснения со временем, но про обезболивающие помнила. Еще бы, забудешь про них, когда промедление смерти подобно, когда не окажется анальгетика под рукой вовремя – все, на стенку лезь. Боль в животе такая, что во рту пересыхает и дыхание сбивается, а вместо голоса - скрип. Обновление внутренней поверхности матки, как сказала лектор, приходившая в Универ, гинеколог. Обновление всегда вот такое, в муках? У нее, очевидно, да. Любое обновление – через муку.

А ведь никто не отменял обычной жизни, а тем более обязанностей: месячные у тебя, не месячные – встала и пошла отчет составлять или переговоры вести, или, вот как сейчас, докладывать о состоянии дел компании на совещании. Теткин совет работал: Катя уже давно не позволяла боли «разгореться», носила всегда таблетки с собой на случай, если вдруг раньше времени случится это событие. Оно обычно случалось по расписанию, день в день, но время могло быть разным: то ночью, то утром, то на работе. Как однажды вечером сидела, писала свой дневник, оставшись уже совсем одна в офисе, и вдруг почувствовала: ой! Сорвалась с места, только успела до туалета добежать, втягивая в себя все, что могла, там, внизу. К счастью, когда она вернулась, Роман Дмитрич ждал ее в кабинете Жданова, а то у нее там на столе... в общем, засада с этими месячными.
А еще они в последнее время стали гораздо обильнее, чем раньше. Казалось бы, куда еще-то? Но, видимо, резервы человеческого организма практически безграничны. Та же лектор говорила, что норма – треть стакана, не больше. Иначе ноги таскать не будете, анемия, слабость. А тут пять полностью пропитанных влагой цвета глубокой радости хлюпающих прокладок меняешь за день. Вытекает из тебя столько, кажется, что на небольшое водохранилище хватило бы или семью вампиров накормить, а ты ничего, бегаешь! В глазах темнеет, голова кружится, ноги подкашиваются – бегаешь. Только б не болело.

До сегодняшнего дня Кате казалось, что самое ужасное, связанное с этой сугубо женской особенностью организма – боль. Нет боли – нет проблем. Ну да, есть неудобства, дискомфорт, возня с этими прокладками, от которых на пятый день кожа устает и мечтает просто подышать, чтобы к ней вообще ничего не прилегало. Но чтобы ужас-ужас? Кошмар...

Принять таблетку утром она успела, прибежав на работу, когда то самое нытье только-только стало накатывать волнами от низа живота вверх и в поясницу. Засекла время: 45 минут - и должно стихнуть. Сколько раз проверяла, всегда срабатывало четко: если ныло уже ощутимо, то боль словно таяла в последние десять минут. Катю это впечатляло особенно, все-таки приятно, когда что-то работает стабильно, и под это что-то подведена научная база: время всасывания препарата в желудке, максимальная концентрация в крови, период полувыведения. Правда, привычного баралгина под рукой не оказалось, сумка другая, упаковка таблеток осталась во внутреннем кармашке той, что лежит на столе дома. Машка выручила, дала какое-то свое средство, импортное, не такое вредное. И вот час прошел, а безвредное средство, наверное, из вредности, действовать не хотело. Или действовало, но незаметно: живот ныл все сильнее. А Жданов уже забегал несколько раз и дергал Катю, дергаясь сам: конечно, очередное липовое совещание вот-вот начнется – разве к такому привыкнешь?

Ладно, сама виновата, иди и веди! Катя собралась и пошла, надеясь, что стресс, который неминуем, когда на тебя ехидно и брезгливо смотрит Милко, тяжело и загадочно Александр, с вечным презрительным недоумением Кира, с исследовательским любопытством Кристина, с безграничным удивлением Марго и с еще более безграничным, а оттого и более мучительным доверием Павел, поможет затмить болевые импульсы в мозг. Сегодня, правда, Павла с Марго не было, но и остальных помощнице президента вполне хватит, чтобы почувствовать бодрость.

Все было б ничего, если б не тянулось так долго. Катя уже обо всем доложила, ответила на все вопросы, благополучно провела утлое суденышко – три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу, - по слегка штормящему заливу, а они, Милко да Александр, все цепляются и цепляются за какие-то мелочи, и все просят разъяснений, которые требуют Катиной сосредоточенности. А ей бы сосредоточиться на своем животе, лучше лежа, свернувшись вокруг него, как сворачиваются звери зимой на снегу, клубочком, и замереть, не дыша, обмануть боль – видишь, нет никого, никто не дышит даже.

А теперь и Кира с Кристиной выясняют совсем не относящиеся к делу детали. «Можно я уже пойду?» - хочет подняться Катя со своего места, опирается руками о стол, но Андрей взглядом просит: «Нет, останьтесь, Катя». Она остается, раздваиваясь: не получается совсем вытащить сознание из зоны боли размером, как говорила тетка, с кулачок, а чувство, что с огромный огненный арбуз.

Вот, наконец, Кристина увлекает и Киру, и Милко куда-то в светлые безболезненные – не верится, что у таких людей может болеть живот, - дали, и Катя опять хочет уйти, но теперь Александр жаждет пообщаться в узком кругу.

- Куда ж вы, Екатерина Валерьевна? – гудит его голос густого бордового цвета, когда девушка решительно захлопывает папку с отчетом, из последних сил делая вид, что она живее всех живых. - Пожалуй, президент и вице-президент могут быть свободны, а к вам у меня будут вопросы.

- Любознательный какой! – говорит Роман Дмитрич, а Жданов пытается взглядом прожечь в Воропаеве дыру. Но тот в домике. Огне- и лазероупорном, наверняка из какой-нибудь особенно стойкой керамики, которую используют для облицовки космических кораблей, на него все эти взгляды-молнии не действуют совершенно. Он что-то уточняет по кредитам... и Катя что-то отвечает. И тихо ненавидит этих трех мужчин, которые почему-то не могут разобраться без нее.

- Мне нужно идти, - решается она, видя, что они прекрасно соображают на троих, подкалывая друг друга и остря наперегонки, но на этот раз подает голос Роман Дмитрич.

- Катя, вы не можете нас покинуть! Только ваше присутствие удерживает Александра Юрьевича от превращения в страшного серого волка. Как только вы уйдете, он нас съест!

Не, ну правильно, пусть он лучше съест Красную Шапочку, которая уже почти готова к употреблению в пищу: парализована болью, даже дрыгаться не будет, даже не заметит, когда он начнет откусывать от нее кусочки. Что они, в самом деле, его боятся? «Тоже мне, волк, - сквозь кровавую пелену накатывающих спазмов думает Катя. Сейчас все кажется таким простым и нестрашным: кредиты, Воропаев, «Зималетто». - Вот если бы у них хоть раз так болело, интересно, они б могли вести совещание и отвечать на вопросы?» Гордость за стойкость и выдержку женского рода не помогает. Когда ж это кончится, а?

Катя упустила нить разговора. Кажется, Роман Дмитрич куда-то собрался Воропаева проводить. Неужели? Все? Те двое уходят, Андрей озабоченно смотрит на Катю:
- Катя, с вами все в порядке?

- Да, Андрей Палыч, - слипающимися от сухости губами слабо отвечает она. – Все в порядке. - Не скажешь же прекрасному президенту: я подыхаю от боли, потому что у меня месячные, и вы, занудные изверги, совсем измучили меня, я хочу сначала в туалет, а потом домой! Разве можно мужчинам вообще о месячных знать? Вон мама даже трусики свои сушит так, чтобы папа их не видел. Под простыночкой, под полотенечком. Словно и нет у нее никаких трусиков. И у Кати тоже.
Они поднимаются одновременно и...

Скопившаяся за время совещания в недрах Катиного тела ненужная этому телу алая жидкость выплескивается на прокладку вся разом. Ага, ага, это в рекламе она прозрачно-голубая и без сгустков величиной с виноградину, и льют ее из пробирочки тоненькой струйкой на впитывающую поверхность, а если из кувшина? И мощной струей?

Катя замирает, тут же забыв о боли, так до конца и не распрямившись, ощущая, как теплый ручеек стекает по ноге вниз, до самой туфельки. Вот он настоящий кошмар. А она-то и не знала, что боль – это не самое ужасное.

Андрей Палыч, уже шедший к выходу из конференц-зала останавливается и оглядывается. Никогда еще Кате так не хотелось, чтобы он шел, шел и ушел! Не оборачиваясь! Но, естественно, не в этот раз. Это ж Катя и ее горькая, безжалостная, бесстыжая судьбина! Он не просто оглядывается, а с изумлением смотрит на застывшее изваяние помощницы, а потом опускает глаза...

«Зачем я только родилась?» - глупый вопрос. Как зачем, чтобы испытать на себе все возможные несчастья и унижения, весь позор, мало ей было... И ведь ни сесть, ни пойти.

Дверь открывается и в зал возвращается Малиновский. Ну конечно! Одного зрителя, хоть и вип-персоны, для такого зрелища, по кровавости готового соперничать с корридой, конечно, недостаточно. А где же все остальные?

- Екатерина Валерьевна, - торопиться к ней Роман Дмитрич, - все-таки вы нам нужны...

Он не успевает обойти стол, как Андрей кидается к нему наперерез.

- Малиновский, стой, где стоишь!

Малиновский тут же останавливается - есть у них все-таки какой-то особый шифр, интонации, взгляды, когда они слушаются друг друга беспрекословно и сразу, - забыв про Катю и не спуская изумленного взгляда с друга. Жданов обегает стол, берет Романа под руку и смотрит заговорщицки ему в глаза:

- Катя потом, а вот ты мне сейчас нужен позарез. Выйдем? – и уводит не слишком уж и сопротивляющегося вице-президента, прикрыв за собой дверь.

Катя не успевает понять, куда бы ей метнуться, как в зал влетает Машка.
- Че звала-то, Кать? Жданов сказал, чтобы я к тебе срочно и с блокнотом...


Катя стояла у стола Андрея Палыча с блокнотом. Вернее, она за этот блокнот держалась, потому что иначе могла упасть: только что президент сообщил ей, что вечером они идут в ресторан ужинать, чтобы Катя ничего не планировала, никаких личных встреч. Если можно.

Ужин в ресторане был очередной гениальной идеей фельдмаршала Малиновского. Утром он заявился к Андрею и заявил:

- По моим расчётам – пора.

- Туда, где за тучей белеет гора? – предположил Жданов после паузы, которую Роман не удосужился наполнить объяснениями.

- Именно! Пора придать ускорение сюжету. А то в твоих глазах, мой друг, вода цвета стоячего торфяного болота. – Роман посветил президенту фонариком в глаз. - Оттенок, не спорю, красивый. Составит конкуренцию индийскому байховому. Но живости как-то маловато. Глухая тоска. Так Катя еще догадается, что ты из-за денег на нее пялишься с утра до вечера.

- А, наконец-то, Малиновский! – оживился Палыч. - Можно приступать к целованию? Как думаешь, начать с рук, издалека или действовать без обиняков: «Катя, закройте на минуточку глаза», - и… или лучше посадить ее сначала к себе на колени, чтобы привыкла? За полчаса привыкнет или минут сорок подержать? Или сначала скучно, в щечку?

-Тпррру, притормози! Разбежался. Для целования еще почва не готова. Это риск. А если у нее крышу от неожиданности снесет, тебе кто компанию из кризиса выводить будет? Нет. Тут нужен взвешенный подход. Правильная дозировка внимания. Целовать рано, руками трогать тоже, поужинать можно. Совместный прием пищи в приятном антураже и под хорошую музыку – это пока максимум, что мы можем себе позволить.

- Отлично, значит, закажу сегодня ужин на дом, а музыка у меня есть.

- Жданов, ты меня поражаешь! Ты все-таки хочешь свести Катерину с ума. Сам подумай, какое впечатление на нее произведет приглашение к тебе домой?

- Какое, какое… Хорошее. У меня дома чисто, красиво, диван, камин, балкон…

- Балкон у тебя, конечно, Андрюх, что надо: стой – не хочу. В таблоидах не утихают споры, у кого из вас двоих балкон лучше – у тебя или у московского мэра? Опять же, не каждой смертной посчастливилось в жизни выйти на балкон... Поэтому я против ужина с балконом. Сначала просто еда, без запредельных впечатлений.

- Хорошо, тогда я знаю один японский ресторан, там сидят прямо на полу у маленьких низеньких столиков, и все так уютно и интимно…

Роман тяжело вздохнул, как хозяин огромного пса, который все рвется и рвется с поводка, а рявкнуть на него неудобно: бабульки сердобольные вокруг.

- Жданов, ты должен прежде всего подумать об удобстве и комфорте Кати. Вот про камин ты правильно сказал, а интим ее будет напрягать. Опять же, где гарантия, что она умеет есть палочками? Не лучше ли создать ей максимально привычные условия? Стол, стул, скатерть, вилка? Поезжайте-ка вы в обычный ресторан, например, в «Лиссабон». По-моему, отличная идея.

- Да ну, Ром. Этот «Лиссабон» какой-то скучный, невыразительный. Катя еще решит, что у меня ни вкуса, ни фантазии.

- Зато, Жданов, там куча наших знакомых! Кире обязательно сообщат, что видели тебя там с помощницей! Тебе самому не придется ничего придумывать – это ж какая выгода! В общем, я решил: «Лиссабон», и точка.


- Андрей Палыч, - Катя, имеющая определенный опыт в личной жизни, хотела ясности. Поэтому она провела разведку. - Это будет деловая встреча с партнерами?

- Нет, мы поужинаем с вами вдвоем.

- Аааа… вы хотите обсудить какой-то важный вопрос, но при этом проголодались?

- Нет у меня никаких важных вопросов. Я просто хочу с вами поужинать. Просто поужинать, Катя!

- Тогда мы можем поехать к нам домой, родители будут вам очень рады! И сегодня на ужин мама приготовила «ежики», кабачки в сметане, пироги с рыбой и домашний «Наполеон».

Жданов понял, что еще чуть-чуть, и «Лиссабон» потеряет всякие шансы на выход в финал. Но ведь стратегия, план фельдмаршала. И потом, что он скажет Кире? Остался один прием, который позволит избавиться от сомнений.

- Катя, пожалуйста, поедемте в «Лиссабон»! – жалобно попросил Жданов.

Катя сразу смягчилась.

- Хорошо, Андрей Палыч, только мне бы хотелось знать, ради чего я должна ехать в ресторан, да еще в «Лиссабон» с вами на ночь глядя.

- Катя, так надо! – в отчаянии простонал Андрей. – Ради спасения компании! – больше всего на свете он хотел быть честным с Катей. Это сработало.

- А, ну так бы сразу и говорили, Андрей Палыч. Надо так надо. Что ж вы молчали? Поехали.

Пронырнуть в уголок Кате не удалось, Андрей Палычу непременно хотелось порадовать ее камином. Потом его пиромания стала еще более подозрительной: он попросил официанта зажечь свечу, а потом взял с камина еще три и поставил на середину и без того не слишком большого стола. Катя решила, что на всякий случай неплохо иметь под рукой средства для экстренного пожаротушения. Поэтому, когда официант спросил, что она будет пить, девушка решительно заказала: «Чаю стаканов шесть».

- Вы много пьете, Катенька, пожалейте себя!

- Вам, что, Андрей Палыч, стыдно за коллегу по бизнесу?

- Мне стыдно за себя. Я абсолютно не соблюдаю питьевой режим. Не то что три литра жидкости в день не выпиваю, даже полутора… Кира недовольна…

Затосковавший вдруг Жданов долго пялился в меню, но ничего такого, что могло бы примирить его с мыслью, что из-за этого «Лиссабона» он лишился домашних «ежиков», там не обнаруживалось.

- Водки, что ли, заказать? – вздохнул он, поскольку в нем нарастал протест против наложенных на него ограничений: Катю не тронь, пирогов с рыбой не ешь, опасайся всего вокруг, да еще потом всю не выпитую за день воду заглатывай под Кириным присмотром...

- Разве вы пьете водку? Нет, Андрей Палыч, зачем? Ну, виски еще туда-сюда, но водку… – Катя активно мотала головой. – Вам же за руль потом! Вот если б наливочки от моего папы – тогда было бы хотя бы из-за чего рисковать. А водка, да еще здесь… - она презрительно обвела взглядом заведение и увидела девушку соответствующего вида, которая косилась на них и что-то горячо шептала в свой телефон.

- Андрей Палыч, на нас смотрят! – решила она предупредить начальника, мало ли.

- А, это Кирина знакомая. Как хорошо, что она нас заметила! – несказанно обрадовался начальник.

Он встал и подошел к говорящей, которая как раз, не стесняясь, докладывала:

- Нет, не любезничают! Спорят о чем-то! Да, наверняка о делах, он ее уговаривает, а она не соглашается. Кредиты? Похоже. Ну, пока, Кирочка, мне надо бежать.

И убежала, не зацепившись ни бюстом за Жданова, ни языком за его помощницу, что особенно странно - упустить такую возможность поболтать с умным человеком на философские темы, используя, наконец, весь свой богатый словарный запас!

- Мы еще можем поехать на ужин к вам домой, Катя? Это не слишком поздно для ваших родителей? – с надеждой спросил вернувшийся за столик Жданов.

- Нет, что вы! В самый раз. Они меня ждут и вам будут очень рады.


Они ее ждали. Не каждый день, но часто. И всегда сюрпризом. И она, конечно, была им очень рада. Они не переставали ее удивлять, эти подарки: то на столе оказывался смешной набор «Музыкальный», в котором изображенные на плотной бумаге по пояс и с растопыренными руками великие композиторы торчали из картонных прорезей на большой открытке, а вторая часть их тела представляла собой чайные пакетики. И при заварке в чашке получалось, что они держатся за ее края своими руками. То это было ассорти аромамасел в крохотных пробирочках с инструкцией внутри коробочки, где говорилось, какое масло помогает от головной боли, а какое необходимо нанести на виски для бодрости. То на столе обнаруживался колокольчик в виде смешного ангела, или салфетка для протирания очков, с которой на Катю смотрели озорные коты, а однажды, через несколько дней после того как Андрей Палыч грохнул Катину огромную чашку, принесенную из дома, помощница нашла рядом с клавиатурой коробку, в которой была чайная пара из тончайшего полупрозрачного фарфора.

- Откуда это у тебя чашка из костяного фарфора? – как-то спросила Ольга Вячеславовна. - Это же дорогущая вещь. Но как хороша!

- Подарок, - ответила Катя, а женсоветчицы обменялись многозначительными взглядами.

Никогда Катя не видела, кто приносил подарки и когда. Она была уверена, что это Андрей Палыч, потому что они так или иначе перекликались с их вечерними разговорами, которые стали почти традицией. Вот, например, красивая груша с бантиком на веточке. А на бантике ярлычок и написано: «Мытая». Понятно же…

Но, на удивление, подарки иногда обнаруживались и когда Андрей Палыча в офисе не бывало… Стеклянная банка с цветными драже, на которой написано: «Хочешь послать начальство – прими пилюлю, хочешь послать матом – прими две», - или ежедневник, на страницах которого, в уголках был нарисован енот, который начинал со страстью что-то стирать, если быстро перелистывать страницы. Бутылочка морковного сока, которую держал в лапах игрушечный заяц, или кулечек жевательных мармеладок в виде… мух, червяков и пауков. Они все были очень разные, эти подарки, но всегда выбранные со вкусом и юмором. Ничего такого, просто знак внимания, ни к чему не обязывающий, ничего не обещающий. А может быть, это благодарность за преданность и терпение. Катя не слишком над этим размышляла, ей просто было радостно и приятно.


27.

Какие размышления, когда сидишь в обнимку с девушкой на крыше сарайчика - летнего душа? Никаких. Тебе просто радостно и приятно. Теплая августовская ночь – климатический раритет, при этом ни одного комара и чистое-чистое небо, по которому то и дело кто-то чиркает невидимой спичкой – звездопад. Так хорошо, как не бывает.

- Видишь вон то скопление звезд? – Роман указывает на край небосклона. – Это Плеяды. Семь сестер. Их отправил на небо Зевс, чтобы спасти от преследований Ориона.

- Лучше бы он Ориона туда отправил, сестры-то в чем виноваты?

- В красоте, наверное... Как обычно. Ориона он тоже потом туда отправил, тем самым наказав его: видишь вон те яркие звезды? – Малиновский прижимает свою щеку к щеке Полинки, чтобы вернее указать направление. – Это созвездие Ориона. Теперь он всегда бежит за ними по небосклону и никогда не может догнать.

Яркая полоска вспыхивает и гаснет: белым по черному, серебром на бархате.

- Видела?

- Да.

- Успела загадать желание?

- Нет, я не загадываю больше желаний.

- Почему?

- Вселенная выворачивает их наизнанку и преподносит тебе в таком виде, чтобы ты понял, какой ты придурок, и что все твои желания – бред. Или скрытое малодушие. Она смеется над тобой и потешается по полной программе, я больше не хочу ей давать повода для этого. И потом, я свои желания теперь стараюсь выполнить сама: мне вот хочется полетать на дельтаплане и спрыгнуть с парашютом, так соберусь и прыгну. И полечу. Просто руки не дошли.

- Если б меня кто-нибудь спрашивал, я бы сказал: только через мой труп!

Она глубоко и беззвучно вздохнула, он почувствовал это грудью, руками, подбородком – всем, чем касался сейчас ее тела.

- Мои родители всегда были категорически против мотоцикла и говорили так же, вот как ты сейчас... Я была очень послушная девочка. Никогда бы их не ослушалась. Ну и вот... теперь у меня есть мотоцикл.

Он обнял ее крепче, желая не отпустить в мир печальных мыслей. Но она уже уплыла...

- Знаешь, Ром, это ведь вопрос. Про желания. Нерешенный. Почему так? Мне один верующий друг рассказывал, что не нужно быть многословным в своих молитвах с просьбами к Богу, это глупо, думать, что Бог не знает, чего ты хочешь. Но знаешь, что интересно? У него всегда, к каждой его молитве есть дополнение. Например, просит он помощи в каком-то деле и всегда добавляет: "но чтобы при этом все мои родные и близкие остались живы, здоровы, свободны, богаты и счастливы". Всегда. Понимаешь? Боится даже просить помощи без этой оговорочки. Зачем, если там знают... мы же никогда не хотим несчастья, болезней и бедности. Никому. Я запуталась. Меня пугают собственные желания. Мне проще не формулировать их, ни о чем никого не просить, чтобы потом не раскаиваться в их «неправильности». Пусть все идет как идет.

- Пусть, - сказал и подумал, что так, как все идет, ему нравится. Нравится даже при том, что чем дальше, тем явственнее вырисовывается проблема: Андрюха. Не нужно ковыряться в себе и своих чувствах и стремлениях, проводить глубокий анализ возникшей ситуации, ты просто знаешь: это не мимолетный роман, не краткая летняя интрижка. Это то, что хочется удержать и удержать надолго, и, может быть, даже навсегда. Бывает же такое ясное понимание, и это совсем просто – без пафоса и сомнений. Романа даже не смущало то, что не говорил он с этой сидящей сейчас практически у него за пазухой девушкой ни о чем таком, но он был уверен – Полина чувствует что-то похожее. Поэтому скрывать бесконечно отношения с этой женщиной от друга не получится. Если с Полинкой все будет так, как ощущается им сейчас, то скрыть это просто нереально. Нечестно, подло, трусливо. Конечно, будет неловко, непросто и даже, возможно, они с Андреем отдалятся из-за этого... - сердце тоскливо сжалось, в груди как сквознячком осенним потянуло, но... ладно, как-нибудь все утрясется. Потом, все потом...

Потерся щекой о ее макушку, пахнущую почему-то сеном, снова поднял глаза к небу.

Девчонки, вечно они все усложняют, заморачиваются по всякой ерунде. Ему сейчас было так хорошо, так сладостно спокойно, и так хотелось, чтобы это состояние длилось бесконечно – ну почему у людей все так непросто? Почему нельзя жить, чтобы никаких проблем? Вот чтобы просто, без заморочек?

«Пусть все решится само собой и так, чтобы мы с Андрюхой стали еще ближе!» - успел мысленно выпалить в небеса, по которым неслась, сгорая, очередная звезда. Улыбнулся и похвалил себя: ну, чем не правильное желание?

Из-за горизонта медленно вылезала огромная луна. Не так уж медленно, если вдуматься: всего каких-то два-три затяжных поцелуя, затяжных, как прыжок с парашютом с большой высоты, как полет на дельтаплане, согревающих даже лучше той божественной ратафии, а ночное светило уже вон, над головой!

- А жёлтый цыплёнок, что в небе гулял, все белые звёзды, как зёрна, склевал, – тихо-тихо, почти на самое ухо Роману пропела Полинка.

Счастье часто приходит к нам ощущением всполоха, вспышкой в сознании – мгновением, схожим с падением звезды. Счастливы те, кто способен уловить этот момент, почувствовать его, осознать, узнать: это и есть счастье - вот эта минута, короткий промежуток бытия между бездной прошлого и будущего. Его, как и падающий метеорит, невозможно поймать, удержать. Но можно увидеть, заметить, и запомнить. И хранить в своей памяти как бесценное сокровище. Вечно.


- Сокровище мое! Вечно с тобой что-то приключается! – всплеснула руками Машка, увидев причину Катькиной неподвижности. – Снимай колготки.

Пока Катя делала, что было велено, Машка смочила салфетку водой из бутылки на столе.

- Вытирай ногу внизу. Все? Теперь иди в туалет, я сейчас возьму, что надо, и приду к тебе.

Машка пришла с целой косметичкой прокладок и тампонов, влажных салфеток, и даже принесла новые колготки – настоящая женщина.

- Слушай, Пушкарева, если так льет, с этим же надо что-то делать?

«Если брови так густо растут, с этим же надо как-то бороться!» - кажется, Катю чуть-чуть отпустило, раз в голову полезли цитаты.

- А что с этим можно сделать, Маш?

- Забеременеть, - пошутила Тропинкина. – Верный способ.

- Нет, на это я пойтить не могу, - тоже решила пошутить Катя. – У меня работы – поле непаханое.

- Слушай, Кать! Ты свое поле уже трижды перепахала! Нет, трижды тридцать!

В этом месте повествования остается лишь горько сожалеть, что под дверью женского туалета не стоят, подслушивая, президент и его друг – это было бы слишком даже для больной фантазии автора. Хотя жаль, им бы понравилась образность речи сотрудниц «Зималетто». Но с этим уж ничего не поделаешь.

- Ладно, что впустую языком молоть. Ты какими тампонами пользуешься?

- Я тампонами не пользуюсь.

- Здрасьте! Это почему еще? Тем более, если так течет, надо же затыкать? Это же самый логичный вариант, не находишь? Или ты думаешь, что девственницам нельзя? Да можно, Кать!

- Да я... – Катя не глядела на Машку, стирая колготки. - ...я не из-за девственности.

«Какое дурацкое слово все-таки! Вроде гладкое, а на языке застревает», - колготки выстираны, но в каморке батареи нет, куда их?

- Без разницы, из-за чего ты. На самом деле все проще простого. Сначала берем вот такой, маленький, - Машка показала Пушкаревой маленький, как пистолетная гильза, тампончик. - А потом, постепенно и до такого можно дойти, – у нее в руках уже был солидный толстячок, вызывающий даже некоторое изумление, - зато уж на какое-то время и с прокладкой можно быть абсолютно спокойной, таких аварий гарантированно не будет.

- Ого! Такой здоровенный... – Катя искренне удивилась. – Как же он там поместится?

Машка села, сложив руки на коленях.

- Эх, Пушкарева, насколько все было б проще, если бы ты была не девочка.

- Конечно, кто ж спорит. Мальчикам в этом смысле больше повезло!

- Да я про другое. Если б у тебя был мужчина, то размер тампона не мог бы тебя смутить. Понимаешь?

- Я догадываюсь, что ты хочешь сказать, Маш, - с полной серьезностью, а оттого еще более комично ответила Катя.

- Догадывается она. А чего с таким ужасом смотришь на эту миниатюру? Сардельку видела? Хорошую такую, крупную? Ну а теперь посмотри на тампон. Есть разница? А если бы ты видела головку новорожденного младенца, то совсем бы успокоилась...

- Я видела! – обрадовалась Катя. – Я даже видела роды.

- Серьезно? Ну и что тогда за сомнения? Ты же понимаешь, что если влагалище растягивается до размеров головки малыша, то тампон – тьфу, ерунда. На, возьми для начала маленький. Пока не научишься, мы никуда отсюда не уйдем. Надо браться за тебя всерьез. А то ты в каком-то средневековье живешь в плане средств критической гигиены. Смотри, как надо.

Машка своими красивыми тонкими пальчиками ловко сняла обертку, показала, как лучше взяться, как надо поставить ногу.

- Поняла? Раздвинешь складочки и аккуратно, до упора вводи. Он сейчас должен хорошо войти, когда такие выделения-то. Давай, вперед, жду.

- Ой! – послышалось после шебуршения и кряхтения в кабинке.

- Что, девственности, наконец, лишилась? – Машка сидела, подперев руками голову.

- Нет, там глубоко, оказывается, он куда-то провалился!

- Куда, куда. Аккурат в лоно страсти. Чувствуешь его?

- Нет, кажется.

- Значит, все правильно. И ведь заметь, Кать, все так просто! Вот чего ты боялась?

- Не знаю, даже. Запихивать что-то туда, внутрь... Брррр... - Катя появилась из кабинки, все еще прислушиваясь к ощущениям.

Машка смотрела на нее с сожалением.

- Ох, намучается с тобой мужик... Ты как-то это, давай, перестраивайся. Пока не поздно.

Катя хмыкнула, и Машка опять интерпретировала ее хмык совсем не так, как надо.

- Да даже не в мужиках дело! Пользовалась бы тампонами – не случилась бы этой протечки. А прикинь, если б Жданов увидел? Или вообще, любой другой?

Кате опять поплохело. Как вот теперь смотреть ему в глаза? Боже, какая ж стыдобища! Что сказала бы мама...

«Представляю, как рассердится папа!» - папа – это вообще лишнее в данных размышлениях.

Тут вспомнилась тетка, развешивающая свое нижнее белье, не просто не пряча его на дальнюю от глаз веревку, а в соответствии с цветовой гаммой, чтобы красиво было. Этакая кружевная радуга в пастельных тонах получалась. Вот как бы прокомментировала этот эксцесс тетя Наташа?

«Что естественно, то не безобразно. Когда их рвет после выпитого, это, по-моему, гораздо хуже со всех точек зрения. И ничего, мало какой из них обходится без подобного эпизода в своей жизни, и на глазах любимой женщины, в том числе. А про протечку... Неприятный форс-мажор, конечно, что там говорить, но если мужик нормальный, он и отреагирует нормально. Не бери в голову!» - сказала бы тетка. Жаль, что Катя этого не знает. Тонюсенькие, почти прозрачные Машкины колготки отвлекают ее от этих мыслей: такие, когда надеваешь, уже чувствуешь себя иначе. Принцесистее.

- Я завтра тебе куплю такие же, спасибо, Маш!

- Ты лучше тампонов себе купи, разных!

«И таблеток нормальных, а не эту щадящую желудок и беспощадную к животу дрянь», - мысленно добавляет Катя и, зажав в кулаке свои мокрые колготки, выходит с Машкой в мир, располагающийся за пределами туалета, чувствуя себя немного иначе: конечно, с тампоном-то внутри и с такими колготками снаружи!

Мимо президента пролетает, низко опустив голову. В течение дня, когда приходится проходить через его кабинет или общаться с ним, как дурочка, все отводит глаза и старается быстрее закончить разговор, укрывшись в своей каморко-норке.

«Вот настоящая женщина, - размышляет Катя, - типа Айседоры Дункан, или еще какая-нибудь такая же земная богиня, сводящая с ума мужчин, не смутилась бы, вышла королевой из ситуации. Сделала вид, что ничего не произошло, или обратила бы пикантную оплошность в шутку, иронию, как Фаина Раневская, например, - хлесткую, едкую, обоюдоострую. А я... веду себя так, чтобы еще углубить глупость ситуации! И ведь никто не поможет».

В кабинете президента послышался топот, необычно громкие шаги, приближающиеся к двери каморки. Спустя несколько мгновений дверь открылась, и Жданов встал в проеме, прислонившись головой к притолоке.

- Кать...

- Да, Андрей Палыч? – она строго лупит пальцами по клавиатуре, не отводя глаз от монитора.

- Кать, посмотрите на меня, а?

Помощница гордо вздернула подбородок и глянула на домогающегося ее взгляда президента. Виноватого президента. Виноватого по всем статьям: не отпускал ее, когда она порывалась уйти, да еще сам потом не ушел, хотя его давно уже отпустили.

- Кааать... я только хотел сказать, что... накрашенный и одетый, как девица легкого поведения, начальник, сидящий ночью в кустах и умоляющий о помощи девушку, которая работает его помощницей – это отвратительно и абсолютно не физиологично. Вы согласны, Катя?

- Андрей Палыч, я...

- Вот, я рад, что вы со мной согласны.

Он подошел к столу, присел, взял в руку ее ладошку, высвободив из нее мышку, в которую та вцепилась.

- Я безумно благодарен вам, что этот инцидент совершенно выветрился из вашей памяти. Некоторые вещи вообще не стоят того, чтобы их помнить, правда?

Поднес руку к губам, глядя Кате в глаза. Поцелуй был легким, прохладным, а его рука горячей...


Его рука была горячей, хотя на улице уже сильно похолодало. Катю познабливало немного, но это скорее от усталости, чем от холода – недосып начинал сказываться все сильнее, но разве стоит обращать на него внимание, когда с тобой случилось то, о чем ты даже не мечтала? О чем у тебя просто не хватило бы наглости и воображения мечтать?

- Вот, пришли, Катя! – Жданов сиял, приглашая ее внутрь заведения, которое снаружи пестрело разноцветными огнями иллюминации.
Девушка успела прочитать на вывеске «coffee shop», а название его как раз погасло. – Я думаю, вам небезынтересно будет сюда заглянуть.

Катя вошла в помещение и сразу почувствовала сильный сладковатый запах, который ей уже не раз встречался на улицах города, пока они гуляли. Огляделась: отдельные кабинки со столиками, стойка бара, кусты какие-то в горшках, курящие улыбающиеся люди. Не совсем понятно, что тут интересного, но Катя была рада теплу и уюту. И уже хотелось посидеть, отдохнуть, так почему не на этих уютных диванчиках.

Когда сели, Жданов уставился на Катю в ожидании.

- Ну как вам?

- Уютно, только пахнет странно, у меня голова от этого запаха кружится и привкус такой приторный во рту. Сильно накурено.

- Таки да! Это же... – он вдруг иначе посмотрел на Катю, словно его осенила какая-то мысль. – Так пахнет травка, - и снова не спускает с нее изучающего взгляда, смотрит с любопытством.

- Какая? – удивляется Катя. – Травки ж все по-разному пахнут.

- Вот такая, - указывает Андрей на ее листочек, и чуть-чуть наклоняет голову, как кот, когда следит за златоглазкой, ползающей по стеклу.

Катя смотрит на рисунок, пытаясь уловить какую-то смутную мысль, догадку, но у нее не получается. Было, было что-то... то ли в Универе, то ли... нет, не вспомнить.

- Честно говоря, я не знаю, что это за растение. А вы?

Андрей откидывается на спинку кресла. Глядит на Катю с какой-то неясной улыбкой, как... так папа смотрит на нее, когда она отказывается лезть в реку, говоря, что нет настроения, а на самом деле просто вода для нее очень холодная.

- Я знаю. Это каннабис. У них в меню все с этой травкой. Ну и курят они ее тоже. Будем? – и снова изучает, изучает ее лицо.

- Каннабис? Будто знакомое слово, но сейчас вспомнить не могу, что это. Если вы считаете, что стоит попробовать, то давайте. А у них тут только кофе? Или чай тоже? Я хотела бы чаю.

- Курить не будем? – уже не сомневаясь в ответе, задает он очередной вопрос.

- Я же не курю. Не умею даже. А вы, если хотите...

Андрею весело. Уже весело и без косячка. У него с Катей и так косяк на косяке, он все время с ней промахивается в предположениях, она его вечно ставит в тупик, интригует и волнует непредсказуемостью, необычностью, нестандартностью. С ней он чувствует себя и уверенно, как взрослый с ребенком, и неуверенно, как мальчик, пробирающийся в тумане вслед за феей. Вот и он надышался уже этого чисто Амстердамского смога – феи, туман...

- Нет, один я, пожалуй, не буду. А вот чаю мы с вами выпьем. С кексом. Кекс вам точно понравится.

Встал и ушел к стойке, заказывать.

Катя посмотрела снова на свой листочек. Каннабис, каннабис... Что же это за травка такая?

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 03:04 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
28.

Памяти А.


- Что это за травка такая? – Роман вытаскивает из стакана с освежающим огуречным напитком длинноволосую веточку. Откусывает тоненький листочек, жует. – Что-то неуловимо знакомое.

- Тархун.

- Точно! Я обожал этот напиток в детстве. А еще «Байкал». По-моему, они круче всяких «Пепси» и «Фант».

- Это в тебе говорит детство, ностальгия по детству. Кстати, у меня есть для тебя подарок.

Полинка исчезает с кухни, а потом возвращается с огромной старинного вида бутылью, почти полной темно-малиновой жидкости.

- Ой, боюсь мечтать. Неужели это она? Нет, оно... Нет! Он – божественный эликсир, настойка на лете и солнце, как брэдберевское вино из одуванчиков. Да еще в такой эпической таре! Да еще в таком литраже!

- Она, она... Когда вернемся – заберешь. Ну что, поехали?

Сегодня пятница, 31 августа, финальный аккорд чудесного лета. Полинка пригласила Романа на какую-то свою тусовку за город. Он согласился, не раздумывая.

Звонок телефона застал их в прихожей, в маленьком окошке высветилось: «Андрюха».

- Привет! – Малиновский улыбается, но видно, что ему не очень удобно разговаривать в присутствии девушки. – Да, в Москве, не важно где, ты говори...

Роман долго и напряженно слушает говорящего, его улыбка быстро меркнет.

- Да, конечно, позвоню ему. Жди, скоро буду.

Он опускает руку с телефоном, молчит, подбирая слова. Полинка спокойно смотрит на него, прислонившись к стене.

- Что-то случилось с Андреем? – первой прерывает она возникшую паузу.

- Да, мне нужно ехать к нему.

- Что-то серьезное?

- Да. Но я думаю, что все удастся разрулить благополучно.

- Тогда... ты сразу возьми ратафию, может быть, вам пригодится отметить благополучный исход.

- Хорошо. Полин, я...

- Ты же не собираешься оправдываться, я надеюсь? Я и так знаю, что в связи со мной у тебя нарисовалась некоторая проблема. Ты же не сказал ему до сих пор?

- Нет. Но я скажу. Когда разрулим.

Она кивнула. Потянулась к вешалке за черной кожаной курткой – не выпендрёж, действительно нужная вещь: вылетающие из-под колес других машин камушки могут очень чувствительно чиркнуть по телу, порвать одежду. Да и ветер не так пронизывает. Взяла свой шлем.

Когда вышли, он надежно закрепил бутыль в ящике, стоящем в багажнике машины, пошел проводить Полинку. Целовал долго, с сожалением отпуская ее из своих рук. Пока она надевала шлем, сказал:

- Поль, я скажу ему обо всем, что бы там ни было. Это слишком важно для меня. Слышишь?

Она кивнула, блестящий черный шар тяжелого шлема качнулся вперед-назад. Положила руку ему на грудь, провела ласково, тоже нехотя отрываясь от него. Улыбнулась.

- Давай, Ром. Будьте осторожны. Я по лицу твоему вижу: ты беспокоишься о нем, значит, там не ерунда. Не волнуйся, я знаю, что для тебя важно. И... я никогда и ни за что не хотела бы стать причиной твоих проблем с Андреем. Не торопись, скажешь, когда посчитаешь нужным. Мало ли...

- Что? Что?! Что значит, «мало ли»? – он снова притянул ее к себе, уткнувшись лбом в край прорези на каске. – Ты собираешься бросить меня?

- Нет, я бы не смогла, – она смеялась. – Даже если б это помогло решить тебе твою проблему. Хотя... это выход, Ромка! Согласись!

Решительно вывернулась из его объятий, подошла к мотоциклу.

- Даже не думай! – прорычал он нарочито грозно. – Завтра же скажу. Чтобы уж ни у кого никаких сомнений. – Его последние слова уже утонули в реве двигателя мотоцикла.

Он не сказал: ни завтра, ни потом.


Завтра и еще потом полтора дня они сидели в квартире Андрея, которую тот продавал, а напротив сидели три псевдочеловека из какой-то местной бандитской группировки, которая промышляла тем, что отжимала у продавцов квартир львиную долю суммы, отдаваемую покупателем владельцу. С ними сидела и Кира, и все было очень тяжело и напряженно, потому что вопрос решался где-то уже совсем на другом уровне: Ромка по дороге к Жданову успел позвонить нескольким знакомым, которые могли бы помочь. В принципе, Кира и Андрей были заложниками, и только Ромке позволялось вести какие-то внешние разговоры, что-то выяснять. Он всеми силами пытался разрядить обстановку в квартире, но чуть ли не впервые столкнулся с тем, что его шутки, юмор людьми не воспринимались вовсе. Это были нелюди, запрограммированные на определенные действия: выбить, избить, добить, убить. И хрен бы с ними, с деньгами – нервы, здоровье и жизнь дороже этих пусть и очень приличных денег, но... Просто сдаться не позволяли некоторые нюансы: эти деньги за квартиру были крайне важны для отца Андрея, принципиально важны, и Андрей уперся; бандиты знали про набирающий обороты бизнес Павла Олеговича и, если сейчас дать слабину, то уже никогда не выйдешь из-под их «опеки»; к тому же, сделать ход назад было уже нельзя: их судьбы находились в руках высокопоставленных лиц с обеих сторон, которые теперь бодались между собой. И кто его знает, как там все решится. А еще в друзьях кипела мальчишеская гордость, нежелание мириться с таким положением дел, трусить и прогибаться. Если б еще Киры не было тут, им было бы проще.

Все решилось благополучно. Даже удивительно благополучно: их хранила судьба.
А потом Андрей вдруг получил от Малиновского короткую СМС: «Уезжаю надолго. Не волнуйся. Приеду - позвоню», - и уже не смог до Романа дозвониться. Тот объявился сам спустя месяц или даже больше, когда Андрей уже начал беспокоиться.



Малиновский объявился только 9 октября, опять СМС-кой сообщил: «Я в Москве». Андрей позвонил, узнал, что тот будет дома, и еле дождался конца рабочего дня, чтобы рвануть к нему.

Жданов нашел друга готовящим ужин. Роман был немножечко другим, каким-то... словно до конца не вернувшимся оттуда, где он был, где он там так долго шлялся? Но в остальном все тот же Ромка.

- Расскажешь?

Жданов вымыл руки и включился в процесс приготовления ужина.

- Расскажу. Аргентина – улетная страна. Нам с тобой надо обязательно съездить туда вместе.

- Аргентина? Ты все это время был в Аргентине? А как же твоя работа?

- Я уволился. И уехал. Хотел, чтобы у меня не было ограничений по времени. А они не захотели так. Пришлось уйти совсем.

- Так. Причина всех этих радикальных мер: уволиться, уйти в тень, уехать на край света?

- Жданов. – Малиновский вытер руки, сунул их в карманы джинсов. – Давай выпьем. У меня есть такая вещь, тебе точно понравится.

- Мы, конечно, выпьем... – тревога все туже сдавливала сердце Андрея. Наверное, он никогда еще не видел такого Ромку – подавленного? Замороженного? Потухшего? И, главное, пугало то, что, кажется, выяснять что-то... опасно, травматично? А вдруг, опять бандиты? Людям с деньгами сейчас еще страшнее чем тем, у кого их вовсе нет. Болезнь? Узнал про что-то неизлечимое? Что? – Но... Малиновский, ты меня пугаешь. Или оттуда, с другого края света вернулся твой антипод, или мир встал с ног на голову. Что-то случилось ведь?

Малиновский явился из комнаты с четвертью, в которой плескался какой-то напиток. Вопрос остался без ответа. Ладно.

- Ого! Это сувенир из Аргентины?

- Нет, это местное производство. Из Аргентины вино и всякая там ерунда еще... Потом покажу и выдам. Давай выпьем.

Роман налил почти полные, по краешек, стопочки.

- Попробуй догадаться, что это, - сказал он, и, не дожидаясь, пока Андрей понюхает, быстро выпил свою.

Жданов чуть удивился, но не стал отставать: раз Ромка торопится, значит, ему это нужно.

- Ух... какая вещь. Малина?

- Да, я тебя слушаю, - наконец улыбнулся краешком губ Роман.

- Да нет, ягода – малина?

- Точно! Молодец!

- «Ягода малина нас к себе манила, ягода малина летом в гости звала, как сверкали эти искры на рассвете...» - Жданов не допел, потому что увидел лицо друга.

- Ром...

- Ну, раз тебе понравилось, то между первой и второй... – быстро налил, бережно держа огромную бутылку в руках, снова по полной. – Повторим!

И снова выпил, не чокаясь.

Жданову хотелось подойти и встряхнуть Малиновского, схватить за грудки, потрясти его так, чтобы из него, наконец, посыпались слова, но Андрей не решился, понял, уловил солнечным сплетением – нельзя. Так сейчас нельзя. А как можно?

- Ну и что там, в Аргентине, такого? – сел, сдержав нервный порыв заорать, положил еды себе, Ромке.

- Там... там сначала бескрайняя пампа, просто бесконечная. Ровное-ровное, куда ни глянь, без единого холма море травы. Высокой, густой, сочной. Если долго-долго ехать по этой равнине, то постепенно из-за горизонта встают белые облака. Ты думаешь: «Надо же, в Аргентине тоже есть облака?», - потому что до этого неделю – голубое небо без единого белого пятнышка. А потом оказывается, что и это не облака, а снег на вершинах гор. Огромных, высоченных, величественных, с серпантинами без ограждений и асфальта – только камни из-под колес. Внизу жара, что можно испечься, наверху мороз. И пока поднимаешься, словно разные климатические зоны проезжаешь: тут пустыня, там – альпийский лужок, тут – снежок. А у подножия гор – виноградники, тоже, как и пампа, бесконечные. И ламы, и кактусы в три этажа, и опунции – широкие и плоские, с такими иголками, которые запросто насквозь проткнут твое тело... Фламинго розовые, попугаи зеленые, броненосцы... броненосные. За броненосцев!

Андрей уже и не протягивал руки, чтобы звякнуть стопкой о стопку.

- А еще там океан. Я все думал, что же это они, местные, все жарятся на солнце, а в воду заходят лишь по колено? Ну, не сезон, у них ранняя весна, но вода не такая уж и холодная. Уплыл подальше. А потом понимаю, что вернуться не получается – он затягивает тебя, океан. Ты гребешь к берегу, а тебя относит все дальше, как будто волны и не к берегу катят, а в обратную сторону. Я уже смирился даже, расслабился, а они на лодке приплыли... Спасатели.

- Малиновский...

Андрей все пытался докричаться до того Малиновского, который должен был быть где-то здесь, но его все не было.

- А тропики у них – очень тропические: жарко, влажно, и по густым-густым зарослям растений, которые выращивала на подоконнике моя бабушка, бегают огромные ящерицы, топоча, как гиппопотамы... И водопады. Андрей, мне не хотелось уходить от «глотки дьявола» - самого мощного, его поток манил и затягивал. Звал.

- Ром!

- А еще там совсем другое небо, Андрюх. Совсем другие звезды.

Ромка поставил стопку на стол, закрыл лицо ладонями, потом вынырнул из них, словно оставив на их поверхности маску: маску улыбающегося через силу, через боль.

- И там совсем нет людей? И девушек? – ну, раз он хочет говорить об Аргентине...

Вот тут Андрея осенило, именно осенило, словно он узнал цвет той ауры, которой светился когда-то сам, которой светится человек, когда его сердце разрывают на две половинки и вторую выкидывают.

- Ромка, причина в женщине? – И, видя, что угадал, и, не слушаясь уже коррозированных алкоголем тормозов, выпалил, путаясь в словах: - У тебя было что-то серьезное? В смысле… роман? Тебя бросила женщина?

- Да, Андрюх, да, было. И она меня бросила.

Роман не сказал Андрею про Полинку сразу, как только стало понятно, что все, выпутались из этой ужасной криминальной паутины, только потому, что этот разговор был бы не к месту и невозможен: почти сразу Палыч повез Киру домой, приводить в чувство. Еще бы! С пятницы до утра понедельника на нервах! Роман еле дождался вечера, приехал к Поле: ему никто не открыл. Решил, что нужно обязательно купить ей мобильный телефон, потому что... Потому что так удобнее. Вышел из подъезда и заметил, что мотоцикла нет. Пока размышлял, что лучше сделать и где ее подождать, окно на первом этаже открылось, и оттуда на асфальт посыпалось пшено, к которому тут же слетелись птицы. Он не помнил имени старушки.

- Добрый вечер, - обратился он, - уважаемая, скажите, пожалуйста, а Полина не говорила, когда вернется?

Старушка застыла, пшено сыпаться перестало.

- Нету больше Поли, разбилась Поля. Вчера схоронили, – и растворилась в темных недрах своего жилища, пока он пытался осознать услышанное.

- А я-то все никак не мог понять, что с тобой. Теперь ясно. Значит, у нас поминки по любви.

Ромка, наконец, вскинул глаза на Андрея, и долго смотрел на него, словно колеблясь: сказать - не сказать?

- Точнее не скажешь. Да. Поминки. У нас. По любви.


- По любви, конечно, по любви! – Надежда рассказывала новой молоденькой сестричке историю своей жизни. Правдиво, честно. Муж, двое детей. Да. Со вторым ребенком повезло. «Как решилась? Сама не знаю: просто решилась и все». Девочке и в голову не придет, на что решилась – и хорошо. Эта тайна пусть остается тайной. Про нее только Бог знает, да верная подруга. Она им обоим благодарна.

Однажды, когда Андрюшка был еще совсем маленьким, он страшно расшибся, свалившись с дерева: они с пацанами в «ЧекПука» играли, плели там паутину из веревок на огромной верхотуре, когда взрослые потом увидели, в ужас пришли. Ну и навернулись двое, запутавшись или зацепившись... Она дежурила тогда. Страшно вспомнить момент, когда увидела, кого из «Скорой» выгружают на носилках. Второго мальчика в райцентр пришлось срочно отправлять, совсем плох был, а Андрюшка... У нее тогда приключилось это состояние, как его там называют, «уже виденного»: всплыли картинки из прошлого, когда тех москвичей привезли.

«Вот оно, возмездие?» - почему-то пришло в голову.

Руки дрожали, ноги подгибались, пока врач осматривал, пока заглядывала в глаза своему ребенку – почему такой тихий, почему молчит?

Оказалось, просто губы сильно разбиты, полный рот крови, выбиты передние зубы - боялся мать напугать, потому рот не открывал. Обошлось, совсем обошлось. Чудом. Даже шрама ни одного не осталось, и зубы были еще молочные. Но Надю тряхануло сильно. Немыслимо, ужасно представить – потерять сына, это кареглазое сокровище, это смуглое солнышко, этот, вечно бьющий идеями и эмоциями, родник.
Она стала дергаться, бояться отпускать его с ребятами, нервничала по малейшей ерунде. Муж ее успокаивал, но тщетно. Она, может, так и дергалась бы потом постоянно, но однажды сын, наблюдая, как она обрабатывает в очередной раз ему разбитую коленку, сказал:

- Мам, ну что ты плачешь? Это же ерунда! Ведь, когда я был маленький, ты мне сама говорила, что я неубиваемый! Что меня хранят ангелы, что ничего со мной не случится!

Она забыла об этом, а теперь припомнила. Да, говорила, говорила как-то, поглаживая густые волосы своего мальчика, вспомнив того юношу, который ей это рассказал про себя. Удивительно, но после этого успокоилась. И с тех пор каждый год в этот день, последний день лета, ходила в храм и ставила свечи, и молилась: за Андрея, Андрея и Романа.

В тот год она забыла, что август на исходе, закрутилась-замоталась с заготовками, делами, работой, хорошо хоть впереди два выходных, а то сил совсем не осталось к концу недели. И не пошла бы на службу, и не собиралась. Но вдруг услышала колокольный звон, и сердце заныло: к чему? А когда вот такое случается, охватывает вдруг неясная, необъяснимая тревога, о ком сразу думает мать? О детях. Прибежала домой: все нормально. И Дуня улыбается, сидит на полу, рассматривает какие-то открытки, и Андрюшка в порядке. Дуня обрадовалась ей, подает открытку: «Ап. Андрей. Фреска зап. стены Дмитриевского собора во Владимире. 1195 год».

Как ушат воды вылили ей на голову, испугалась, расстроилась, раскаялась: как могла забыть? Вот она, человеческая благодарность, коротка ее память! И понеслась в церковь, благо, не так далеко.

Молилась горячо, до слез. За Андрея, Андрея и Романа. «Господи, пошли им ангелов охраняющих и защищающих. Спаси и сохрани их от болезней, врагов видимых и невидимых, от напрасныя смерти, всегда и везде, где бы они ни были. Аминь!»


29.


Где бы Андрей ни был, чем бы ни занимался, он иногда ловил себя на том, что происходящее так или иначе оценивалось им с двух точек зрения: своей и Ромкиной. Особенно если возникали сложности. Когда все складывается легко, то что осмысливать: ты просто плывешь по течению и все. А вот если затык… Так повелось издавна, когда стало понятно, что смотрят друзья на мир схожим образом, но все-таки немного иначе. Это был такой дистанционный вариант «две головы лучше». Сколько раз бывало: идея снисходила на Андрея, но он не знал, как ее осуществить, зато Малиновский моментально соображал, с чего стоит начать и как вообще подступиться к решению задачи. Андрюха, размышляя над ситуацией в общем, мысля глобально, часто не обращал внимания на важные детали, которые Ромка никогда не упускал, если, конечно, его эта ситуация хоть как-то волновала, и он не ленился вникать. Вот поэтому, хорошо зная друг друга, можно уже было попытаться поразмышлять и за ту голову, что сейчас отсутствовала. И это помогало в решении сложных и не очень задач.

В том случае, когда ты неплохо знаешь человека – отца, мать, начальника, коллегу - его реакцию можно угадать очень точно, особенно если вопрос, с которым ты к нему подходишь, не какой-то там из ряда вон, что задают на экстремальных собеседованиях: «Сейчас мезозойская эра, вы какой динозавр?», - а вполне себе жизненный: «Вы предпочитаете кольт или парабеллум?» Вот и в этот раз Жданов-младший знал почти дословно, что скажет Жданов-старший.

- Андрей, ты хорошо подумал? Совместная работа может испортить даже очень давние дружеские отношения.

- Па, я хорошо подумал. Правда. Я знал, что ты будешь сомневаться и отговаривать меня. Тебя смущает в этом только наша дружба? В принципе кандидатура Малиновского как работника тебя не смущает?

- Нет, в принципе не смущает. С мозгами у него все в порядке, а это уже плюс. Вы, конечно, оба не являетесь идеальными работниками для меня как нанимателя, но идеальные работники среди мужчин встречаются лишь в качестве исключения. Я бы вообще брал на работу одних женщин, они, даже болтая половину рабочего дня, все равно успевают сделать все, что положено. Но женщинам лучше создать идеальные условия для работы, то есть, в коллективе непременно должны быть такие, как вы – эмоциональные тоники. – Папа не мог не поддеть, ну и ладно. - Так что, если ты сам не опасаешься подводных камней совместной трудовой деятельности с другом, то я возьму его на работу.

Андрей был доволен проведенными с отцом переговорами. Да что там доволен, счастлив! Теперь он сможет видеть Ромку каждый день, сможет тормошить его и... контролировать процесс выплывания. Ведь утонуть можно не только в море, а захлебнуться можно не только водой.

Малиновский ему так толком ничего и не рассказал. Даже когда они с этой малиновой настойки перешли на водку и выпили ее много. Много выпили. Андрей особо и не спрашивал, чуть ли не впервые применив в жизни вторую половину еще детской установки «друг в беде не бросит, лишнего не спросит», то ли вспомнив себя, то ли поняв по состоянию друга: не надо, не может Ромка сейчас ничего рассказывать, ни имени произнести, ни подробностей. Да и нужны ли они, если суть ясна? Может быть, когда-нибудь потом, когда зарубцуется.

Прилетел к утопающему на крыльях, а тот не обрадовался новости. То есть совсем не обрадовался, и даже скрыть свое недоумение по поводу непрошенного трудоустройства не удосужился: «Зачем все это, Андрюх?» Так прозвучал этот вопрос, словно ветка больно по лицу хлестнула, не придержанная впереди идущим по узкой лестной тропинке.

Нет, понятно, конечно, что спасение утопающих - дело рук самих утопающих, что если человек не хочет вынырнуть, откашляться, очистить легкие от жгучей соленой воды, то его никакие спасатели Малибу не спасут, и все же, все же. Гамма эмоций Андрея в ответ на неожиданную реакцию Малиновского была разнообразна, и вся из оперы «Ira furor brevis est», то бишь, «Гнев – кратковременное безумие», как любила говорить про него Полинка, когда он внезапно взрывался и начинал орать. Сдержался. Опять сдержался: лежачего не бьют, хотя та же Полинка рассказывала, что один из приемов реанимации - шандарахнуть со всей силы кулаком по грудной клетке, когда сердце остановилось. Вот и к этому пострадавшему сейчас бы такой приемчик применить, может, сработает? Андрей не знал точно, что его удержало от криков, беготни и убеждений с аргументами, которые и так всем известны, и которые никому не нужны: собственный опыт или жутковатое недоумение по поводу Ромкиной скорби. Андрей раньше не знал, не догадывался, что этот весельчак и циник может вот так... из-за женщины. Как-то само собой выскочило единственно действенное:

- Ром, ты мне очень нужен там. У меня такие планы! Мне одному не справиться.

До «планов» было еще пилить и пилить, да и планы эти были «вилами на воде», скорее мечтами, чем планами: стать президентом компании и устроить все немного иначе, чем устроено сейчас. Отец был крепок, с удовольствием рулил своим детищем и на пенсию не собирался, да и не факт, что он допустит до управления сына. По разным причинам. Но это сейчас не суть важно, суть – захватить Малиновского профессиональным захватом – за волосы? да хоть за волосы, - и вытянуть, притянуть к себе поближе, потому что так надежнее, когда в связке, парой.


- У нас в детстве эта игра называлась «Парочки». – Андрей тасовал в руках колоду карт, которая не только была в два раза толще привычной в 36 карт, но и по размерам в два раза отличалась от обычной: это были половинки королей, дам, «шестерок». – Каждая карта разрезана пополам, теперь мы их перемешаем и разложим «рубашками» вверх ровными рядами. А потом мы с вами по очереди будем переворачивать по две карты и смотреть, что там изображено. Кто находит нужную пару: пиковый валет и пиковый валет, забирает ее себе. Если карты разные, их кладут на место снова рубашкой вверх и пытаются запомнить местоположение, чтобы потом, когда открываешь другую карту и в другом месте, можно было вспомнить, где лежит нужная пара. Понятно?

Катя кивнула, стараясь спрятать озорную улыбку: эту игру она знала хорошо, у нее даже есть такая, и называется она «Пексесо»: картонные квадратики с ужасно смешными картинками про кошек. Катя играла в нее вдохновенно и азартно, если находилось, с кем, ведь мало кому хочется проигрывать с треском. Колька уже давно плюнул пытаться ее обыграть, родители не тягались давным-давно... Вот с Жанкой было интересно соревноваться – та спуску не давала никогда. Но когда это было?

Андрей Палыч ее сегодня удивил. Зашел вечером в каморку и с озабоченно-серьезным видом спрашивает:

- Екатерина Валерьевна, у вас есть полчаса времени, чтобы задержаться после работы? У меня к вам очень важное дело.

- Да, Андрей Палыч, конечно.

- Тогда, я вас жду в 18.05 в конференц-зале.

И вот, как только Катя вошла и села, он закрыл плотно дверь и вынул из кармана эту чудную колоду: новую совсем, как было видно по блестящим, гладким, острым по краям картам. Неужели специально купил и сам разрезал?

Вот здесь девушка удивляться перестала. Это приглашение на несколько партиек в «парочки» явно вытекало из позавчерашнего вечера, когда они поиграли в «Сет». А дело было так.

Продолжая подрывную деятельность по излечению своего Президента от депрессии, Катя перед уходом с работы подошла к Жданову и положила перед ним папочку. Бодрого голубого цвета. Цвета надежды.

- Андрей Палыч, я тут провела подсчеты, все еще раз проанализировала, и оформила данные наглядным образом. Посмотрите, мы уверенно движемся к выходу из кризиса, и даже быстрее, чем планировалось. Там есть самые свежие данные о продажах, сделках, кредитах, причем все цифры с учетом вероятных потерь, то есть, самый пессимистичный вариант. Я специально так сделала, вы должны понимать, что если все пойдет хотя бы чуть лучше, чем я посчитала, компания к вам вернется еще быстрее. Пожалуйста, посмотрите, это очень... улучшает настроение! – Последнюю фразу она добавила потому, что президент даже не открыл папку, он с тоской смотрел в окно, за которым была сплошная чернота и лишь россыпь мелких огней где-то далеко внизу.

- Спасибо, Катя. Я, конечно, посмотрю.

Глядя на Андрея, она подумала, что он очень похож на школьника, который получил «двойку» по городской контрольной и теперь не хочет нести дневник домой. Оттягивает этот неприятный момент. Катькино сердце мучительно сжималось, когда она видела его таким – грустным, тихим, обреченным. Насколько легче было переносить собственную боль, вызванную неправомерной ревностью, когда Андрей Палыч скакал с коллекционными экземплярами девиц по кабинету, но был при этом весел и доволен, чем вот то, что она чувствовала сейчас! И ведь не подойти, не обнять нежно эту понурую голову, не заглянуть в глаза, не спросить, в чем печаль-кручина. Кто она ему... даже не друг. Даже на соратницу по борьбе не тянет, соратницы, они... Ладно, оставим соратниц. Чем может помочь помощница, когда начальник «плывет в тоске необъяснимой»?
Она вспомнила, как однажды в первом классе своим шоком по поводу "двойки" за физкультуру, которую учительница сгоряча поставила всему классу за плохое поведение, довела молоденькую, присланную по распределению из Москвы в маленький дальневосточный поселок преподавательницу до того, что та сама вырвала ей листок из дневника с этой опрометчивой двойкой и сама же заполнила все поля и выставила заново все оценки, кроме этой роковой, последней. А ведь Катя ничего тогда не говорила и даже не плакала. Просто смотрела в свой дневник и не представляла, как она это понесет домой, папе, и как сможет объяснить...

- Давайте я вам лучше сама покажу! – она подошла к шефу, закинула свой шарф на спину, чтобы не мешал, и сумка тут же свалилась с плеча. Из нее высыпалось содержимое: кошелек, очечник с запасными очками, дневник и пестрая коробочка.
Жданов тут же наклонился и стал помогать собирать нехитрое Катино хозяйство.

- Что это? – он крутил в руках коробочку.

- Это я для Машиного сына принесла подарок, а она сегодня не пришла, потому что Егорка заболел. Это настольная игра, «Сет» называется.

- Не знаю такой. Интересная?

- Да. Мне Колька ее отдал, а ему дядя из-за границы привез. Хотите, сыграем? – сама себе поразилась Катя. Но, с другой стороны, чем бы дитя ни тешилось...

- Давайте! – он и правда сразу оживился. – Пойдем в зал?

Катя объяснила правила, разложила карты.


Малиновский, подходя к кабинету президента, услышал странные вопли.

- Сет! – вопил Жданов.

- Сет! – кричала не менее возбужденно Катя. - Вот и вот!

- Да какой же это сет?

- Самый настоящий! Приглядитесь.

- Ладно, дальше!

- Сет!

- Так нечестно, я еще разложить не успел!

- А я уже увидела, что же мне, молчать?

- Вы - жухала, Катя!

- Знаете что, Андрей Палыч! Не видите комбинаций, так это не значит, что я - жухала!

Малиновский аккуратно заглянул в зал. Катя не сидела на стуле, а стояла на нем на коленках, чтобы удобнее было нависать над столом, на котором были разложены какие-то карточки. Жданов расположился чуть поодаль от нее, но так близко, что когда они оба всматривались в ряды пестрых картонок, то чуть не соприкасались головами. Увлеченные игрой ничего не видели вокруг себя.

- Сет! И вот сет! – Катя шустро подцепляла со стола добычу.

Их руки сталкивались в воздухе над столом, карточки, не успев лечь на поверхность, тут же забирались в кучки около играющих. Жданов, судя по толщине своей трофейной стопочки, проигрывал с разгромным счетом.

- Нет, это ни в какие ворота! Как вы так быстро их находите?

Пока Андрей причитал, помощница ловким движением шулера заполнила освободившееся пространство новыми карточками.

- Сет! – снова закричала она, хохоча.

Катя смеялась так, как Роман еще никогда не видел – свободно, взахлеб. Это не было сдавленное, стеснительное хихиканье, это был глубокий грудной смех, не сдерживаемый никакими условностями и комплексами. Жданов горячился - еще бы, ведь более азартного игрока еще поискать! Но что интересно, голос Андрея тоже гудел теплой наполненностью, а его грозность и злость от проигрыша были бутафорские, напускные. Это был плюшевый вариант рассерженного Палыча. Со стороны они напоминали двух абсолютно счастливых детей.

Роман бесшумно закрыл дверь с другой стороны и постоял еще немного, прислонившись затылком к двери, слушая их смех и то и дело возникающую веселую перепалку. Когда люди играют с удовольствием? Когда у них есть шанс победить в игре с достойным соперником, когда победа будет ценной, когда это будет пусть маленький, но триумф. Андрею жутко приятно было «сделать» Воропаева, когда тот пытался разоблачить Катину нечистоплотность в финансовых вопросах. Именно потому, что соперник был достойный, а ситуация – на грани, мог бы и Сашка взять верх. Или вот обвести Киру вокруг пальца: не когда она заранее сдалась, зная, что Андрей ей врет, а когда она решила-таки его поймать с поличным, его и Катю. Вот это было удовлетворение – пройти по лезвию бритвы, когда промедление в пару минут или ошибка одного из агентов провалила бы всю операцию.

Или люди играют с удовольствием, когда привлекателен сам процесс, взаимодействие с партнером по игре. Это форма общения, причем такая, когда можно себе позволить то, чего не сделаешь в обычной обстановке, а именно: смелее выражать эмоции, использовать мимику и жесты, и даже слова из хулиганско-детского сленга, азарт же! Люди играют, когда им просто приятно быть вместе и абсолютно все равно, чем заниматься, лишь бы вдвоем, втроем, семьей. Так отец с сыном вечером сидят за шахматной доской или родители играют в «Колпачки» с малышами. Или когда по каким-то причинам нельзя просто молча сидеть рядом – это будет напряженно и странно, хотя это тоже было бы здорово; когда неправильно оставаться наедине и хохотать, получая от этого колоссальное удовольствие, можно играть: игра – уважительная причина. Развивает память, интеллект, внимательность, скорость реакции. Сплошная польза.

Виброзвонок телефона, лежащего на столе Андрея, привлек внимание вице-президента. Звонила Кира: неудивительно, времени-то вон уже сколько, жених давно уже должен быть дома, а он тут в бирюльки играет. Роман внимательно рассмотрел данные в папочке, ухмыльнулся. Вышел из кабинета, набрал невесте друга.

- Ой, извини, Кирюш, я случайно тебе позвонил! – и ждет нужного вопроса. – Знаю, он с Пушкаревой. Ага. В конференц-зале очень бурно проводят время, какие-то данные обсуждают, ага. Рост продаж, поступления финансовые, графики... Тоска-какая-то, но ты же знаешь, Андрей – он фанатик своего дела. Зачем тебе такой сухарь? Ну, давай.


- Давай этим займусь я.

Малиновский с нескрываемым скепсисом наблюдал за действиями Жданова. Тот, пыхтя, как первоклассник, вырезал из бумаги листочек, на котором было написано: «Мытая». Не выходил у Андрея грушевый листочек. ФигОвый выходил, грушевый – нет. Получались сложные для определения в начальной школе геометрические фигуры.

- Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал! – Роман сложил руки на груди и сделал вид, что с умилением наблюдает за творчеством товарища по парти... по парте. – Поставка мытых фруктов и овощей офисным сотрудникам. А ведь это стартап, Жданчик!

Обрезками бумаги был завален весь пол в кабинете президента, словно урок труда был сдвоенным и длился уже больше, чем положенные 90 минут, еще и перемену захватил.

- И вообще, что значит «мытая»? Надо глобальнее, как на сантехнике в гостиницах пишут «Продезинфицировано». Или «санация груши произведена». Или «Я/глист не обнаружены».

- А ты какой глист, Малиновский?

Очередной листочек не выдержал критики, вернее, авторской самокритики, которая беспощадна к произведениям искусства. Сколько их сгорело в печках, очагах и каминах или было безжалостно уничтожено кнопкой «delete»? В этот раз на пол полетел не только бумажный «снежок», но и орудие творца, ножницы.

- Говорю же, давай я! – Роман взял обрезок со стола Андрея и пальцами стал обрывать его по краям. Получилось очень красиво, даже художественно. - Смотри, как надо: мастер берет кусок какой-нибудь фигни и отсекает, отрывает, откусывает все лишнее. В принципе, огрызок яблока тоже в каком-то смысле шедевр, произведение, в котором автор дошел до самой сути: до косточек-семян. Ведь в этом суть яблока как плода? Хотя если говорить о запретном плоде…

Малиновский на получившемся листочке написал, идеально уместив слово в размер: «Мытая». Залюбовался.

- Что теперь? Ах, теперь его надо присобачить к груше? А она мытая?

- Если написано, «мытая», как ты думаешь, мытая или не мытая? – раздраженно спросил Жданов.

- Знаешь, Андрюша, я тебе такое свое философское наблюдение приведу. Замечал, что на рекламном плакате по дороге к офису написано: «Мороженое «Снежана» лучшее, потому что из свежего молока»? Казалось бы, ешь «Снежану» поедом и радуйся. Но возникают мысли-червоточинки. Раньше-то я думал, что любое мороженое и любые молочные продукты – из свежего молока, а теперь мне намекнули: нееет, «Снежана» - из свежего, в этом ее прелесть и уникальность, а все остальное может быть и не из свежего. Вчерашнего, прошлогоднего...Так и тут, ты не должен, стремясь к краткости, упустить суть. Мытая. Когда? Может она успела запылиться? Ставь число, время. А кто ее мыл? Компетентный в мытье груш товарищ или полный профан? Ставь фамилию и номер паспорта. Что это за неполная такая информация? Не по ГОСТу!

У Жданчика, привязывающего листочек к груше, дрогнули руки. Фрукт упал со стола, глухо брякнув, покатившись по полу.

- Не мытьем, так катаньем, – комментатор был невозмутим. – Это ты готовишь наглядный материал к сегодняшней лекции? «Гигиена потребления носителей природных витаминов в офисе как фактор эффективной экономии рабочего времени»? Я даже слоган придумал: «Мойте фрукты, взрослые и дети, чтобы не прос... не провести всю жизнь бездарно в туалете».

- Нет, это я Кате хотел маленький сюрприз сделать. – Андрей достал платок, налил на него воды из кувшина, протер им тщательно плод.

- Хм. Отличная идея. Как ты смог допереть? Сюрприз для Кати – Катя и сюрприз. Это так на тебя не похоже - мыслить и выдавать идеи!

Дырокол полетел в Малиновского, он успел пригнуться, но и не думал затыкаться:

- Ты же у нас обычно зашел, увиден, возлюбим. Если объект особо трудный, на него можно посмотреть. Фирменный взгляд Медуза Андрона - и даже до пальцев дело не доходит: жертва поражена в самое сердце, загипнотизирована, зомбирована, и делай с ней, что хошь. А тут вдруг понадобился сюрприз?! «Сюрприз, сюрприз, да здравствует сюрприз!» - голосом детского хора Гостелерадио СССР пропел Роман.

- Понадобился. Я хочу, чтобы Катя пришла, обрадовалась и удивилась.

- Ну, способов удивить Катю много. Можно, например, написать на асфальте под ее окнами: «Катя, отчет – огонь!» или «С Днем Помощников Президента, Катя!». Или вот! Как у Репина: Катя просыпается, а у нее за окном Воропаев болтается. На дереве.

- Что значит «болтается»? – Андрей справился с грушей. – Подсматривает? За Катей?

- Нет, уже не подсматривает... Картина могла бы называться «Владелица «Зималетто» Екатерина Валерьевна через год после заключения ее в каморке во время казни врагов ее президента и шабаша женсовета в 2005 году». Хотя я не уверен, что она обрадовалась бы такой картине, уровень жалостливости в крови твоей помощницы, особенно по отношению к младшим по разуму братьям, очень высок.

Малиновский прошелся по кабинету, раскидывая обрезки бумаги носками ботинок, как сухие листья.

- Я знаю, чем ее можно удивить, Андрюх. И обрадовать одновременно.

- Ну и чем? – Жданов, наконец, оторвал взгляд от груши, которой любовался. – Что еще подсказывает тебе твое забродившее воображение?

- Накануне совета директоров ты говоришь, что отчет хочешь сделать сам, и Екатерина Валерьевна пока пусть развлечется с Волочковой в шикарном номере «Дома колхозника», где на кровати уже лежат две пары розовых пуантов...

- Можно внести поправочку? Отчет я поручаю сделать вице-президенту, который давно об этом мечтал! Чтобы уж Катя действительно удивилась! И никаких Волочковых!

- С кем же она поедет в «Дом колхозника»? Или ты разучил, наконец, партию принца Зигфрида? В общем-то, она несложная: поднял – поставил, поднял – поставил. Пробежался влево, пробежался вправо, присел на одно колено, поднял - поставил, покрутил, подбросил, не забудь поймать, и руку ко лбу вот так приложить, - Малиновский показал трагический жест. - Вот и вся партия. Одна только трудность: нужно постараться удержать руки на талии, за грудь хватать нельзя.

- Спасибо, хореограф-постановщик, но я как-нибудь сам! – Андрей вернулся из каморки без груши. – За грудь хватать нельзя, сюрпризы можно?

- Можно. А почему ты все-таки не написал какого-нибудь сопроводительного письма? Типа, «Дорогая Катя, в связи с холодным, малосолнечным временем года, повальным гиповитаминозом и моей зашкаливающей добротой презентую вам грушу, которую я сначала мыл, потом по полу валял, но на которой вы все равно при желании найдете отпечатки моих пальцев... Эти же отпечатки можно найти на Мюзетте, Жоржетте...» - болтун не успел закончить речь, так как был схвачен за горло.

- Катя и так поймет, от кого ей сюрприз, я знаю. Зато больше никто об этом не догадается, даже если увидит презент раньше нее, мало ли тут всяких бродит... И, когда анонимно, ей не придется меня благодарить. А я всегда смогу сделать вид, что ничего не знаю.

- Жданчик, никогда не знал про тебя, что ты такой романтишный. Мне нравится твоя идея: дари, что хочешь, мало ли откуда все это материализовалось? Откуда трехкамерный холодильник в каморке, в котором "Снежана" рас... распределена по полочкам? Может, инопланетяне выронили? Или груженая ящиками паллета, а в ящиках - персики, а на них написано: "Для..." Ой, лучше не буду говорить, что на них написано. Сплошная интрига. И всем загадочно и приятно. Молодец!

Малиновский, страшно довольный, направился вон из кабинета.

- Ты куда?

- Пойду сниму отпечатки пальцев с шеи, чтобы сохранить их на века. Мне же груш никто не дарит! Да еще с такими многозначительными надписями: «Мытая»!


30.

Ранним утром город выглядел умытым, что в общем-то так и было: владельцы или служащие магазинчиков и лавочек драили щетками с мыльным раствором прилегающие к входу и витринам участки тротуаров. Вчерашний мусор с улиц уже был убран, новый еще не набросали. Туристы пока не повысыпали из своих гостиничных укрытий и апартаментов, на пути встречались в основном местные, спешащие на работу.

Ромка любил эту «Северную Венецию» даже больше, чем ту, настоящую, единственную и неповторимую, с которой бесконечно пытаются сравнить любой город, в котором есть хотя бы пара-тройка каналов. Все они – никогда не Венеция. Но этот был хорош и без сравнений, сам по себе. Нет, не хорош – прекрасен, удивителен, нереален, и Андрей разделял пристрастие друга к этому бельгийскому городку. Друзья иногда убегали сюда на выходные, чтобы просто погулять вдоль полноводных и глубоких каналов, с двух сторон от которых молчаливо возвышались домики, напоминающие их любимый Амстердам, но все же немного иные: более основательные, более приземистые, каменная кладка которых ласкала глаз неровностью, дряхлостью, нетронутой оригинальностью – сказочностью. Такие дома рисуют на театральных декорациях, чтобы зритель сразу и без сомнения окунулся в нужную эпоху – Европа, Средневековье.

Строения с такими старыми деревянными деталями – рамами окон, ставнями - что казалось, только дотронься и они рассыпятся, органично соседствовали с плакучими деревьями, полощущими ветви в плотной, и оттого с зеркальными свойствами воде. Их стены, часто заросшие мхом не мхом, но какой-то ползучей зеленой накипью, не отпускали воображение из своих сетей: все казалось, что там, за этими стенами вовсе не твои современники с мобильными телефонами в руках и в акриле да в вискозе, а те, кто эти дома строил 300-400 лет назад.

Молодые люди любили просто пошататься по старым улочкам: не надо музеев, весь город – это музей и смена картинки, та, которая требуется иногда уставшему от будничного однообразия сознанию для перезагрузки. Или посидеть на лавочке рядом с монастырем бегинок, наблюдая, как дети кормят хлебом наглых упитанных лебедей, и помолчать обо всем или поболтать о том, о сем. В этот раз друзья решили вырваться из Москвы, чтобы обсудить предстоящее президентство Андрея: большое лучше разглядывать на расстоянии. Но для обсуждения этого вопроса им хватило времени в самолете.

- Нет, все-таки это не мой напиток, - сказал Андрей, разглядывая этикетку. – Фрамбуаз, с 1822 года. Что такое «фрамбуаз»? И пиво – не пиво, и малина – не малина. Как тебе твой?

- Так же. Девчачий вариант. – У Ромки была похожая бутылка, но на ней была нарисована вишня. – Будем знать, что фруктовый ламбик – не для сильных духом русских парней, без пяти минут президента и вице с ними.

Они только что вышли из музея, в который заглянули неожиданно для себя: много раз уже проходили мимо этой невзрачной арочки, но никогда и не помышляли заглянуть, а сегодня вдруг понесло почему-то. Музей был небольшой, народу - немного.

Андрей долго разглядывал картину, на которой были изображены трое спящих в одной кровати юношей, над которыми какой-то страшный мужик занес топор, а с другой стороны стояла женщина и светила ему фонарем.

- Видал, что творится?

- Смотри, какие портфельчики у подножия кровати, прямо ранцы! А кадушка зачем, интересно?

Никто не ответил им на эти вопросы, и они забыли о них, углубившись в изучение деталей на триптихе Босха «Страшный суд». Разглядывали внимательно, обмениваясь ироничными комментариями: по-другому разве можно, если хочешь сохранить психику здоровой после погружения в такое искусство?

- Сабо с парусом – вполне современно, - заметил Андрей. Да и вообще, у многих художников-мультипликаторов, несомненно, ноги из Босха растут. Помнишь Пинкфлоидовскую «Стену»? Мне кажется, что у них есть нечто общее.

Ромка молчаливо согласился, и, сделав круг по музею, снова вернулся к триптиху, у которого долго стоял вначале осмотра. Андрей подошел, заинтересовавшись. Прочитал, как смог, табличку: «Virgin and Child with St Catherine and St Barbara», Master of the Holy Blood, 1520-1525.

- Кто из них кто? В смысле, кто Катерина, а кто Барбара?

- Не знаю, - Малиновский продолжал смотреть на девушку с книгой и павлиньим пером. - Какая разница?

- Никакой.

Жданов замолчал и тоже внимательнее вгляделся в нежный девичий образ. Ничего особенного, никакой яркой красоты: глаза большие, слегка выпуклые, но прикрытые веками, не увидишь, что там в них, высокий лоб, изящный носик, аккуратные пухлые губки, не слишком пышные волосы самого заурядного цвета. И все же... Что-то притягивало в этом лице, в фигуре девушки, в ее позе. Что? Мягкость и свежесть черт, или то, о чем любят говорить искусствоведы и экскурсоводы: та самая пресловутая внутренняя красота и чистота, мысль о которых почему-то всплыла в памяти невесть откуда? И почему Ромка на нее так долго смотрит?

- Кого-то она мне напоминает, - сказал Андрей, - вот эта, с книгой.

- Правда? Тебе тоже?

- Да. Неуловимо. Не пойму. Если б она посмотрела на меня, улыбнулась, я бы вспомнил, - хотел пошутить, но сказал и вспомнил. - Полину. Совсем чуть-чуть.

- Серьезно? – Ромка не смотрел на Андрея. – Чем же?

Жданов засомневался, ощущение было таким неясным, мимолетным, что ухватить его было практически невозможно.

- Трудно сказать. Будешь смеяться: книгой! Она вот так ее иногда держала на коленях, бережно. Может быть... светлый умный лоб, и... обманчивая тихость. Сейчас поднимет на нас глаза, а в них...

- Не буду.

- Что не будешь?

- Смеяться. Пойдем? А то искусство, которое суть красота, требует жертв, и как бы этими жертвами не пришлось стать нам.

Бельгийское пиво не вернуло прежнего домузейного настроения. Сидели молча, плавая каждый в своих мыслях.

- Телевизор мне тыкал красавиц в лицо, я ослеп, - вдруг сказал Палыч.

- Поясни?

- Ты не помнишь, наверное. Когда на выпускной песню выбирали, в сборнике, рядом с той, которую мы с тобой пели, была еще одна. Я б сам не обратил внимания на нее, отец... Я бренчал на гитаре, разучивая аккорды, он прочитал ее и сказал: «Как пронзительно написано». Пронзительно. Я тогда пробежал глазами стихи и не понял, почему пронзительно. А недавно наткнулся на эту книжку у отца в кабинете, а там даже закладка сохранилась: билет по физике №8. И вот теперь я совсем иначе увидел эту песню.

- Так и что там пронзительного?

- Все. Но вот последний куплет:
«Кто-то рядом ходил и чего-то бубнил - я не слышал.
Телевизор мне тыкал красавиц в лицо - я ослеп.
И, надеясь на старого друга и горные лыжи,
Я пока пребываю на этой пустынной земле» - почему-то мне кажется особенно близким.

- Ты же не увлекаешься горными лыжами.

- Зато у меня есть старый друг. И я увлекаюсь красавицами.

- Это же прекрасно, Жданыч! - интонация Ромкиного голоса совершенно не соответствовала тексту, было похоже, что он произносит слова из какой-то пьесы, совершенно не вживаясь в роль.

- Да. Но вот знаешь, что я сейчас подумал, когда мы стояли у той картины? Что я почти не помню уже, как выглядела Полина. Нет, конечно, я ее узнаю сразу, когда встречу, но... мне трудно воспроизвести в памяти черты ее лица и фигуры – все как-то нечетко, смутно. Но зато я очень хорошо помню ее слова, ее мысли, которыми она меня удивляла, ощущения, которые возникали, когда я был с ней, радость, счастье, трепет, желания. Я помню ее страсть, ее нежность, искренность, легкость. Помню, как мне с ней было… хорошо. Ее ум, доброту – но не помню, какие у нее были ноги или уши. Понимаешь?

Роман молчал.

- Так вот. Как мало важности во внешности. Мужчина любит глазами? А что он видит этими глазами? Идеальные пропорции тела или то, что за ними? И если говорить о браке, с чем жить? С сущностью или оболочкой? Вот поэтому-то и пронзительно: телевизор мне тыкал красавиц в лицо, я ослеп. Не увижу того, что нужно, если...

- Если? А как же?.. Что нужно? Для чего? – Малиновский выглядел уставшим или измученным.

- Чтобы больше не быть одиноким.


- Ты не одинока в своих сомнениях, - Жанка выглядела усталой, но полной энтузиазма. – Любой мыслящий сомневается, любой что-то делающий и экспериментирующий сомневается, а уж творческий человек и подавно. Ты ругаешь себя за неуверенность? А вот твоя любимая Раневская говорила: «Талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности». Исходя из этого будем считать тебя талантливой личностью.

- Нелогично абсолютно.

- Плевать, - Жанка смешно фыркнула. Она вообще не боялась быть нелогичной или непоследовательной. Казалось, что она вообще ничего не боялась. - Пить или не пить – главное сомнение подавляющего большинства наших сограждан в каждый момент времени. Но я сейчас не сомневаюсь: пить! Я давно мечтала выпить с тобой, Катька!

- Я с тобой тоже.

Жанка завтра уезжала. Надолго, если не навсегда. За границу. Она там будет танцевать – ее пригласили в известный ансамбль, - и учиться. От этого Катина душа тоскливо ныла, а выразить эти чувства она не могла никак: не вешаться же на шею Жанке, не причитать же горестно каждую минуту: «Жанка, Жанка, Жанка!», - не лить же ей за пазуху слезы вперемешку с соплями, не хватать же за руку... А так хотелось! Но нет, улыбаемся и шутим. И делаем вид, что расставание – это не смертельно. Тем более, что и отбывающая в новую жизнь сама неспокойна, взвинчена. Ей страшно и тошно, а вдруг это ошибка - решение бросить Универ, уехать в чужую страну, посвятить свою жизнь танцу, а не науке, не профессии? Кто же знает наперед?

Катя принесла в подарок уезжающей – улетающей, исчезающей, растворяющейся в пространстве, - самодельное гадание на рунах. Когда-то в библиотеке военного гарнизона она нашла журнал «Наука и религия» за 1990 год, №1. Там была статья про руны и Рунический Оракул. Кате очень понравилась эта идея - советоваться с рунами. Она смастерила из распиленных на 25 одинаковых кусочков деревянных линеек сами руны, закрасив всю поверхность получившихся фанерных квадратиков черной гуашью, а символы нарисовав белым, покрыла лаком, а описания к ним напечатала на старой печатной машинке, причем в трех экземплярах сразу, сшила их, получилась книжечка. С тех пор Катя временами обращалась к рунам с вопросами, когда ей трудно было принять решение.

- Что это? – Жанка внимательно разглядывает руны, которые зачерпнула из мешочка. Горстка звонких прямоугольничков красиво смотрелась на ее узкой руке с тонкими пальцами.

- Это такое древнее гадание: вытаскиваешь первую, кладешь чистой стороной вверх – это сложившаяся ситуация; вторую вытаскиваешь, также кладешь – требуемое направление действия, третья – ситуация, которая последует. Но сначала нужно задать конкретный вопрос, который тебя волнует. Четко его сформулировать. Очень четко, сосредоточиться. А можно всего одну вытащить, это будет совет.

- Давай по одной? – Жанка задумывается ненадолго, вынимает из мешочка руну, кладет Кате на ладонь. Они переворачивают ее, ищут совпадение с рисунком в книжке. Читают:

«Руна 8. Плодородие. Новые начинания. Завершение начинаний – вот что подразумевает этот знак. Появление этой руны означает, что у вас уже достаточно сил, чтобы достигнуть завершения, вслед за чем придет новое начинание. Завершение здесь важнее всего. Появление этого знака символизирует выход из состояния «куколки». Одновременно с избавлением от старого вы освободитесь от напряжения и неуверенности».

- Вот это да! – говорит Жанка, и в ее голосе чувствуется облегчение. Катя счастливо улыбается: кажется, ей удалось немножко успокоить подругу, утолить хоть отчасти ее сомнения. - Давай ты!

Катя давно уже сформулировала вопрос, и он наивно-глупый, но другого у нее нет. Теперь Жанка читает вслух:

«Руна 2. Партнерство. Дар. Появление этого знака показывает, что единство, объединение или участие в какой-либо форме совсем рядом. Но действительное партнерство может существовать только между отдельными друг от друга и целостными личностями, которые не теряют своей обособленности даже в единстве и единении. Пусть между вами пляшет небесный ветер. У этого знака нет перевернутой позиции, потому что он означает дар свободы, от которого проистекают все остальные дары».

Кате захотелось реветь, когда она это прочитала. Реветь, потому что все правда, все так и есть: пусть между вами пляшет небесный ветер! Грусть и тоска сменились светлой влажной печалью. Спасибо, руны!

Они выпили водки в маленьком кафе, заказав на закуску нарезку из свежих овощей и жаркое в горшочках, причем Катя сначала чувствовала себя очень неуверенно и почти преступницей: пропить стипендию, прогулять в кабаке! Но именно от этих определений возникало какое-то особое приятное чувство. Наверное, так чувствуют себя бунтовщики, когда им кажется, что восстание удалось. Или каторжники, сбежавшие из места заключения, или мятущиеся личности, наконец преступившие черту, у которой долго стояли в нерешительности: потом, возможно, случится раскаяние, да, но сейчас есть только ликование, что все-таки решился, сделал, осмелился! «Как это все по-достоевски, - думала Катя. - А может, по-толстовски... И как же отрадно и вольно дышится!» Поскольку жаркое принесли гораздо позже, чем напитки, девчонки успели захмелеть. Впервые Катя почувствовала это состояние: мысли текут, вроде, так же, а вот произносить слова приходится с напряжением, а еще нужно контролировать артикуляцию и скорость речи, чтобы никто не заметил, что ты не совсем трезвая. Да, еще кружится голова, и все вокруг ярче, но расплывчатее. А, еще пройти по прямой оказалось не так просто. Вот, оказывается, как действует алкоголь на нервную систему! Тело перестает слушаться, но мозг-то, мозг вполне себе нормально фунци… фукцио… функционирует! Доказательство? Пожалуйста! Когда Катя закрылась в кабинке туалета, рычажок замочка остался у нее в ладони, а без него открыть дверь не получилось бы никак! Кате стало смешно,а в трезвом виде она б расстроилась и испугалась, что попала в дурацкую ситуацию. Она сделала то, зачем пришла, потом села на унитаз и посидела немного, улыбаясь: вот ведь! Впервые напилась, и сразу влипла, смех! Она и вправду посмеялась. Подперла голову рукой – голова была тяжеловата и плохо держалась на шее. Почему-то совсем не пугала перспектива просидеть здесь долгое время. Ну и что? Подумаешь. Хотя... Жанка же ждет! Но она же и придет за ней, за Катей. И тут в тяжелой голове легко оформилась кристально-гениальная мысль, вполне себе трезвая: Пушкарева вынула из волос заколку и стала откручивать винтики, которым был прилеплен к дверце замок. И ведь открутила нужный! Замочек повис на втором винте, и дверь открылась. Ай да Катя! Вывод: такое количество алкоголя действует на навыки уверенно перемещаться в пространстве и на психическое состояние, но никак не влияет на умственные способности, смекалку, находчивость и мелкую моторику!

Расставались девушки уже почти трезвыми: сколько выпили-то? Смешно. Голодные молодые организмы быстренько сожгли чистое топливо, оставив приятное воздушно-хмельное послевкусие, выражающееся в легкости после отпустившего напряжения. Попрощались просто и весело, и Катя даже не стала говорить тех трех слов, которым бы Жанка все равно не поверила, то есть, она б не поверила в ту полноту, которую Катя вкладывала в эти слова, да и не надо.

«Все наше останется с нами» - совсем простая фраза из старого черно-белого фильма, но ведь это так. И если очень хотеть и верить, то твоя улетевшая любовь к тебе непременно вернется. Иногда во сне. Иногда в письмах. Иногда в твоих рассказах.


Только в рассказах Эдгара По да в нескольких мистических триллерах Кира встречалась с такой атмосферой безысходного ужаса, который она испытывала сейчас. Воропаева думала, что уйдя из «Зималетто» и порвав со всеми, кто там работал, в том числе и с хроническим женихом, который в последнее время находился в терминальной стадии своего статуса, она избавится от этого каждодневного беспощадного кошмара. Все чаще ее посещало опасение, что не в мании преследования дело, а в самом преследовании. День и ночь, на работе, в лифте, в туалете, на дороге, в телефоне, в ресторане, даже в ее квартире нечто шло за ней по пятам и дышало в затылок. Оно было ненасытным, бездонным, алчным и прилипчивым. Оно не понимало слов и заклинаний, оно было беспардонно требовательным и нахально-заискивающим. Оно угрожало высоким визгливым голосом: «Кира, я за тобой пойду куда угодно!» И не было спасения…

Только что Кира захлопнула за Викой дверь, с трудом выгнав ее во втором часу ночи из своего дома, и блаженно растянулась на своей прекрасной кровати. С восторженным стоном легла на шелковые изумрудные простыни как на поверхность тишайшего теплого моря на закате – одна, свободна! И что, дура, так долго не могла решиться? Чего боялась? Блаженство еще не успело растечься по рукам, расслабить уставшие мышцы поясницы, разгладить морщинки на лбу, как холодный ужас подскоком скрутил тело в тугую пружину: за окном, вырастая из ночного мрака, растопыренные корявые пальцы с алым, плохо наложенным лаком скребли стекло, оставляя на нем глубокие кривые царапины:

- Кира! Не прогоняй меня! Не отвергай мою любовь и верность!

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 03:09 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
31.

- «Любовь и бедность навсегда меня поймали в сети!» - пел Малиновский, поставив на плечо напольную стеклянную вазу хайтековского стиля. Его, как и Андрея, переполнял восторг: жилище им досталось что надо! Во-первых, настоящий голландский домик с окнами на канал и потрясающим интерьером, во-вторых, в центре, совсем близко к той самой улице с красными фонарями, в-третьих, почти бесплатно, нужно будет только оставить деньги за электричество, воду и для уборщицы – пустячок, а приятно. Все-таки эти друзья Милко – очень полезные ребята.

- Ты поосторожнее: окна-то не занавешены! Что про нас люди подумают?

- Что подумают, что подумают... Местные не смотрят в окна гостиных, не принято, а турики решат, что коренные амстердамцы вечерами разминаются, устраивая пляски, и по древней голландской традиции в качестве утяжеления используя подручные средства. Кстати, Милко рассказывал, откуда у них привычка не занавешивать окна на первых этажах, помнишь?

- Неа, - Андрей осматривал кухню, которая располагалась в глубине длинного узкого помещения.

- Чтобы все знали, что в доме ничего противозаконного или греховного не творится ни днем, ни ночью – средневековый рудимент. Поэтому и обставлены все первые этажи так шикарно, напоказ. А вверху, в спаленках, все так скромненько, сдержано, рационально.

- И греховно... если учесть, кому все это принадлежит.

- Ага.

В тот раз они чудесно провели время, вдохнули Амстердам полной грудью, и в этом вдохе было все, и травка, естественно, тоже. Уже и наржались, и нажрались всего подряд до отвала, уступая требованию покурившего организма, а укладываться спать все не хотелось: жаль было заканчивать такой замечательный день. Ромка первым принял душ, теперь, немного ежась, сидел в гостиной, снова одетый, причем напялил на себя все свои вещи, как по улице ходил. Нам, северянам, привыкшим к тому, что в домах всегда тепло, даже жарко, неуютно в жилищах экономных европейцев: отопление дорого, а потому они обитают при более низких температурах.

Из ванной донесся вопль, который можно было идентифицировать как бранное слово. Роман поднялся по узкой винтовой лесенке на второй этаж. В стеклянной кабинке душа Андрей лихорадочно смывал с себя мыльную пену.
- Что ты орешь? Ты же мне всю рыбу распугал!

- Вода горячая кончилась! – Жданов закрутил вентили, стал энергично растирать тело полотенцем. – А холодная – прямо холодная! У меня дома такой ледяной из-под крана еще фиг дождешься!

- Хм, да. Накопитель, смотри, какой маленький. А я не знал про ограничение, если б знал, тебе бы осталось больше. Будем учитывать! Пойдем выпьем чего-нибудь горячительного, чтоб не простыл. А то у них тут дубак.

Ромка кинул Андрею плед – вот почему в каждом кресле теплые пушистые пледы! - а сам поставил чайник. Заглянул в хозяйский бар: спиртное, что они принесли с собой, его не устраивало.

- О, отлично! Ром - то, что нужно.

Он пошаманил немного, звеня и гремя посудой, и поставил перед Андреем дымящуюся чашку, в которой плавал лимон.

– Грог, ваше превосходительство.

Грог быстро согрел обоих, а пледы помогали удержать тепло. И было необыкновенно приятно сидеть в этой гостиной, в которой современная мебель и предметы дизайна органично сочетались с элементами старинной отделки, поглядывать в окно, прихлебывать ароматный напиток и разговаривать, разговаривать, и никуда не торопиться...

- А еще там был такой совет: входить не одним движением до конца, не резко, а постепенно, – обсуждали статью, которую Ромка прочитал в «Mens Health», обнаруженном среди старых журналов в туалете на даче у знакомых.

- Это как? Сегодня на четверть, завтра наполовину, через неделю полностью?

- Ну как, не сразу и глубоко, а чуть ввел, остановился, еще ввел на сантиметр, остановился, потом вообще можно дать задний ход и начать снова. Подразнить партнершу, она же ждет, что ты сразу и до упора, и рванешь вперед, в быстром ритме к финишу, а ты – нет. Это заводит.

- Аааа, так. Я думал, что-нибудь новенькое придумали.

- Да что там новенькое придумаешь? Да и журнал старенький, прошлый век...

- Что, в прошлом веке уже выходил «Mens Health»?

- А что в прошлом веке статьи про то, как разнообразить сексуальную жизнь, выходили, тебя, значит, не смущает? Эх, Жданчик! И мы с тобой уже вышли в прошлом веке! Журнал за 99 год.

- Ха! Тогда да. Я все забываю, что мы уже в двадцать первом живем. И что, в статье совсем ничего интересного не было? Чего мы еще не пробовали? Для кого их пишут?

- Для школьников и женщин. Ну, мне показалось стоящим про поиск правильного ритма. Мы с тобой обсуждали это, но не в таком ключе. Там прямо соотношения конкретные предлагались со ссылкой на китайский трактат: на одно глубокое погружение должно приходиться девять мелких. Но какой-то эксперт предлагает не тупо следовать этому совету, а прислушиваться к ситуации: начинать с соотношения 1:5 или 1:7, но по мере роста возбуждения добавлять глубоких. И никогда не вынимать до конца, чтобы воздух не попадал, а то шумовые эффекты, которые могут смутить даму, гарантированы. - Малиновский изобразил звук, Андрей улыбнулся.

- Блин, кто же мне про пневматические свойства вагины рассказывал? Что любое глубокое проникновение приводит к вытеснению воздуха оттуда, образующийся вакуум создает всасывающий эффект, что ограничивает амплитуду фрикций, и как следствие стимуляция эрогенных зон у входа во влагалище уменьшается.

- Это действительно интересно, кто тебе об этом рассказывал! Какой такой физик-теоретик? Почему не знаю? - Роман интонацией показал крайнюю степень подозрения и настороженности.

- Тоже мне, сапиосексуал! Не ревнуй! Если бы был кто-то важный для меня, я б запомнил. Таки и что следует из последних секс-гайдлайнов? Входим постепенно, как будто боимся входить, не решаемся, если вошли – начинаем метаться, соблюдаем рваный ритм: музыкальное попурри... что еще?

- Что, что... инструкции хороши, только сам же знаешь. Важно не это...

- Ну-ка, ну-ка? – Андрей понял: кондиция! Малиновский перешел в свое редкое состояние, раз не поддержал жонглирования словами-оккупантами, а ответил человеческим языком.

- Что «ну-ка»? Когда она... твоя женщина, когда между вами что-то есть, ты совсем не вспоминаешь о физике и пневматике. Ты вообще не помнишь ни о чем, голова отключается, но при этом все получается как надо. Ведь да? Или нет?

- Да. Или нет. Я не знаю. Может, мне везло. И не везло. Я уже давно такого не помню, чтобы голова отключалась. Всегда о чем-нибудь думаешь...

- «Coito ergo sum», - Малиновский переврал, да еще неграмотно, крылатое выражение. - Зачем думаешь?

- Не зачем, а почему? Потому что... ты прав, это не любовь, это спорт. Фитнес. Тренировка. Тактика, техника здесь важны, потому и голова выключается лишь в последний момент, на секундочку. А потом ты уже придумываешь, как бы тебе улизнуть грамотно, без последствий.

- А помнишь, сегодня у барменши в кофешопе татуировка на животе была? Стрелочка вниз и написано что-то типа «иди туда»? А может, я неправильно перевел. С такой, наверное, совсем просто: перепихнулся, и можешь быть свободен, – вспомнил Роман.

- Помню, я тоже обратил внимание. У них вообще наколки распространены больше, чем у нас. Вот много ты девчонок с татуировками помнишь?

- Ну, так...

- Вот и я не припомню, чтобы много, - Андрей долил им чистого рома, чайник остыл. - Или мы просто не с теми дело имеем.

- С какими «не с теми»?

- Мне кажется, что у нас татуировки делают женщины определенного склада и поведения. Смелые, раскованные, отвязные. Как мама говорила, «из плохой компании».

- Это может быть просто способом самовыражения. И крылатый хрен на ее плече вовсе не означает, что она не девственница, а ангел на ягодице не говорит о ее ангельском характере. Просто ей так захотелось. Картиночка понравилась! У девочек часто так. Просто так. Без причины.

Андрей ржал. Снова стало смешно, как после косячка.

- Да ну тебя, Ромка! Отчасти ты прав. Но чтобы совсем без причины? Нет, это всегда что-то значит! Другое дело, что нам не дано понять, что! Но какие-то знаки говорят об интересах и увлечениях девушки красноречиво и однозначно, я уверен.

- Например?

- Ну....

- Вот именно! Даже если у нее будет огромный крест на спине, я не удивлюсь, когда окажется, что к христианству это не имеет никакого отношения, а шахматный конь на бедре – всего лишь напоминание о любимом мальчике, у которого обложка дневника была в черно-белую клеточку, а профиль Ахматовой, наколотый на левой сиське – символ противостояния с матерью, учительницей литературы, а сама носительница портрета поэтессы терпеть не может Анну Андреевну и не знает ни одного ее стихотворения. Только в том случае, если у нее будет выбито черным по белому: «Вася – козел», - это можно интерпретировать однозначно. И то имеются варианты.

- Ромка, папа прав! Ты психолог. И все же! Если у нее будет нарисована милая кошечка, то, скорее всего, она кошатница, а если скорпиончик, то она «Скорпиончик».

- Ага, ага. А если рыбки, то она увлекается рыбалкой? Или предпочитает рыбаков? Или ест только рыбу? Или это предупреждение: на рыбу аллергия! Или «Рыбы» по гороскопу.

- Или родом из Рыбинска. Просто художник не знал, что там должна быть стерлядь, и нарисовал двух килек.

- Вот я и говорю. И та девчонка из бара просто посылала всех грубым образом, и перепихнуться с ней вообще б не получилось: она верная жена и мать троих детей. На непристойные предложения не словами отвечает, а указывает на надпись и стрелочку на животе: «А не пошел бы ты…?»


Когда Андрей Палыч пошел к стойке бара делать заказ, Катя, провожая его взглядом, поймала себя на мысли: она не верит, не верит сама себе… Где она? С кем? Чем занимается? Да, конечно, если кому-то рассказывать, тому же Кольке, он будет подтрунивать и строить всякие предположения, которые, к сожалению, не имеют никакого отношения к действительности. Люди нарочно остаются в другом городе, ходят по этому городу, держась за руки, а потом идут в кафе и приятно болтают друг с другом вовсе не потому, что… Это ей бы так хотелось думать, а на самом деле некоторые даже спать могут с теми, кого совсем не любят, и время с ними проводить, и уж тем более держать за руку. Они здесь и сейчас, президент и его помощница, просто потому, что одному из них страшно не хочется домой – это понятно. И ему все равно, с кем гулять по этому городу… ему просто нравится сам город, и короткая передышка в бесконечной деловой гонке, и вообще… иногда же хочется сделать что-то неправильное! Просто для одних революционно принять ванну с медом, а для других уже даже непонятно, что может считаться бунтом: когда человек всегда следует за своими желаниями, какой может быть бунт? Ему раз плюнуть сделать то, что левая пятка захотела.

Но даже эти мысли не могли уменьшить очарование происходящего. Ну и пусть все так прозаично, и это уже чудо, так чего? И не чудо ли, что англичане подписали контракт, и кошмар с «Зималетто», считай, закончился, и что Андрей прямо на глазах меняется – уходит его загнанность и мрачность. Она же об этом мечтала? Помочь ему решить все проблемы? Ну вот… хотя бы отчасти. Всего, конечно, не решить… если бы она была хоть чуть-чуть похожа на тех, кто его всегда «заводит», как выражается Машка… она бы, может быть, попробовала бы… Кровь прилила к щекам, запульсировала в висках - опять эти мысли! Начиталась трактатов на свою голову! Это она еще до глав «Линейная алгебра» и «Начертательная геометрия» не дошла! Только картинки посмотрела… Попробовала бы. Ха-ха-ха. А дальше что? Даже если он в обморок не свалится от ее первого поцелуя, то потом как быть? Как себя вести? Тоже ведь нужно уметь «выходить» из ситуации, знать определенные правила этикета. Она знает? Нет. Ну и вот, сиди себе на попе ровно. И Кира. Катя же никогда не поступит… неблаговидно? Что за дурацкие мысли! Можно подумать, что он захочет, а она решится. Можно подумать! Лучше просто сосредоточиться на происходящем, расслабиться и попытаться запомнить все-все, что происходит. Чтобы потом вспоминать…

Жданов договаривается с барменом. Со стороны кажется, что они лучшие друзья – так оживленно и весело болтают. Какой же он все-таки… «красивый» не отражает Катиного отношения к этому мужчине. «Красивый» - слишком бедно, плоско, пошло даже. Тут нужны термины из Машкиного лексикона, вся мощь классического русского пасует перед волной захлестывающих эмоций, когда она вот так открыто может его рассматривать. Облокотился на стойку, раскованно и свободно. Весь такой в рубашке и брюках… неизвестно, кто кого украшает: одежда его, или он одежду! А эти блестящие волосы? Цвет, как у породистого рысака, и это при таких бледных, невзрачных даже родителях! Откуда выскочили гены, от каких дедушек-бабушек передались? А как хочется провести ладонью по идеально стриженному затылку, запутаться пальцами в густой гриве. Узнать, как пахнут его волосы. Улыбается, машет своими ручищами, и в жестах столько силы и энергии, и лучше не думать, как они, эти ручищи, могут… Умопомрачительный в прямом смысле слова, обалденный, бесподобно прекрасный! Нет, этого мало. Машка права, он… ох… нет, только «ох» от этого слова она и может подумать, хотя оно – самое то!

Прибежал довольный, ей тоже улыбается весь день, как в сказке – подставляй, Катька, свой подол, набирай в него льющиеся на тебя драгоценные дары. Он тебе улыбается, а ты даже ответить нормально не можешь, просто не знаешь, как с таким Андреем Палычем быть. И как отвечать на его порывы…

- Сейчас принесут, надеюсь, вам понравится, Катя. В любом случае, вам не помешает расслабиться. А то вы с самых переговоров все в себя не придете. Я вижу.

Видит он! Что он вообще может видеть? Видит стальные канаты воли, которые удерживают ее тело, как тросы Останкинскую башню: какие бы бури ни бушевали – стой прямо, неподвижно? Канаты, не позволяющие кинуться к нему на грудь, обнять за шею, уткнуться лбом в то место, где расходится ворот рубашки, вдохнуть, прижаться крепко, даже своей грудью…

- Я постараюсь. Расслабиться, Андрей Палыч.

- Да это само собой получится, не напрягайтесь, – опять улыбается, но как-то загадочно. Так Колька улыбается, когда готовит розыгрыш или безобидную каверзу: угощает мармеладкой, а она мерзкая! Сначала кислая-прекислая, потому что посыпана кристалликами какой-то кислоты, а потом вкус всех лекарств мира – лакрица.

Бармен приносит чайник чая, чашечки и аппетитный шоколадный кекс. Он довольно большой, но один, и к нему прилагается инструкция. Катя удивленно смотрит на этот заказ. Все как-то странно.

- Мы его с вами разъедим напополам, - словно угадывая ее мысли, говорит Жданов. – Он вкусный, но не стоит сразу есть его целиком, особенно вам, – и смотрит опять, наклонив голову.

У Кати и так кружится голова все больше от этого дыма, который мало похож на табачный, но который действует на нее, не выспавшуюся, все сильнее, а еще все эти взгляды его пьянящие.

- Почему?

- Это кекс с травкой. То есть, с марихуаной. Я же не знаю, как она на вас подействует.



- Я уже не знаю, подействует ли на него хоть что-нибудь! – Кира зарылась пальцами в свои шикарные волосы. – Позвонил и сказал, что сегодня не приедет, остался в Амстердаме. Да еще с Пушкаревой! Прикинь? Что ему делать в Амстердаме, – она выделила голосом название города, - с Пушкаревой? – фамилию девушки тоже выделила, еще более, чем название города. – Я ему говорю: «Ты совсем не думаешь обо мне, я же тебя жду!» А он: «Я только об этом и думаю, Кира, поверь мне», - и положил трубку. Он вообще странный стал в последнее время.

- А кто не странен?

- Нет, правда. Пришел как-то совсем уже поздно с работы, поел нехотя, лег. Вроде уснул уже, потом как подскочит: «Где, говорит, та колода карт, что мы в качестве сувенира из Праги привозили?» Вскочил, нашел. На дворе ночь-полночь, а он сел на пол и давай каждую карту на две половинки кромсать.

- Хм, интересно, и что? Ты ему предложила помочь?

- Нет. С какой стати? Он колоду портит, а я помочь? Нет, я мудро не мешала. Даже не слишком укоризненно молчала. А потом он дорезал и сказал: давай поиграем? Я думала, что это какая-то напостельная игра, а оказалось – настольная. Скучно.

- Ну и зря, стоило попробовать. Может, выиграла бы…

- Все эти детские игры… Мы же взрослые, надо как-то по-взрослому играть. Все, вроде, уже перепробовала, чтобы стало, как я хочу: гармонично, радостно, счастливо! Но нет…

Верная сестра сидела напротив и совершенно не выглядела сочувствующей или расстроенной. Как обычно. Не потому, что она была бездушна и не умела сопереживать, а просто она считала, что ничего страшного или ужасного не происходит. У всех свой путь. У кого-то на пути встречаются всего лишь лужи, у кого-то – ямы, овраги. Кто-то попадает под камнепад, кто-то – под сход лавины. Кира, вот, попала под Жданова. Бывает. Сель хуже.

- Ты не пробовала одного, чтобы стало гармонично, радостно, счастливо: избавиться от него, – Кристина откупоривала бутылку текилы. – Или хотя бы сделать вид, что хочешь избавиться. Работает железно: как только он увидит, что ты нужна кому-то другому, тут же включается инстинкт собственника. Но вариант с тем, чтобы избавиться, мне нравится больше. Хочешь, погадаем? Мне тут недавно самая крутая кофе-медиум в Москве гадала, я запомнила, как она это делает.

- Ты уже погадала мне! С колечком! Сколько там вышло? 423 года? Ты представляешь, как я буду смотреться в том возрасте в моем свадебном платье? Если оно, конечно, еще будет модным!

- Не бери в голову. Я думаю, что нужно делать поправку на годовые кольца того дерева с которым меня обручили. Или все-таки воду надо было брать, водка, она… сбивает настройки. В общем, главное – соблюдать во всем технологию. Вот сейчас я точно не ошибусь.

- На текиле гадать будешь? – Кира последовала примеру сестры, лизнула кожу у основания большого пальца и насыпала на это место соли.

- Нет, текилу пить надо, гадать будем на кофейной гуще. Готова?

Кира была уже совсем готова, когда через час они с Кристиной вглядывались в коричневые разводы на дне кофейной чашки.

32.

На дне чашки, которую поставил перед Катей бармен, красовался знакомый листочек. Такой же, как был нарисован на новоприобретенной толстовке, такой же, как она выбрала тогда среди других переводных картинок.

- С марихуаной? – ее зрачки расширились, как будто она уже приняла дозу. – Это же... наркотик?

- Это совсем легкий наркотик. Травка – она и есть травка.

Катя переводила взгляд с начальника на кекс и обратно. Они оба выглядели совершенно безобидно. И аппетитно.

- Вот так просто можно прийти и купить пирожное с наркотиком? – она все еще не могла до конца въехать в происходящее.

- Вот так просто, – Андрея веселила эта ситуация. Девушка, у которой на пояснице татуировка каннабиса, буквально потрясена открытием, что травку можно запросто попробовать, находясь в Амстердаме. Что же тогда означает этот листочек? Он не мог ошибиться, это был именно лист конопли... После всего того, что Андрей тогда увидел, в тот запоминающийся день, он совершенно иначе стал смотреть на Катю. Он вдруг осознал, что совершенно ее не знает, не представляет себе, чем она живет, и что у нее было в прошлом. Тогда он подумал, что она не чужда приятным запретным увлечениям, и не исключено, что не только этим, раз принимает такие ванны и читает такие книги... Он уже совсем уверился в том, что Катя просто очень скрытная и закрытая девушка, которая умеет хранить свои тайны и не выставляет напоказ свой внутренний мир, мир, который может оказаться совсем не таким, как ему долго казалось, а теперь помощница снова ставила его в тупик своей реакцией на происходящее. Ненаигранной, искренней реакцией. Хорошо, с наркотиками понятно, прояснилось, а со всем остальным что теперь делать, с тем, что он про нее там надумал? Глядя на Катю, ему хотелось улыбаться и подтрунивать над ней, так изумленно и опасливо она поглядывала теперь на все, что ее окружало. Дошло-таки! Андрей чувствовал себя змеем-искусителем, и эта роль его крайне вдохновляла. Интересно, насколько любопытна и смела Катя... решится ли она попробовать то, что он ей предлагает. Наркотики, пусть и легкие – все равно наркотики. Для нее это строгий запрет.

- А вы пробовали уже? Такой кекс? – она смущена, потому что, не успев задать вопрос, поняла, насколько он глуп и наивен. – В смысле, что после этого бывает?

- После этого бывает хорошо. Катя! – в его голосе слышится укоризна. – Неужели вы думаете, что я стал бы предлагать вам что-то опасное? Нет, ну правда? Неужели вы думаете, что я рискнул бы вами... хотя бы как специалистом? Вашим здоровьем и благополучием? Да ни за какие коврижки! Хоть за сотню кексов с травкой! Ай-яй-яй! Как вы могли, Катя, так усомниться во мне? Хорошо, хотите, я съем этот кекс целиком, и вы понаблюдаете за мной? Чтобы удостовериться, что ничего кошмарного не произойдет? Я просто хотел, чтобы вы немного расслабились, чтобы вам стало легко и весело.

Катя все еще смотрит на лежащую перед ней выпечку с большим подозрением. Читает инструкцию, которая, кажется, убеждает ее в том, что все не так уж экстремально. И все же... Это похоже, это похоже на то, как они тогда пропивали стипендию с Жанкой, перед прощанием. Воспоминание о подруге легко избавляет Катю от сомнений. Некоторые всегда идут за любовью без оглядки...

- Нет, я хочу попробовать... Я вам верю, Андрей Палыч, – а чего бы она не сделала из того, что бы он ей настойчиво предлагал? Может быть, это и неправильно, может быть, это ошибка, но она хочет ее совершить, потому что эта ошибка будет связана с ним. Все совсем просто.

- Катя, вам не в чем будет раскаиваться, поверьте, – он наливает из чайника горячий напиток им в чашки. Разламывает кекс на две половинки. – Это же не «яблоко раздора»!

Кекс изумительно вкусный, шоколадный, с легким-легким привкусом того, что и так витает вокруг в воздухе. Нельзя сказать, что этот вкус как-то особенно приятен Кате, но и отвратительным его не назовешь. И не вдаряет по мозгам, как та же водка или шампанское. М-да, ничего такого. И чай – вполне себе обычный травяной чай. Согревает.

- Катя, вы мне сейчас напоминаете о пиршествах при дворе Борджиа – так аккуратно пробуете еду, словно ожидаете в каждом следующем кусочке встретиться со страшным ядом.

- Мне просто хочется почувствовать момент, когда начнется какое-то действие травы, чтобы остановиться и не выглядеть потом дурочкой.

- Ну ладно. А я не боюсь предстать пред вами дурачком! – Андрей с аппетитом прожевал очередной кусочек лакомства. – Хотя представляю себе, что вы теперь думаете: ведет себя, как неразумное дитя, прогуливает работу, тащит в рот всякую гадость...

- Я вам очень благодарна, Андрей Палыч, за сегодняшний день! Вы себе не представляете... – ее голос предательски дрогнул, но Катю это не смутило совсем. Почему не сказать правды? – Вы мне такой праздник устроили! Где бы я ни была раньше, куда бы ни ездила, но этот день – самый лучший. У меня никогда не было такого путешествия! Это так сказочно, что мне кажется, будто я сплю, – слова выскакивали легко, без какого-либо стеснения.

- А вы разве раньше куда-нибудь ездили? – он тоже не видел в своих словах ничего такого...

- Конечно! – изумляется Катя. – Мы с родителями очень много путешествовали, было время, когда у папы была хорошая зарплата, а его сослуживцы жили во всех республиках Союза, в самых разных частях России. Вот вы, например, бывали во Владивостоке? Или Благовещенске? Хабаровске?

- Нннет, не был.

- А я была! – Катя сверкает глазами и радостно хихикает. – Во Владивостоке мы были вдвоем с папой. Он меня вывозил на море, чтобы я окрепла после болезни. А Японское море было самое ближайшее от его тогдашнего места службы. Мы ходили с ним на экскурсии на подводную лодку, в музеи, в парк аттракционов, и я помню, какие там были высоченные «Цепи» - это такие стульчики на длинных цепочках, которые раскручиваются быстро-быстро, и ты летишь... А еще он приносил мне из океана – я видела Тихий океан, представляете? - морских звезд, а потом выпускал их обратно. Вдвоем, без мамы нам было не очень весело, но мы старались быть довольны всем.

Катя болтала и не могла остановиться, а Андрей Палыч с улыбкой слушал ее и не перебивал, лишь улыбался.

- Не думайте, что мы ездили только по Дальнему Востоку! Мы были в Риге, в Вологде, в Великом Новгороде и Нижнем Новгороде. Великий Новгород я очень люблю. Эти маленькие старинные храмы, белокаменные, как куличики, политые глазурью, или как творожная пасха, разбросаны по всему его центру. Это такой тихий, светлый, загадочный город. А по реке Волхов можно добраться до Юрьева монастыря. Мы туда попали в день Яблочного Спаса, монахи раздавали всем яблоки из больших корзин. На его территории все храмы с разными куполами: одни как шлемы древних богатырей, другие – луковичками, широкими и приземистыми, третьи – настоящими, луковичными... Звезды одного собора, золотые на синих куполах, мне долго потом еще снились. А еще мы как-то ездили навещать папиного друга, который охранял границу в Армении. Меня там чуть замуж не выдали!

- Серьезно? – живо откликнулся Андрей.

- Ага! – Катя смеялась, вспоминая. – Папа со своим товарищем уже продегустировали и тутовую водку, и кизиловую, когда пришел сосед и принес с собой гранатовое вино. Мужчины его пить не стали, маме предложили, она попробовала и мне дала. Мне помнится, что оно было какое-то совсем особенное. Или мне так казалось, потому что там тогда все было особенное. И вот этот сосед посмотрел на меня и говорит папе: «У вас дочь, у нас сын...» Я не помню, что он дальше говорил, но смысл разговора был именно такой, матримониальный.

- И что ваш папа?

- Папа? – она зазвенела легким беззаботным смехом. - Был противоречив. Сначала сказал, что это тема, а потом, когда понял, что предложение не такое уж и шуточное, тут же дал задний ход, говорил, что мне еще учиться, а замуж я всегда успею... А вот мама шепнула мне, не всерьез, конечно: «Соглашайся, Катя! Ты заметила, как здесь уважительно к женщинам относятся?»

- Как относятся? – Андрей долил им еще чаю.

- Мама тогда обратила мое внимание на то, что куда бы мы ни пришли, и какие вопросы ни приходилось бы решать, мужчины всегда обращались сначала к ней и смотрели на нее, хотя папа всегда был рядом... Это сразу заметно, когда ты привык к ситуации наоборот. И вообще, некоторые вещи трудно выразить словами, но ты чувствуешь по отношению к себе это – бережность, что ли. Как девочке, как к ребенку, как к женщине. Мы были тогда в Армении в августе, это самое жаркое время, и вот хозяева с нами носились так, что неудобно было, все от жары нас защищали. Родители, правда, помню, действительно очень страдали, а мне было хорошо. Я только-только согрелась на этом пекле. Я все болтаю и болтаю, вам не скучно?

- Нет, мне не скучно. Я не был в Армении, к сожалению, но, может быть, вы расскажете, и я когда-нибудь поеду туда...

- Поезжайте обязательно. Там... этого не рассказать, надо видеть. Эти суровые каменные храмы в горных монастырях, и одновременно теплые, потому что камень, из которого они сделаны – словно солнечный, словно мягкий, добрый. Как люди. А еще там есть место, из которого мне не хотелось уходить, я по нему до сих пор скучаю – Звартноц. Это руины древнего храма, а знаете, как в переводе с древнеармянского это звучит? Потрясающе: «Храм бдящих ангелов». Мне казалось, правда, мама говорит, что я все напридумывала, что они и сейчас там, все эти ангелы, бдят, и смотрят на тебя, и даже что-то сообщают тебе... И даже самолеты, которые летают над ним постоянно, не мешают, а как будто как-то связаны и с храмом, и с ангелами. Нет, словами не описать впечатление, которое производит на тебя это место! Ты там словно наполняешься энергией, ты словно понимаешь что-то очень-очень важное! От него мало что осталось, но то, что осталось, потрясает... и если представить, какой он был, то дух захватывает... в музее рядом можно увидеть чертеж. Я бы хотела туда снова вернуться!

- Давайте!..

«...Съездим туда вместе», - чуть не вырвалось у Андрея, но он успел прикусить язык.

– Давайте еще закажем чаю?

Она, как о чем-то несбыточном, мечтает о таких вещах, которые он мог бы легко ей подарить. И ведь захотелось, захотелось сделать это! Андрей уже почти увидел мысленно ее радость, когда он ей сообщает о поездке, уже представил, как они летят в самолете в Ереван. И – не странно ли? – укол сожаления в сердце был неожиданно чувствительным. С какой стати ей ехать с ним куда бы то ни было?

- Давайте, - пожала Катя плечами и замолчала. Ему стало жаль, что он прервал ее. Девушка никогда еще так много и так эмоционально с ним не говорила о себе.

- А Арарат? – все-таки хорошо, что сидят в нас какие-то знания еще с времен школы, выручают. – Вы его видели?

- Да! – тут же откликнулась Катя и снова углубилась в воспоминания. – Он долго прятался от меня, но потом все-таки показался.

- Как это?

- Облака. Они все время лежали на его вершине, и ее нельзя было разглядеть. Но в тот день, когда мы приехали к папиному другу на границу, облака ушли, и мы стояли с ним друг напротив друга, и я улыбалась ему.


Катя если и улыбалась, то как-то болезненно - вот что тревожило Николая. Он прекрасно понял, что в поездке, из которой его подруженция вернулась с сильным опозданием, произошло нечто такое, от чего она теперь сама не своя. Но никакие подходы и подъезды, призванные раскрутить ее на откровенный разговор, не возымели успеха. Она молчала и вот так, словно испытывая муку, улыбалась.

Сегодня вечером она сидела на диване и смотрела в стенку напротив, но по ее взгляду нельзя было сказать, что она видит эту самую стенку: он был замутнен, направлен куда-то вовнутрь.

- Пушкарева, ты, что ли, из-за отца так расстроилась?

Колька был свидетелем начала семейного скандала со всеми приличествующими ему атрибутами: ором, метаниями по квартире, проклятиями, хлопанием дверями, удивлением: «Как земля носит?», - возмущением всем и вся, мамиными слезами и криками: «Валера!», - хватанием за грудь и запахом валокордина. Колька ушел, потому что Елена Александровна выпроводила его, как только стало понятно, что пик грозовой фронт прошел, оставив за собой поваленные стулья и вырванный с мясом из розетки телефон. Ушел, и не понял, почему Пушкарева так странно себя ведет, не оправдывается, не пытается что-то объяснить отцу, уклончиво отвечает на вопросы, еще больше заводя своего папашу.

- Нет, чего из-за него расстраиваться? Он уже и сам жалеет, что не сдержался.

- Да?! – Зорькин удивлен и не скрывает. – Жалеет?

- Коль! – устало говорит Катя, и старый дедушка Коль, хоть и был веселый король, но не дурак, понимает, что говорить она об этом не хочет. Об этом тоже.

А об этом и нельзя сказать. Кольке же не расскажешь… всего. И это не только ее секреты.

- Катерина! Нет, ты все-таки мне объясни, что все это значит?! – отец снова появляется в дверях ее комнаты, когда мама уединяется в ванной и включает там воду. – Я сразу по твоему лицу понял, все не так просто! И то, что ты молчишь, говорит о том, что ты… Как ты могла, а?! Моя дочь! Как?! Разве я тебя этому учил?! Есть вещи, которые никогда…! Ни при каких условиях!

Катя глядит в темное окно и видит в его отражении стоящего позади отца. Она медленно поворачивается и смотрит на него.

- Папа, а ты очень любил Хвою Светину? – перевертыш выскакивает сам собой, она даже не сразу понимает, что не так назвала имя.

- Кого? – он опешил не столько от вопроса, сколько от интонации.

- Ясно. Значит, даже не любил. А если любишь? – и снова отворачивается, уплывая куда-то далеко-далеко от него, отца.

- Катя… ты… - что значило это «ты», так и осталось загадкой. Он ушел к себе и больше эту тему, на удивление жены, не поднимал.

- Пушкарева, - Николаю неспокойно, когда она такая заторможенно-замороженная, - может быть, тебе чаю?

Ее губы расплываются, улыбка получается светящейся, загадочной…

- Чаю… Уехать, что ли, в Испанию, где испанцы увлекаются боксом и любят танцы?

- Что?

- Когда они ставят ногу - как розу в вазу, и когда убивают быка - то сразу, – продолжила Катя цитировать Бродского.

- Ты там пригодишься им только в качестве боксерской груши, - Зорькин иногда шутит жестковато, зато по реакции подруги можно будет понять, в каком она состоянии.

Она не сердится, не впадает в истерику, она подходит к Зорькину и заканчивает свое любимое стихотворение:

- Разве что облачность может смутить пилота;
как будто там кто-то стирает что-то,
не уступающее по силе
света тому, что в душе носили.

Поцеловав его в лоб, что довольно неожиданно, Катерина отыскивает в сумке свой страшный сотовый телефон.

- В Испанию мне не светит, а вот в деревню, к тетке, в глушь, в Калязин – это бывшая владелица огромной компании запросто может себе позволить.



Малиновский запросто мог себе позволить одеваться за границей. И уж обувь он себе всегда покупал только в Италии – легкая, удобная, на пружинящей подошве – идешь неслышно.

Вот и сейчас зашел в кабинет к Жданову – дверь распахнута, никого нет, а что удивляться, рабочий день кончился давно, это он задержался, потому что доделывал документы перед завтрашней поездкой, - прошел к столу и только тут понял, что в каморке кто-то есть.

Кто-кто, понятно, кто может быть в каморке… Катя, наверное, все сводит концы с концами и никак не сведет… Сел за Ждановский стол, открыл папку с документами – Андрей не перепутал, вот они, все нужные цифры, тут.

Вдруг дверь каморки приоткрылась, но оттуда никто не вышел.

- Я открою, а то душно совсем. Как же ты это все пережила, Кать? – голос Тропинкиной хлюпает соплями. Ревет, что ли?

- Да как пережила… Поплакала-поплакала, да и пережила. Да и если вдуматься, Маш, разве это уж такое непереживаемое горе?

О чем это они, интересно? Затих, листочки тихонечко переворачивает, любопытный.

- Подлец! Так же можно и убить человека! Жуткое свинство. Бедная ты, несчастная по жизни, Катька!

- Нет, Маш! Нет. Не думай так и не говори. Я никогда не чувствовала себя действительно несчастной. Я горевала, да, заливалась слезами. Я не хотела идти в Университет, потому что там, ну, ты понимаешь. Чувствовала себя дурой, еще больше сомневалась в себе, и много чего еще. Но несчастной? Нет! Я всегда помню о том, сколько мне дано. И даже не это вот насущное: родители, теплый дом, образование, здоровье – это уже очень много, больше, чем у многих-многих людей, живущих сейчас и живших до меня.

- Меня это не слишком утешает.

- А меня утешает, очень. Когда я думаю, что могла бы голодать и мерзнуть, и мне было бы ничего не нужно, кроме куска хлеба. Я столько всего читала про таких обездоленных, может быть, поэтому? Но дело в том, что у меня ведь есть еще большее: роскошь общения с друзьями, книги, музыка. Маш! Ты вот напеваешь песенки, музыка вокруг тебя, и ты даже не думаешь о том, что можно было бы прожить жизнь и никогда не услышать «Танец маленьких лебедей» или «Лунную сонату». Или ту же Юлю Савичеву? Прожить без музыки… Знаешь, что меня тогда еще успокоило, прямо резко, внезапно? Я нашла стихотворение, которое полностью передавало мои тогдашние ощущения, и это ошеломило меня. Значит, это уже было, было с другими. И не раз. Хочешь, я его тебе прочитаю? Оно короткое.

- Давай! – жадно согласилась Мария.

- Уехать, уехать, уехать,
Исчезнуть немедля, тотчас,
По мне, хоть навечно, по мне, хоть
В ничто, только скрыться бы с глаз,
Мне лишь бы не слышать, не видеть,
Не знать никого, ничего,
Не мыслю живущих обидеть,
Но как здесь темно и мертво!
Иль попросту жить я устала —
И ждать, и любить, не любя...
Все кончено. В мире не стало —
Подумай — не стало тебя.

- Кто это, Кать? – Маша опять заливалась слезами, Катя, кажется, тоже.

- Мария Петровых. Понравилось? Вот я тебе и говорю, разве мы можем считать себя несчастными? Когда нам просто так дано столько прекрасного?

33.

- Мне кажется, я никогда не пила столько чаю. Он прекрасный. И все прекрасно! – Кате было необыкновенно хорошо, эйфория от всего происходящего не клокотала в горле бурлящей радостью, а разливалась по черепной коробке светящимся туманом. Именно туманом, за которым не было видно никаких проблем ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем, и именно светящимся, потому что все время хотелось улыбаться, облегченно вздыхать и ощущать всем телом: «как же хорошо!»

Андрей, ни будь он в похожем состоянии, непременно отметил бы, что Катины слова – прямое следствие действия травки, ее минимальной дозы. А больше и не надо. Только-только скинуть с плеч тяжелый рюкзак забот, только выгнать, хотя бы на время, из головы всех дятлов и дятлят - нерешенные вопросы, которые бесперебойно стучат изнутри и снаружи твоего черепа, выдалбливая в нем дупла и кратеры – черные дыры, в которые безвозвратно засасываются дни и ночи, не принося счастья и удовлетворения. Сколько продлиться оно, это состояние легкости и беззаботности? Час? Два? Сколько продлится – все их.

Их - Андрею приятно было объединиться с Катей в этом местоимении, в этом месте и времени, в ощущении свободы и отрыва от действительности. Она улыбалась. Он был доволен.

- Вы хотите еще посидеть тут, или пойдем потихоньку? – Жданов глянул на часы и понял, что неплохо бы взять ключи от дома.

- Давайте пойдем! Хочется на воздух, - было удивительно, но некоторая тяжесть в руках и ногах вовсе не мешает ей чувствовать себя отдохнувшей.

Они вышли на улицу, и стало понятно, что температура еще немного понизилась, а ветер стал настойчивее.

- Я думаю, что нам пора двигаться к дому, иначе вы замерзнете, Катя. К тому же, вы уже, должно быть, смертельно устали, – он повернулся к ней и завязал шнурки капюшона Катиной толстовки поплотнее. Завязав, помедлил убирать руки – с реакцией после кекса что-то не то? – а Катя, замерев, смотрела прямо ему в лицо и не отводила своих сияющих, широко распахнутых глаз: тоже что-то с реакцией.
- Я не устала. Но давайте двигаться к дому. Где наш дом?

«Где наш дом?» - философский вопрос. Там, где нам хорошо. А где хорошо? Там, где нас нет. Это значит, что у нас в принципе не может быть дома? Андрей углубился в нехарактерные для него размышления, сделал несколько шагов и понял, что что-то не так. Катя, не отставая, шла за ним, но...

- Давайте руку, а то вы и так были грозой велосипедистов, а сейчас так вообще велокиллер.

- А мне папа в детстве говорил не «давай руку», а «давай заготовку», - смех разбирал ее, но она тут же протянула ему ладонь. – Велокиллер – это убийца на велосипеде, а я - безобидная девочка, на которую ведут охоту велосипедисты.

Девочка! В толстовке с надетым на голову капюшоном она действительно выглядела школьницей, причем местной: он встречал тут таких подростков в форменных толстовках и вот таких круглых гаррипоттеровских очках. Школьницей, которую взрослый дядя тащит куда-то за руку по уже ночным улочкам Амстердама. Дядя удачно поохотился? Увидев себя со стороны в этаком образе, Андрей подумал, что травка помогает расслабиться не всем частям тела. А может, и наоборот.

- Как же у них все-таки красиво! Цветы везде, вон, на окошках под крышей, как у Герды, домики ухоженные, словно пряничные, витрины, как картинки. Вот флаг какой разноцветный, радужный – ну, не прелесть разве? - Катя щебетала, как птичка, семеня за Ждановым, который крепко держал ее за руку. И правильно делал, потому что иначе она бы точно уже не раз врезалась в столбики ограждений или фонари, упала бы, споткнувшись о неровности покрытия, так как смотрела по сторонам и вверх.

Андрей глянул на полотнище, развивающееся рядом с витриной специализированного магазина. Засмотревшись на прайд-флаг, девушка не обратила внимания на разнообразные игрушки для взрослых мальчиков нетрадиционной ориентации, выставленные за стеклом, причем весьма откровенно – на манекенах, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что это и для чего. Примерно так, наверное, понятие «травка» могло пройти мимо этого создания. Да и вообще, разве не все видят в этом мире что-то свое, умудряясь разглядеть букашку, иногда не заметив слона, по которому она ползла? Интересно, а как быстро поймет Катя, для чего за стеклянными дверями в тесных комнатках-пенальчиках сидят женщины в нижнем белье? Они уже свернули на улицу, где располагалось заведение, в котором Андрею предстояло взять у дежурного ключи от квартиры.

Катя притихла. Андрею страшно хотелось наблюдать за ее лицом, но это было неудобно во всех смыслах. Ее молчание уже о многом говорило. Удивлена? Потрясена? Шокирована?

- Катя, нам нужно взять ключи здесь, - он остановился и указал на дверь, рядом с которой в витрине сидела очередная проститутка. Катя чуть крепче схватилась за Андрееву руку, как сделал бы испугавшийся ребенок. – Это быстро.

- Я подожду вас здесь, если можно, - ее пальцы выскользнули из его ладони. Он оглянулся: туристов полно, все тихо-мирно, Амстердам – самый безопасный город Европы. – Можно. Я сейчас.

Катя сделала несколько шагов к ограде канала, развернулась спиной к светящейся розовым светом витрине. Напротив, через канал подобных розовых окошек был целый ряд, и в них сидели, стояли и приплясывали женщины всех мастей: блондинки, брюнетки, темнокожие.

Он вернулся быстро, не прошло и минуты. Подошел, встал рядом. Катя упорно смотрела на воду, в которой показывали номер синхронного плавания отблески разноцветных электрических огней.

- Можно идти.

- Это он и есть, квартал «Красных фонарей»?

- Да. Это местная достопримечательность. Видите, пользуется популярностью среди гостей города.

- Грустная какая достопримечательность.

- Почему грустная? Мне казалось, что это… любопытно.

Отошли от ограды, пошли вдоль канала. Набережную ремонтировали, пришлось вернуться на тротуар, идущий непосредственно вдоль домов. Из-за одного из стекол послышался стук. Они оглянулись: женщина улыбалась Андрею и манила рукой. Возможно, из-за специфического освещения ее кожа казалась пепельно-коричневой. Огромная грудь была прикрыта лишь полоской эластичной ткани, которая проходила по линии сосков, а кружева в районе бедер прикрывали только крохотный островок в самом низу живота. Длинные темные ногти были похожи на кривые когти, но не это Катя заметила в первую очередь, а морщинистость, помятость, обвислость выставленного напоказ вроде бы не старого еще тела. И это все бросилось в глаза за какие-то краткие мгновения. А если близко и долго рассматривать? Андрей отыскал Катину руку, которая вновь стала холодной, и повел ее побыстрее с этой улицы.

- Они все такие... – она пыталась подобрать слово. - ...измотанные за этими окошками!

Измотанные! Надо же так сформулировать, точно и не пошло. В этом слове – сплошь сочувствие.

- Я представляла себе это все иначе.

«Все-таки воздействие травки на мозг отрицать никак нельзя. Ей хочется говорить. Если бы не кекс, она бы сейчас молчала. И хорошо, пусть говорит».

- Как же?

Безумно интересно хоть краешком глаза увидеть эти ее «представления». Нет, действительно, как и что она себе представляет: она – «про это».

- Я думала, что они все должны быть очень красивыми, привлекательными – с такой-то профессией. Хоть и читала, конечно, Бунина, Куприна... И должна была понимать, что нет, что они не могут быть красивыми. И все же... Я представляла, что от них должна идти специфическая энергия, они должны олицетворять соблазн. Ну да, ярко накрашены, смело одеты, фривольно... Но не так! От них же веет жуткой усталостью. Не только от их работы, от жизни вообще! Мужчине же должно захотеться? Это же должно быть очень приятно? Иначе для чего платить деньги да еще рисковать здоровьем? А здесь же... Это же... – да, в разговоре с начальником очень трудно подбирать слова, обсуждая тему проституции.

- Это же отвратительно?

- Нет, я не это хотела сказать. Это же совсем-совсем некрасиво, это... обнять и плакать!

- Ах, все-таки обнять! – он попытался вернуть их разговор в прежнее, смешливо-шутливое русло.

- Чтобы пожалеть. И я не понимаю, разве может привлечь такая... замученная?
Он понимал, о чем она говорит, и это называлось другим словом. Потрепанность, изношенность, не только физическую – эмоциональную, душевную – ее невозможно скрыть ни тональным кремом, ни эротическим бельем, ни отвлечь от нее ярким маникюром и макияжем. Любая из работниц секс-индустрии, представленных в витринах на этой улице, выглядела старше и дряхлее любой другой женщины, проходящей мимо. И как бы они ни предохранялись, какие бы справки о здоровье ни имели, болезнь разложения налицо: потасканное тело, потасканная душа – название-то в русском языке для таких женщин не просто так появилось.

Сначала идея провести Катю по этому кварталу представлялась ему удивительно заманчивой – все то же озорство дворового хулигана по отношению к юной барышне: удивить ее дохлой кошкой, заманить на кладбище ночью, бросить ей за шиворот сережку березовую, пусть испугается, подумав, что гусеница. Теперь же ему хотелось быстрее увести ее отсюда. Андрея болезненно раздражал свет с красным отливом, падающий на лицо Кати. То, что раньше не вызывало в нем никакого отторжения, казалось нормальным, даже прогрессивным, теперь представало в ином свете. Вот именно в таком, мертвенно-розовом. Пусть оно тут все будет, просто Кате здесь не место.

Однако пришлось пройти по совсем узкой улочке, где с одной стороны каменные стены, с другой эти витрины, причем девушкам скучно, они открывают двери и стоят на пороге, выставив напоказ свои увеличенные прелести, и трудно не видеть или делать вид, что не видишь.

Дурак! Надо было выбрать другой маршрут, вдоль этих сказочных каналов с домиками, лавируя между припаркованными велосипедами и кадками с цветами, зачем поперся сюда с ней? Фух, кажется, выбрались. Был же там знак: взрослый за руку с ребенком, перевернутый вверх ногами. Понятно же: детям там не место.

Детям. Андрей смотрел на Катю и думал о том, что никогда не встречал человека, который бы так его поражал своими проявлениями: человек, который практически самостоятельно рулит огромной компанией, успешно ведет переговоры с воротилами бизнеса, может одновременно не знать, как выглядит лист марихуаны, или второго значения слова «травка»? Не того, которое «травка зеленеет, солнышко блестит». Может один и тот же человек самоотверженно прикрывать любовные похождения своего начальника и испуганно хвататься за руку этого же начальника при виде жрицы любви? Иметь на теле татуировку каннабиса и опасаться попробовать даже не косячок, а кусочек кекса со вкусом марихуаны? Она так требовательна к себе, ее жизненные принципы вызывают уважение, но разве он когда-нибудь слышал осуждение по отношению к кому-нибудь из ее уст? Она свежа и чиста, и внешне, и мыслями, но при этом замусоленные пародии на гейш вызывают в ней не брезгливость и ужас, а горячее сочувствие. Какие еще сюрпризы таит в себе эта необыкновенная личность, и суждено ли ему узнать это?

- Вот, мы пришли.

- Ух ты!

Он остановился перед домиком, чей фасад был уже всех, стоящих рядом. Маленькая живописная лесенка вела к двери, у которой стояли горшки с цветами. Да, он знал, Кате не может не понравиться этот домик. Ему самому он казался игрушечным.
Зашли, включили свет. Катя, очарованная обстановкой, несмело оглядывалась.

«Все хорошо, жаль только, холодно и сыро. Опять не подумал: надо были прийти раньше, включить обогрев и только потом идти гулять. Но разве с непривычки сообразишь?»


- Разве с непривычки сообразишь, что тебе показывают? – Кристина вертела чашку и так и сяк, приближала ее к глазам и удаляла в надежде, что картинка прояснится или размоется до хоть на что-то похожих образов.

- Кто? – Кира переводила мутный взгляд с чашки на сестрицу и обратно. У нее с образами все в порядке: вот перед ней образ доброй бабы Яги, которая архетип мудрой Первозданной Женщины, Дикой Матери – наставницы. И фигня, что на сестрице никакая не яга шкурой наружу, и явилась она не в ступе, а в машине психиатрической помощи для завшивевших-затараканенных, и вместо иттармы приволокла с собой бутылку текилы, зато ее белые волосы, черная зависть любой другой водительницы ступы, всегда дыбом. И смотрит она на блюдечко, по которому катается яблочко, и увидит сейчас все, что нужно, и скажет: «Шла бы ты, Кира, на... лево, к примеру, и будет тебе там счастье».

- Как кто? Понятно, кто! – с потрясающей уверенностью объяснила Кристина. – Тот, кто может показать нам грядущее.

- А! – Это было действительно понятно. А вот кто может-то? «Имя, сестра, имя!» Уточнять не стала, чтобы не отвлекать гадалку. Все-таки очень хотелось знать, что у нее там, в ближайшем будущем. Ворожилка... ворошея... ворожбаба! не сдавалась: за то время, что она изучала рисунок, созданный незримым мастером кофейной гущей на фарфоре, можно было успеть выщипать брови и побрить ноги, если бы Кира занималась этим всем сама. – Ну, что там, что там видно?

Кристина не любила врать. А сказать правду иногда не то чтобы невозможно, а не хочется.

- Будет лучше, если ты сама сначала мне скажешь, о чем тебе говорит марагоджип.

- Ах, так это Марагоджип говорит? Индус? То-то я ни слова не пойму. Кристиночка, я не сильно тебя расстрою, если скажу, что эти коричневые разводы напоминают мне лишь о том, как рвало нашего соседа дядю Федю. Помнишь? Летом? У него жена еще выращивала темненькие помидорчики-черноморчики? Ты их любила, и мы таскали их втихаря.

- Помидорчики помню. Дядю Федю? Он был пьяница, да? Это же он лежал в крапиве у забора, и штаны у него были мокрые. А! Вспомнила! В тот раз «скорая» приезжала, курицу чуть не задавила. А у врачихи на лбу посередине была бородавка.

- Да! Мы с тобой тогда решили, что это знак ведьмы. Она еще бабушке нашей объясняла, что его надо в больницу, потому что это рвота кофейной гущей, а бабушка сказала: ерунда, он кофе в жизни не пил. Бабушка вообще врачей недолюбливала, считала, что они людям только головы морочат. Еще неделю потом бубнила: «Кофейной гущей, кофейной гущей, еще б сказала, что ананасами!»

- Дааа... хорошие помидорки были, - Кристина унеслась в детство. – Но ты все неправильно услышала. В смысле голоса из чашки. Рвота тут ни при чем.

- Скажи уже, что при чем! Не томи, Криська! Если уж ты видишь, что мое будущее все в дерьме, так и скажи!

В принципе, Кристина видела именно так, как обозначила Кира. Но для чего человеку дан мозг и творческая жилка? Наклонив чашку как можно сильнее, Кристина надеялась, что густой осадок все же хоть как-то поменяет форму и прорисует контур принца на коне или хотя бы маленькую дырочку, которую можно было бы выдать за лампочку в конце недостроенного бетонного тоннеля, но нет... Все дно покрыто равномерной темно-коричневой гущей.

- Смотри сюда, Кирюнчик. Видишь, как все заволокло тучами? Ни одной звезды, ни лучика солнца. Полный мрак. И это отлично! Знаешь, почему? Потому что самая темная ночь – перед рассветом!

Не успела Кристина договорить, как большой кусок подсохшего осадка отвалился, обнажив бледно-голубое дно чашки. Женщины ахнули одновременно, устремив глаза в небесный просвет.

- Вот что значит правильно услышать голоса!


Услышав голоса из каморки, нужно было немедленно уйти, так же бесшумно, как и пришел. Зачем остался? Вот и получил: опять накатило. И как странно... Не забытое им имя поэтессы, сочинившей прочитанные Катей стихи, и не сами стихи открыли шлюзы воспоминаний, он и их забыл, конечно, а Катины слова, смысл которых с поразительной точностью совпадал...

- Я не могла себе позволить жаловаться на судьбу. Нет, не так... я считала, что это нечестно и неблагодарно с моей стороны - считать себя несчастной. Когда мне столько дано: книги, музыка, картины.Серебряная изнанка листьев, созвездия, озера. Стихи! Да, смерть... она всегда застает нас врасплох и отнимает не только жизни, но и радость, и желание слушать музыку и читать. Жить. Нас, современных людей, особенно, раньше человечество было больше к ней готово, а мы, считающие, что медицина и всякие прочие достижения прогресса непременно позволят нам всем прожить если не сто, то девяносто лет точно, оказываемся беззащитны перед внезапной кончиной. Ладно, когда нужно умирать самим, а когда нашим близким?

Ее голова лежит у него на плече, он сидит, прислонившись спиной к стене, они оба смотрят в окно, за которым шевелятся ветки березы, откликаясь на ласку теплого августовского ветерка. Ее волосы пахнут летом, ее тело наполнено покоем. Ненадолго, конечно, но пока... Разговор случайно зашел о ее родных. Он молчит. Слушает, лишь руками показывая, «я тут, я с тобой, говори».

- Ведь смерть – это часть жизни. Мы рождаемся уже с этой миной замедленного действия, она сидит в каждом из нас, даже в человеке с самым крепким здоровьем и самой счастливой судьбой. Она знает, что победит по-любому. И каждый человек знает это. Это игра с заранее известным счетом – 1:0 в ее пользу. И мне кажется, что вопрос не столько в том, сколько человеку отмерено жизни, а в том, как он ее проживет. И если говорить о противостоянии со смертью, то единственное, чем мы можем ей насолить - это не умирать раньше времени.

- Раньше времени? – его губы касаются Полинкиных волос.

- Да! Бояться смерти, а потому не жить полной жизнью – не летать, если тебе хочется летать, не лезть в горы, не отправляться с миссией в горячую точку, не выходить из дома во время эпидемии... Ты же понимаешь, о чем я? Умирать раньше времени. Или, если случилась беда, и она забрала того, кого ты любил, а ты больше не хочешь жить и не живешь, замыкаясь в своем горе, ты тоже умираешь, причем раньше времени на радость ей, всегдашней победительнице. Мы горюем по ушедшим так, что если бы они видели нас, им было бы больно. Те, кто нас любил, и кого любили мы, я уверена, хотели бы продолжиться в нашей жизни, в счастливой и полной. Чем больше радости и счастья в твоей жизни – несмотря ни на что, - тем поганее ей. Только так ей можно утереть ее курносый нос.

- Это непросто иногда.

- Это сложно всегда. Но если вспомнить, что мы больше плачем о себе, покинутых нашими любимыми, чем о них, уже не способных ни мучиться, ни страдать, то выйти из тяжкого умирания заживо легче – никому не хочется считать себя эгоистом. Надо просто найти способ. Кто окунается в работу, кто-то в творчество, кто-то уезжает. Уехать, уехать, уехать, исчезнуть немедля, тотчас...

- Это…?

- Стихотворение. Я его все твердила про себя и шепотом тогда. Пометалась-пометалась и уехала. Все бросила и уехала надолго. А потом вернулась и поняла, чего мне не хватает больше всего - работы. Снова устроилась на работу. Потом дальше, дальше, и ты снова живешь. Нормальным человеком. Не покалеченным. И смеешься не через силу, а легко и бесстрашно, сказав однажды ей: «Врешь, меня этим не возьмешь».

- Как ты так легко запоминаешь стихи? – все-таки ему хочется увести ее подальше от этой темы.

- Не знаю. Иногда двух раз прочесть достаточно, и все, запомнила. А вот есть не мои поэты: учи, не учи - не застревают в мозгах. Некрасова, например, помню, измучилась к экзамену учить.

- Я припух тогда немного, когда ты взяла и накатала длиннющий текст... – зря, кажется, он это вспомнил, но у них так мало общих воспоминаний, а это вылетело само собой.

- Цветаева, – Полинка сразу поняла, о чем речь. - Вот она легче всего запоминается. Я сначала хотела не это написать, но передумала. Там был совсем другой смысл, а захотелось уйти гордо. Красиво. Ха-ха. Тоже мне, Лилит нашлась... Теперь смешно даже, наивно и глупо.

- Какое другое?

- Что ж, если говорить без фальши, - начала она тем же голосом, каким говорила до этого, без перехода, Роман и не сразу понял: это уже стихи, -

Ты что ни день — отходишь дальше,
Я вижу по твоим глазам
И по уклончивой улыбке,—
Я вижу, друг мой, без ошибки,
Что нет возврата к чудесам.
Прощай. Насильно мил не будешь,
Глухого сердца не разбудишь.
Я — камень на твоем пути.
Ты можешь камень обойти.
Но я сказать хочу другое:
Наверно, ты в горах бывал,
И камень под твоей ногою
Срывался, падая в провал.

В наступившей тишине шорох стучащихся в окно веток был особенно хорошо различим.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 03:18 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
34.

Первый рвотный позыв после того, как он сказал эту дикую, с трудом просачивающуюся в сознание фразу, сдержать удалось. Потому что еще мелькнула мысль: может что-то поняла не так? Не расслышала? Его голос был глух, потому и имя плохо различила? Решила уточнить:

- Что ты сказал?

Он явился, когда она его уже не ждала и собиралась лечь, выдворив, наконец, навязчивую Клочкову.
Три часа назад, когда Кира обнаружила приятельницу на пороге, она даже обрадовалась: с подружкой легче будет отвлечься от мучительных размышлений, которые преследовали со вторника. «Пора прояснить ситуацию, завтра возьму быка за рога!» - решила она, а тут вдруг звонок. Вика, конечно, не самый интересный собеседник, но лучше она, чем ничего. Или?.. Любимая Криськина присказка - «Лучше быть одной, чем в плохой компании». Может, она и права. Может, именно от того сестра живет в гармонии с собой и окружающим миром, что не боится одиночества, и потому, что не боится быть честной, выбирая.

Собеседница из Вики не очень, но сотрапезница – вполне. Тем более что Клочкова в этот раз настойчиво уговаривала поесть вместе, проще было уступить ей, чем отнекиваться. Вообще, Киру накрыло странное состояние апатии, словно она устала сопротивляться каким-то мощным внешним силам, идти против ветра, бороться с волнами... Если сопротивление бесполезно, может быть, лучше вовремя сдаться? Пусть безвольно упасть на дно или свернуться калачиком в сугробе, зато там покой... Для начала, как выбросить белый флаг, можно разрешить себе сладостей, которые со времен балетной юности всегда под привычным запретом. Почему хотя бы раз не попробовать предложенную Викой терапию - шоколадную? В каком только глянцевом журнале не написали о благотворном воздействии этого продукта на израненную девчачью душу! Кутить так кутить! Они заказали на дом огромный шоколадный торт, шоколадное же мороженое, коробку конфет ручной работы и по две порции горячего шоколада, один густой, другой полегче.

Аппетит приходит во время еды, к тому же, когда Виктория ест, она меньше разговаривает. Чуть меньше. А когда ты ешь сама, то можно не отвечать на вопросы, а лишь мычать ртом, плотно набитым шоколадным бисквитом с нежнейшим кремом такого же восхитительного вкуса. Сухое вино не слишком гармонично сочеталось со сладостями, но ничего другого у Киры не оказалось. Поэтому добивали бутылку хоть и без удовольствия, но настойчиво, тут же заливая кислятину густой теплой аппетитно-коричневой массой.

Хорошо! Сначала было. Потом Кира поняла, что напрасно подстроилась под скорость поедания продуктов Викторией: «Не умеешь – не берись». Привыкла один кусочек размазывать по тарелке весь вечер, так и размазывай. Не всем дано без угрозы засахариться съесть полторта и коробку конфет.

- Все, я больше не могу. Мне плохо уже.

- А мороженое? Оно как раз снимает ощущение тяжести, потому что замораживает желудок. Я сейчас тебе принесу.

Добавили мороженого. Воропаева ковыряла ложечкой в пиале, в которую Вика щедро отколупнула холодного лакомства из большого пластикового ведра, и вспоминала, как же ей хотелось этого молочного чуда в те годы - до помутнения рассудка, до захлебывания слюной. Она не разрешала себе железной своей девичьей волей даже помыслить о нарушении запрета: многим из тех, кто учился с Кирой, пришлось оставить мечты о балете лишь потому, что в борьбе с весом победил вес, и это в середине пути, когда все детство и большая часть юности были положены на алтарь богини классического танца. Как оказалось потом, Воропаевой эта напасть не угрожала, но она все равно сидела на жесткой диете, иногда теряя сознание от голода и видя во сне то бутерброд с сыром, то целое ведро жирного творога, деревенского, «барашками». А теперь Кире мороженого совсем не хотелось, и было ужасно жаль себя ту, не получившую простого, но отчаянно желаемого удовольствия из-за цели, до которой так и не дошла. Как научиться жить так, чтобы твои усилия, иногда колоссальные, не пропадали втуне? Как понять, стоит ли грести вперед, сдирая веслами кожу на ладонях, или мудрее лечь на дно лодки, как давно хочется, и чувствовать наслаждение в отходящих от спазма мышцах, смотреть в небо и слушать шум воды, которая несет тебя назад. Назад, но, может, именно в тут точку, с которой ты свернула не туда, и откуда можно будет попытаться начать новый путь?

- Вика, я хочу спать.

- И правильно, я лягу с тобой.

- Нет, Вика, я хочу лечь спать одна, я устала от всего, и от еды, и от разговоров, - как приятно сказать то, что думаешь. – Я дам тебе денег на такси, но ты иди, пожалуйста. Мне дурно от усталости.

Вика бодра и весела. Она резво, хоть и нехотя, собралась и удалилась. Вот и славно!
Легкая тошнота появилась уже в процессе уборки. Вид недоеденных десертов был неприятен.

И тут опять звонок. Кира с досадой открывает дверь: Андрей. Ей бы обрадоваться, а она почувствовала сожаление, не мог до завтра подождать? Она заготовила такие шикарные гневные фразы, такие острые вопросы, такие выверенные обвинения! Но их нужно выдавать и задавать с силой, энергией, злостью. А у нее сейчас нет этого всего. Нет, ну правда, чего приперся? И без звонка! Да еще с таким лицом, словно тоже тортом объелся.

- Привет.

- Привет.
«Сегодня дождь и скверно. А мы не виделись, наверно, сто лет...» - звучит в голове у Киры. Она смотрит на него и понимает: а ведь правда, он такой, будто вернулся из далекого плавания. Куда он там успел сплавать, в Амстердаме? Там можно, конечно, уплыть. Но с Пушкаревой...

Андрей ходит, ходит по комнате, словно пытаясь что-то найти. За что-то зацепиться, чтобы...

- Говори, что пришел сказать. Я устала. Говори и уходи, - а ведь получается! И это не так уж сложно, говорить то, что думаешь, без оглядки.

Им всегда нужна наша помощь. Сильным, смелым, мужественным, отчаянным - наша помощь, тех, кто хрупок, боязлив и осторожен. Для того, чтобы сделать первый шаг, для того, чтобы сделать последний. Для решающего шага им необходимы мы.

- Кира, нам нужно расстаться.

Ее не пугает это. Не удивляет.

- Почему? Ты больше не любишь меня?

Коварный вопрос, жестокий. Потому что честный ответ, как ни сформулируй, прозвучит ужасно для обоих: «Никогда не любил». И при этом она – всего лишь обманутая женщина, которую ни в чем нельзя обвинить, а вот он... списочек терминов, определяющих достоинства его как личности, будет длинным.

- Я больше не хочу тебя.

Это вариант мягче? «Кобели – они и есть кобели» - спасительная лазейка.

Ее это не удивляет. И не пугает. Разве она не поняла этого сама? Уже давно? Но... всегда интересует этот самый вопрос, глупый, бессмысленный:

- А кого хочешь?

Он даже не размышляет, прежде чем ответить. Он словно рад признаться:

- Катю.

- Что ты сказал?

- Катю Пушкареву.

Сравнение с той, другой всегда не в нашу пользу, какая бы она ни была, лишь потому, что у нее есть одно-единственное, перевешивающее все остальные достоинство – он выбрал ее, а не тебя. Все прочее меркнет на фоне этого аргумента: твоя внешность, характер, умения... ваше совместное прошлое. Оказывается, это все не значит ничего! Это все мусор перед уникальной, бесценной вещью - его любовью и желанием. И никогда нельзя объяснить этого выбора, сколько ни задавай вопрос: а чем я-то хуже? Да ничем...

И, казалось бы, женщине должно быть тяжелее именно тогда, когда та, новая красивее, умнее, успешнее, моложе - но хотя бы понятно, на что польстился. Это, конечно, ого-го как нелегко, смириться после этого со своим возрастом, внешними данными и прочими имеющимися характеристиками, не подошедшими ему. Но нет, оказывается, когда он уходит к той, что и мизинца твоего не стоит, вот тогда мир рушится: почему?

- Катю? Пушкареву? Эту...?

Она только успела зажать рукой рот, метнувшись вон из комнаты в туалет. Он кинулся вслед за ней, сбрасывая по пути пиджак.

- Кира!

- Уходи. Немедленно! – смогла сказать между позывами. Резко и с силой вытянула из его ладоней свои волосы, которые уже успел, заботливый, собрать.

- Я помогу, Кира. Что это? – ее рвало темной коричневой массой.

– Быстро! Вон! – указала рукой с вытянутым пальцем на дверь. – Я тебе напишу. Только уйди.

Ее рвало долго и мучительно, словно организм избавлялся не столько от шоколадных излишеств, сколько от всего, что накопилось, непереваренным, застоявшимся, ядовитым за последние месяцы: страхи, опасения, муки непонимания и бессмысленности происходящего, тщетные попытки что-то изменить и что-то себе объяснить, мрачные мысли, бьющиеся в агонии надежды, беспросветные дни и бессонные ночи, слежавшаяся комьями пустота.

Когда организм успокоился, села на теплый кафельный пол, вытянув ноги, и вдруг засмеялась: а ведь она правильно все увидела в той кофейной чашке! Надо будет рассказать Криське!

Поднялась, немного шатаясь, умылась, прополоскала рот. Добрела до кровати и поняла: ни плакать, ни думать не хочется. Так хорошо и легко, что хочется просто уснуть.


Уснуть не получалось, да и не хотелось особенно: теплая летняя ночь, занавеска не колышется – такая тишь стоит. С веранды доносятся голоса: тетка, ее муж и Алексей еще сидят, разговаривают, смеются. Катя накинула халатик прямо на тоненькую, полупрозрачно-кружевную на бретельках-веревочках рубашку – богатство двоюродной сестры. У нее в жизни не было таких, легкомысленно-непрактичных, только пижамы фланелевые да рубашки, как в кино у англичан, лишь колпака ночного не хватало для завершения образа. Вышла тихонечко на улицу, а голоса стихли. Тетя сидит одна в задумчивости за столом, мужчин нет. Вдруг послышались шаги, это дядя Леша вернулся.

- Забыл сигареты, - хотел еще что-то сказать, но, увидев Катю, передумал, глянул только еще раз на тетку, и, махнув рукой, ушел быстро обратно в темень.

- Ты чего, Катюш? – все еще провожая взглядом мужчину, спросила Наталья.

- Не спится. Думала, посижу тут с вами, подышу, а потом и засну.

- Посиди со мной.

Они молчали, слушая оркестровую пьесу летней ночи, в которой солировали кузнечики.

- Он так посмотрел, когда уходил, - решилась Катя. – Я ему помешала, наверное.

- Не волнуйся. Он всегда так смотрит.

- Я думала, что так могут только молодые влюбленные смотреть.

Тетка захохотала.

- А он старый, Катюш? Хотя да, тебе кажется, что старый – за пятьдесят-то лет! А вот когда доживаешь до них, до этих пятидесяти, то кажется, что ты все тот же. Двадцатилетний. А то и семнадцатилетний. Ума не прибавилось. Только шкурка износилась. И каркас.

Она опять смеется.

- И так же можно влюбиться?

- Запросто!

- Поэтому люди и разводятся, и изменяют друг другу, потому что влюбляются заново и всю жизнь, - непонятно, спрашивала или утверждала племянница.

- По-разному бывает. Кто-то изменяет из-за любви, кто-то по натуре своей неугомонной влюбчивой, кому-то и вовсе никаких чувств не надо, чтобы изменять.

- А если человек изменил, к примеру, своей жене, это значит, что он ее больше не любит?

- Трудный вопрос, Катька! В твоем возрасте я бы с большей уверенностью могла на него ответить. И скорее всего, сказала бы: раз изменил, значит, не любит. А теперь не могу так сказать. Человек может увлечься – оступиться, а потом остыть и понять: то было затмение. А родной человек – вот он, рядом. Но бывает и так, что не затмение… Я вот, например, точно про себя знаю: влюбилась бы, да позови он меня – не устояла бы. Ни за что. Даже оглядываться не стану ни на людей, ни на свою мораль собственную – и согрешу, и семью не пожалею. Это я такая верная не потому, что правильная и хорошая, а просто уберегли меня, - Наталья кивнула головой на небо. - Я и сейчас, если свалится на меня этот подарок-наказание, ни на возраст, ни на дом-родственников-хозяйство не посмотрю. Спроси меня, дуру пожившую, и я скажу: одна ночь с любимым нескольких лет вот такой тихой-мирной жизни стоит. Никогда не причислю себя к праведницам, потому что в мыслях у меня мечта: влюбиться и отдаться. Чтобы любил меня мужик горячо и страстно, и тянулась бы я к нему с таким же огнем, и чтобы утопить друг друга в нежности и знать друг про друга, что ни внешность, ни года, ни трудности – ничто не имеет значения, только бы быть вместе, только в этом есть смысл. Хотеть друг друга постоянно - глазами, руками, душой, умом, ощущать бесконечное счастье от того, что ты с ним рядом. День и ночь. Особенно ночь. Если б только… нет, даже раздумывать не стала: правильно, неправильно. Любовь всегда права. Если только это любовь…

Катя во все глаза смотрела на Наталью. Удивительно было слышать от нее, внешне довольной жизнью, ласковой и заботливой матери и жены, уравновешенной всегда и веселой, эти слова, отдающие горечью несбывшегося. Да и возраст… все-таки Катя думала, что такие взрослые солидные люди, как тетка, уже живут другими мыслями и чувствами. Уже пережили все свои страдания и метания, вот как мама с папой, и желания у них совсем другие. "Чтоб на поле жито дружней колосилось, чтоб сало в кладовке все время водилось" что ли? Вот дурочка!" Катя была поражена, и откровение это запало ей в душу.


Катя явно была поражена обстановкой, она двигалась медленно по гостиной и чуть касалась пальцами мебели, ваз, рам картин, фарфоровых статуэток.

Андрей постарался вспомнить, где в этом доме включается отопление. Врубил его на полную мощность на первом этаже – он оставит денег владельцу с лихвой, не мерзнуть же им здесь целую ночь!

- Пойдемте наверх, я вам спальни покажу.

По узкой винтовой лестнице поднялись на второй этаж.

- Выбирайте, какая комната вам больше нравится: вот в этой окна на улицу, на канал, а в этой, - он показал на дверь напротив, - во внутренний дворик, тоже живописный. Хотя, когда в окна-то смотреть, спать уж пора, вы устали очень.

- Выбирать? – девушка смутилась. – Я, наверное, хотела бы с окнами на канал. Ой, - тут же испугалась она, - тут кровать двуспальная.

- Так и там такая же.

- Странно… - она не договорила. – Ой, а как же их сюда занесли? По такой лесенке же и кресло не втащишь!

- А они через окна на верхние этажи все заносят, - объяснил Андрей то, что самого его раньше удивило. – Видели крюки под каждой крышей у всех старых домов? И фасады наклонные слегка? Вот как раз для этого: веревку к крюку привязывали и поднимали все, что нужно, хоть рояль. Там и окна вынимаются специальным образом, чтобы крупногабаритные предметы втаскивать. Ну, остаетесь здесь?

Катя кивнула.

- Хорошо, сейчас я включу тут батарею.

Батарея была совсем маленькая, и Андрей подумал, что вряд ли дом успеет как следует прогреться, на улице было довольно холодно. Но что есть, то есть.

- Смотрите: вот в той тумбочке белье. Одеяла у них теплые, и даже их несколько.

- Еще бы! – сказала Катя, которой было зябко.

Андрею хотелось бы предложить Кате посидеть, поболтать в гостиной, а не закончить украденный прекрасный день вот так внезапно, разойдясь по своим комнатам, но он видел, что Катя еле держится на ногах. Да, если вспомнить, во сколько они сегодня утром встретились в аэропорту, во сколько встали, перелеты, переговоры, прогулки… Он и сам чувствовал усталость, но, ему, как ребенку, все хотелось оттянуть момент завершения праздника. Но как взрослый он сказал:

- Вы тогда стелитесь, а я пока быстро в душ, там как раз чуть потеплее станет, вы в тепле сделаете, что вам надо, а потом быстро в кровать, чтобы не замерзнуть. Лады?

- Лады!

Катя, удивляясь диковинным простыням на резинках, не сразу справившись с этаким модным фасоном постельного белья, приготовила себе кровать. Полюбовалась на вид из окна. Заглянула в свою сумочку, которая весь день болталась у нее через плечо. А чего туда заглядывать? Никто ж не знал, что путешествие окажется с ночевкой. Хорошо хоть расческа есть. Ладно, не папина ли она дочь? Ей не нужен сундук всяких девчачьих причиндалов, чтобы привести себя в порядок. Пытаясь нащупать расческу, обнаружила книжечку «Гадание на рунах», которую таскала с собой на работу, чтобы Светику погадать.

Катя прислушалась: вода в душе еще шумела. Спросить, что ли, у рун про себя… про себя сегодня, и эту поездку, и свою жизнь вообще. Как это объединить в одном вопросе? Объединила кое-как.

Дурацкая формулировка, конечно. Но времени сосредотачиваться нет. И сами руны, кажется, она оставила на работе. Если только… На первой страничке были нарисованы прямоугольнички всех двадцати пяти рун с рисунками. Если подбросить монетку, то можно считать тот значок, на который она упадет, выбранным для гадания. Одной рукой Катя держала книжку, чтобы не закрывалась, второй подбросила монетку…

- Катя! – заглянул к ней в комнату Андрей Палыч. - Пойдемте, я вам покажу, что там да как, пока все тепло не ушло.

Катя, вздрогнув, закрыла книжку, не посмотрев, на какую руну выпал жребий.
Монетка осталась между страниц.

35.

Между страниц книги, которую Катя бросила рядом со стопкой приготовленной в поездку одежды, виднелась какая-то открытка.
Колька взял книжку в руки, чтобы чем-то их занять. Вынул открытку, посмотрел на нее, стал ею обмахиваться.

- Я тебя провожу до электрички.

- Спасибо, Коль, но я легко доберусь сама. Я не собираюсь брать много вещей.

- Много не надо, только фляжку с кипяченой водой, а лучше чистым спиртом, саперскую лопатку и запасные портянки, которые в случае чего могут быть использованы как полотенце или платочек на голову от солнца. Ты же на три дня едешь? Или там чего-то куда-то перенесли в связи с тем, что первое на воскресенье выпало?

- Не на три дня. Я взяла отпуск.

- Отпуск? – Зорькин подошел близко к Кате и заглянул ей в лицо. – Отпуск? Ты взяла отпуск?

- Коль, протри пластинку, там, наверное, карамельная крошка прилипла от петушка на палочке, которого ты муслякал, как инфантильный недоросль.

- За пожалованное дворянство спасибо, а вот почему тебя раздражает мой петушок? На палочке. Так, размышляем: она взяла отпуск. Этого вполне достаточно, чтобы сделать выводы. В глубине души тебе, Пушкарева, жаль, что ты больше не владелица крупной компании. Обратно из князей в грязи, причем не лечебные. Ты расстроена. Ты больше не так важна для Жданова, как раньше. Все надежды рухнули. Тебе трудно это пережить, и потому тебе нужен тайм-аут, чтобы придумать, как ввергнуть «ЗимаЛетто» снова в пучину кризиса. И чувствовать себя нужной, полезной. Спасительницей!

- А петушок у тебя был с... – Катя хотела пошутить, но осеклась.

- С...? Пушкарева, ку-ку! Нет, чесс слово, в тебе постоянно присутствует какая-то недоговоренность!

Катя наконец засмеялась. Забрала у Коли открытку, снова вложила ее в книжку, бросила на прежнее место.

- И невыговоренность. Вот потому мне и хочется к тетке.

- А как же я, Пушкарева? Я же тоже... уши, жилетка, кремень. Я лучше собаки!

- Лучше собаки только кремневая собака с ушами и в жилетке. Ты, Колька, вообще самый лучший. Но ты мальчик. Мне нужна девочка. Чтобы поняла.

- Я тоже могу понять. Что нужно понять? Я очень понятливый! И совет могу дать, недорого...

- Спасибо, ты очень щедр. А теть Наташа... В общем, она поймет, а мне больше ничего не нужно. И советов.

Дверь распахнулась, вошла мама.

- Катя, мы едем с тобой. Я позвонила Наташке. Она рада всем.

Мама вышла, не дожидаясь реакции дочери. А зачем? Тяжело быть меж двух огней. Катя обреченно опустилась на стул. Николай смотрел на нее с сочувствием.

- Нет, а как она позвонить-то смогла? Папа ж телефонную розетку раскурочил!

- Как, как... Мама, как героическая связистка, проводки между зубов зажала. Или папа, как Данди, вышел на балкон и давай крутить над головой чугунной сковородкой на веревке. Ууу-иии, уууу-иии.... Вдоль Ярославки звери в лесу попрятались, рыбы вместе с раками в обнимку на время Пушкаревского перемирия залегли на дно, тетя Наташа по своему коту, забившемуся под ванну, поняла: едут. По трем мухам, упавшим в борщ, догадалась: в полном составе! Достала рушник, расшитый... петухами, черный хлеб с тяжелым мякишем, фамильный, им уже лет двести в семье гостей встречают, но пробовать никому не дают, ибо реликвия, кота шваброй достала из-под ванны, мужа тоже...

- Эх, Колька, Колька... На роду мне, что ли, написано молчать, терпеть, подчиняться? Ведь я большая уже. На работе работаю! А вот пойти и сказать им: «Нет, я хочу поехать одна», - кишка тонка. И не потому, что поссориться с ними боюсь, а потому, что они ж и так волнуются, а в поездке им будет легче. Жаль расстраивать.

- Маньяк к тебе такой подходит на улице с зеленым револьвером и желтой пластмассовой шашкой в красных ножнах и говорит: «Давай, девочка, быстро в кусты! Колготки спустила, юбку задрала!», - и ты идешь послушно, потому что тебе жаль его расстраивать?

- Коль! Сравнил тоже. И, кстати, меня в кусты никто не приглашал...

- Насилие – оно и есть насилие. Обертка разная. А на роду написано то, что ты сама напишешь. Хочешь, я с твоими родителями поговорю?

- Нет, не хочу.

- Ну хочешь, я тогда тебе на роду напишу другую установку? Дай ручку!

Видя, что Катя даже не двинулась с места, Колька сам подошел к столу и, не найдя ручки, взял карандаш. Оглянулся в поисках бумаги, блокнота.

- Ищешь, где этот самый род? Тот, что больше всего подходит к описанию «У-род». Не ошибешься!

- Иди ты, Катька. Написать можно на чем угодно! Важно, в чьих руках волшебный стилус.

Его взгляд упал на книжку.

- «Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок» - хм, не слишком подходящее название для книги судеб, но лучше, чем «Сто лет одиночества» или «Дети подземелья».

- Не порть книжку! – с шутливой назидательностью сказала Катя.

- Ни в коем разе! Иначе тень нашей школьной библиотекарши будет преследовать меня вечно! Тут есть открытка. Открытки же специально созданы, чтобы на них писать?

- Чтобы открывать. Америку. Открываешь и читаешь: "Хочешь быть счастливым - будь им!" И думаешь, все, оказывается, так просто! А ты, дура, просто не хотела!

Катя снова взяла в руки свой мобильник и размышляла над чем-то. Колька, наклонив голову, выводил каллиграфическим почерком слова на белом прямоугольнике. Дописал, спрятал в книжку.

- Все! У тебя теперь такое на роду написано, что спасибо мне потом скажешь!

- Может, сразу признаешься, какую ты мне там судьбу определил? Кривую да нелегкую?

- А пожалуйста, исполняется без голоса, но с оркестром: «Одна нога у ней была короче, вторая деревянная была, а левый глаз картоном зафигачен, а правый глаз не видел ни фига!» - пропел Колька блатным голосом песню из подпольного детсадовского репертуара.

- Вот спасибо! Вот удружил! – она смеялась облегченно, словно приняв какое-то решение. – А теперь, после трудов тяжких и праведных можешь отправляться домой. Домой, Коля, или погуляй, – твердой рукой она выпроваживала друга из комнаты. – Я тебе позвоню.


- Я тебе позвоню, мам.

Так, с Кирой поговорил, родителей предупредил, хороший мальчик. Теперь Ромка. Малиновский ответил почти сразу.

- Приземлился, не простудился? Можешь докладывать об успешно проведенных переговорах, я взял в руки рюмочку и праздничную хлопушку, ноги положил на стол.

- Откуда знаешь, Большой Брат?

- Высоко сижу, далеко гляжу. Видел ядерную вспышку на горизонте. Ты таки воспользовался нашим секретным оружием? Ракета «земля-земля», на боку которой масляной краской намалевано «За Родину, за Жданова!», с самонаводящейся системой попала точно в цель! От англичан осталось мокрое место?

- От них даже мокрого места не осталось, Малиновский. Катя была блистательна.

- О, не сомневаюсь. Ты онемел от восторга, и только поэтому не проронил ни одного слова, Пал Олегыч онемел, но как матерый бизнес-волк смог промычать: «Велком ту Раша фо хеппи джоб энд кооперейшн», - а англичане, не привыкшие выражать эмоции нигде, кроме как на футбольном стадионе или соревнованиях по боксу, все как один потеряли сознание от избытка чувств.

- Ты описал все подозрительно точно. Куда тебе вмонтировали всевидящее око?

- Я уже родился с этим уникальным органом, мой друг! Еncephalon называется. Такие, как я, видят все. Мозгом!

- Ах, энцефалон. Гидроцефалия, микроцефалия, вспоминаю, да. Врач-старичок говорил, что этот орган остается от мозга после энцефалита. Зря ты все-таки не хотел носить ту шерстяную шапочку... Но теперь уж поздно: что имеем – не храним, отморозив – плачем. Я что звоню-то. Я не приземлился.

- А я думаю, что за ангельский голос мне слышится? Решил там остаться? А Катя?

- Катя тоже не приземлилась. Мы в Амстердаме остались.

Пауза в трубке длилась чуть дольше, чем ожидалось.

- Попросили экономического убежища, как преследуемые по статье «Растрата в не особо крупных, но в чрезмерно наглых размерах»?

- Да. Ты вот все правильно понимаешь, Малиновский, не то что женщины.

- А под женщинами ты подразумеваешь двух блондинок, родственных тебе душой и телом?

- Да. Странные им мысли в голову приходят, а ты объясняйся...

- Действительно. Обычное дело, человек просто попросил пилота высадить его с девушкой на остановке «Амстердам», потому что он давно хотел увидеть картину Ван Гога «Цветущие ветки миндаля». А девушка – это и не девушка вовсе. Это помощница! Она призвана помочь ему посмотреть картину.

- Мне кажутся подозрительными твои интонации, Малиновский.

- В чем ты их подозреваешь?

- Кого?

- Тааак, ну-ка, дыхни. Накурился уже? И Катю обкурил? А ей, между прочим, еще нужно дотащить тебя до Москвы, а компанию до Семьи.

- Компания, считай, уже в Семье. Англичане не контракт - контрактище заключили с нами.

- Мммм... Так Амстердам – это благодарность Кате?

- Как ты догадался?

- И... как?

- Что как?

- Ты ее благодаришь в Амстердаме? Поцелуй на площади Дам, поцелуй у Вестеркерк, поцелуй на мосту у канала: за себя, за папу, за Сашеньку...

- Малиновский! Что у тебя там в рюмочке? Причем тут Сашенька?

- А он больше не акционер разве? И разве не должен быть по гроб жизни признателен Кате? Или ты хочешь, чтобы он сам ее отблагодарил? Горячо! Кстати, за меня не целуй, я сам.

- Все, пока, маньяк. Ты завтра опять за главного. Не расслабляйся.

- Стоп, стоп, куда торопишься? Мне нужно еще тебе установки дать, чтобы ты не сорвался. Меня тревожит столь долгое твое пребывание в непосредственной близости от Екатерины. Ты соблюдаешь технику безопасности? Ходите по разным сторонам улицы, а лучше по разным сторонам каналов, в кафе садитесь за разные столики, дышать старайся неглубоко, чтобы хмельной воздух свободы не сыграл с тобой ту же шутку, что с профессором Плейшнером.

- Это ты про то, чтобы я близко к открытым окнам не подходил? Или шарахался от каждого цветка?

- Это я про то, чтобы ты не забыл про инструкцию! Итак, продолжаю. Если вдруг тебе захочется ознакомить Катю с Амстердамом более подробно, то помни: музеи, храмы - можно, кофешопы - нельзя, экскурсия по каналам на кораблике – отлично, кварталы разврата обходишь стороной, никаких бутербродов с селедкой, а то я приревную, лучше кондитерские и рестораны, причем попомпезнее, чтобы романтикой и не пахло. Ни в коем случае не дотрагиваешься до нее. Разговоры только о бизнесе.

- Послушай, Ром, а мы ведь этот план придумали, чтобы контролировать Катю, пока компания в ее руках. А теперь-то, считай, все. Мы сделали это. Мы сделали это! Значит, можно уже забыть про все эти планы и прочую фигню? Можно расслабиться?

- Ты что, брал ее за руку?

- За ногу!

- Вы, я не сомневаюсь, поселились в отдельных номерах?

- Не сомневаются только... Хотя, энцефалит в анамнезе... Я взял ключи от того домика, он оказался свободен на эту ночь.

- Жданов, не делай этого! Я тебя умоляю, - паника на другом конце провода была хорошо различима. Или отлично сыграна.

- Я слышу истерические нотки в чьем-то голосе? А разве ты не должен быть спокоен, как удав, в связи с тем, что я не представляю для женщин никакой специфической опасности?

- Жданчик, милый! В том-то и дело, что для женщин – да, для Кати – нет! Это совершенно особый случай. Поклянись мне половой силой Воропаева, что ты и пальцем Катю не тронешь!

- Каким конкретно? – Андрей смеялся, впихивая подушку в наволочку.

- Андрей, твой вопрос наводит на мысли, что ты ищешь лазейку. Помни, расслабляться рано, не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Не только руками не трогай, даже не смотри на нее больше! Слышишь? Теперь, когда мы близки к цели, нужно аккуратно начать сдавать назад. Посмотрел, и будет. Ты же сам говорил, что без Кати тебе будет тяжело? А работы впереди – копать и копать. Кто будет копать? Вот и не вздумай все испортить, пойдя на поводу у неконтролируемых взбалмошных реакций организма. Одно неверное движение - и... ну, ты знаешь. В смысле, даже не знаешь, какое раскаяние тебя потом накроет! Будешь причитать всю оставшуюся жизнь и после: «Что я наделал!» Даже не думай!

- Да я и не думаю, Малиновский! Это ты из меня сексуального маньяка делаешь! Ты столько сил потратил на свою проповедь, а может, я ее сегодня и не увижу больше! Сейчас она нырнет мышкой в свою комнату, я и не полезу к ней. Успокойся уже, борец за нравственность!

- Откуда нырнет? И куда? Вы купаетесь в каналах?

- Из душа. Чтобы ты был спокоен, я уже помылся, постелил постель и ложусь. И, кстати, телефон садится. Покеда.

- Сладких снов, мой друг. Надеюсь на твою порядочность. Кстати, а давно Катя в душе?

- Давно уже. Наверное, греется, она замерзла в этом местном антикварном холодильнике. Черт!

Больше Малиновский ничего не слышал, потому что соединение прервалось.


Соединение прервалось, Вика удивленно посмотрела на трубку. Потом перевела взгляд на рычаг и увидела на нем мирно лежащую мужскую руку. По кисти определить ее владельца не получилось, мало ли тут ходит холеных ухоженных рук, поэтому она перевела взгляд выше. Рукав как рукав, хорошо отглажен. Все выше, и выше, и выше – и вот она, разгадка: Роман. Смотрит дружелюбно и вопросительно.

- Викуля, радость наша, разве тебя не учили на спецкурсах, что агентурную информацию нужно передавать в зашифрованном виде и исключительно с конспиративной квартиры, в крайнем случае, из леса, а радиопередатчик лучше всего хранить в муравейнике? А ты вот так, прямо из ставки, да по рабочему телефону, даже не дождавшись воздушной тревоги… Ты что, не сдала тот зачет?

- Роман Дмитрич, не пойму, о каком спецкурсе вы говорите, у нас не было спецкурсов, только самые обычные предметы.

- А! Подслушивание и подглядывание! Автоматом получила «пятерку»?

- Никаким автоматом я не получала!– передернула плечами Клочкова. – И вообще, не пойму, на что вы намекаете.

- Как на что? На слив конфиденциальной информации, – он обошел стол, встал сзади, положил руки ей на плечи. - У меня с подслушиванием и подглядыванием тоже все было хорошо, твердая «четверка», я услышал, что ты рассказывала кому-то о Жданове и Пушкаревой, причем очень эмоционально. Это было похоже на рекламный ролик к триллеру «Побег из «Зималетто». «Отпустите меня в Гималаи, отпустите меня насовсем!» - в сердцах вскричала героиня. «Я без вас тут завою, я без вас тут залаю, я без вас тут кого-нибудь съем!» - немного расстраивался герой, и потому говорил в несвойственной для себя эмоциональной манере. Я все правильно понял? – его губы почти касались Викиного уха. Она молча кивала. - Теперь хочу собрать дополнительные сведения: кому ты это говорила?

Вика прикусила губу. И решила не сдаваться. Ни за что. Ни за какие коврижки. Хотя бывают такие вкусные коврижки – медовые! Если их с молоком…

- Роман Дмитрич, да кому я могла сказать, конечно, Кире! Я как раз хотела ее убедить, что Андрей беспощаден ко всем, даже к…

- Врагам рейха?

Телефон зазвонил, и Малиновский успел первым взять трубку. Он поднес ее к уху и подождал, пока абонент начнет говорить.

- Здравствуй, Сашенька. Зачем так грязно? Фу! Связь, говоришь, прервалась? А она, значит, была налажена? Хорошо, передаю трубку связной, но я бы на твоем месте не связывался с ней.

Роман ласково улыбнулся Клочковой и открыл дверь в кабинет президента.

36.

Жданов бросил телефон на кровать, в три не шага - прыжка - оказался у ванной, не раздумывая, открыл дверь. Даже в голову не пришло постучаться, хоть и был слышен шум воды. Катя стояла в душевой кабинке спиной к нему и судорожными движениями пыталась смыть с волос обильную пену, которая густыми пузырящимися языками сползала по плечам, спине и... вниз. Пара над кабинкой не было, картина была ясна. Горячая вода должна была уже закончиться, моющее средство мягкой местной водой смывалось плохо, да и напор слабоват, как часто бывает в этих старинных домиках, где владелец из-за множества ограничений не имеет права сделать капитальный современный ремонт. Так просто и оперативно не смоешь все эти шампуни, к тому же пены было очень много, наверное, Катя, как и он сам, случайно вылила на себя слишком большую порцию душистого зеленого геля. Но почему она медлит? Там же совершенно ледяная вода? Ох уж эти девочки, если смывать все теперь, как привыкла, то можно будет констатировать общее обморожение, «тушка цыпленка охлажденная».
Схватил из стопки большое банное полотенце, развернул его, открыл дверцу кабинки, струйки воды попали на руку. Бррр! Абсолютно ледяная, да еще и в помещении воздух стылый. Закрутил кран, накинул на пискнувшую что-то по-птичьи фигурку махровое полотнище, обернул, вытащил ее оттуда захватом руки за талию. Почувствовал, как крупная дрожь прошла по ее телу, или это было слабое сопротивление в ответ на его вторжение.

В ее комнате уже должно быть чуть теплее. Почему молчит? Жива, или уже пора проводить реанимационные мероприятия? Обложить тело пострадавшего грелками или согреть тем, что имеется... Смущена? Не до смущения. Вон какая ледышка.
Верхний свет в комнате, где расположилась Катя, был погашен, лишь в углу на маленьком столике уютно светился миниатюрный матерчатый абажур.
Андрей сел на краешек кровати, поставил запелёнутую в махру вместо виссона мумию между своих коленей и стал энергично вытирать девушке волосы, плечи, руки...

- Катя, подайте голос. А то я не пойму, еще помощница передо мной или уже Снегурочка.

А разве Снегурочка - не помощница Деда Мороза?

Он тер, тер ее кожу, где считал позволительным, но она дрожала все сильнее. И вместо голоса из ее рта вырвался лишь какой-то нечленораздельный хрип, совпадавший с выдохами, когда он ее резко тормошил.

- Русалка! – пошутил Жданов, обеспокоившись. – Голос отдала ведьме за ножки...

Наклонился вытереть голени и ступни, не прикрытые полотенцем, а они какие-то синеватые! Или это так в полутьме кажется? Но совершенно ледяные!

Вот дурачина! Не предупредил Катю о том, что горячая вода тут имеется в ограниченных количествах, роскошь, привычная для нас, малодоступная местным. Она, наверное, и согреться не успела как следует, когда только холодная осталась, а уже намылилась. Сколько бедная там стояла, под этим стремительно остывшим душем? Расстройства прибавилось, когда вспомнил, что в баре не обнаружил ни одной бутылки. Значит, способом Малиновского ее не согреть. Только чай. Но сначала ее надо вытереть насухо.

Развернул к себе, послушную, как ребенка, ткань упала с головы, Андрей подхватил ее и вернул на место, в детстве его мама всегда опасалась, что простудится он после мытья именно из-за мокрых волос. Края полотенца распахнулись... Катя ожила и, поймав их, завернулась плотнее. Он посмотрел на ее лицо. Чуть ли не впервые видит без очков эти глаза огромные, со слегка припухшими нижними веками, совсем темные сейчас, без привычных искорок цвета коньяка, с длинными влажными ресницами, а губы... Такие губы бывали у него самого, когда в еще не прогревшемся море пересидит. И подрагивают. Шепчет что-то?

- Кать, что? – наклоняется к ней, чтобы лучше слышать, а от нее аромат идет яблочный, яркий. – Кать, вы что, плакать собрались?

- Андрей Пппалыч, я такая... все у меня вечно...

- Катя! Да это не у вас все, это я идиот! Надо ж предупреждать! Катя! – она все-таки заплакала. Дернулась, чтобы отойти, не пустил. Наоборот, прижал к себе этот махровый кулек, обнял. Обнял лишь чтобы успокоить. Но как только тело почувствовало ее близость, мышцы мгновенно налились силой и проявили самостоятельность в действиях и независимость от головы в решениях. Руки еще плотнее обвились вокруг ее спины и талии, а бедра поймали ноги девушки в ловушку. И в мыслях не было! Предательская спонтанность тела.

Чтобы не задушить ее своим удавьим захватом, а косточки все же хрустнули где-то там, в недрах белой петельчатой ткани, перемещает руку на затылок своей закукленной жертвы, прижимает ее голову к своей щеке – крепко, и, прижимая, трется щекой о покрывающее ее полотенце – удав с повадками кота?

- Катя... - выдох со стоном. – Катя, - еще один, длинный, глухой.


«Катя», - интонация та же, что и тогда. Только тогда он просил помощи у друга: «Ромка...»

Он такой теплый, даже горячий, сквозь толстое полотенце пробивается его излучение... О чем просит, почему хватается за нее, как за спасательный круг? Она читала, знает, утопающие всегда мертвой хваткой вцепляются во все, что попадается им под руки. В чем тонет? Чего боится? От чего его надо спасти? Неужели...

Неудобно, неловко стоять вот так, с прижатыми к телу руками, сжимающими в кулаках края полотенца, тесно в коконе. Хочется достать руки и обнять ими в ответ, и потрогать, наконец, эти волосы – преследующее ее много месяцев желание может сбыться, только решись. Ну, отпрыгнет, отодвинется, если она ошиблась. А если нет?

Выпростав руки из влажной накидки, тянется к его лицу, едва касаясь, обводит большими пальцами брови, и с них, как с трамплинчиков, ныряет в темное шелковистое море. Нет, не ошиблась, он тут же падает лицом в раскрывшееся пространство, успевая своим горячим дыханием опередить поток холодного воздуха. Катя чувствует кожей, как пылает его лоб.

Полотенце соскальзывает с головы, обнажая плечи. Андрей вдруг вскакивает, снимает с себя махровый халат, а потом, глядя Кате в глаза, сдергивает с нее влажное полотенце. Накидывает халат на нее, теплый, мягкий и, снова присев на краешек кровати, завязывает туго пояс на ее талии. Движения уверенные, ловкие, заботливо-целомудренные, но глаза... Это ей из-за полутьмы кажется, наверное, что в них вспыхивают и гаснут искры черного огня.

Ей уже теплее. Но голова варит все равно не очень. А он-то как теперь? Без одежды. Почти. Но, кажется, ему не холодно: ни мурашек на гладкой смуглой коже, ни скованности в мышцах - вон они перекатываются пологими бугорками, подступающими волнами, когда он двигается. Ей кажется совершенным его тело, божественным. Она смотрит на это сокровище, понимая, что только сегодня, благодаря какой-то путанице на небесах, ей позволено и смотреть, и даже прикасаться к нему. Оно слепит ее, как пучок солнечных лучей, проникающих на несколько минут в день зимнего солнцестояния внутрь кургана фей и освещающих мрачный маленький мирок Ньюгрейнджа ярким светом, и разноцветные стеклышки мыслей своих и чужих, слов, желаний, рассказов, советов и предостережений складываются в четкую, красивую мозаику. Она медлит не из-за страха или сомнений, она уже ничего не боится и уже решилась, но прежде чем у нее что-то получится или не получится, хочется запомнить это прекрасное тело, это мгновение перед прыжком...

- Катя, вам надо лечь прямо в халате, так вы быстрее согреетесь, а я принесу вам чаю, - говорит он, но руку с ее талии, зацепившись пальцем за пояс, не убирает и глаз не сводит с ее губ.

- Нет, - качает головой Катя, и шепотом, потому что она все-таки нервничает, и голос пропал: - Я не хочу чаю.

Катя пытается развязать только что затянутый пояс халата, справляется с ним под напряженным взглядом Андрея, и, опустив руки, позволяет полам свободно повиснуть вдоль тела. Она, конечно, притормаживает, она еще только подумала, что тяжелая ткань ведь не разъехалась, не приоткрыла ничего, а он уже сам распахнул занавес, и жадным взглядом спускается сверху вниз. Глаза не успевают увидеть все, чего бы им хотелось, потому что горячие ладони уже прикрывают собою ее то тут, то там, обжигают, согревают, оставляют ощущение ласкового тепла, не торопясь, но и не задерживаясь надолго нигде. А потом вдруг, неожиданно, сильно и нежно прижимают ее к Андреевой груди. И теперь его кожа ей кажется прохладной. У нее темнеет в глазах от этого соединения, теперь она чувствует его всем телом, а в ногах появляется предательская слабость. Нет, нет, не так. Так она может вообще сознание потерять, с нее станется.

Катя упирается руками в его плечи, и шепчет в ухо:

- Я понимаю. Ты боишься, что не... Я все сделаю сама, – И на изумленный взгляд из последних сил отвечает: - Пожалуйста!

Она неуверенно и мягко подталкивает его ладошками: ложись. Нервно выбрасывает руки в широких рукавах по направлению к его бедрам, словно торопится, боясь передумать или потерять решимость, не смотрит туда, где ее пальцы поддевают упругую резинку и стаскивают не способный ни согреть, ни замаскировать желаний предмет одежды. И в глазах у нее такая отчаянная мольба: «Не спрашивай, не удивляйся, доверься!», - что он тут же подчиняется, с неохотой отпуская ее из своих рук.


Едва выпустил ее из рук и коснулся спиной кровати, как накатило. Всего лишь мгновенное, но четкое, яркое ощущение провала во временную яму, возвращения в… куда? В когда? Дежавю? Прохладная поверхность одеяла, прохладный воздух, сердце, бьющееся об ключицу, фонарь в окне и склонившаяся над тобой женщина, которую почему-то даже не приходит в голову ослушаться...

- Только закрой глаза, пожалуйста, закрой глаза.

Эти руки робко, слишком робко касаются его кожи, слишком легко, мимолетно, словно обжигаются каждый раз, дотронувшись до груди, живота. Замерли в нерешительности.

- Катя, - пытается приподняться, взять ее за руку...

- Нет, нет! Не надо ничего говорить, и закрой, - толкает его обратно на кровать, закрывает пальчиками глаза, как непослушному мальчику, целует одно веко, другое... А губы? И это не ее прикосновение, не ее тела, это полы халата опустились, легли мягкими складками на его грудь, когда Катя склонилась над ним.– Не надо, не надо на меня смотреть, а то я не смогу...

И снова эти дразнящие движения, не утоляющие ни одного из возникающих желаний, а лишь разжигающие их еще сильнее. Он понял, он догадался, что она задумала... какая там алгебра, устный счет до десяти. Но, кажется, в такие изощренные сексуальные игры он не играл никогда.

Это смешно и глупо, лежать этаким неподвижным слепым бревном, мучительно концентрируясь на отрывистых касаниях ее пальчиков, на коротких и несильных поглаживаниях ее ладошек, на редких поцелуях. Но он лежит, как было велено, не рыпаясь, почти затаив дыхание, потому что она, кажется, вот-вот рискнет дотронуться до того, что ее так пугает... Интересно, вообще или боевой стойкой? Ее руки уже в третий или четвертый раз заходят на посадку и каждый раз не решаются, возвращаясь назад, лаская живот, грудь, плечи. И это ожидание сводит с ума и заставляет затаиться одновременно: как она это сделает? Катя?

Там, где она проходит подушечками своих пальцев, начинают бить горячие ключи, и обжигающие ручейки от них стекают туда, вниз, в пах, концентрируясь там, как в «подземных» резервуарах, бурлящих наполненной энергией влагой.

- Ты не уснул? – О, боги! Он снова уложен, а глаза и уста намертво запечатаны слишком легкими поцелуями. Все, хватит, так больше нельзя...

И захват-то неплотный, и движений как таковых не сделала, так, обняла нежно ладошкой, вторую и пристроить толком не успела, и сжала-то несильно, чуть потянула вверх, вниз, вверх, вниз... «Одно неловкое движение и ты…» - сначала не ты, и не здесь, и нигде, а потом сразу потрясен: «Как юнец, ей-богу!»

Скорость ответа организма на практически дружеское рукопожатие потрясает, да, удивляет, но не стеснения, ни неловкости он не испытывает, пока не встречается взглядом с Катей. Она была похожа на ребенка, у которого в руках лопнуло сырое яйцо, и он испугался и заревел, Андрей видел такой ролик в интернете. Она выглядела изумленной и расстроенной и огорчилась еще больше, когда он приподнялся на руках, еще не до конца пришедший в себя. Чуть не ляпнул, совершенно расслабившись: «А у вас молоко убежало», - юморист.

Кажется, фея молниеносных оргазмов не собиралась выпускать его из рук. В принципе, он был не против: оказаться в таких надежных и умелых руках – мечта любого мужчины. Но это выглядеть должно как-то иначе: во-первых, зачем держаться за член с таким видом, что если отпустишь его, то сорвешься в пропасть? Во-вторых, удовлетворенность должны чувствовать оба, а Катя, кажется, совершенно не удовлетворена результатом. И в-третьих, ему тоже хочется…

Мысли летят быстрее секундных стрелок, поэтому он успевает подумать все это и увидеть, как она, словно сконцентрировавшись на мишени, не отводя взгляда от того, что так и продолжала сжимать в ладонях, сглотнула и собралась… Он был уверен, что понял правильно, и, не сдержав вырвавшегося вместе с выдохом протеста: «Во что мы тут играем?», - мгновенно привстал, подхватил Катю, к счастью, некрепко державшуюся за торчащую часть его тела, и перебросив ее через себя, чуть жестковато брякнул на кровать.

Незавязанный халат раскрылся, но он смотрел в ее лицо, пытаясь понять, что стоит за всем этим? Замороженная совершенно точно оттаяла, от нее шел жар. И смотрела она ему в глаза смело и откровенно, и дыхание ее было глубоким и частым.

- Что за...? – вопрос задан, но ответ уже неважен, потому губы слишком близко. Слишком близко. Непоправимо. И не только губы. Но начнем мы именно с них, потому что именно они бесконечно долго дразнили, выговаривая русские и английские слова без единого намека, и манили, улыбаясь, а еще сильнее – не улыбаясь, и были доступными лишь для глаз.

Они упали в поцелуй, рухнули в него, сплетя вдохи-выдохи, спутав сердечные ритмы. Вкус осознается лишь в первые несколько мгновений, потом он растворяется, тает, расплавляется сахарными кристалликами во всех других ощущениях, становится общим. Поцелуй терзает губы, разжигает костры желания и позволяет душе, заточенной в темнице тела, на время расширить пространство обитания вдвое. Душа вместе с дыханием перелетает, резвясь, из одной грудной клетки в другую, сталкиваясь по пути с другой такой же, резвящейся. Поцелуй – это игра в «горячую картошку»: главное - вовремя вернуться в свое тело, успеть до того, как губы разомкнуться.

Катино упражнение №1 из учебника по алгебре, призванное умерять пыл партнера, в этот раз не сработало должным образом. По крайней мере, Андрею казалось, что он зверски голоден. Поэтому он жадно глотал Катины поцелуи, выпивал губами с поверхности тела запахи, вкусы, пытался насытиться мягкостью, упругостью, гладкостью, хрупкостью... упивался нежностью, лаской, захлебывался желанием.
Уверенный, что перед ним девочка, желающая его, отдающаяся ему жарко и осознанно, но девочка, он был терпелив, настойчив, искусен. Да, она не выглядит напуганной, в ней нет этой нервной зажатости непосвященной, но ведь это же Катя... Она всегда отдается вот так, самозабвенно... за него, для него, ему... Поэтому он все сделает правильно. Он поймет, когда ей станет важно лишь одно: чтобы произошло. Скорее.

Он понял, догадался еще до того, как она, очень стесняясь просить, прошептала еле слышно, отрывая его губы от своей груди: «Ну, пожалуйста! Пожалуйста... Я больше не могу так...». Катино «так» растянулось и оборвалось блаженным всхлипом, когда он легко, без малейшего препятствия, а потому чуть более резко и сильно, чем нужно, вошел в нее. И замер, осмысливая столь неожиданно свободное впадение, если слово «осмысливая» вообще применимо к человеку в его состоянии.


Когда он, наконец, вошел в нее, уже давно, почти с самого начала, с первого поцелуя желающей этого, она почувствовала такой восторг, что с трудом сдержала громкий стон. Наполненность момента счастьем ослепила: разве нужно что-то еще? Вот оно, соединение, воссоединение, ближе не бывает... слаще не бывает. И тут же, тут же захотелось большего. «Нет, не уходи!» - попыталась удержать, схватившись за необъятную для ее маленьких рук спину, когда Андрей сделал движение назад, и еще сильнее вцепилась в него, когда плавно вернулся.

Это были качели. Самые высокие, самые восхитительные... Она уже не понимала, когда поднимается вверх, когда падает вниз, потому что "ухало" все сильнее, все слаще, все мучительнее... Что же должно произойти, когда ты раскачаешься до «солнышка»? Взлет или падение? Еще выше, еще выше, еще... Ни то, ни другое. Это было выпадение из реальности. Мгновенное и кратковременное отсутствие тебя здесь, присутствие нигде. Прекраснейшее ощущение небытия, несуществования. Может быть, так хорошо и свободно будет душе, когда она сможет выпрыгнуть из тела насовсем? Маленькая смерть, потому что короткая.

Сквозь хаос накатившего восторга, наполнившего все клеточки тела звонкой радостью и отнявшего последние силы, Катя успела услышать его стон сразу после того, как он оставил ее изумляться произошедшему в одиночестве. Нет, он был тут, рядом, на ней, но уже отдельно.

Руки потянулись к родной уже на ощупь голове, потребовали возвращения хотя бы губ губам. Он, улыбаясь, подвел ладонь под ее голову с уже подсыхающими волосами, приподнял, заглянул в счастливые глаза, поцеловал легко, ласково, благодарно. И еще, и еще, в губы, щеку, шею, снова губы. Отстранился снова, чтобы полюбоваться на это нежное глазастое лицо и увидел, как ее веки тяжело опустились, потом дрогнули, и она, словно в обморок, погрузилась в глубокий сон.

На фарфоровом основании светильника Морфей смеялся над поверженным Эросом.

Андрей медленно опустил руки с мгновенно, почти сказочно уснувшей Катей на подушку, осторожно высвободил их, лег рядом. И только теперь, глядя на нее, спящую, вдруг вспомнил, что никакого листочка у нее на пояснице не было.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 03:21 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
37.

Когда они начинали с Андрюхой эту бутылку, на тополе, что доставал верхними ветками до окна в старой Романовой квартире, не было уже ни одного листочка. Начало октября, все деревья еще только принаряжаются для последнего бала, а этот иссох листьями и облысел. Таким вот опавшим и засохшим, с выболевшей сердцевиной, чувствовал себя Малиновский тогда. Потом Андрюха его постепенно, день за днем отпаивал, забалтывал, взбалтывал, заваливал просьбами. Растормошил. А потом Роман стал жить еще веселее, чем жил до этого… «Все они, если подумать, все самые хорошие были весёлыми. Так гораздо лучше, и потом, в этом есть свой смысл. Как будто обретаешь бессмертие, когда ты ещё жив. Сложно завёрнуто. Но их уже немного осталось. Да, весёлых теперь осталось совсем немного. Чёрт знает, как их мало осталось. И если ты, голубчик, не бросишь думать, то и тебя среди оставшихся не будет», - сказал Хемингуэй Роману еще в юности, и тогда Роман с ним горячо согласился. Теперь же он следовал этому принципу назло себе, судьбе, ей, всемогущей, продолжая представать в образе беззаботного весельчака всегда и перед всеми, играть роль шута, клоуна. Что вы знаете о клоунах?

И только с Андрюхой иногда снимал маску. А в тот вечер… Хотя это была уже глубокая ночь.

- А мне недавно снилась Поля, - сказал Андрей чуть заплетающимся языком. Он только что аккуратно открыл банку со шпротами, вытер бумажной салфеткой ее края, поставил на блюдечко, пододвинул ближе к Роману. Налил следующую порцию жидкости без цвета, но с привычным мягким вкусом и резким запахом и вот, вдруг выдал.

- Да? – Малиновский сидел по другую сторону стола, вытянув ноги и глядя прямо перед собой. Вот и сейчас он не повернул головы, лишь выдавил из себя это сдавленное «Да?», вынырнув из каких-то одному ему ведомых глубин.

- Да. Когда у нас было то великое сидение в квартире. Помнишь, под утро ты пошел говорить по телефону на кухню, они за тобой, а я отрубился. Всего на несколько минут, прямо в кресле. И она мне приснилась. Я все думал, к чему? Неужели пора вспомнить всю свою жизнь перед тем, как? Меня тогда это насторожило больше, чем удивило, потому что я уже давно о ней не вспоминал. С тех пор как написал в «Одноклассниках», ждал, ждал ответа, а она так и не откликнулась на мое сообщение.

- В «Одноклассниках»? – Ромка сел ровнее, повернулся к столу.

- Да, все тогда регистрировались поголовно, искали друг друга. Первая, кого я нашел, была она. Я ей написал: «Я до сих пор злюсь на тебя».

Малиновский улыбнулся. Андрей внутренне порадовался: наконец-то!

- Ждан, ты прелесть. Детская непосредственность.

- Да, я с детской непосредственностью ждан, ждан. Долго ждан. А потом через несколько месяцев взял и удалился оттуда. И больше решил никогда…

- Ну и правильно.

- И вдруг так ясно и четко увидел ее во сне, что решил, не найти ли снова?

- И? – Ромка зачем-то вынул из пакета второй кусок хлеба, хотя только что положил рядом с собой первый.

- Сначала не до этого было: Кира все в себя никак не могла прийти, родители развили небывалую активность, квартира эта, потом ты так внезапно уехал, и чем дольше тебя не было, тем… Почему ты ко мне не пришел, Ромка? Как получилось, что ты не ко мне кинулся, а уехал? – Жданова всегда немного заедало пьяного. Да и трезвого иногда. И мысль он терял легко.

- Я… я думал о тебе. О тебе тоже думал. И не знал, как быть. Быть или не быть… - паузы между предложениями у Малиновского стали длинными и тягучими, но Андрею – в самый раз. - А потом… У меня эта бутылка была обернута газетой. Мне… дали ее, чтобы обернуть, чтобы не разбилась. Я сидел вот тут на стуле, а она стояла на столе, и я смотрел на нее и не видел ничего. Знаешь, когда смотришь в книгу, а мысли далеко. И вдруг строчки… они проявились, как на фотобумаге проявляется изображение в ванночке с проявителем, помнишь?

- Ммммм... угу.

- И я вижу: «Уехать, уехать, уехать, исчезнуть немедля, тотчас…». Я встал и…

- Ма-ли-новский! – выговорил Андрей укоризненно. – Вот так вот, из-за газеты? Решил меня бросить?

Роман опять улыбался. Его никогда не смущала Жданоцентрическая система их мира.

- Я тебя никогда… Видишь, я же вернулся.

- Нет, мне ни слова! А тут какая-то газета! – Андрей был способен ревновать кого угодно и к чему угодно.

Чтобы не ранить сердце друга и не давать ему лишних поводов для ревности, Малиновский не стал рассказывать о газете дальше. Да и что там рассказывать? Он просто впился тогда глазами в эти строчки, разглаживая слегка желтые сухие листы руками. Там было три стихотворения, на последней странице, в нижнем углу: «Поэтический погребок», М. Петровых. Первое пробежал глазами быстро, до конца, удивляясь, поражаясь совпадениям. Сердце остановилось, когда узнал второе по последним строчкам. А когда прочитал оставшееся от третьего стихотворения четверостишие – кусок газеты был оторван, упал головой на руки...

...— Неправда. Нельзя истребить без следа.
Неясною тенью, но я же с тобою.
Сквозь горе любое и счастье любое
Невольно с тобою — всегда.

Ревность... Нет, он не почувствовал ничего такого, когда Андрюха сказал, что Полинка ему приснилась. Может, это не она ему приснилась, может, это он увидел ее во сне. Зато... зато Полинка написала ему, Роману. Поговорила с ним, взяла за шкирку, пока он не надумал каких-нибудь глупостей, и отправила в путешествие на другой конец света, в Южную Америку. Туда, потому что дальше некуда. Пьяный бред. Тонущая в тоске душа, хватающаяся за призрачную соломинку.

Проснувшись на следующее утро, Роман сначала услышал сопение друга под боком, и только потом почувствовал головную боль. Улыбнулся и тому, и другому. Этот дубль часто бывал у него на руках во время их с Андреем совместных игр в жизненное домино. Стараясь не делать резких движений, лег поудобнее. Хорошо все-таки дома. Хорошо все-таки, что у него есть такой родной Жданчик. Мысли плавно вернулись к вчерашнему разговору, сердце заныло сильнее. А если Андрюха вновь решит снова поискать Полину в соцсетях? Он узнает. Что ж, значит, они снова будут молча пить, вытравливая алкоголем из своих душ одну и ту же беду. Но что-либо предпринимать в этом направлении значит еще больше привлекать внимание Жданова к этому вопросу. Эффект Стрейзанд еще не получил своего названия, но это не значит, что его не существует.

Углубившись в свои думы, хозяин не заметил, как сопение гостя смолкло. Андрей пошевелился, но лежал тихо, будто продолжал спать. Часы нервно тикали на стене, за окном разнаготавшийся раньше других деревьев тополь медленно водил ветками влево, вправо, влево, вправо.

- И вот я решил, - словно они и не прерывались на сон, сказал Андрей. Это было в его стиле, он часто даже не здоровался с Романом по утрам, считая, что они не расставались. – Не буду больше искать Полину. Зачем? У меня есть Кира, былого не вернуть, надо жить дальше без этих глупых воспоминаний. А Полина… как говорится, умерла так умерла.

Жданчик, Жданчик. В следующий раз когда будешь размахивать своей рапирой, целься уж точнее. Чтобы сразу.

Теперь, спустя дни, и дни, и дни, уже утрамбовавшиеся в годы, алой жидкости в бутылке осталось на донышке. Малиновский положил трубку телефона на стол, аккуратно приподнял почти пустой сосуд и наклонил его горлышко над маленькой стопочкой. Блестящие капельки красными ртутными шариками шустро спрыгивали с округлой губы бутылки в хрустальный наперсток.

- Ну, за холодную воду! – вслух сказал Роман, и, закрыв глаза, как при поцелуе, медленно стал пить ласковый пьянящий малиновый напиток.



Выпроводив Кольку, Катя села на диван и закрыла глаза. Еще раз, все взвесить еще раз.

Те два дня и две ночи, что обрушились на тебя, даже нельзя назвать вымечтанными: твои мечты никогда не были столь смелы и откровенны, они были скромны, даже застенчивы. Случилось немыслимое, невообразимое, и надо иметь безумную наглость, чтобы хотеть большего. Все, что теперь последует, ты будешь нести со смирением и даже с благодарностью: возмездие наступает за то, что было. Возмездие убеждает тебя в том, что это все не приснилось и не пригрезилось уставшему мозгу: раз совесть вопиет еще громче папы, значит, все то произошло на самом деле. Папа, папа... Если б ты знал, что собственные мысли хлещут больнее, чем твои обвинительные речи! Если б ты знал, что один взгляд на Киру Юрьевну, вошедшую в президентский кабинет в четверг днем, обжог сердце расплавленной смолой, и теперь оно бьется судорогой боли. А тогда ты, Катенька, о ней ведь не вспоминала. Почти.

Роман Дмитрич, как всегда, пенным огнетушителем усмиряет расползающиеся по кабинету языки пламени: огненные дорожки бегут от Киры к Жданову и к ней, Кате. А ведь это Воропаева еще ничего не знает, а только чувствует... Андрей стоит в горящем кругу, нет, в огненной сфере и даже не пытается спастись. Наоборот, произносит тихие слова глухим, не своим каким-то голосом, от которых, как от распыляемого керосина, пламя становится все более ярким. Катя молчит. Ей нечего сказать. Если бы ее сжигали сейчас заживо, она тоже молчала бы до последнего, как тот нераскаявшийся, упорный и непреклонный еретик, и как бы ни называлось место ее казни, это все равно была бы площадь Цветов... Оказывается, можно испытывать муки совести, но не раскаиваться в содеянном.

Пожарный бесстрашен, он машет своим красным металлическим снарядом, не видя, что сейчас вспыхнет сам воздух в кабинете, и он сгорит вместе со спасаемыми.

Нет, этот спасатель видит все. Он быстро организует эвакуацию.

- Кира, мы очень торопимся. Андрей непременно поговорит с тобой, но позже. У нас архиважная встреча, от нее зависит жизнь и смерть всей компании. Катя, вы готовы? Андрей, на выход!

Кира криво усмехается на обычное Романово преувеличение. Вот почему шутам удается говорить правду открыто, их просто никто не принимает всерьез.

Катя хочет закончить процесс возвращения компании как можно скорее. Это она вчера договорилась о встрече с юристами, не откладывая до после праздников. Малиновский не нужен для подписания документов, но он просто необходим этим двоим, которые... они благополучно преодолели земное притяжение, их шаттл в форме голландского домика лег на околоземную орбиту, они вышли в открытый космос, и тут... оказалось, что тросы порвались. Им не вернуться ни в корабль, ни на Землю. Они болтаются в этом безвоздушном ледяном пространстве, их уже начало растягивать в разные стороны, и кислорода тоже почти нет. Роман не придумал еще, как это все разруливать, хотя бы потому, что у него мало информации, он тоже почти ничего не знает наверняка, а пока он поработает обнадеживающим голосом в наушниках терпящих бедствие.

Чтобы чуть ускорить путь – дикие пробки, бросили машину, пошли пешком по Тверскому бульвару. Роман идет посередине, обращаясь то к одному молчаливому спутнику, то к другому.

- Катя, как вам Амстердам? – и, спохватившись, что вопросы людям, находящимся в условиях кислородного голодания нужно формулировать иначе, поправляется: - Правда же, он прекрасен весной?

- Да, Роман Дмитрич.

- Андрей, ларьки с селедкой стоят на прежних местах?

- Да.

- Катя, а правда же странно, что на ступенчатых фасадах этих пряничных домиков не сидят кошки, а по улицам не ходят трубочисты в черных цилиндрах, как любят изображать художники, рисуя этот живописный город?

- Да, это странно.

- Жданов, нашу любимую скульптуру, вмурованную в мостовую у той старой церкви, не потырили в очередной раз?

Жданов бросил на Катю взгляд, Катя не подняла головы от крайне неудачного покрытия пешеходной дорожки: мелкие камушки, которые попадают в ботинки и туфли.

- Нет, она на месте.

- Я так понял, что вы посетили Кёкенхоф? Сад Европы, ни больше, ни меньше. Мне вот не довелось. Говорят, это нереально прекрасное, буквально сказочное место! Сотни, тысячи цветов - это трудно себе представить, это нужно увидеть?

- Да, так и есть, - почти хором откликнулись спутники радиоведущего.

- Вы меня поражаете своими рассказами! Что и удивляться, про этот город можно говорить часами и взахлеб!

И все в таком духе, пока добирались по пробкам к юристам, пока шли пешком. А потом Катя поехала домой, потому что рабочий день уже кончился. А вот сил у нее, наоборот, немного прибавилось, и она смогла быть твердой: спасибо, я доеду одна. Она заметила, как Малиновский смотрел то на нее, то на Жданова. В его взгляде не было ни улыбки, ни насмешки.

Которая подряд бессонная, и вторая ночь, проведенная Катей в безрадостных размышлениях, жестоких и бесплодных укорах совести, в сладких воспоминаниях, от того мучительных, что неповторимых, попытках мысленно заколотить тяжелыми досками окошки в свой внутренний мир, в который валом валили сумасшедшие надежды, желания и сомнения, довела ее до полуневменяемого состояния. На работе Жданов, Кира, девчонки, дома родители со своим молчанием... Она вдруг четко поняла: все, устала, больше не может. Это предел. Еще чуть-чуть, и стальной стержень, который держал ее все эти месяцы утомительной работы, постоянно сдерживаемых эмоций, нервного напряжения из-за ответственности за компанию и бесконечного утаивания разнообразной страшной правды от всех и вся, сломается, и она обмякнет и свалится на пол безвольной тряпичной куклой. «Прикинься ветошью и не отсвечивай!» - вспомнила она фразу какого-то юмориста и решила: ей нужен отпуск. От всего и всех.

Разговор с Андреем получился тяжелым. С тех пор, как они вернулись из поездки, он изменился. Катя не узнавала в нем не только того, Амстердамского Андрея, но даже доамстердамского Андрей Палыча. Это был какой-то другой человек: молчаливый, мрачный, еще более предупредительный и заботливый, чем раньше, но и более нервный. Она постоянно ловила теперь на себе его взгляд, когда, конечно, ему удавалось увидеть ее, все время прячущуюся, и взгляд этот обжигал ее. Она думала, что тяжело будет только ей. Он-то чего так мается? Кажется, у него никогда не было раньше угрызений совести, или по крайней мере их внешних симптомов. Она приложила все усилия, чтобы для него это был эпизод, обычный эпизод. Если только... ее представления о том, как это обычно бывает, верны.

Ошибку. Конечно, они совершили ошибку. С другими он ведь не работал в тесном контакте, а тут встречайся в течение всего дня с той, которая… Но ведь Катя ведет себя, как ни в чем ни бывало, старается вести себя так… Разве хоть чем-то она выдала себя? Она такая же, как и все остальные женщины: ей хотелось быть с ним, она была. Какие проблемы? Провели вместе время и забыли. Она даже подругам соврала просто и без затей: «Андрей Палыч захотел отдохнуть, развеяться. А я - что я? Мое дело солдатское…» И все, и даже глазом не моргнула. И они проглотили, прослушав сухой тезисный рассказ о цветах, селедке и каналах. Она молодец. А другие, прочие, им даже в голову не придет, что такой, как Жданов, может устроить себе каникулы со всеми вытекающими, с такой, как Пушкарева. Конечно, считают многие, она была его прикрытием, причем, что интересно, кое-кто шептался, будто они вместе проворачивают какие-то делишки. Пусть так.

Когда она сказала в пятницу днем, набравшись решимости перед разговором, что хочет уйти в отпуск, Кате показалось, что он испугался, запаниковал.

- Андрей Палыч, не волнуйтесь, процесс запущен, сейчас, между майскими все равно вся деловая активность затухает. Если что, Николай меня подменит, - тихо убеждала она, бросив на него лишь короткий взгляд и тут же отвернувшись.

Он что-то отвечал, сначала сдержанно, почти шепотом, спрашивая, почему именно сейчас, почему так вдруг, что это все значит. Она настаивала, потом она и не заметила, как он начал говорить громко. Катя тоже перешла на повышенный тон, она не понимала, какие еще ей нужно привести аргументы, чтобы он ее отпустил, и почему ей приходится бороться за то, на что другие имеют право. Они не касались даже намеком той темы, которая была причиной этому всему, поэтому их разговор был странным и трудным. «Вы чего-то боитесь, Андрей Палыч? Разве я вас обманывала?» Он боялся, но вовсе не того, о чем она спрашивала. «Вы не хотите больше со мной работать, Катя?» Она хотела. Но не могла. Сейчас не могла. Она не железная.

Нет, она не будет рубить сгоряча. Для этого ей и нужен отпуск: остыть на расстоянии от него, попробовать, сможет ли дышать больше недели, десяти дней без него? Попробует излечиться от зависимости, посмотрит, сколь жестока будет ломка. Или каждодневное созерцание его и его невесты, а потом, наверное, и жены покажется не таким уж страшным испытанием по сравнению с разлукой. Но если она сможет, то уйдет. И поскольку она ответственна за родителей и их благополучие, то, может, и позвонит Александру, если только вдруг не повезет с другой работой. Почему не выслушать его предложение? А если в нем не будет ничего такого со всех точек зрения, то... Но об этом потом. А сейчас...

Попыталась нащупать рукой телефон, а наткнулась на книжку, свалившуюся со стопки вещей. Ну-ка, что там Колька ей наковырял-напророчил?

«Будь с ней лесной олень,
И по ее хотению,
Умчи ее, олень,
В твою страну оленью,
Где сосны рвутся в небо,
Где быль живет и небыль,
Умчи уже ее лесной олень!»

«Дурачок», - ласково улыбнулась Катя кривым буквам. А что, какой-нибудь дальневосточный заповедник наверняка нуждается в неквалифицированной рабочей силе. Там лапы у пихты дрожат на весу, олени там смотрят тревожно... Перевернула автоматически открытку, глянула на изображение святого с густой гривой черных волос и выразительными темными глазами. «Тук-тук, тук-тук, тук-тук», - послало сигнал морзянкой сердце. Катя сделала вращательное движение запястьем и снова смотрела на поверхность с текстом. Над Колькиными каракулями было напечатано: «Ап. Андрей. Фреска церкви Санта Мария Антиква в Риме (705–707)».

«Боже мой!» – вырвался у Кати тяжелый вздох. Вот что у нее на роду написано.

Хотелось плакать, но за дверью уже слышались шаги отца.
Иногда одиночество нужнее воздуха.


Воропаев не боялся одиночества, более того, он понимал, что это обыденный жизненный сюжет для любой мало-мальски выдающейся личности. А вот одиночество сестры его огорчало. Нет, он был бесконечно счастлив, что волынка с ее свадьбой закончилась именно таким образом, но мало ли что думает он. Его настроение было бы хорошим, если бы он смог найти Пушкареву. Но ни по одному из известных ему телефонов никто не отвечал. Праздники, вероятно, уехала куда-нибудь. Но он сейчас еще спросит на всякий случай у Киры, не знает ли она чего. Ба! Виктория бодро чешет к подъезду Киры. Нет, она сейчас будет лишней, ему не хочется слушать ее глупости.

Вика же, увидев Александра, расцвела ярчайшей из своих улыбок. Хорошо, что она не забыла про галстук, ей сейчас очень нужны деньги! Тем более, она с риском для жизни передала ему самую свежую информацию! Странно, что Жданов не глянул на нее испепеляющим взглядом после того, как они вышли с Малиновским из кабинета, торопились куда-то очень. Может, Роман и не сказал ничего Андрею. А потом, после ухода Пушкаревой она посмотрела: заявление на отпуск эта деловая колбаса положила Жданову на стол. Вике пришло в голову забрать его и выбросить, ведь если заявления не было, то ее непоявление на работе можно будет квалифицировать как прогулы. Нет, Клочкова не стала этого делать. Она уже знала, что эта гениальная идея может сработать против нее. Ну их.

Вика, поправив галстук на талии – ведь не было же уговора, что она должна носить его только на шее? – бодрым шагом направилась к Александру.


38.

Роман поправил несуществующий галстук на вороте своей рубашки, стряхнул несуществующие пылинки с рукава пиджака и бодрым шагом направился вслед за Андреем.

Сегодня поговорить уже не получится, Жданов несется в аэропорт встречать своих родителей, которые всегда на майские приезжают в Москву. Они всегда приезжают и часто сами без проблем добираются домой, но в этот раз Пал Олегыч настоятельно попросил сына их встретить. Друзья догадываются, почему, и Роман сочувствует Андрею. А вчерашний разговор после ухода Кати, конечно, кое-что прояснил, но...
- Поехали, посидим где-нибудь? – Малиновский наблюдает, как Жданов провожает взглядом идущую к метро Катю. – Расскажешь мне, как ты докатился до длительных прогулов, да еще докатил до них самого дисциплинированного работника компании.

Жданов тяжело вздыхает: «Поехали».

- Мне не нужно, - Палыч мотнул головой: официант спросил, что из алкогольных напитков они выбрали.

- Как это? – удивляется Роман. - Так дело не пойдет! То есть, так разговор не пойдет, я тебя знаю.

- У меня сегодня еще планы были, - без энтузиазма сообщает Андрей.

- Ему стольничек того же, что и мне, - кивает Роман официанту.

Стольничек не слишком помог, Жданов словоохотливостью этим вечером не отличался, но и расстаться с Малиновским не торопился. Такое уже случалось в их долгой совместной жизни: «Доктор, помогите мне, только где болит, я вам не скажу». Где болит, Роман и сам видел, а вот эпиданамнез собрать получалось с трудом. Воображение семейного врача, знание наследственных заболеваний пациента, аnamnesis vitae, и, главное, преморбидное состояние, в котором уезжал в Англию пациент, подсказывали ему, что именно кроме селедки и Кекенхофа входило в программу пребывания делегации «Зималетто» в Амстердаме. Теперь хотелось бы понять, что конкретно в данный момент беспокоит Андрея. И почему они с Катей так себя ведут, подмороженно… Хотя ему казалось, что он знает.

- Ну хорошо. Давай я тебе расскажу, как все было, - оставив надежду, что Жданов разольется соловьем или хотя бы покажет пантомиму, начал Роман. - Ты, как только понял, что забыл предупредить Катю о норме расхода горячей воды на человека в Голландии, а это всего одна кастрУлька, и мучимый комплексом несостоявшегося спасателя, рванул к ней на помощь. И я тебя не виню! Кунсткамера была бы благодарна тебе за экспонат «криоконсервированный мозг Екатерины Пушкаревой», но они подождут. А ты ждать не мог: еще минута и... «Девочка со спичками» от недоброго сказочника нервно курила бы в сторонке. Дальше мое воображение подсказывает мне несколько вариантов развития событий, в которых суть одна, а надо всего лишь найти десять мелких отличий, но факт остается фактом: ты не дал ей засохнуть, тьфу, замерзнуть. Единственное, чего я не понимаю - где твои рога, и почему ты все еще жив...

- Малиновский...

Роман не показывал виду, но в такие моменты, когда ему удавалось выудить Андрееву улыбку из самого глубокого омута мрачного настроения, он был счастлив.

- А что Малиновский? Как подглядывать за купающимися богинями, так это он, а как писать для потомков мифы, так Малиновский. Вот я и спрашиваю, как тебе удалось, неразумный Актеон, спастись от своих пятидесяти псов после того, как ты пялился на нагую Артемиду? Или она забыла накинуть на тебя шкуру оленя? Или она просто не успела, не сообразила, не захотела?

- Слушай, Ромк, а вот скажи мне, как у тебя в голове держатся все эти древнегреческие рассказки? Я читал – все забыл.

- Попытка запутать следствие зафиксирована и внесена в протокол допроса. Но я тебе отвечу. Рассказки у меня держатся не все, и я, так же как и ты, забыл многое, и уж точно никогда не мог разобраться в родственных связях богов и смертных. Но кое-что, вот как эта история про оленя, было мною освежевано, то есть освежено в памяти совсем недавно. Когда был последний раз в Виченце, мне там в музее приглянулась картина: прекрасная обнаженная грудь, смущенный взор, царственный жест… прелестнейшее создание! Служанки, или как их там, моют ей ножки в ручейке, вытирают их тряпочкой. А вдалеке какой-то пентюх с рогами валяется на земле, и его собаки нюхают или кусают. Запомнить автора легко, у него мало того что все три части имени «говорящие», так еще и с двойными буквами: Джованни Баттиста Питтони. Приехал, почитал. «Диана и нимфы», что характерно, убиенный не упоминается даже в названии картины, не достоин. Запомнил. Красиво и назидательно: не стойте под окном женской бани. А как услышал топот твоих копыт в телефонной трубке, сразу понял: оно!

Жданов усмехнулся, чуть расправив плечи, сев чуть расслабленнее.

- Если ты все сам знаешь, то что мне тебе рассказывать?

- Я не спрашиваю тебя, как ты согревал ее холодные пятки своим горячим дыханием, и не хочу слышать ее стоны в твоем исполнении. Мне нужно понять, как ты решился на этот смелый демарш сам, зная, что второй день между небом и землей вызовет вопросы у всех непременно, и как тебе удалось уговорить ее остаться еще на одну ночь. Почему, если она осталась добровольно, без шантажа с твоей стороны и насилия, вы теперь выглядите так, словно побывали в плену у террористов, и в каждого из вас вживлена бомба, которая в любой момент может взорваться?

- Малиновский! Я бы хотел ответить тебе на все эти вопросы. Но…

- Давай по порядку. С первым днем мне более-менее понятно: сначала у вас было время погулять, потом времени погулять не было, а вы еще не нагулялись, ты сказал: хочу остаться, Катя сказала: да, Андрей Палыч, конечно, Андрей Палыч…

Роман так похоже изобразил интонации Пушкаревой, что Андрей замахнулся на того ножом, который вертел в руках.

- Потом тоже все понятно: сказочный пустующий домик недалеко от улицы соблазнов, прекрасная обнаженная влажная богиня, плещущаяся в рукотворном ручейке… Она прекрасна, Жданчик? О-о-о! Судя по этому взору недоеденного собаками оленя, она хороша. Богиня покрылась корочкой льда, и ее непременно нужно было разморозить. Что ты и сделал. Я надеюсь, ты не посрамил честь мужчин «ЗимаЛетто»? Ты был горяч и нежен, как обогреватель «Ветерок»? Я все-таки тоже к ним отношусь, не хотелось бы…

- К обогревателям или ветеркам? Малиновский!

- Нас не надо звать, мы приходим сами. Хочется верить, что Катя не зря так долго хранила свою девственность, а отдала ее достойнейшему из смертных. Что за взгляд? Она сказала тебе, что ожидала от секса большего? Или она ожидала большего в сексе от тебя?

- Она мне ничего не сказала! В том-то все и дело.

- Что, даже не поблагодарила? За введение… в мир взрослых радостей. А мне казалось, что она воспитанная девушка. А как же «Андрей Палыч, вы, оказывается, прекрасны не только как президент, начальник, Андрей Палыч, но и как мужчина». Нет?

- Нет, нет! Тебе только кажется, что все можешь себе представить и все понимаешь про всех. Ладно, про меня – ладно. Но про Катю… Она… Я ничего не понимаю, я запутался!

- В чем?

- В Кате!

- Печаль-беда. А еще говорят, что все женщины устроены одинаково. Боюсь предположить в таком случае, что у вас там происходило.

- Сначала я думаю про нее одно, причем не просто, а на основании! Потом оказывается совершенно другое. Совершенно! Потом снова, я уверен, что она… а она – нет! Мне мерещится, что она мне намекает на что-то, а она ни сном ни духом! Я ей делаю сюрприз, потому что, по моим сведениям, ее должно это порадовать, а она даже не знает, как это называется! Мне кажется, что Катя среагирует так – я же знаком с ней не первый день, - а она реагирует совершенно иначе! Она шарахается от… а потом пытается сыграть роль…

Малиновский своими шуточками добился того, чего хотел: Жданчика прорвало. Но теперь оказалось, что из его потока сознания нельзя было выловить ни одной крупицы хоть-какого-то смысла.

- Больше всего, Андрюш, меня пугает то, чем ты хотел ее порадовать, а она не знает, как это называется. Учитывая, что вы были в Амстердаме… у меня есть несколько вариантов, и один нежелательнее другого.

Хотя нет. Он понял, что Андрей, стремясь поделиться с ним своими переживаниями, все же не хочет рассказывать о Кате. Симптоматично.

- Она меня постоянно ставит в тупик! – Жданова уже не остановить. – Я не знаю иногда, как мне с ней себя вести. Она меня заводит, сводит с ума своей непредсказуемостью. Причем не специально, это словно я идиот. Клинический идиот.

- Какую колоссальную работу провела эта женщина за три неполных квартала! Такое переосмысление своего «я»! Такая смена мировоззрения! Кстати, я же могу присвоить теперь ей это гордое звание, или ты так и не нашел выход, он же вход, запутавшись?

- Малиновский! Ты можешь думать о чем-нибудь кроме секса? Я тебе о другом.

- О чем? До секса тебя не мучила проблема самоидентификации, хотя ты давно был знаком с Катериной. Значит, дело в сексе.

- Хорошо, ты прав. Дело в сексе. Вернее в том, как она к этому отнеслась.

- Не пугай меня.

- Она отнеслась к этому… обычно! Если не сказать обыденно.

- Какая необычная девушка…

- Она... Мне с Катей всегда было уютнее и легче, чем дома, или с Кирой, или с кем-то еще. С ней хорошо. Просто хорошо. Я думал, что это просто в противовес необходимости жениться… Меня всегда тянуло к ней, неосознанно, неявно…

- Неявно?

- И мне хотелось верить тебе, что она меня…

- Так, так?

- А теперь я не понимаю!

- Что, больше не тянет?

- Ты себе не представляешь, как.

- Тогда чего ты не понимаешь?

- Катю! – Андрей еле сдерживался, чтобы не кричать. – Катю! Мне все хотелось ей сказать, дать понять… А она словно чувствовала, и сразу затыкала мне рот… «Ни о чем не волнуйтесь, Андрей Палыч, все хорошо!» И теперь мне кажется, что она после этого всего вообще может… оставить меня. Вот как все вернет, сразу и уйдет. Ты был прав.

- В том, что она тебя любит?

- Нет, в том, что не нужно было переходить черту, поддаваться слабости! Но она была так сильна.

- Катя? А так не скажешь...

- Хватит, Малина!

- Понял. Сильная слабость. Парадокс на парадоксе. Катя говорит, что все хорошо, поэтому ты считаешь, что все плохо. Но при этом ты веришь ей, даже не сомневаешься, что она тебя не обманет. Она отдалась тебе, и ты тут же засомневался в ее любви. Ты теперь боишься, что она тебя бросит, потому что у вас был крышесносный секс.

- Я этого не говорил!

- Вот именно! Я знаю тебя, как облупленного! Ты столько всего мне раньше сказал, Палыч, что теперь я почти уверен в том, чего ты мне не сказал! И чем больше ты пытаешься скрыть, тем яснее мне становится картина. Причем она касается не только сексуальной стороны вопроса. Почему ты не хочешь сам себе признаться в том, что происходит?

- Черт с тобой, ты прав! Но крышесносный секс не гарантирует того, что она не уйдет! Я знаю! И не является доказательством ее любви.

- Вооот! Мы дошли до сути. Ты, кажется, допер относительно себя, как я давно допер относительно Кати, хоть ты и говоришь, что мне не веришь. Веришь, веришь! Я вижу, что ты это точно знаешь теперь. Иначе б не причитал, что запутался в Кате, и тебя бы не смущало, что она отнеслась «обычно» к вашей феерии физической любви. И ты прав, конечно, секс ничего не гарантирует и не является доказательством чувств. Но твой страх потерять Катю и ее «все хорошо, Андрей Палыч» - это то, что стоит принять во внимание. Чтоб ты мог сказать ей в данный момент, не унижая ни ее, ни себя, если б она, умничка, не затыкала тебе рот?

Андрей молчал.

- Вот-вот. И мы с тобой оба знаем, почему тебе пришло в голову, что именно теперь, после секса, она может уйти. Не повеситься на грудь орденом Екатерины 1-й степени за сексуальные заслуги перед отечеством, а самоустраниться, чтобы не создавать кой-кому лишних проблем. Чтобы никому не создавать проблем. Это ж Катя. И англикосы так вовремя со своим контрактом… У Кати-то руки будут развязаны.

Андрей положил приборы на стол, уперся руками в край стола.

- Ну, вот поэтому я и не хотел пить. Хорошо, что не в коня корм.

- Не в оленя. Мне тоже не следовало, я не улавливаю логики.

- Я собирался поехать к Кире, чтобы все сказать. И сделать это нужно было давно.


- Я собирался встретиться с тобой, а потом у меня были планы. Теперь же эта делегация, будь она неладна! И, главное, не я должен был ими заниматься! Целую неделю придется провозиться с французами с утра до вечера! – Никита с раздражением бросил большую кожаную папку на стол.

- Планы? – Александр спокойно уселся напротив, окинул взглядом фигуру старого знакомого. Совсем недавно их вновь, после длительного периода необщения, свели деловые интересы. При открытии нового торгового центра у Минаева возникли непредвиденные сложности, Александр смог помочь по старой дружбе, а потом, когда вопросы бизнеса и протекции в высших эшелонах власти были исчерпаны, оказалось, что им приятно общаться и просто так, обо всем и ни о чем. От него не укрылся интерес Никиты к семье Воропаева: «Как поживают твои сестрички?» Сестрички, ага… Александр выдал информацию о сестрах в своем стиле и так, чтобы собирающий сведения понял: слухи о счастливой предсвадебной лихорадке младшей сестры сильно преувеличены. По реакции Минаева он сразу понял: тот не забыл Киру за все эти годы.

- Да, - ничего не значащее «да», легкое, небрежное, - а теперь даже домой не успеваю, чтобы переодеться, другую рубашку надо бы, галстук. – Видно было, что Никита больше досадует на нарушение личных планов, чем на проблемы с дресс-кодом. - Солидные дядьки приезжают. Забежать и купить тут рядом есть где?

- Неделя? Прекрасно! Иногда делегация не сваливается на нашу голову, а посылается свыше, – он многозначительно глянул на Никиту. – А то, бывает, понастроишь планов, а убывающая луна пресечет далеко идущие намерения на корню. А начал бы ты, чуть подождав, через недельку, после новолуния, глядишь, и открылись бы перед тобой широчайшие перспективы. Но кто ж советуется с луной?

Никита оторвал взгляд от меню и с удивлением посмотрел на Воропаева.

- Это Кристина мне вчера лунную теорию под «Лунную сонату» задвигала, когда новости про Киру сообщала. Свадьбы не будет.

Никита замер взглядом на Александре, потом спохватился и снова уставился в меню, кажется, на той странице, куда он смотрит, фото улыбающегося шеф-повара этого заведения. Такой милашка, что глаз не отвести?

- А костюмчик и рубашка у тебя вполне подходящие для французов, они как раз проповедуют такой, не слишком сухой стиль. И вот, посмотри, по-моему, он в твой архитектурный ансамбль идеально впишется! – Александр вынул из кармана, как змею за хвост, красивый галстук. – Буду рад, если ты его заберешь себе, можешь выкинуть потом.

Минаев ловко поймал на лету шелковую ленту. С недоумением посмотрел на Александра, тот только пожал плечами.

- ОК, убедил, тогда мы с тобой спокойно пообедаем. Спасибо, красивый галстук.

- Отлично, мне нужно подкрепиться, дел сегодня еще вагон. Кстати, у меня тоже были планы, и они тоже пока срываются. Может, и мне прислушаться к совету Кристины и подождать растущей луны?

Александр был в хорошем расположении духа. Ему удалось непринужденно отделаться от Виктории, виртуозно сняв с ее талии галстук, которым она его теперь вздумала понукать, всего лишь пошуршав бумажкой с водяными знаками перед ее носом. Кажется, созерцание денежных купюр, включая хватательный рефлекс, одновременно блокировало поток импульсов от всех остальных рецепторов: Клочкова не чувствовала ни запахов, ни вкуса, ни тепла, ни холода, ни боли, ни прикосновения чужих холодных рук к своей коже до тех пор, пока не получит висящей перед носом приманки. Это была уже надоевшая игра: никакой интриги, все слишком просто.
Кира его тоже не огорчила. Он думал, что придется приводить в чувство убитую горем женщину, а нашел вполне бодрую, адекватную и злющую сестрицу. Злость Киры его порадовала – это лучше, чем депрессия, апатия, черная хандра и серая меланхолия. Злость – здоровое, продуктивное чувство. Насчет адекватности, правда, возникли сомнения, когда он спросил про Пушкареву. Хотя, с другой стороны, Кира всегда на нее странно реагировала, а тут… Ну, в принципе, это объяснимо.


Это было необъяснимо – непривычно упругий матрас под тобой, по-другому обнимающее тебя одеяло, ласковое, шелковистое белье, касающееся кожи, всей кожи, - только в первое мгновение после пробуждения. Потом вспышка света, яркостью подобная сварочному пламени, ослепляет, хоть ты еще не открыла глаз. Ослепляет воспоминанием о прошедшей ночи. Глаза распахиваются одновременно с взрывом в черепной коробке, а взрывная волна уже бежит по магистралям нервов и сосудов: тело мгновенно превращается в сжатую пружину.

В окно сквозь зашторенные занавески из плотной ткани вливается яркий солнечный свет. Воздух, касающийся лица, теплый, а не как вчера, заставляющий дрожать. Так что же ты вздрогнула, да еще лежа под одеялом? В комнате и в доме тишина. Катя медленно оборачивается: рядом никого нет. Его нет.

Она лежит, прислушиваясь. Звуки доносятся лишь с улицы. Он может, конечно, бесшумно сидеть в своей комнате или внизу, в гостиной. Но она точно знает: его нет в доме. Эта мысль не пугает и не удивляет почему-то. Она уверена, что он придет очень скоро. И до его прихода надо как-то придумать, как быть… Как ей быть теперь с ним, рядом с ним. Катина одежда осталась на вешалке в душе. Нагота, укрывшаяся под одеялом, вопиет: далеко! Ей даже лежать голышом под одеялом неловко… А вчера было ловко? Вчера было… Было!

Вот так вот взять и откинуть одеяло, и идти по чужому дому обнаженной?
Катя оборачивается в поисках халата или полотенца: вечером эти предметы как-то фигурировали в разыгравшейся внезапно чувственной фантасмагории, и натыкается взглядом на книжечку с Руническим Оракулом. Книжка лежит там же, на тумбочке, куда она ее вчера мимоходом положила, когда Андрей заглянул в комнату.
Катя высовывает руку из-под одеяла и аккуратно берет книжечку, чтобы монетка, лежащая между страницами, не сдвинулась.

«Руна №22. Прорыв. Трансформация. День.
Появление этой руны отмечает главный сдвиг или прорыв в процессе самоизменения, полное преобразование состояния – поворот на 180 градусов. В каждой жизни бывает хоть один момент, который, если он угадан и пойман, навсегда изменяет ее течение. Поэтому действуйте с полной верой, даже если момент потребует от вас прыгнуть с пустыми руками в пустоту. Если этот знак сопровождается чистой руной, масштаб трансформации может быть таким, что это будет предвещать смерть, успешное завершение вашего пути. Иногда эта руна предвещает большой период достижений и процветания. Тьма позади вас; начался день».

39.

День стартанул, как бегун на короткие дистанции: выстрел пистолета - и максимальная скорость набрана уже в первые несколько шагов. Вместо стартового пистолета над ухом Романа прозвучал дверной звонок. В квартиру ввалился бодро-взвинченный Жданчик, и, скидывая на ходу ботинки, рванул на кухню.

- Аааа... ээээ.... – захлопывая за ним дверь, распевался Малиновский. – А если бы я был не один?

Жданов проигнорировал бестактный вопрос, разыскивая в холодильнике бутылку с какой-нибудь освежающей жидкостью. Нашел. Сделал несколько огромных глотков из горлышка, словно заливая пожар в грудной клетке. Очевидно, залить не получилось, так как пара изо рта не пошло, и на лице его осталось то же выражение: «Меня укусила акула, когда я стоял в океане».

- Я не могу ее найти!

Андрей рухнул на стул, стул скрипуче огрызнулся.

- Оторвавшуюся пуговицу? Истину? - Роман забрал бутылку из рук гостя, налил себе воды в стакан. Жданов молчал, вертя свой телефон в руках. - Девушку под ником «БДСМ», что значит Бесконтактная Долгая Сладкая Мука, с форума некролингвофилов? Какое латинское выражение тебя так торкнуло, что ты кинулся ее искать?

- Катю!

- Где-то я уже слышал это имя. А! Вчера в новостях передавали! Некой Кате была присуждена Нобелевская премия за разработку инновационной схемы сокрытия... Гений игры в прятки. Разыскивается с собаками для вручения.

- Ром, я вчера говорил с родителями.

- Ну? - Малиновский сел напротив, тут же сменил тон. – Распяли? Или просто распинались? Когда заметили, что ты поперек табуретки уже не умещаешься?

- Не в этом дело. Они все правильно говорили. Когда про Киру. И когда про меня. Но когда про Катю... Это было невыносимо.

- Про Катю? Ты им сказал про Катю?

- Не я, Кира сказала маме. Но не в этом дело, говорили, не говорили. Отец вообще почти все время молчал, высказался только насчет отмененной свадьбы, это мама как всегда... приводила аргументы. Я уже настроился слушать их, кивать, соглашаться с тем, что моему поступку нет названия, и молчать в ответ. А что еще тут остается? А потом мама заговорила о том, что такие испытания только скрепляют отношения, что где я еще найду такую, как Кира: умницу-красавицу, верную, преданную, женщину моего круга... И меня вдруг как током дернуло: я уже стоял на этом распутье. И пошел туда, где все потерял. Понимаешь? Как в спину кто-то толкнул, и озарило.

Малиновский понимал. Очень хорошо понимал про «кто-то в спину толкнул». В последний раз это было, когда он слушал, как Катя Тропинкиной те стихи читала.

- Чем озарило-то? Куда идти, знаешь?

- Я ничего не знаю, но я не хочу потерять Катю. Не могу ее потерять!

- Ну и?

- Еле дождался утра, когда будет удобно звонить. А она трубку не берет. Ни ту, ни другую! Дома у нее вообще никто к телефону не подходит.

- Ты б съездил к ней.

- Я съездил. Никого нет дома. Звонил, звонил... Как ее искать?

- У барышень наших спрашивал? Может, она собиралась уехать на праздники?

- Звонил. Уютовой звонил, Тропинкиной... Не говорила она им ничего.

- Андрюх, ну что ты, в самом деле, панику поднимаешь? Может, в гости пошла, отдыхать поехала, мы ж ее заездили совсем. Раз родителей нет, значит, всей семьей.

- Я тоже себе так говорю. Говорю, говорю. Чем больше говорю, тем больше понимаю: нет! Мне нужно найти ее быстрее. Она может уехать и не вернуться! Я не боюсь обмана с ее стороны, я боюсь, что кто-нибудь... - удивленный взгляд Романа, - ...или что-нибудь отнимет ее у меня.

«Она может уехать и не вернуться».

Малиновский промолчал, поставил чайник. У Андрея зазвонил телефон.

- Да, ма. Нет, ма. Мама! Зачем? – долго слушает, встав со стула и подойдя к окну. – Хорошо. Я сказал, хорошо, я позвоню ей.

Вжимает кнопку телефона с такой силой в корпус, что остается удивляться, как она не появилась с обратной стороны.

- Уважение к родителям – одна из высочайших добродетелей. Тебе сейчас там дюжину грехов прелюбодейского характера скостили.

- Пойду поговорю с Кирой, мама считает, что она очень плохо себя чувствует, и что интеллигентные люди...

- А что с Кирой? Ее, кстати, вчера не было на работе... Все так тяжко, Ждан? Ты ее добил?

- И ты, Брут? Мама весь мозг вынесла, что я уничтожил девушку, теперь ты? Я по твоему совету, между прочим, действовал!

- С ума сошел? Я же шутил, когда предлагал ее, как ненужную царскую невесту, в монастырь отправить. «И трижды она подавала ему ножницы, и трижды он отклонял их...» Что ты ей сказал?

- Что, что... Сказал, что меня не влечет к ней. Совершенно.

- Вот она, должно быть, удивилась! Ни с того, ни с сего, на ровном месте, без единого прямостоячего объекта...

- Спросила, к кому влечет. Я сказал. Потому что это был аргумент. Твой! И веский.

- Тааак, – Роман поставил перед Андреем чашку с крепко заваренным чаем. Стал доставать продукты бутербродного свойства из холодильника. – А она?

- Ей тут же стало плохо. Еле успела убежать.

- Палыч, ты в последнее время как-то сумеречно выражаешься, противоречиво. Когда женщине плохо, она красиво бледнеет, грациозно шмякается в обморок, звеня костями об ламинат, тяжело оседает на пол одежным чехлом с меховым тулупом внутри, стекает по партнеру нейлоновой тесемочкой, в триллерах – пестрой ленточкой, но никак не рвет когти. Да еще из собственной квартиры. Ты, вообще, художественную литературу почитываешь? Или ограничиваешься фантастикой в Катином исполнении?

- В туалет убежать! Ее жутко рвало. Жутко. Я хотел остаться, помочь, а она меня выгнала.

- А это не может быть...?

- Нет. Этого никак не может быть.

- Ну и отлично. В смысле, что быть не может, а не что ей так от тебя поплохело. Ты, голубок, случаем не с букетом голубиной травы к ней явился? Чтобы провести на прощание очистительный обряд?

- Что ты несешь?

- Свет знаний людям, БЭМ – Большая Энциклопедия Малиновского. Том 105-й, «Травы и цветы», раздел «Лекарственные растения в межличностных отношениях ирреальных и реальных».

- Все, у меня от твоего света голова кругом. Пойду с Кирой поговорю, чтобы уж не думать об этом.

Андрей направился к балкону.

- Это у тебя от голода, а не от меня. Приходи, я тебе бутеров пока настрогаю.
Малиновский не успел доделать третий бутерброд, как балконная дверь жестко брякнула.

- Я так и знал! Я чувствовал! – В голосе Андрея паника.

Малиновский поднял голову, продолжая резать колбасу.

- Уй, - окровавленный палец во рту. – Что ты там чувствовал?

- Катя!

Малиновский как-то очень серьезно вдруг спросил:

- Что Катя?

- Сашка! Он ее ищет! Он у Киры про нее спрашивал. Она мне сейчас такое выдала! Про Катю... и всех мужиков... Может быть, нашел, и поэтому?..

- Что поэтому? Съешь бутербродик.

- Ты что, не понимаешь? Он ее всегда обхаживал! «Я подожду»! Это его слова. Но почему сейчас? Откуда он узнал? Неужели сама Катя...

- Жданчик, успокойся! Катя тут ни при чем. Я слышал, как ему Вика сообщала, что у вас с Катей напряженный разговор об отпуске случился.

- Что?! Когда?! Малина!!! И ты мне ничего не сказал?

- В пятницу еще. Послушай, не нужно из Воропаева серийного маньяка делать, охотящегося за помощницами президентов. Ты вот слышал, чтобы в последнее время хоть одна помощница пропадала? Вот и успокойся. Будешь, доченька, яйцо диетическое?

Жданов сел, уставился в чашку с подстывшим уже чаем. Потом снова достал телефон и набрал номер.

- Александр, добрый день! – трубка в руке Жданова с одинаковым успехом могла бы расплавиться и раскрошиться от холода. – Мне хотелось бы поговорить с тобой. С глазу на глаз. У тебя будет время для меня сегодня?

Роман не слышал, что отвечал Воропаев, но по лицу Андрея можно было догадаться,сколь приятна была эта информация, и в какой милой форме она подавалась.

Жданов опустил руку с телефоном, посмотрел на Малиновского, Роман ждал. Он точно знал, что сейчас будет «очень», вопрос, что: громко, нецензурно, пессимистично, испуганно, агрессивно, нервно, зло... Не угадал. Случилось «очень быстро». Жданов вдруг сорвался с места и кинулся в коридор. Пока он дрожащими руками завязывал шнурки на ботинках, Малиновский пытался выяснить его столь скоропостижно сформировывавшиеся планы.

- Я попробую его перехватить. Я почти уверен, что он едет с Катей. Я понял это по его голосу! Он издевался надо мной! Ни слова о Кире, и это теперь! Потому что он уже знает, как отомстить мне!

- Андрей, постой, давай разберемся со всем спокойно! Ты сгоряча можешь таких дров наломать! И откуда ты знаешь, куда ехать?

- Я, Ром, спокоен! Я совершенно спокоен! – у Жданова никак не выходил "бантик", он делал уже третий узел на шнурке. - Но я не дам ему забрать у меня Катю.

- Слушай, Андрюх... Постой, а? - Малиновский пытается встать в дверях. – Я с тобой поеду! Мне только штаны надеть.

- Нет, я сам, – он с силой отодвигает с прохода упирающегося друга. Тот почти падает, споткнувшись. – Ты понимаешь, иногда нельзя тормозить. Надо бежать туда, куда тебя влечет, никого не слушая. Она уедет и не вернется! Телом, может, вернется, а вот душой... Я должен ей сказать.

Роман понимал, что значит «уедет и не вернется».


Он вернется, и надо будет посмотреть ему в глаза. И надо будет разговаривать с ним – как? Как вообще люди разговаривают друг с другом после этого? Вот если они не муж и жена, или не пара... У нее не было такого опыта. Впрочем, Андрей... Андрей Палыч всегда разговаривал со своими... женщинами, как ни в чем не бывало. Легко, по-дружески. Значит, так и надо себя вести. Обычно. Ничего же из ряда вон выходящего не случилось? Для него. О себе сейчас думать не будем, потом, потом. А она, она поступила всего лишь как та медсестра... из фильма «Что-то там для сумасшедших». Ну, не совсем, конечно.

Мысли скакали солнечными зайчиками по кафелю, стеклянным стенкам кабинки душа. Катя потрогала воду – теплая. Быстро сполоснулась, вытерлась. Зеркало в полстены отразило ее фигуру в полный рост, и неожиданно Катя понравилась сама себе. Вроде, ничего не изменилось в ее фигуре с тех пор, как она разглядывала ее дома, но теперь то, что она видела в зеркале, казалось ей красивым, привлекательным, женственным. И грудь не казалась слишком большой – она легко умещается в ладони, в его ладони, и ноги не короткие вовсе, если способны обхватить его, оплести... И когда он медленно проводит рукой вдоль них, то кажется, что нет им конца. Катя рассматривала себя, и ей не хотелось скукожиться и скорее спрятаться в полотенце или халат.

Она подошла поближе к зеркалу и всмотрелась в свое лицо. Глаза сияли, и от этого все остальные черты преображались, делая лицо необыкновенно приятным... Надо же, Катя любовалась своим отражением! Такое было как-то давно-давно, когда она случайно посмотрела на себя в зеркало, думая о Жанке. Она тогда все время о ней думала, и вдруг встретилась с мыслью о ней в своих глазах, и отраженная в них любовь к девушке преобразила и саму Катю.

Как же хорошо! И как сложно все. Или наоборот, все просто? Так и плыви вслед за своими желаниями: ты хочешь, чтобы ему было хорошо, ты хочешь, хотела его, желания совпали. Все получилось. Теперь главное - не свалиться в топкое болото с узенькой тропинки, по которой еще никогда не ходила. И вообще... Он же взрослый и опытный. Она поймет, постарается понять по его поведению, как ей самой быть.

Осталось лишь застегнуть все эти мелкие пуговки на блузке и влезть в сарафан. Вчера на кофточке сзади заело молнию, Катя и сейчас не смогла ее расстегнуть, побоявшись порвать тонкую ткань. Хорошо, что пуговки функциональные, а не «обманки», а то бы ей пришлось просить помощи Андрея.

Дверь внизу открылась и закрылась. Сердце подскочило, кувырнулось и остановилось. Катя опрометью, стараясь не топать, бросилась в свою комнату и прыгнула в кровать, накрывшись по пояс одеялом.

Шаги, шаги, шаги… их звук, как до-ре-ми, по этой железной лестнице. Дышать, забыла, как дышать…

Он появляется весь такой свежий, солнечный, утренний, словно вносит с собой с улицы шум города и прохладу каналов.

- Катя. – Улыбается осторожно. Смотрит внимательно, изучающе. – С добрым утром! С добрым утром?

У него в руках два стакана с кофе на подставочке и бумажный пакет.

- Здравствуйте, Андрей Палыч.

Она тоже улыбается, но, кажется, она сказала что-то не то. Он как-то сразу чуточку меркнет, садится на кровать и смотрит на свои занятые руки.

- Давайте, я вам помогу.

- Да, давайте. Я подумал, что можно выпить кофе прямо в постели. В смысле, вам, Катя. Потому что внизу все-таки прохладно.

Она забирает у него подставочку с кофе, он вынимает из пакета большую лепешку темно-коричневого, почти черного цвета, подает ей. Теперь обе руки заняты у Кати.

Она хихикает, Андрей смеется в ответ, и все становится на свои места.

- Официант из меня никудышный. Но курьером я подрабатывать смогу.

- Да, это будет суперсервис. Я еще только подумала, а вы уже доставили. Вы не прогорите.

Катя с аппетитом смотрит на лепешку. Андрей забирает у нее кофейные стаканы, встает, пересаживается поближе к тумбочке и оказывается совсем близко к девушке. Ставит стаканы на тумбочку, открывает клапан на крышечке одного из них, подает ей. Потом достает вторую лепешку, берет свой стакан.

- Это мое любимое здешнее пирожное, я все никак не запомню, как оно называется. Попробуйте, Катя.

Пирожное действительно очень вкусное. Шоколадное тесто тает во рту, оставляя на языке легкое миндальное послевкусие. И кофе ровно такой, какой надо: чуть-чуть остывший, чтобы не обжечься, но дающий ощущение жгуче-горячего потока, стекающего в горло.

- Мне очень нравится. Спасибо.

Крошки сыпятся на белый пододеяльник. Кате неловко, она смотрит на них. Ей никогда не разрешали есть в постели.

- Ерунда, стряхнем, – Андрей угадывает ее мысли.

- Надо озаботиться билетами, - деловито, как настоящая помощница президента, говорит Катя. – Как здесь это лучше сделать?

- Я уже озаботился, наш рейс в 18.30.

- Только вечером? – Катя не ожидала этого. Она не поймет еще, как к этому отнестись. Радоваться? Или… - Надо папе позвонить.

- Да, да, конечно. Позвоните. Мы прилетаем в Москву в 22.30, в тот же аэропорт.
Он достает свой телефон. Протягивает Кате. Слушает, как она разговаривает с отцом. Всегда терпеливо, всегда, словно виновата в чем-то перед ним. Сейчас – особенно.

- Он нас встретит, – Катя протягивает телефон Андрею.

- Катя… - он аккуратно стряхивает крошки на пол. Маленький импровизированный завтрак закончен. – Я…

- Значит, у нас есть еще время погулять по городу? – спешно перебивает его Катя. – Сколько сейчас времени?

- Около девяти часов.

Солнечный свет в комнате сгущается.

- О, почти целый день впереди! – она суетливо начинает застегивать оставшиеся пуговки, уже на вороте, которые не успела застегнуть до его прихода. Пальцы не слушаются, потому что он сидит и, не отрывая глаз, смотрит за ее тщетными попытками продеть крохотную гладкую таблеточку в еще более крохотную петельку. – Можно еще столько успеть!

- Давайте я вам помогу, - Андрей протягивает руки к ее блузке, Катя опускает свои. Он смотрит на пуговки, Катя на его сосредоточенное лицо.

Она не сразу поняла, что он делает. Его пальцы, ловко и аккуратно выполняя ювелирную работу, движутся вовсе не вверх, а вниз. Но Катя не шелохнется, не вздохнет, и не опустит глаз. А он не поднимет своих, пока не расстегнет все до последней пуговки.


Николай нанизал на нитку все пуговицы до последней. Его бабушка работала на фабрике, где эти пуговицы выпускались, поэтому у мамы их было несколько больших коробок. Она попросила Николая разобрать их по видам и нанизать одинаковые на отдельные нитки, чтобы не искать, когда понадобится. Катя ему рассказывала как-то, что в детстве она из пуговиц своей мамы, которых тоже было много, готовила куклам шикарные обеды. Белые пуговицы были мороженым, полупрозрачные, как на рубашках – картофельное пюре, а большие черные – жареное мясо или котлеты. С цветными понятно – ягоды, овощи. На нескольких пуговицах даже были выпуклые груши и помидоры.

Городской телефон зазвонил в тот момент, когда Зорькин намылил руки, что не удивительно. Еле успел схватить трубку.

- Алло?

- Николай Антонович? Малиновский беспокоит.

- Здравствуйте, Роман… Дмитриевич, - Коля от неожиданности не сразу вспомнил отчество.

- Здравствуйте, я к вам по очень важному делу. И срочному. Вы когда в последний раз видели Екатерину Валерьевну?

- Вчера. А что случилось?

- Дело в том, что для нее есть крайне важная информация, а мы с Андреем Палычем никак не можем ее найти.

- Я могу ответить вам на все вопросы, касаемо обоих фирм, - тут же собрался Николай.

- Нет, на эти вопросы вы вряд ли сможете ответить. Нужна сама Катя. Очень. А телефоны не отвечают.

- А! Так Катькин телефон что есть, что нет, он у нее на последнем издыхании. А городской не работает, потому что Валерий Сергеич его репрессировал в процессе красного террора… - Николай не имел ничего против Малиновского, но все же вряд ли правильно выкладывать ему конфиденциальную информацию.

- Ммм… А кто у нас выступал в роли белогвардейских недобитков? Случайно не прибывшая давеча на родину из-за границы тезка царственных особ?

- Да, она. Тезка. Это заграничное турне было опрометчивым с ее стороны.

- И что, уже можно причислить ее к лику святых или обождать?

- К лику святых ее давно уже можно причислить с таким папой. Но она боролась, в этот раз как никогда. Правда, ей пришлось отправиться в ссылку. Под конвоем.

- Ах, вот оно что! Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпы?

- Нет, пока чуть поближе, пошла по этапу до Калязина, где имеется временное поселение для политзаключенных.

- Уху. Ну, а сухари и папиросы на какой адрес можно слать?

- Ммм… На Калязин, тетушке.

- Точнее, Николай! Подполью нужны более четкие сведения об узнице, чтобы организовать побег.

- Вот ей-богу, не знаю! Тетя Наташа и тетя Наташа. Муж у нее – Влад. Фамилии не помню. Тетя работает гинекологом в местной больнице. Где живут – понятия не имею. Если Катя позвонит, могу спросить. Но она на выходных не позвонит, скорее всего. Вам срочно?

- Нам срочно. Николай Антонович, можно вас попросить, если вы что-то еще узнаете про узницу совести, имя которой я не буду называть, чтобы в ВЧК не догадались, о ком речь, вы сразу сообщите мне или Жданову. Хорошо?

- Хорошо. – Новоявленный отец русской демократии в задумчивости положил трубку.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 03:23 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
40.

- Спасибо, несравненная! Да будет усыпан путь твой розами! – Роман взял трубку, набрал номер с бумажного листочка. Пока в трубке звучали гудки, он продолжал улыбаться девушке из справочной. Она смущенно цвела: ей за всю жизнь не сказали столько приятных и красивых слов, сколько она услышала за последние пять минут. Ей, например, всегда хотелось, чтобы хоть кто-нибудь заметил, какие милые пружинки золотистых локонов вьются около ее висков: она аккуратно вынимала прядочки, надевая белую накрахмаленную шапочку, рискуя получить замечание, и никто никогда... даже подружки! А этот, явно нездешний, вошедший неторопливо, но уверенно, сразу сразил ее прицельно точным комплиментом. Конечно, она с радостью выдала ему и требующийся номер телефона, и адрес, и рассказала, что у разыскиваемого доктора сегодня нет дежурства, потому что к ней родные из Москвы приехали.

Вдруг приезжий сунул трубку в руку дежурной, быстро прошептал:

- Попросите Наталью Александровну к телефону. Пожалуйста.

- Здравствуйте, будьте добры Наталью Александровну. Да, это из больницы, - девушка послушно выполнила задание и передала трубку обратно Роману.

- Наталья Александровна? Добрый день. Мы с вами не знакомы, я - Роман, коллега Екатерины Пушкаревой. Мне сказали, что она может быть у вас. Могу я с ней поговорить?

В холле больницы пусто, слышно лишь, как удаляется по коридору каталка, стуча колесами по неровно уложенной кафельной плитке, дребезжа наставленными пирамидой металлическими биксами. Девушка наблюдает за мужчиной, разглядывает его, улучив удобный момент, ведь он сосредоточен на разговоре. Одет вроде бы просто: рубашка, джинсы, свитерок на плечах, но от всего его облика веет чем-то нездешним. Сразу и не сообразишь, что это: столичный лоск, дорогая одежда, особая уверенность в себе, нахальство высшей пробы? Что бы это ни было, оно притягательно, оно волнует.

- Да, это так важно, что я приехал в Калязин.

Опять внимательно слушает. Долго.

- Благодарю вас. Вы мне очень помогли. Нет, спасибо, я, пожалуй, сразу поеду обратно. Почему без обеда? Я в Поречье шикарную пекарню обнаружил. И, мне кажется, своим появлением я мог бы нарушить покой Катиных родителей. Да, да, именно. Не стоит. Так что еще раз благодарю вас за информацию. До свидания.
Кладет трубку, смотрит на дежурную.

- Гном вернулся — дома нет. Дом вернулся — гнома нет.

- Зря ехали в такую даль? – сочувственно спрашивает девушка. - До Москвы-то тут часа три-четыре езды.

- Всего два с половиной, если лететь низенько-низенько. И вовсе не зря!
Отрицательный результат иногда очень даже положительный! Это как с реакцией Вассермана, isn't it?

Подмигивает дежурной, вытаскивает из кармана телефон, набирает номер. Чуть напряженно ждет ответа.

- Андрюх, наконец-то! – странно слышать такое облегчение в голосе человека, который выглядел абсолютно спокойным, более того, игриво легкомысленным. - Почему трубку не брал, идиот? Ладно, за это потом ответишь. Какие новости? - говоря, не спускает с девушки глаз, отчего та смущается окончательно. - А! Представляю себе ваши рожи. Что твою, что Воропаева. Как жаль, что ты не взял меня с собой! Говорят, актеры никогда не играют в полную силу, если нет зрителей. И чего ты думаешь делать теперь? – Роман облокачивается на загородку, разделяющую его и дежурную. - Отличное решение! Ты на дереве под дятла косишь или под деревом в прошлогодней листве схоронился?

Наклоняется ближе к работнице справочной.

- Под дерево косит! – сообщает ей шепотом. Она хихикает, бессмысленно перекладывая какие-то листочки с места на место.

- Держись, я дня через три-четыре тебе подводу с провиантом пришлю.

Девушка давится смехом, зажав рот рукой.

- Короче, Палыч. Совершенно секретно, строго конфиденциально: Катя дома. Понятия не имею. Может, ей родители не велели дверь чужим открывать? Ты как представился, «Мосгаз»? Абсолютно точно. Она пять минут назад звонила со своего домашнего телефона тетке, интересовалась, как родители доехали. Телефон, кстати, сломан, поэтому ты и не можешь дозвониться. Оба, что характерно. Как-как, пальцем держишь – есть контакт, отпускаешь – нет контакта. Ты что, маленький, не понимаешь? Куда, куда, в Калязин. Ну, не знаю, одна она там или в гордом одиночестве... Да не говорил я с ней! Откуда, откуда, от верблюда! Из первых уст.

Слушает, опустив глаза на связку автомобильных ключей в своей руке.

- Не преувеличивай, просто сделал пару звонков. Вот видишь. Значит, действительно, дома, может, просто уши вишневым компотом мыла. Ну, вперед, мой герой.

Роман прячет трубку в карман. Улыбается, глядя куда-то сквозь девушку. Потом фокусирует взгляд на ней и спрашивает:

- Итак, Повелительница телефонов и Хранительница ценной информации, каковы основные достопримечательности этого славного древнего города?

Телефонная трель заглушает его последние слова. Как не вовремя всегда звонят эти телефоны!



Звонит телефон? Катя, уже занесшая ногу над водой, вернула ее в исходную, третью позицию, а потом босиком, на высоких пальчиках выскочила из ванной. Тишина. Да и какой может быть телефон: один сломан, другой разрядился, а зарядку она, уходя вчера с работы в состоянии «ты чегой-то не в себе», забыла в розетке под столом. Это сначала огорчило, а потом подумалось, что, может, и к лучшему... Никто – вполне конкретный никто - не сможет помешать ей побыть наедине с собой и принять правильное решение. Подумалось-то подумалось, но душа то и дело ныла: а вдруг он звонил? А вдруг не один раз? А вдруг она ему срочно нужна?.. От этих мыслей, наверное, и звенит в ушах. А может, от громкой музыки. «Ладно, ладно, - спорила Катя сама с собой, с собой другой, логичной и рассуждающей отстраненно и, как ей казалось, трезво и здраво, - знаю я. Все знаю. Выходные, праздники. Ни за чем я ему сейчас понадобиться не могу. Он с... семьей, отдыхает. И может быть даже, у него теперь все хорошо, то есть совсем все. – Об этом она зря подумала, мысль резанула острым краем листа злака, такие порезы долго не заживают, хотя ранка не рваная, ровнехонькая... - Вот пойду и куплю новый телефон!» Приняв столь дерзкое и смелое решение, она направилась в ванную и резво прыгнула в горячую воду.

Прежде чем погрузиться в ароматную купель по шею, надела наушники и включила кассетный плеер, который ей подарили на день рождения в бытность работы в банке. Кассет у нее имелось всего две: сборник песен Адриано Челентано, презентованный вместе с плеером, и сборник популярной классики, самой популярной: Моцарт, Бетховен, Чайковский, Шуберт, Бах, - что купила тогда она себе сама. Классику Катя слушала вчера в постели до поздней ночи, все переворачивая и переворачивая кассету – 45 минут сторона, а казалось, что она кончается очень быстро, и наслаждаясь звуками музыки, которые вытесняли из головы навязчивые тоскливые мысли, но не мешали вспоминать. Бетховен, правда, довел ее до слез, но это были не горькие слезы, не те, от которых потом свинцовая тяжесть во лбу и болит голова. Эти пролились легко и закончились внезапно, как летний дождь из маленькой тучки, вместе с началом другого произведения.

Как хорошо, что она вспомнила про плеер, лежащий в глубине ящика стола! Ее душа требовала музыки и уединения, а осуществить это ночью, отягощенной родителями за стеной, было возможно только таким образом. Да и теперь в ванной - какое счастье! «А без музыки и на миру смерть не красна» - а жизнь без музыки? Сейчас, когда вода ласкала кожу, слух ласкал насыщенный то страстью, то нежностью, то печалью голос Челентано. Громкость максимальная, погружение тоже.

Катя сама не ожидала, что ей так легко удастся настоять на своем. Утром, когда уже вышли к машине, чтобы ехать в Калязин, она вдруг, представив, что ей придется провести несколько часов в ограниченном пространстве салона автомобиля с мамой и папой, а потом бесконечно слушать их разговоры с семьей Натальи и не иметь возможности ни поговорить с теткой наедине, ни остаться надолго в одиночестве, просто сказала: «Я не поеду с вами. Поезжайте одни». Мама охнула, папа, который уже сидел за рулем, сжал губы и медленно вылез из машины, что было очень плохим признаком.

- Почему, Катенька? – маме тяжело, конечно. Она опять зажата пыжом в узком патроне между порохом и дробью. – Тогда нам тоже лучше остаться?

- Нет! Нехорошо так поступать с людьми, вас ждут, готовятся. Я позвоню тете Наташе, объясню ей, что хочу побыть одна. Она меня поймет. – И, с напором, стараясь сказать это веско: - Мне нужно побыть одной.

- Одной? – папины губы дрожат, но он пытается сдержаться.

- Одной, папа. – Катя смотрит отцу в глаза. – Я не собираюсь тебя обманывать. Но даже если бы... Есть вещи, которые сильнее нас и наших собственных правил, папа. Я уверена, что ты можешь понять меня.

Мама переводит взгляд с одного на другую, понимая, что она чего-то не понимает. Валерий резко бросает руку вниз, соглашаясь с собственным бессилием.

- Поехали, Лен. Пусть как хочет. Она же у нас уже взрослая, по заграницам разъезжает.

Отступление – это тоже военный маневр.

- Катенька, как же?.. – все еще не верит в происходящее Елена.

- Поезжайте, мам. Все будет хорошо, - и добавляет совсем тихо, обнимая, - пожалуйста, мам.

Когда Катя вернулась в пустую квартиру, ей казалось, что она выиграла ценный приз: несколько дней, которые будут принадлежать только ей! Хочешь, халву ешь, хочешь, пой в голос, хочешь, вой... Свобода – свобода от необходимости «делать лицо», играть роль, притворяться: боже, какая роскошь!

Катя, снова раздевшись, улеглась в постель, завернулась в одеяло, уютно свернувшись калачиком, но задремать не смогла, слишком взбудоражена была она мыслями о своей смелости и ее неожиданном результате, предвкушением праздника, который бывает только у тех, кто всегда на виду: «Один дома». Праздника, который был ей сейчас крайне необходим. Кроме того, сон не шел, потому что стоило закрыть глаза, как тело начинало стенать и требовать... Требовать так настойчиво, что руки, подчиняясь гипнозу воспоминаний, сами скользили по груди, животу, стремясь оказаться там, где притяжение было сильнее всего.

Ах, нет! Отбросила одеяло. Встала. Походила по квартире. Полезла в шкаф, начала доставать с самой нижней полки те летние вещи, которые давным-давно ей шила тетка, и которые были почти не ношены. Все, теперь Катю не остановит ни мамино «слишком открыто», ни папино «такое только женщины легкого поведения носят». У Кати в дневнике напротив графы «Поведение» всегда стояло «тяжело» и «крайне тяжело», пора его как-то облегчить, хотя бы одеждой.

Светлые брючки, прозрачная шифоновая кофточка, сверху пиджачок, удивительно удачно подошедший к брючкам. Сделала себе высокий хвост и отправилась прогуляться до метро. Очень хотелось выскочить на улицу – день теплый, старожилы такого Первомая не припомнят.

Сначала просто шла-гуляла по маленькому парку недалеко от дома, лаская взглядом клумбы с редко посаженными тщедушными цветками, кажущиеся теперь бедными, даже жалкими – после Кекенхофа-то! Но зато каждая тюльпанная головка щемила сердце ярким воспоминанием.

Вышла к метро и увидела ту самую бабулечку, у которой как-то покупала мед. Рядом с ней на парапете снова стояли две баночки с молочно-янтарным содержимым и небольшое пластиковое ведро с сиренью.

Катя купила у нее все, кроме ведра. Забежала в магазин, выбрала себе «несерьезных» продуктов: свежий багет, нарезанная уже колбаса, сыр, мороженое, шоколад и бутылка кагора.

Когда вернулась домой, поставила сирень в вазу и убрала продукты в холодильник, взяла баночку с медом в руки, отмечая непривычную тяжесть для столь небольшого объема, и вдруг такая тоска захлестнула, что банка чуть не выпала из рук.

Вернулась в свою комнату, рухнула скошенной травинкой на неубранную постель. Даже плакать не моглось, только стонать: «Как без него, как?» Сознание в коллапсе: теперь – как, когда душа объединилась с телом, которое раньше соблюдало хотя бы видимость нейтралитета? Первое утро «отпуска» еще не закончилось, а уже сил нет отбиваться от мыслей, что впереди столько дней невидения его, неслышания... А что будет дальше?

Волна отчаяния подхватила Катю, зарывшуюся лицом в подушку, и швыряла ее из стороны в сторону по кровати, что делало тоску только яростнее. Вот такие же горизонтальные вращения они исполняли с Андреем в том, утреннем амстердамском танце.

Сколько она так металась-лежала, плавая в тумане воспоминаний? Истома, накатившая вслед за тоской, пугала неожиданной силой. Если встать с кровати, то наверняка станет легче.

Катя открыла окно, вдохнув душистый – даже в Москве! – весенний воздух, посмотрела на пустынный двор. Где-то вдалеке поскрипывали качели и звенели детские голоса. «Пусто», «пусто», «пусто», - брякало сердце костяшками домино, на которых не было ни одной белой точечки.

Надо отвлечься, подумать о чем-нибудь другом, занять голову, глаза… При мысли о телевизоре стало тошно. Вот! За что боролась, на то и напоролась! Сейчас бы мама с папой тебя так славно отвлекли разговорами о заплесневевшем на балконе варенье, ранней весне, некачественных тормозных колодках, которые пришлось менять раньше времени. Завалили бы воспоминаниями о былых первомайских демонстрациях, на которые непременно нужно было ходить с красной ленточкой на лацкане мундира, и о том, какие фильмы всегда на весенние праздники показывали. Дочь могла бы сама им это все рассказать, причем с подробностями, которые их удивили бы...

Катя скользит взглядом по столу и натыкается на самиздатовскую книжку, которую достала вчера из ящика вместе с плеером. Это Енгибаров. Она когда-то, еще в школе переписала из журнала, взятого в библиотеке, его новеллы в блокнот, на обложке которого нарисована одинокая роза:

«Желтая роза
Всю жизнь меня окружали цветы. Я сам часто дарил цветы, но чаще дарили мне (не потому, что хороший, просто такое уж у меня ремесло).
Мне кидали их на сцену. И все их я помню и люблю. И гордые гладиолусы, которые молчали даже тогда, когда ломались их хрупкие стебли, и скромные гвоздики, такие счастливые, когда их поднимаешь над головой, печальные и добрые георгины, болтливые ромашки, томные лилии, желанные пунцовые розы, готовые даже в счастливые для вас минуты исподтишка выпустить свои шипы, и многие-многие другие. Я их все люблю и помню.
Но одну желтую розу я люблю и помню больше всех. Это была желтая роза с опаленными лепестками, с лепестками, сожженными по краям.
Среди тысяч и тысяч цветов я люблю одну желтую розу, отмеченную пламенем, и не за то, что обожжена (с кем этого не бывает?), а за то, что огонь шел изнутри».

Катя листает странички, пробегая глазами знакомые сюжеты:

«Дорога
Я уезжаю.
Я завтра уеду.
Дорога длинная-предлинная.
И такой же длинный поезд.
Состав из десятков, а, может быть, сотен тысяч вагонов.
Сто окон в каждом вагоне, потому что каждый вагон - это столетие.
Я войду в последний вагон, чтобы быть хоть немного ближе к тебе».

И все они кажутся такими созвучными ее настроению,…

«Пистолет
Уходя от меня утром, длинноногая девчонка в васильковом платье подарила мне пистолет. И когда через год несчастья (так мне казалось) раздавили меня, я поблагодарил белокурую за подарок, за этот пистолет.
За то, что он был игрушечный».

…что читать дальше невозможно. Енгибаров, неисправимый романтик, пронесший с собой детскую веру в чудеса до самой смерти, слишком ранней смерти, чтобы успеть разувериться, наполняет ее сердце тоской до самых краев: сейчас опять выплеснется, потечет...

Катя выдвигает ящик, чтобы убрать книжку на место, и натыкается на стопку своих дневников, которые она вела в школе, в универе. Вот один, рисунок на обложке которого напоминает раскрошившийся лед. Все написанное в нем, о чем бы там ни рассуждалось, - о Жанке. Все, все, все, что Катя не могла сказать ей, все, чем боялась смутить, надоесть, напрячь, испугать и огорошить, было там. Катя не первая поняла: любви ведь нет дела до набора хромосом, до времени, пространства, для нее нет правил и ограничивающих факторов. Она независима и свободна в волеизъявлении: что хочу, то ворочу. Любовь поселяется в тебе и обращает твой взор на объект, любой, какой ей заблагорассудится: «Смотри, какой мужчина, цветок, персонаж, город, ребенок! Смотри, какая книга, картина, музыка, поэма, звезда, она...» Ты увидел, на твоей сетчатке отразился образ, в сознании сформировался очаг - и все... Дальше – как хочешь, ей, авантюристке, важен, кажется, только этот первый момент, момент поражения. Ей нравится попадать в цель, и неинтересно, что будет с тобой дальше, пока она еще в тебе, а тем более, потом, когда тебя оставит. Но ты уже никогда не будешь прежним.

Катя помнила, что было написано на последней страничке этой тетрадки, можно было даже не открывать, но она все равно открыла:

Тогда, когда любовей с нами нет,
тогда, когда от холода горбат,
достань из чемодана пистолет,
достань и заложи его в ломбард.
Купи на эти деньги патефон
и где-нибудь на свете потанцуй
(в затылке нарастает перезвон),
ах, ручку патефона поцелуй.
Да, слушайте совета Скрипача,
как следует стреляться сгоряча:
не в голову, а около плеча!
Живите, только плача и крича!
На блюдечке я сердце понесу
и где-нибудь оставлю во дворе.
Друзья, ах, догадайтесь по лицу,
что сердца не отыщется в дыре,
проделанной на розовой груди,
и только патефоны впереди,
и только струны-струны, провода,
и только в горле красная вода.*

Проплакавшись, Катя включила проигрыватель, достала пластинку Далиды, поставила звук на полную громкость. Праздник же? День? Соседи не должны уж очень возмущаться! Уже под первые аккорды песни нервными рывками стягивала с себя одежду, в которой ходила на улицу – она стесняла движения.


Одежда стесняла, ощущалась невыносимо инородной на теле. Даже расстегнутая блузка и рубашка мешают ладоням свободно скользить по поверхности спины, рук, беспрепятственно менять траекторию осязания. Ткань, даже самая тонкая, не дает в полной мере чувствовать, ощущать, снимать заряд, считывать с поверхности кожи информацию, которая, перекодируясь в импульсы, поступает в один из самых древних участков мозга. Может быть, такой древний, который был еще до изобретения одежды, когда люди жили в раю. Только вот зачем он тогда им был нужен?

Удивительно, как долго можно одеваться, и как быстро получается раздеться, причем исключительно на ощупь, по большей части без помощи зрения, потому что поцелуй не прекращается, а кто же целуется с открытыми глазами?

Расстегнув последнюю пуговку на Катиной блузке, Андрей приподнял ее над девичьими плечами еще аккуратно и медленно и, отбросив назад, потянул вниз, вдоль упершихся в одеяло рук. А потом все было очень быстро. У него получалось ловчее расстегивать, снимать, стягивать, освобождать, у нее – чуть хуже, поэтому он ей помог. При свете дня все было немного иначе, и Кате не хватало укрывающего ее, да и его наготу мрака. И взгляд Андрея, еще более смелый и откровенный, чем руки, смущал сильнее. Почему-то рукам, бесстыжим, наглым, можно было больше, чем глазам. Потому что вчера уже ближе познакомились? Перешли на «ты»?

Когда его пальцы наперегонки с губами творили немыслимое с ее телом, Кате хотелось замереть и даже не дышать, чтобы прислушиваться к своим ощущениям, чтобы почувствовать каждой клеточкой, каждым нервным окончанием сладость его прикосновений. Но среди обрывков мыслей, иногда проскакивающих радиопомехами в ее сознании, была та, которую заронила в память Машка: не лежи бревном. Поэтому, преодолевая смущение, опасения сделать что-то не так, и желание просто отдаться на волю его рук, она отвечала ему не менее активными ласками. Как быстро, как стремительно нарастает в теле протест против промедления: да, так хорошо, и так хорошо! Восхитительно просто, но мучительно: иди же ко мне, нет, совсем ко мне, совсем! Ей хочется сказать это, но она не может. Если только чувственной пластикой, если только страстной пантомимой: обвиться, изогнуться, прижаться, прильнуть, оплести. Выпить всего его поцелуем и напоить в ответ собой. И тут же снова пить, пить, захлебываясь и не чувствуя насыщения. Каким секундомером можно измерить длину этих мгновений? Для жаждущего в пустыне время течет иначе.

Неужели нужно опять умолять?

- Пожалуйста, Андрей, пожалуйста…

Это было сказано шепотом, на ушко, но прогремело громом для обоих: «Андрей».


_____________________
* И. Бродский. "Романс скрипача"

41.

«Андрей» - сколько людей имеют возможность называть его так и не видят в этом ничего особенного? Вот так, запросто, без трепета и придыхания, без приглушения аккорда «Палычем», как ребром ладони по струнам, произносят это звонкое имя, первая певучая буква которого никогда не выпевается ими тщательно, а проглатывается, тонет в раскатистом «ррррей». Его имя – падающая на берег волна: «Анд» - удар воды о каменистый песок, «ррррее-э-э-й» - рокочущий шёпот кувыркающейся гальки.

«Андрей» - имя изнежено и обласкано Катиными губами, его острые края сглажены, обкатаны языком, оно как осколок стекла, отшлифованный морской водой – уже не ранит, но если будешь неосторожной, вздохнешь нечаянно слишком тяжко и глубоко, то стекло с потоком воздуха попадает в горло и перекрывает дыхательные пути... «Тихо, тихо, тихо, не надо так, – Кате представляется, что это Жанка стучит ей, закашлявшейся от слез, по спине. - Не плачь, танцуй».

Ты хотела остаться в одиночестве? Делать то, что при родителях никогда б не смогла: вот эти дикие танцы в прозрачных маминых газовых шарфиках, вот этот рев под громкую музыку, вот это отчаяние, которое можно не скрывать, не прятать, пусть выплескивается наружу энергичными и томными движениями, слезами, откровенной наготой в зеркале. С ума ты сошла, Катька? Да, сошла с ума. И это единственный способ не чокнуться. Желания-то, они, оказывается, сбываются! Родители уезжают, иностранный город гостеприимно распахивает тебе объятия, Андрей...

Не ты ли хотела, чтобы хоть раз с тобой случилось это: ночь с любимым, и чтобы было все как... как во взрослом красивом кино? Смех трудноотделим от плача. Вот дурочка-то! Не осознавала раньше, толком не понимала, чего хочет, а оттого и хотела не так сильно - возвышенно. А теперь... где весь твой альтруизм, Катенька? Смирение? Самопожертвование – где? Если раньше тебе было достаточно просто находиться рядом, а помогать ему в делах казалось пределом мечтаний, то теперь что ты наделала, что натворила-то? Сломала свое тихое кособокое недоразвитое счастье, получила вместо него последнее желание приговорённого. Признайся же, что сейчас, когда тебе лучше всего придумать, как расстаться с ним, ты хочешь только одного: чтобы он был твой, только твой, весь и всегда. Допрыгалась, догулялась, долеталась! Танцуй!

Когда во рту пересохло, пошла на кухню. Кагор! Вот она, успокоительная микстура. А если выпить всю? Может быть, тогда станет хоть чуточку легче? Напиться и забыться, а? Уж пускаться во все тяжкие – так по полной!

Старинный отцовский штопор норовил уйти вбок, пробка наполовину раскрошилась, но не поддалась. И без того взмыленная после танцев Катя, борясь с бутылкой, взмокла еще сильнее, но уровень телесной взбудораженности не понизился. Если не вырос. Баночка цвета королевского янтаря подмигнула: «Стакан холодной воды и ложка меда, как тетка учила».

С трудом сняв пласт засахаренного ароматного кнокена, Катя забралась с ногами на стул, жадно запивая солнечную сладость водой. Доехали ли родители до Калязина? Надо бы допить и позвонить...

Слизывая мед с ложки, вспомнила, как они с теткой сидели июльским вечером на терраске и пили чай. Дядя Леша пришел, принес гостинец, небольшое ведрышко сотового меда. «Сегодня паровоз с фотиком играют!» - зазывно сообщил он Владу. Преданные фанаты «Локо» быстренько растопили самовар – Кате нравится смотреть, как дядя сначала колдует над утробой тульского исполина, складывая в него тоненькие щепочки, а потом, когда разгорится, забрасывает сосновые шишки в трубу. Племянница подходит помогать, ей доверяют корзинку с шишками, и она, опасаясь обжечься, неловко и очень издалека бросает их в черное круглое отверстие по одной, часто промахиваясь. Из кривой трубы, точь-в-точь как в книжке про «Федорино горе», выбивается гудящее пламя, летят салютом искры – красиво и весело. Хозяин сбегал в ближайший магазин за пивом, и друзья ушли в дом смотреть игру, а Наталья с Катей уютно устроились под низким зеленым абажуром. На столе старая скатерть с выцветшими зелеными звездочками-цветами, прохудившаяся в тех местах, где углы стола из года в год терлись о ее льняную ткань. Катя только вчера заштопала эти четыре дырочки, вышив стежком и гладью такие же цветы, как нарисованы, только чуть поярче. «Да ты поэт, Катька!» - сказала тетка, которая собиралась эту скатерть пустить на кухонные полотенца. А Катя вспомнила, как научилась вышивать: ей захотелось папе на 23 февраля изобразить с помощью иголки и нитки инициалы на носовых платках, и платки были куплены в "Военторге", и косица мулине отрыта среди лоскутков и клубков в чемодане на антресолях, а маме было некогда объяснять технику. Катя взяла в руки материнский летний сарафан с вышитым по вороту узором, посмотрела на изнанку и догадалась, как это делается. Чувство озарения, удовольствия от догадки и понимания было таким сильным, что с тех пор девочке всегда хотелось научиться чему-нибудь именно таким способом – дойти до сути самой.

Самовар долго не остывает, можно подливать и подливать себе чаю – тугой краник уже не такой горячий, как вначале, а вода не в пример вкуснее, чем из чайника. Под абажуром вьются мотыльки, глухо ударяясь о туго натянутую ткань, странно, что пыльца золотистым дождиком не сыпется. Катя сидит на стуле, подложив одну ногу под себя, вторую согнув в колене, и наблюдает, как комар нащупывает своим хоботком удачное местечко для того, чтобы произвести прокол. Вот тончайшая трубочка с упругостью закаленной стали введена в невидимый сосудик, и одетый в тельник животик комарихи потихонечку наполняется кровью. Тетка ставит перед Катей блюдце – широкая оранжевая полоска, золотая каемочка, - и из восковой вафельки стекает на белый фаянс чудо пчелиного труда. Катя дожидается, пока комариха напьется – не размазывать же теперь кровищу по коленке, - и, провожая взглядом облагодетельствованную будущую мать, поворачивается к тетке.

- Целуются? – Катя так долго потому еще не отрывала взгляда от настырного реципиента, что смущена разговором. Но ведь это она его завела, просто не ожидала таких подробностей.

- Да. Если образно. Головка члена слегка касается шейки матки – как будто целует ее, не впиваясь, а легонечко, нежно. Вот это самый гармоничный во всех отношениях вариант. И женщине хорошо, и мужчине. Когда пенис короткий, а влагалище длинное, им никогда не соприкоснуться, и это жаль, потому что именно такой контакт дает сильные и очень приятные ощущения. Если наоборот, член значительно длиннее влагалища, он будет с силой упираться в шейку, давить на нее, ударять, это может быть болезненно для женщины, и по наблюдениям врачей даже чревато онкологией. Если много лет долбить-то… Идеально, когда по строению половые органы так совпадают, что при полном введении мужской орган лишь достает до шейки, но не упирается в нее.

- Аааа… ммм… как бы это… А разве мужчина не может управлять процессом? Ну, не до конца… впихивать? Чтобы не больно, чтобы не травмировать? Ведь не всегда же совпадает строение?

- Ой, не всегда! Неизвестно, что чаще – совпадения или не совпадения. Но люди приспосабливаются: подушечки, ограничивающие кольца используют, позы разные. А насчет управления – может, конечно, до определенного предела, но когда процесс достигает кульминации, природа велит мужчине действовать с максимальной силой. Вот когда плохо, если шейка как свая, а член – копер, и заколачивает, заколачивает.

- Надо же, не думала, что здесь тоже так… вариабельно, - размышляет Катя.

- Не то слово! – смеется Наталья. – Еще как вариабельно! Анекдот-то не просто так, про огурцы: «Потолще, покороче, подлиннее… а мне все равно, я их есть буду».

Катя хихикнула, чувствуя, как теплеет у корней волос: жутко неловко и жутко интересно.

- Но ведь если не достает, то сделать уж ничего нельзя? – она включила воображение. Получилась космическая картинка: чернота, пустота, и два космических корабля никак не могут состыковаться.

- Если различие в длинах приличное, то нет. Остается использовать другие возможности: руки, секс-игрушки. Если чуть-чуть не хватает, то иногда в позе «наездница» удается достигнуть соприкосновения. Пары, которым важно доставлять друг другу удовольствие, в конечном итоге находят способы и варианты. Но, конечно, здорово, когда все изначально органично. У меня была пациентка, так она по молодости даже сомневалась, все ли с ней в порядке: пять-шесть фрикций – и результат не заставляет себя ждать. Может быть, они с мужем друг другу так идеально подходили, что в самой обычной позе и клитор был задействован, и шейка. Я ей сразу сказала: радуйтесь, пользуйтесь, наслаждайтесь, пока все так хорошо складывается.

- Разве это не навсегда? Такое совпадение?

- Наше тело меняется, особенно женское. Роды очень сильно могут его изменить. И дело не только в эстетике – потерявшая упругость, обвислая грудь, никакими упражнениями не заталкиваемый внутрь живот, растяжки, вены на ногах, но и ставшее чуть более просторным влагалище, например. Был у меня один грустный случай. Муж сказал после родов жене: «У тебя теперь там слишком просторно стало, я не получаю прежнего удовольствия». «Колокольчик», как это иногда называют. Конечно, влагалище нерожавшей женщины поуже, поплотнее охватывает член, более упругое. А если роды не одни? А если ткани женщины рыхлые от природы, мышцы слабые? Она стала переживать, что уйдет он к какой-нибудь молодой-нерожавшей, свеженькой-новенькой, непорепанной, раз ему теперь в ней все не так, добилась, чтобы операцию назначили – пластику влагалища. А после операции не проснулась. Бывает такое – наркоз не штатно подействовал на мозг. Мои бабы ругались, охали: «Дура, вот дура, из-за секса в могилу...», - а я не могла этого сказать... Разве из-за секса легла она под нож? Мужика своего хотела сохранить, будь он трижды моральный урод, семью.

Наталья смотрит в темноту сада, что-то видит там, на черном экране ночи, свое. Катя молчит. Никто и никогда не разговаривал с ней об этом.

- Чего чаще всего хочет женщина? Быть счастье приносящей, а это значит, кроме всего прочего, желанной, лучшей для него, привлекательной для него, единственной. Чего только из-за этого тетки над собой не творят! Мне наша парикмахерша рассказывала: шла женщине стрижечка, хорошенькой, молоденькой с короткими волосами смотрелась, и вдруг отращивает. Почему? Мужу нравятся длинные волосы. Хорошо. Тебе самой как больше нравится? Мне, конечно, с короткими, потому что все говорят, что я так красивее, но... Вот оно, это вечное «но»: она отпустит волосы, не беда, но ему-то, получается, по фигу, что ей больше нравится со стрижкой? Ей самой? Скорее всего, он, даже не задумываясь, брякнул: меня возбуждают длинные волосы. Ну она и... Я их понимаю. И не понимаю: ведь если он начинает придираться к таким вещам, если ляпает глупости, если возникает желание «переделать», «изменить» ее под себя, это ведь симптомчик, нехороший. Волосы что? Ерунда. Отросли – отрежешь, если муж к волосатой другой сбежит. А вот тело как переделать, если ему, оказывается, всегда красотки с ногами от ушей нравились? И теперь он почему-то все чаще об этом тебе, пухленькой и кругленькой от природы, сообщает?
Одна пришла ко мне, спрашивает: нельзя ли укоротить малые половые губы? Смотрю: не такие уж они и длинные у нее, как бывает. Выглядывают за границы больших, ну и что? Такое сплошь и рядом. Нет, оказывается, такая писька мужа не возбуждает, даже отталкивает. Отрежьте. А потом я увидела этого мужа, городок-то у нас... Как у Визбора: «Муж приходит тьмы угрюмей, впереди несет живот, в тренировочном костюме к телевизору идет». Жуть. Отвратительный тип. А она хорошенькая такая, маленькая, изящная. Думаю: себе отрезать ничего не хочешь, красавец? Чтобы хоть что-то возбуждало. И посмотреть бы, что у тебя там, в трусах, небось, все в жиру утонуло, хорошо, если кончик хоть на два пальца торчит... Налей чаю, Кать! Злость залить...

Катя подставляет под кранчик теткину чашку, и самовар представляется ей вот таким жирным, с маленьким пенисом мужиком, а вместо головы у него уже почти пустой заварник.

- Расстроила я тебя? – Наталья видит огромные грустные Катины глаза. – Не печалься. Это мое, наболевшее. К доктору с чем идут? С болью чаще. Про беду – не потому, что сор из избы, а потому что ищут лекарства, выход... К тому же, я женщин горько люблю, прощаю им больше за долю их тяжелую. Но всех не приголубишь, крыла над всеми не распустишь. А мужики, Катька, тоже хорошие бывают. Заботливые, нежные. Умные не только головой, иной вроде прост и необразован, а сердцем понимает: будет женщина счастлива – все и у тебя хорошо будет. И тогда он холит ее, и потакает, и слова ей говорит нужные. И нравится она ему круглая, как шарик, и со стрижкой. Лишь бы улыбалась. И в постели сначала о ней будет думать, это маркер, Катенька: как бы там чего не совпадало, не сделает он ей больно, не подвергнет риску забеременеть, не кинется барабанить со всей дури, не останется она без счастья своего женского. Только про счастье реже говорят, берегут его от посторонних глаз, и правильно. Слишком хрупко все.


Настроение – удивительно хрупкая вещь. Роман с легким сердцем созерцал колокольню, парящую над водами водохранилища, размышляя над тем, смотрелась ли бы она так замечательно в ансамбле с храмом, среди городских построек, которые были снесены. Революционный смерч, жестокий ко многим другим культовым сооружениям, подарил ей уникальность и возможность продемонстрировать всем свою красоту. Символ стойкого одиночества. Красивого одиночества.

Закупив в местном фирменном магазине алкогольных напитков – чтобы унести все, пришлось попросить у продавщицы коробку, - проехал по центру города и тяжело вздохнул: упадок, запустение. Выехал на трассу: в Москву, в Москву!

Летел быстро, где позволяло местами очень разбитое, еще не залатанное после зимы покрытие, еще быстрее – где не позволяло: больше газу – меньше ям, как любит повторять Андрюха. Ехал, отмечая уже прилично зеленеющие по обочинам деревья и мелькающие то тут, то там на черной земле островки первоцветов. Его ни капельки не огорчал тот факт, что не удалось похитить Екатерину у родственников – в мешок и через седло, - и доставить ее непосредственно Жданову, утопающему в тоске и тревоге. Это, конечно, было бы круче и эффектнее. Но спасая человека, не всегда удается сделать это красиво, да и ладно, не в процессе дело – в результате. Утопленник редко подает в суд на спасателя за то, что у него порваны плавки или выдернут клок волос. Главное - чтобы Палыч теперь сам не лопухнулся. Роман почему-то был уверен: Андрюха все сделает правильно. Не только потому, что поумнел или что-то важное понял, а потому, что это же Катя... Жданчику и делать-то ничего особенно не нужно, только выразить желание...

Все мысли вылетели из головы, а сердечную мышцу свело спазмом, когда машину слева обогнал мотоциклист. Роман-то ехал не меньше 160, а этот вжикнул над ухом и ушел в точку, через мгновение пропав за поворотом. Звук мотоциклетного двигателя как плетью хлестанул по лицу, разбив на осколки хрупкий сосуд светлого легкого настроения.

Остановился, съехав на обочину. Хотелось продышаться – уж очень неожиданно случился приступ. Давно не было. Под березками было сухо, между дорогой и холмом сырой болотистый овражек, в нем желтые цветочки с широкими глянцевыми листьями. Разбежался, перемахнул через канавку, уселся под дерево, оперевшись на белый теплый ствол. «Клещи? - подумалось вяло. - Ну и пусть».

Весна Романа обычно не трогала, он любил осень. Когда в тебе и так все время что-то бурлит и кипит, то твоим временем года скорее будет усмиряющая желания и порывы осень, чем возбуждающая их весна. Осень, умеющая играть любовное томление не хуже известных британских актеров, осень, привлекающая огненной палитрой, завораживающая роскошью увядания, отвлекающая льющимся из каждого листка солнцем от сумрачных мыслей, осень, совпадающая с тобой в мироощущении: все проходит. Горе со временем становится не таким горьким, беда не такой тяжкой, одиночество более привычным. Ой, да все плохое рано или поздно проходит! Жаль только, что вместе с плохим одновременно проходит и жизнь. Вот о чем говорила Полинка: ты теряешь жизнь, переживая безвременье беды, горе, болезни, последствия чьей-то смерти. Это как метастазы опухоли: она где-то в одном месте организма, а свои щупальца раскинула куда смогла, всех отравила, кого достала. Высший пилотаж, высшая мудрость жизни – радоваться ей в любой момент, не ожидая, пока плохое пройдет. Быть счастливым всегда. Роман мог гордиться собой – у него получалось. И не страшно, что бывали моменты, когда... я не волшебник, я только учусь.

Стволы берез словно сошли с задника их школьной сцены: такие же нереально ровные, белые, с черными насечками в шахматном порядке по стволам. Как артистично и проникновенно тогда Роман пел ту песню, не откликаясь на нее душой, и как пронзительно звучат теперь ее незатейливые слова, словно родились ни в чем-то чужом, в его сердце:

Мне твердят, что скоро ты любовь найдешь
И узнаешь с первого же взгляда.
Мне бы только знать, что где-то ты живешь,
И, клянусь, мне большего не надо.

Снова в синем небе журавли кружат,
Я иду по краскам листопада.
Мне бы только мельком увидать тебя,
И, клянусь, мне большего не надо.

Дай мне руку, слово для меня скажи,
Ты - моя тревога и награда.
Мне бы только раз прожить с тобой всю жизнь!
И, клянусь, мне большего не надо.



Зачем он так настойчиво рвался искать Катю? Казалось, что все просто: увидеть, а больше ничего не надо.

До этого момента Андрей не задавал себе такого вопроса. Возникло непреодолимое желание встретиться с ней, найти ее, появился страх потерять – он побежал. Так торопился, что рванул не в ту сторону, как заблудившийся пес вместо того, чтобы бежать привычным маршрутом домой, отвлекся на мелькнувшую в кустах кошку, и погнал за ней, еще больше отдаляясь от вожделенной цели.

Теперь, когда Ромка уверил, что Катя дома, когда он сам заметил открытое в ее комнате окно, Жданов вдруг задумался. Вот он сейчас предстанет пред Катины очи – и что? Что он ей скажет? Сформулировать ни одного внятного предложения не получилось, потому что Катя тут же представилась Андрею в той юбке и прозрачной кофточке, в которых он видел ее у нее дома в последний раз. Стоп! Так не пойдет, он же не сможет ничего сказать, у него уже в глазах темнеет при мысли, что она там одна. И в юбке. Голова закружилась, как от голода. Может, у него какая-нибудь редкая форма диабета? Медовый диабет, крайне редкая форма.

Теперь, когда оставалось подняться и позвонить, он почему-то медлил. Надо понять, зачем он приехал, нужно прежде всего понять это для себя, определиться с намерениями и желаниями, а потом уже четко сказать о них Кате. Никакой недосказанности и неопределенности быть не должно – это яснее дня. Только правда, его правда. А в чем она?

Наверное, чтобы дать себе еще времени на раздумья, решил: нехорошо являться с пустыми руками. Завел двигатель, поехал к метро. Обернулся быстро: город в такую погоду пуст, все либо на дачах, либо в гостях, либо на шашлыках. Минут через десять автомобиль уже стоял на прежнем месте, на сидении рядом лежал пакет с продуктами и букет подмосковных нарциссов, других цветов не нашел и не захотел искать: как только оказался в отдалении от Катиного дома, тут же занервничал сильнее и захотел быстрее вернуться во двор. Цветочно-продуктовая пауза помогла, он понял, что говорить...

С подъездной дверью повезло: старушка какая-то выходила, когда Андрей обнаружил, что кода не знает. Строгая на вид бабуленца сфотографировала его взглядом, но в подъезд пустила без вопросов. А вот в квартиру ему попасть не удалось: он звонил и звонил, но за дверью не было слышно ни шороха.

42.

Только что было так шумно: сталкивающиеся у самых губ дыхания, по стенкам сосудов - удары волн, расходящихся от галопирующего миокарда, непонятного происхождения звон в голове, догоняющие друг друга стоны, и вдруг, после беззвучного оглушающего взрыва – тишина, не слышно ни шороха вокруг, если только диминуэндо сердцебиения.

Отступающие цунами желания оставляют за собой на белоснежном помятом берегу два бездвижных тела, но если приглядеться, то они вовсе не бездыханны – выжили и на этот раз. Сознание возвращается довольно быстро, а вместе с ним много чего еще: тяжесть, легкость, яркость, прохлада, неловкость, расслабленность, сила, потребность спрятаться под одеяло – надежда удержать на поверхности, мучительная немота.

- Ка-а-ать...

Она прячет лицо в ямочку у его ключицы: крепко обнять – легко, поцеловать – тоже, что-то произнести – невозможно. Слова – это возвращение в мир условностей и правил, которые снова были нарушены телами-рецидивистами. Какое наказание последует?

- Ка-ать...

Раз ей нравится норушничать, Андрей укладывается так, чтобы создать удобную норку для нее между своей рукой и телом. Целует волосы, целует ладошку, укладывает ее себе на грудь, сверху накрывая своей.

- Кать!

И вдруг начинает тихонечко смеяться, потом все сильнее и сильнее. Это же и вправду смешно: сколько раз они с Малиновским обсуждали феномен женской болтливости после секса, спорили о тактике реакции на него, умении абстрагироваться. Мужчине хочется наоборот, молчать, но откликаться же как-то надо на словесные излияния дамы, хоть и лень. Пришли к выводу, что гармония недостижима - и вот оно, доказательство! Катя молчит, а его теперь раздирает поговорить, сказать ей...

Катя поворачивается и кладет подбородок на его грудь, пытаясь понять, что это у него за припадок. В глазах изумление, недоумение. И от этого смех становится еще более заливистым. Крепко сжимает ее в объятиях, не переставая содрогаться от хохота.
У него столько к ней вопросов, которые вряд ли можно задавать, любопытство гложет, но начать разузнавать сейчас немыслимо, если только когда-нибудь потом, когда станет не такой закрытой. Эта мысль о будущем удивила своей естественностью и решенностью. И смех сразу стих. Надо же! Хорошо, вопросы потом. Но почему она молчит? С ней все не так, и с самого начала было не так. Не так – не как? А как – так?
Нет гармонии? Да и хрен с ней, счастье бывает и такое – странное, острое, непонятное. И нежность, бывает, затапливает внезапно.

- У меня идея, Кать... – слова чудом умещаются в пространство между поцелуями. А он специально пытается говорить, чтобы притормозить хоть как-то самого себя, ведь уже понятно, что если не остановиться, то все начнется по новой, уже замирает сладко в паху от прикосновения губ к прозрачной коже на ее запястье, у сгиба локтя, в уголках рта. И не хочется сопротивляться желанию весь день провести с ней в постели, и хочется сделать ей подарок. Возможность порадовать ее, удивить, увидеть восхищение в ее глазах – другое, не такое, как только что видел, - заманчивее секс-дубля. Но как же трудно оторваться! – Тебе совсем не интересно?

- Интересно, почему... – в прорезавшемся голосе чуть больше хрипотцы, чем обычно. – Что за идея?

Катя тоже пытается держаться на поверхности сознания и реальности. Делать вид, что для нее это обычное дело – такие вот утра... и не разговоры.

- Понимаешь, для ее осуществления необходимо вылезти из кровати, одеться и выйти из дома. Никак не пойму, способны ли мы на это?

Теперь смеется она.

- Если надо – я могу!

О, в этом вся Катя, он обратился по адресу. Если надо, особенно если ему надо – она все может. Андрей почти уверен: даже пропустить второй пункт. Если надо.

- Надо, очень надо, Катя! Позарез. Попробуем?

Она с энтузиазмом закивала головой – еще бы. Если позарез, да ему! Дернулась из его рук, одновременно оглядываясь: где одежда-то?

Бюстгальтер лежал на самом углу кровати с его стороны. Он дотянулся до белой, сконструированной из шитья и резиночек, простенькой, но надежной модели, подал Кате.

Ох, почему-то сама ее грудь, да что уж там, и не только грудь, в его руках, меж пальцев смущала не так, как сей предмет одежды. Глупо, конечно, но Катя слишком быстро выхватила бюстгальтер и сунула под одеяло.

Он сдержал улыбку, чмокнул ее в кончик носа, хотя хотелось чуть ниже, и без всякого стеснения встал с кровати. Потом словно опомнился. Скукожился, стал прикрывать ладонями то спереди себя, то сзади. И все оглядывался испуганно на Катю, которая сидела на постели и, натянув до подбородка одеяло, не могла глаз отвести от этой актерской зарисовки «Та самая неловкость». Андрей собрал не без проблем свою одежду: то Катины трусики приложил к себе, сомневаясь, его ли это, то наступил на брючину, и тянул за вторую, не понимая в чем дело, то ронял по очереди рубашку и носки, каждый раз сгибаясь и искривляясь все больше. Наконец пошлепал к двери, обернулся, выходя.

- Я оденусь там! И не надо мне помогать, а то жутко смущаюсь. Я такой стеснительный, это что-то! – и пошевелил бровями вверх-вниз, что было уже невыносимо смешно. Катя не вынесла, хохотала, спрятав лицо в край одеяла.
Жданов закрыл дверь, распрямился и вздохнул, улыбаясь. Он уже не помнил, когда в последний раз так дурачился.


Жданов постучал в закрытую дверь кулаком, на всякий случай. Говорят, что низкие звуки воспринимаются иначе, чем высокие, как вот Пушкаревский звонок, поэтому могут привлечь внимание в тех ситуациях, когда изысканных трелей не слышно. Они и привлекли.

Дверь этажом выше открылась и хлопнула, послышались шаркающие шаги.
- Вам кого?

Вот нет ничего объективно угрожающего во внешности таких бабулек – божьи одуванчики. Но субъективно при встрече с ними всегда возникает комплекс вины. Как будто это ей ты, будучи пионером Валентином-Николаем, не уступил место в трамвае, резво бегущем с горки на горку по городу За… Нет больше такого города, да и город неважен. Или не навестил ее в той реинкарнации, где она была бабушкой-лошадушкой, или не выпил с ней с горя, потому что кружки так и не нашел. В общем, это стойкий рефлекс – оправдываться, врать и выкручиваться при контакте с рожденными революцией, контрреволюцией и довоенным временем.

- Ивана Федоровича Крузенштерна, – Жданов постарался как можно увереннее выговорить имя, но голос дрогнул. Откуда оно всплыло, елки-моталки? Федю Булкина было б безопаснее разыскивать. Может, тот кот шелудивый навеял, который под ноги кинулся, когда к подъезду шел? Сейчас бабка его разоблачит...

- Нет здесь никаких Иванов! - бдящая соседка оказалась несведуща в географии, парусных судах и ледоколах, лунных кратерах, авторской песне, творчестве Успенского и советской мультипликации, потому что фамилия ее явно не смутила, а вот на горлышко бутылки, торчащей из пакета, глянула с подозрением. – Спиртные напитки, принесенные с собой, в подъезде не распивать!

- Что вы, что вы! – постарался успокоить свидетельницу Андрей, но не как обычно успокаивают свидетелей, хотя следовало бы быть более решительным. Ему почему-то страшно не хотелось, чтобы Катиным родителям потом донесли, что он приходил и ломился в квартиру. – Скажите, а это Божедомка, 7? Или мне неправильно адрес указали?

Брякнул и ужаснулся, кажется, в голове не осталось ничего, кроме зачатков атеросклероза и наследия, оставленного важнейшим из искусств. Вот сейчас...

- От злыдни! Где мы, и где Божедомка! – бабка даже обрадовалась. – А вам какая нужна, Старая или Новая?

- Новейшая, – Жданов решил потихоньку ретироваться, так как пурга, которую он гнал, становилась все более махровой.

- Это не могу сказать, - уже совсем смягчилась соседка. - Вы поезжайте к «Уголку Дурова», вам там подскажут.

«Поезжайте-ка вы, товарищ Дурень, искать пятый уголок!» Подскажут... Божедомки уж лет пятьдесят не существует.

- Благодарю покорно, милейшая! – Андрей отступал, пятясь, и чуть не полетел с лестницы. – Что б я без вас? Так бы и простоял тут пномпенем, пардон, пень пнем...

- Есть же еще приличные люди! – кряхтела бабулька, поднимаясь к себе. – Крузенштерн, Крузенштерн... техник, что ли, из соседней стоматологии?

Спустившись на первый этаж, понял, что выход из подъезда забаррикадирован. Еще один представитель семейства Астровых из местного тернового венка не на жизнь, а на смерть боролся с железной дверью. Как женщине тщедушного телосложения, помноженного на сугубо преклонный возраст, удалось втащить в двери сразу две сумки-тележки, доверху груженые проросшим картофелем, было неясно. Агрегаты, придуманные для облегчения жизни людей в тех странах, где к ступенькам всегда прилагаются пандусы, зацепились друг за друга колесами, более того, их железные ручки были нанизаны на клюку, металлический наконечник которой застрял между дверью и дверной коробкой. Специально такое соорудить ни у кого б не получилось.

- Давайте, я вам помогу! – Жданов кинулся на помощь дамочке в шляпке с вуалью и камеей на строгом стоячем воротничке платья, вызывающего ассоциации с картиной Белоусова «Мы пойдем другим путем!», не без корысти.

«Зачем такой проросшая картошка? И клюку она что, в зубах несла, для равновесия?»

Пока Андрей, прикладывая смекалку, инженерный склад ума, разбавленный пятью предыдущими поколениями, навыки Левши и кряхтение штангиста Жаботинского, пробующего взять вес в толчке и рывке одновременно, пытался разобрать нехилую головоломку, дамочка доброжелательно крутилась около него, щебеча, как пеночка-весничка.

- Ой, молодой человек, вы меня так выручите, так выручите! И сумки-то вроде не плотно набила, весенняя картошка - она что? Все в ростки ушло! Тяжести в ней меньше, а гляди-ка, как все завязалось – не развязать.

Клюка не вынималась, старушка не унималась.

- Иногда узелок развязать нельзя, только разрубить, - вынырнула из-под другой руки Жданова владелица посадочного материала. Андрей оттолкнул дверь и стал вынимать основание палки из зажима. Дверь вернулась в исходное положение и прищемила ему палец.

- Бл…еск! – успел перестроиться на ходу прищемленный.

- Вы боретесь с дверью, как Георг Гаккеншмидт! У вас и носик такой же, милый... Вы мне его сразу напомнили. А вы к кому приходили-то? – дружба дружбой, а служба службой. Нет, совершенно непонятно, на что рассчитывают завоеватели, когда идут на Россию войной. «Что же это такая за непонятная страна, в которой даже такие старенькие старички знают Свой Долг и так твердо его исполняют?»

- К профессору Шварценгольду.

Андрей тянул сумку изо всех сил. Кажется ось, на которой надеты колеса, была сделана из каких-то суперкосмических материалов, или эти сумки-тележки являлись продуктом конверсии и были изготовлены на заводе, который раньше полевые кухни выпускал.

- Вы мне только сумочку не сломайте! А на каком этаже у нас профессор живет? Что-то я не припомню, – в голосе бабульки появились нотки подозрения.

Жданов в данный момент мог бы сыграть роль Родиона Раскольникова без репетиции, с листа. Он дернул за клюку с той же недоброй энергией, с которой литературный герой взмахнул топором. Клюка сломалась пополам, сумки упали, срыгивая на пол подъезда непережёванную картошку. По другой легенде, герой просто-напросто повернул ручку клюки, которая представляла собой крюк, и конструкция развалилась легко сама, без повреждения ее составляющих. Но картошка все равно рассыпалась.

Бабулечка охнула, увидев, как один из картофельных «усиков» отвалился, и укоризненно посмотрела на Жданова.

- Что ж вы так неосторожно, молодой человек! Тоже мне, Александр Македонский! Так к кому вы говорите, приходили?


Как неосторожно!
Малиновский проследил взглядом за автомобилем, который, проезжая мимо него, резко вильнул в сторону, проследовал вперед еще метров сто и остановился.

Прикрыл глаза – солнце слепило. Еще чуток посидит и поедет. А может, вздремнуть? Андрюха не дал доспать, заполошный. Настиг он там, интересно, свою неуловимую Пушкареву? И если настиг, то опять с ней в настольные игры будет играть? Или уж перейдет к ролевым: дочки-матери, маньяк и жертва, Амур и Психея… Последний вариант, кстати, многообещающий. Надо потом будет спросить Жданова, действительно ли Екатерина Валерьевна без приукрашивающих ее одежд похожа на Блэзовскую Психею, или Роману только кажется? Ха-ха, из Андрюшки хороший Амур мог бы выйти, только крылышки прицепить, стряхнув с них вековую пыль. Под веками в густой черноте плавали разноцветные круги – негатив радужной картинки снаружи.

- Добрый день! Вы спите или сознание потеряли?

Роман открыл глаза, но сразу рассмотреть владелицу мелодичного голоса не получилось, она стояла ровно против солнца. Темный силуэт и лучи вокруг – так являются Архангелы с вестью. Он опустил глаза, чтобы хоть что-то увидеть: ножки в открытых плетеных босоножках. Именно такие представлял себе Роман, когда думал о всяких там богинях: плоская подошва, кожаные ремешочки с камушками. Не рано ли в столь легкую обувь нарядилась?

- Теперь потерял.

Пришлось приложить ладонь к глазам козырьком, очень хотелось увидеть…

- А! – весело откликнулась она, словно ей стало все понятно, раз и навсегда. – Отыщите его, пожалуйста, побыстрее. Мне очень нужна ваша помощь.

Он поднялся и рассмотрел ее наконец.

- Я сражен, в таком ослепительном сиянии мне еще никто не являлся. Разве что сотрудник ДПС на ночной дороге в свете фар патрульной машины и анестезиолог однажды. Но это совсем не то.

- Это жаль, вы мне нужны целым. Но, кстати, видимых повреждений не наблюдаю, – она легко перемахнула через канавку, он прыгнул вслед за ней и едва не упал, чуть-чуть не долетев до твердого края. Она успела протянуть ему руку и Роман, ухватившись за нее, удержал равновесие. Холодные руки.

- Все мои повреждения – исключительно внутренние.

- Тупая травма живота? – она уверенно вела его за собой, ничуть не сомневаясь, что он следует за ней. – Или какие другие глубокие повреждения?

- Вот, да! Глубокие повреждения бездонной моей души. А живот цел, можете проверить.

Он не ожидал, что она стремительно обернется и саданет острым кулачком ему чуть выше пупка. Нападение было не болезненным, но чувствительным и, главное, внезапным. Малиновский ойкнул и согнулся, сначала слегка, потом все сильнее скрючиваясь.

- О небо! Ну почему ко мне ты так безжалостно? Теперь вот эта жестокосердная лупасит...

- Проверку, знаете ли, лучше всего делать спонтанно, тогда результаты будут достовернее.

- Ну и как результаты? – он уже выпрямился и с удовольствием разглядывал ее спину: лопатки при движении слегка приподнимают кофточку домашней вязки. Такие узенькие косички одна к одной – это что-то родное, но давно забытое.

- Даже если б вы упали тут и начали пускать пену изо рта, я б вам не поверила. Ваша внешняя мягкость обманчива. Вот.

Они стояли и смотрели на спущенное колесо. Роман бросил взгляд на автомобиль: японза, не новая, проворукая.

- Запаска есть?

- Докатка.

- Ну, вот вы и до докатки докатились. – Роман расстегнул манжет, стал его подворачивать. – Разрешите представиться, Романни Баттисто Маллинни, маэстро шин и докаток, мобильная служба.

Она улыбнулась, но представляться в ответ не спешила.

- Ну, сбацайте тогда, маэстро! Пожалуйста. Я знаю, как, сама просто не справлюсь.

- Сейчас, сейчас, сейчас... – голосом охотника из оперного мультика пел Роман, - сейчас свершиться и прольется! – найдя докатку в багажнике: - Так вот вы где, Вас мне и надо.

Она ходила за ним по пятам, удивительно вовремя подавая то, что было нужно. Разбирается, действительно, сама могла б поменять, просто сил бы не хватило открутить и закрутить все эти гайки.

- Гостья из будущего? – спросил Малиновский, снимая колесо.

- Что? – она, кажется, задумалась, разглядывая его.

- Ну, вы прямиком из страны Восходящего солнца? День-то к нам с востока приходит. У нас еще вчера, а там уже сегодня.

- Практически.

- Неудивительно, - Роман разглядывает пробитую шину. - Семь тысяч км отмотало колесико, восемь, девять? Есть, говорят, путь, чтобы проехать всю страну на автомобиле, но только в сухое лето. Я присматривался.

- Что вы говорите? – в ее глазах мелькнул интерес. – Серьезно? Надоел столичный асфальт, таежной экзотики захотелось? Не слишком ли экстремальное развлечение? В одиночку, кстати, совсем небезопасное. К тому же, не исключено, что после этого путешествия вам пришлось бы машинку вашу прекрасную менять.

- Возможно. А для чего они еще? Может быть, я б себе на краю земли вот такую прикупил, настоящая японочка-то – это заманчиво.

- Чем?

- Надежностью.

- Вы ж готовы менять машины, как перчатки? Зачем в таком случае связываться с непредназначенным для нашего движения автомобилем? Подчас странного дизайна, говорящего на другом языке?

- Хм. Резонно. Я не задумывался. Но, видимо, надежность – превалирующий фактор, выскочивший из подсознания. Нечто настолько ценное, что ради этого можно поступиться всем остальным. Необходимостью менять привычки, внешней красотой и трудностями общения. Правда, когда это я еще доберусь от Москвы до самых до окраин, может быть, свою продадите? Чтобы мне далеко не ездить?

- Отдавать родную машину в руки первого встречного? Может, вы - расчленитель с автомобильной свалки? Откуда я знаю?

- Готов рассказать о себе всю подноготную, выдать вам даже те данные, которых не знаю, вымести на вас весь сор из избы, а также переложить из своего багажника вот в этот тайну за семью печатями, лишь бы вы не сомневались: более надежных и ласковых рук этот автомобиль не найдет.

Докатка встала на место колеса, а колесо Роман аккуратно уложил на ее место.

- Знаете, да, что на докатке нельзя развивать большую скорость? Максимум шестьдесят.

- Да, знаю. Спасибо вам. Как вы относитесь к сухим грибам? В качестве благодарности? Здесь вы таких не найдете.

- Мухоморы? Глюкогенные грибы? Меня еще никто так не благодарил! – Малиновский изобразил дикий восторг. – Научите заваривать?

- Белые! И если уж на то пошло, то не глюкогенные, галлюциногенные. Вот, - она достала с заднего сидения из сумки матерчатый мешочек, перевязанный тесьмой, розовой «змейкой». Его бабушка вот точно так же хранила травы и сухие ягоды.

- Это шикарная вещь, возьмите. На суп, пасту, соус...

- Я бы взял, но есть правило: не берите грибы у неизвестных лиц, особенно по дороге! Мало ли, чего вам там подсунут. Как вас зовут? Чтобы я был совершенно спокоен насчет грибов.

Она улыбнулась, размышляя. Сомневается? Странная какая... Но не сдаваться же?

- Вы правы, я вас обманул! Я не маэстро. Начальник контрразведки, еду с задания, потому и соблюдал секретность. Но поскольку я убедился в вашей гражданской надежности и молчаливости, то могу открыться. Я блистательно провел операцию, хотя сведения были непроверенные, а обстоятельства складывались не в мою пользу.
Малиновский облокотился на капот машины, намереваясь продолжить беседу. Девушка нетерпеливо переступила с ноги на ногу, очевидно, желая побыстрее от него избавиться.

- Ваш связной не вышел на связь, и вы в короткие сроки связались с кем-то другим?

- Потрясающе! У вас чутье разведчика. Просто необходимо вас завербовать, такой талант пропадает! Буду с вами предельно откровенен: мне сказали, что некая Екатерина Пушкарева, назовем ее так, должна быть в Калязине. Я приезжаю в этот достославный, но полный вражеских шпионов град и обнаруживаю путем сбора агентурных данных, что ее там нет! А ведь кому-то этот хвост очень нужен!

Автолюбительница, до этого разглядывающая свои босоножки, вдруг подняла голову и внимательно посмотрела на Романа.

- Кому?

- Иа. Моему дорогому другу Иа-Иа. Он... он очень любил его.

- Любил его? – подыграла или случайно попала в такт незнакомка.

- Был привязан к нему,— вздохнул по-винни-пушьи Роман.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 03:29 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
43.

- Что, опять от меня сбежала последняя электричка? – выдохнул в трубку Роман без всяких там «привет» и «але», когда увидел, кто ему звонит.

- Да.

- Что «да»? Вы же должны были лететь на самолете? – голос Малиновского посерьезнел, но лишь на пару делений.– Боюсь, что по шпалам из Амстердама дойти домой без привычки…

- В общем, Ром, потом поговорим, но ты и завтра все еще у штурвала, окэ?

- Да пожалуйста, только ты подумал, как воспримут…

- Нет, я не подумал. Вернее, подумал, но это будет потом. А сейчас…

- А сейчас?

- А сейчас мне надо сделать еще пару звонков. Поэтому я позвонил сначала тебе.

- Ну, что ж мой друг! Благословляю вас в дорогу,
Во след врагам всегда найдутся и друзья.
Деритесь там, где это можно, слава богу,
И уж конечно там деритесь, где нельзя.

Жданов дослушал Романово наставление и нажал на «отбой». Оставалось лишь удивляться, как Малиновскому удается найти те самые слова, которые ему нужны. От маминых недоуменных с выраженным недовольством вопросов удалось отбиться достаточно быстро, а вот с Кирой поговорил плохо, так плохо, что трубку бросила она, что бывало крайне редко. Но другой реакции на его «я вернусь не сегодня, как планировал, а завтра, объясню все, когда приеду» ожидать не приходилось. Услышав гудки, отметил про себя, что такой финал разговора – лучший из всех возможных вариантов: в нем не было вранья. Это ничего не меняло в «деле об обманутой женщине», не могло снять с него ни одного обвинения или стать смягчающим обстоятельством при вынесении окончательного приговора, и все равно… Сегодня ему не хотелось врать даже в малом, и даже Кире, с которой в последнее время им, Андреем, не было сказано ни одного искреннего слова.

Катя вернулась за столик, все еще стряхивая воду с рук. Он снова посмотрел на нее и снова удивился, как раньше не видел того, что видит сейчас. Очки больше не могли спрятать красоту этих огромных глаз, а толстовка – женственность точеной фигурки. Впрочем, Жданову казалось, что и то, и другое ей идет. В сочетании с косицами, которые она заплетала сегодня под его взглядом, смущаясь, все это создавало образ современной школьницы. «Восьмиклассница-а-а!» - уже не в первый раз спел он про себя голосом Цоя, когда смотрел на нее со стороны.

- Я готова идти, - слепя его светом, льющимся из глазищ, на дне которых все же оставался какой-то невысказанный вопрос, сообщила Катя. – Мы еще можем тут погулять, или уже пора ехать?

Они только что пообедали в демократичной парковой столовой, рассчитанной на какие-то огромные толпы туристов. Но еда оказалась очень вкусной.

- Еще можем! – он знал, что ей хочется еще погулять. И знал, что она, конечно, задергается, когда поймет, что и сегодня они на самолет уже не успеют, если задержатся тут дольше, чем минут на тридцать-сорок: ее часики остались на тумбочке около кровати, и за временем мог следить только он. Но если Кате сказать сейчас, что нужно поторапливаться, или признаться в своих намерениях, то она же не получит того удовольствия от этой цветочной сказки, что получала до этого! Она будет думать о папе… и еще бог знает о чем. Все-таки без обмана никак? Вся твоя натура насквозь лжива? Не совсем. Андрей почему-то был уверен, что она не расстроится, что он не дал ей выбора, что принял решение за двоих. Или нет, он ее спросит, но чуть позже.

- Здорово, тогда пошли скорее!

И они пошли. И снова Андрей больше смотрел на Катю, чем на тюльпаны, нарциссы и прочую красоту, которой славится Кекенхоф. Строго говоря, он смотрел только на Катю, иногда лишь переводя взгляд на клумбы, чтобы не смущать ее своим пристальным наблюдением, или чтобы согласиться с ее восторгом: да, эти рябчики необыкновенно хороши, да эта рукотворная река из голубых мускариков восхитительна, да эти лиловые анемоны великолепны, а лепестки этих тюльпанов прекрасны, но не прекраснее, чем ваши губы, Катя! Про губы он вслух не говорил, и даже мысленно ловил себя на том, что не пришел сам с собой к согласию, как ее величать, постоянно сбиваясь с «ты» на «вы» и обратно. Что же все так трудно? Разве проведенная вместе ночь не расставляет все точки над "и"? Нет, не в этот раз, не в этом случае, не с Катей. Он не понимает, что происходит с ним. Что вообще происходит?

Его сюрприз удался. Он все волновался, что она поймет, догадается, куда он решил ее отвезти, но даже когда они пришли на остановку автобуса, где указатель наглядно сообщал о пункте назначения, Катя не поняла Андреевой задумки. Она и не могла понять, как он потом уяснил для себя, потому что никогда не слышала об этом парке. То, что для него было делом обычным, для нее часто являлось открытием.

Потом, по дороге в Лисс ему не хотелось, чтобы она увидела цветные тюльпанные поля из окна автобуса. Он задумал сначала показать ей парк, а уже потом прогуляться за его пределы, где пестрым лоскутным одеялом до самого горизонта расстилаются прямоугольники цветущих полей. Поэтому как только другие пассажиры оживились и стали бурно обсуждать виды за окном, он легко отвлек Катю, позвав ее и дотронувшись рукой до выбившейся из косички прядки. Она тут же оглохла и ослепла и смотрела только на него, и Андрей уже раскаялся в своем эгоизме, желании быть для нее первооткрывателем этих традиционно голландских чудес, потому что он ведь тоже плавился под этим лучистым взглядом.

Все вышло так, как он хотел.

- И все же, куда мы приехали? – Катя дивится на огромные толпы людей, идущих к воротам в парк.

- Всему свое время! Еще немного терпения…

Ему б самому утерпеть, так хочется подарить ей цветы.

«И еще, Андрюша, не забывай дарить им цветы. Сто раз тебе напоминал, да все как об стенку горох», - любимая фразочка Романа, когда речь заходила о подходах к женщинам, о способах помириться с обиженной пассией, вообще о методах воздействия на слабый пол. К цветам у них с Малиновским подход был принципиально разный. Малиновский считал, что лучше одна шикарная роза, чем огромный «евробукет», главное - подобрать к этой розе правильные слова; что выбирать цветы нужно в соответствии со случаем и дамой, для которой они предназначаются. Жданов же был уверен, что цветы хороши, когда их много, и дело не столько в том, какие – как угадать, что нравится девушке, если ты не так уж близко с ней знаком? – а в том, какого они качества: самые лучшие, самые свежие, самые дорогие и редкие. И, кстати, Андрею нравились цветочные миксы: если они собраны умелой рукой флориста, то в них всегда есть настроение, которое девушка уловит, и тогда не нужно никаких слов.

И вот теперь он хотел подарить Кате самый шикарный букет, который только существует на свете, и предвкушал ее восторженную реакцию, мечтал видеть ее глаза, когда она окажется среди этого цветочного великолепия, потому и отвлекал ее от окна в автобусе, куда она смотрела бы, отвернувшись от него. Ревновал к оконному стеклу, которое увидит? Ха… знал бы он, что через час будет ревновать ее к каждому цветку, на который она будет смотреть с нескрываемым восторгом. К каждому, а их там…

- Это необыкновенно! – воскликнула Катя, когда они прошли, наконец, контроль, и оказались перед первой большой, но довольно скучной клумбой, засаженной чуть ли не всеми сортами тюльпанов, которые есть в этом парке, смотрящейся немного неопрятно из-за разной высоты цветков и их окраски. – Это парк? Типа ВДНХ? Да?

Он загадочно улыбается и берет ее за руку, хоть здесь нет никаких велосипедистов. Просто чтобы вести за собой, просто потому, что соскучился по этой ладошке. Недолго, правда, был ведущим… Вскоре ему стало казаться, что он не поспевает за ней, жаждущей бежать от одной цветочной композиции к другой, и кажется даже, она была бы не прочь освободиться от волочащегося за ней и мешающего порханию с цветка на цветок чужого тела.

- Боже, какая красота… И столько! Я думала там, в городе, много цветов, но здесь!..

У нее быстро кончились слова, к тому же была одна сложность:

- Андрей… Палыч, смотри-те…

Неопределённость статуса – кто он ей? кто она ему? – мешала легко болтать и делиться восторгами, но не мешала молчать, обмениваться говорящими взглядами, отчего воздух вокруг них был напоен не только густым цветочным ароматом и весенним, пьянящим, как молодое вино, солнцем, но и неизрасходованной на слова энергией, которая нет-нет да концентрировалась в искру при соприкосновении. Почему раньше у него никогда не возникало таких проблем? «Ты сводишь меня с ума», - легко слетало с губ вместе с поцелуями еще утром, а спросить «ты уже хочешь есть?» спустя несколько часов – вязнет на зубах, внутренний корректор исправляет: «Не пора ли нам пообедать?»

- Это просто чудо какое-то! – поражалась Катя и снова смотрела ему в глаза. – Сколько же их тут? Разве бывают такие тюльпаны?

- Разве это похоже на сон?

- Похоже… очень. Хотя мне вряд ли могло такое присниться. Слишком прекрасно.

В их речи было слишком много безличных предложений.

Она присаживалась на корточки около каждого нового сорта нарциссов и заглядывала в их носатые мордочки, трогала пальцами глянцевые лепестки тюльпанов, глубоко дышала над гиацинтами – до головокружения. А Андрей до головокружения смотрел за ее порывистыми движениями и уже мечтал, как они вернуться домой… нет, не в Москву. От мысли, что уже очень скоро нужно будет сесть в самолет и лететь в Москву, становилось тоскливо. Идея снова сбежать с уроков манила все сильнее.



Открытое окно Катиной комнаты манило все сильнее. Жданов, облокотившийся на руль своей машины, не спускал с него глаз в надежде, что в глубине помещения мелькнет Катина фигурка или шевельнутся занавески, но нет. Теперь, когда он, с боями вышедший из окружения и надежно укрывшийся под сенью родного авто, остался наедине со своими мыслями, мысли эти его не радовали. Да какое там не радовали! Они его пугали, причем одна мысль пугала сильнее другой.

Катя дома. Об этом говорит распахнутое окно и информация, полученная из самых надежных источников. Почему она ему в таком случае не открыла дверь? Варианты, что просто не хочет никого видеть или не слышит звонка, в голову не пришли, как самые логичные и потенциально эмоционально скучные, а вот предположения типа: она там не одна, и свидетели ей не нужны; она там одна, но с ней что-нибудь случилось; она там не одна, и с ней что-нибудь случилось, - давали воображению богатую пищу.

Ужасные видения сменяли друг друга со скоростью кадров в музыкальном клипе: разбросанные по полу пустые блистеры от снотворных таблеток или железосодержащих препаратов; смазливого вида пареньки в одних трусах, сидящие с сигаретой в зубах на стуле – его стуле! - около круглого стола и пьющие его лимонад; пустая бутылка зеленого стекла из-под уксусной эссенции в раковине на кухне; белоглазый маньяк, с улыбкой водящий ножом по точильному камню и пробующий его остроту на листах лаваша, уже изрезанных в лапшу; намыленные прыгалки, свисающие с турника у входа в родительскую комнату; открытые вентили газовой плиты – камера медленно переезжает на конфорки, а огня нет; девица мужеподобного вида, лежащая в Катиной постели и скручивающая косячок; тонкая пестрая змейка, сползающая по электрическому проводу над Катиной кроватью. Завершали эту жутковатую короткометражку кадры: ванна, полная алой жидкости… Черт, так и с ума сойти недолго!

Жданов выскочил из машины и снова направился к подъезду. У подъезда проходила праздничная сходка пенсионеров. На повестке дня, судя по тому, как все ее участники вдруг замолчали и обратили свои взгляды на подходящего Андрея, была вовсе не критика нового дизайна проведения праздничных первомайских мероприятий, а обсуждение участившихся проникновений в подъезд подозрительных лиц под малоубедительными предлогами. По лицам митингующих понял: эту крепость ему не взять ни хитростью, ни штурмом. Оставалась осада. Андрей на всем ходу развернулся и пошел обратно.

- Молодой человек! – раздался за спиной скрипучий голос, не поймешь сразу, бабов или дедов. - Вы чего тут все ищите? – и воодушевленно-настороженная тишина…

Серое вещество Андреева мозга сегодня отмечало какой-то свой праздник, по-видимому, День кинематографиста, и было в ударе: «Женю, Женечку и Катюшу», «Формулу любви», «Звезду пленительного счастья», «Любимую женщину през… механика Гаврилова», «Реальную любовь», «Женщину, которая танц… поет», «Своего среди чужих», «Восемнадцатое мгновение весны», - это только десятая часть вариантов, что были предоставлены ему за долю секунды, причем без учета нецензурных, которых было больше.

- Мне бы Ляпишева повидать… - вылетает сам собой вариант №56.

- Мне бы тоже, – дедок лет восьмидесяти ехидно улыбается: «Дальше что?»

Пароль и ответ правильные, только в подъезд его все равно никто не пустит, вон как сплотили ряды: им же нужно праздник ознаменовать хоть каким-нибудь подвигом, если не трудовым, то ратным.

Осада? Хорошо. Главное - не маячить у них перед носом. Вам и не снилось, товарищи пенсионеры, вам и не снилось…

Фразу додумать не успел, как в голову пришла мысль. Оглянулся, нет ли за ним слежки? Нет, все чисто. Подошел к машине, подхватил пакет, потом подумал, оставил пакет, взял только цветы.



Когда Катя закрывала глаза, то на внутренней поверхности век видела цветы. На самом деле настырный оператор пытался показывать ей и другую хронику, но она сопротивлялась: можно только цветы? Можно. Можно попробовать сделать требуемый монтаж, но это непросто, ведь все так плотно переплетено: аллея с цветущими гиацинтами – ее запястье, горящее под его большим пальцем, нетерпеливо ласкающим местечко, где обычно измеряют пульс; ручеек из гадючего лука – большая тяжелая ладонь на ее плече; узкий мостик через канавку, вдоль которой смотрятся в воду нарциссы – заботливое придерживание ее за локоток; бутоны, бутоны всех форм и цветов – его глаза, лишь чуть-чуть меняющие глубину оттенка – от света зависит или от мыслей, что бегут в данный момент в его голове? Когда бы она ни оглянулась, ни повернулась, ни посмотрела на Андрея – всегда встречалась с ним взглядом, отчего не исчезало ощущение: день вел, вел и привел их сюда, в этот чудный благоухающий и пестрый сад, а они оба словно застряли там, в черно-белом вечере, в белой утренней постели.

Хорошо, в воде хорошо. Чуть спокойнее и душе, и телу. И просто с медом приятно, пусть даже и без молока! Какая из нее Клеопатра, ну смешно же! Да и Лорелея тоже. У настоящей Лорелеи были прекрасные густые волосы – медные! - и чудный голос, а Катькины тонюсенькие шелковинки ни на что не похожи, и петь она совсем не умеет. Вон, собрала свои перышки на макушке в хвостик с подгибом, чтобы не намочить, так резинку пришлось чуть не восемь раз вокруг его основания обматывать… И легенда та, что переводила давным-давно с немецкого, грустная. Пусть рыцарь живет счастливо с дочерью короля, а она будет просто Катя, зачем губить кого-то, когда можно вот так запросто и легко погубить себя?

Снова захотелось плакать, распахнула глаза и на блестящем однотонном кафеле снова увидела цветы. Целые цветочные поля…

- Куда мы идем? Уже на автобус?

- Нннет… - он улыбается загадочно и крепче сжимает ее ладонь. – Еще пока нет. Я хочу еще кое-что… тебе… показать.

Он бы хотел, чтобы она шла с закрытыми глазами, но идти довольно далеко, да и дорога неровная - почва, изрытая тракторными колесами. Вот если б на машине! Он бы попросил ее закрыть глаза и привез бы к самым красивым полоскам. Ладно, когда-нибудь в следующий раз. В следующий раз?

- Что это? Неужели это все тюльпаны? – Катя поражена.

- И нарциссы. И вооон там, - он показывает вдаль рукой, – гиацинты. Там стоит умопомрачительный запах.

- А разве сюда можно ходить? – законопослушная Катя остановилась у самой кромки поля.

- Можно. Мы же не будем делать ничего плохого. Только посмотрим. И понюхаем.

Алая полоска сменяет молочную, желтая розовую, белоснежная огненно-рыжую. А горизонт манит сиреневым… Тысячи, миллионы распустившихся бутонов, одновременно распустившихся, специально для нее, только для нее. Так не бывает, даже в сказке…

Они доходят до фиолетового ковра гиацинтов, которые сводят с ума своим ароматом. Невозможно развернуться и уйти, хочется смотреть и смотреть на живое кудрявое поле. Цветок к цветку, все хороши, потрясающи свежи и одинаковы, и редко-редко среди абсолютно похожих растений вдруг оказывается один не такой как все: чужой среди своих? И они одни посреди всего этого великолепия. Андрей решается, подходит ближе к Кате, которая так и норовит отбежать от него на несколько шагов, отделиться цветочной полоской, спрятать свой внутренний трепет под восторгом от увиденного. Подходит и разворачивает ее к себе – здесь можно позволить себе это, цветы поймут, не осудят.

- Кать, нам надо ехать…

Берет ее голову в ладони, как тюльпанный бутон, приподнимает тихонечко, смотрит в глаза.

- Уже? Так быстро… - она уклоняется от его поцелуя, потому что иначе не сможет проговорить то, что хочет. - Андрей… Андрей, я хотела тебе сказать… мне никто никогда не дарил столько цветов… эти – самые лучшие! И весь этот день. И ночь…

Он настойчиво высвобождает свои руки из ее, мучительно сдвигает брови, когда она все же касается губами кожи, обтягивающей костяшки пальцев.

- Кать… - он почти сердится на эту ее прощальную – понятно же! – нежность, а больше – на благодарность.

- Не говорите ничего, пожалуйста… Я знаю, у вас…

- Кать, мы опять опоздали на самолет, - скороговоркой выпаливает он, и пока она не успевает до конца осознать эту мысль, опомниться и что-то ответить, припадает к ее губам.

Тюльпаны и гиацинты вежливо отворачиваются, наклоняя свои головки в сторону солнца, скатывающегося с небосклона и в этот раз в западном направлении.


44.

Этот участок пути шел в западном направлении, солнце слепило в глаза, поэтому Роман чуть не проехал шиномонтаж. Первый на дороге, если считать с того места, где он поставил ей докатку. Припарковался чуть в стороне, стал ждать. Никуда свернуть она не могла, значит, сейчас приедет. Обогнав незнакомку на дороге, он махнул ей рукой, пусть расслабится и решит, что случайный попутчик отвязался.

Так и есть. Аккуратно зарулила к дверям сервиса. Роман еще немного понаблюдал за ней со стороны: легкая походка, двигается, словно танцует. Так, так, очаровывает улыбкой работника техстанции, он уже тоже улыбается в ответ и с готовностью хватается за подкатной домкрат. Сейчас выйти и испортить приятный эпизод рабочему человеку или проследить за ней до конца? До какого конца-то? Да хоть до какого… Что он, чем-то занят, что ли?

Не стал ждать, слишком активная жестикуляция автомеханика раздражала, да и пялиться на клиенток так откровенно – это непрофессионально.

- Сколько лет, сколько зим! – подошел сзади, радостно прокричал ей на ухо, вложив в голос максимум простецкого энтузиазма. Незнакомка подпрыгнула, у механика из рук выпала гайка и закатилась далеко под автомобиль. – Саморез словила или гвоздик? – нагло чмокнул ее в щеку, как старый-старый знакомый.

Она, конечно, чуть-чуть опешила, но лишь самую малость. Включилась в игру моментально, словно он протянул ей руку, приглашая на танец, а она тут же ее приняла.

- Какими судьбами, Жан-Батист? - и по-дружески воткнула два острых пальчика меж ребер.

Роман подскочил, такой щекотки он боялся с детства.

- А, - махнул он легкомысленно рукой, - Версальский экспромт!

Он заметил, что ее брови чуть изумленно дрогнули.

- Навещали господина де Пурсоньяка?

- Нет, пытался отловить Психею.

Она чуть наклонила голову, как делают кошки, когда разглядывают что-то их заинтересовавшее, например, солнечный блик на стене.

- Это же не быстро? – задал Роман вопрос переставшему улыбаться механику, кивнув на колесо. - Мы отъедем выпить кофе?

- Не быстро, - буркнул тот, - быстро хорошо не бывает.

- Ну вот и славно. Пусть будет не хорошо, а отлично, – он подмигнул многозначительно работнику автосервиса, отчего у того снова поднялось настроение.

- Кофейня через два перекрестка направо, - уже дружелюбно сообщил он.

- Всего два перекрестка! – Роман приглашал взглядом незнакомку, указывая рукой на свою машину.

Она пожала плечами: «Почему нет?», - а может быть, просто очень любила кофе.

- Очень люблю кофе, особенно вот такой, без кислинки, - сказала она, отпив глоточек из большой чашки. Кофе и вправду был неплох.

- И Мольера?

- И совпадения.

- Вашего мужа тоже зовут Батист?

Она смеялась долго и заливисто.

- Фланель, – и снова хохочет.

- Вот беда. Он очевидно, мягок по характеру… Будет жаль жестко отбивать у него жену.

- Кот. У нас в семье традиция: всех кошек и котов называть только на букву «Ф». Фантик, Фаня, Фрося, Фуфайка, Фижма-Фуфыра.

- Ого, двойное имя? Породистая?

- Вам палец в рот не клади!

- Это почему? Вот познакомимся чуть поближе, вымоем как следует руки, ноги… Итак, вернемся к совпадениям… Что же могло совпасть? Вы прокололи колесо в прошлом году в этот же самый день? Цыганка нагадала, что счастье вам принесет мужчина по имени Роман? Вам нравится играть? Дайте подсказку!

- Хорошо. Имя, – она с наслаждением вонзила зубы в маленький эклер, покрытый нежной сиреневой глазурью, украшенный тремя огромными черничинами.

- Имя, имя… А что имя? Меня вот интересует, как зовут вас. Есть какое-то совпадение моего имени с вашим?

- О, это уже игра в «Да-Нетки». Хорошо. Да, есть.

- Совпадает полностью слово или буквы?

-Так нельзя.

- Буквы?

- Да.

- Первая?

- Нет.

Он глотнул из своей чашки, не лицо - глубокомысленная мина.

- У вас в имени есть удвоенная буква?

Она поставила чашку на блюдце.

- Это неподражаемо! Да! – ей очень нравится игра.

- Алла, Виолетта, Изабелла, Нелли, Агнесса, Джульетта, Гелла, Шарлотта, Белла, Камилла, Римма, Эмма… Джемма? - очередью выдает Роман.

- Ого! – хохочет. – Холодно, холодно, холодно, вечная мерзлота!

- Удвоенная «н»?

- А вы соображаете! – подставляет руку под подбородок, ждет, пока Роман начнет угадывать дальше.

- Анна? Инна? Марианна? – всматривается в ее глаза, чтобы поймать искорку узнавания.

Она, закусив нижнюю губу, чтобы сдержать улыбку, отрицательно качает головой.

- Только не Нонна! – он серьезен как никогда.

- Нет, и не Нонна.

- Ганна Шостак!

Собеседница Романа сейчас, кажется, свалится от смеха со стула. Он же сосредоточенно мнет бумажную трубочку с сахаром.

- Вот дурак! На поверхности же… Вы уже мне подсказали, раньше!

Она довольно улыбается, состраивая умилительную гримасу: «Ну и?»

- Жанна!

- Либертанго!

- Еще кофе? И пирожных? Вы же не это совпадение имели в виду? А раз на угадывание только вашего имени ушло столько времени, нам нужно как следует подкрепиться.

- Могу. И кофе, и пирожных, - легко соглашается она.

Роман возвращается от стойки бара, сделав заказ.

- Итак, загадочнейшая из всех Жаннннн… Что вас связывает с Екатериной Пушкаревой?



Что связывает вот эту женщину, лежащую в ванне, с той Екатериной Пушкаревой, которая почти год назад пришла работать в «Зималетто»? Какие-то несущественные мелочи типа группы крови, адреса прописки, и формы оправы очков. А! Еще Колька! Нет, Колька – это не мелочи. Это столп. А вот все остальное, действительно, изменилось. Даже одиночество, оказывается, может быть разным. Одиночество до ночей, проведенных в Амстердаме, - это совсем не то одиночество, которое после…

Катя не хотела, чтобы такси, которое везло их из аэропорта, заезжало во двор. Папа наверняка караулит у окна.

- Остановите здесь, пожалуйста.

- Катя, я провожу вас до дому. Если у вашего папы возникнут вопросы, я хочу ответить на них сам.

Да, у папы уже возникли кое-какие вопросы, и нужно будет изловчиться, чтобы не наврать, а всего лишь правдоподобно умолчать. Или все же наврать, как получится… А если Андрей Палыч проводит ее «до дому», так у папы возникнет еще больше вопросов, и ей вовсе не хочется, чтобы из-за папы все стало еще сложнее. И так не понятно, как теперь со всем этим жить.

- Нет, Андрей Палыч, не нужно.

- Катя, я пойду. – Он выскакивает за ней из машины. – Ваш папа…

- Это мой папа. Андрей… Палыч, это всего лишь мой папа. Его совсем не обязательно информировать… Лишняя информация ему не к чему. Я знаю, как с ним разговаривать, и что ему сказать, чтобы он был совершенно спокоен.

Она не знала, но главное сейчас было отправить отсюда Андрея, который даже не догадывается, в какое неудобное положение его может поставить Валерий Сергеевич, если что-то заподозрит.

- Катя, и все-таки… - он поворачивается к машине, хочет сказать водителю, чтобы тот подождал.

Что за упрямец? И что он может сказать ее папе?

- Я не хочу, чтобы вы меня провожали! – отчеканивает Катя твердо. – Прошу вас!

Жданов, всю дорогу от аэропорта молчавший, но не выпускавший Катиных пальцев из рук, снова подносит к губам ее ладошку, целует в серединку раз, другой, третий. Уж лучше б в щечку, и то не так… интимно. Он не может не уступить, когда в ее голосе такая мольба.

- Я позвоню узнать, как ваши дела, – у него рвутся с языка другие слова, обещания, но он удерживает их. Лучше сначала все решить там, потом уже что-то обещать здесь.
- Нет! – Катя торопится уйти, ей тяжко дается это прощание.– До завтра, Андрей Палыч. Поговорим потом, на работе. Пожалуйста!

- Хорошо, но если… вы мне тогда позвоните, Катя? Сами? Пообещайте.

- Да, да, - она утекает, утекает из его рук, потому что здесь слишком много знакомых глаз, она не хочет, чтобы кто-то догадался, узнал, рассказал.

Жданов, наконец, садится в машину, называет свой адрес. Катя бежит к дому и вдруг почти спотыкается, когда понимает, что это за хромающая фигура отделилась от дерева.

Выдержала же? Смогла? И к тетке смогла не поехать?


- Знаешь, Катька, женщина ведь может все, – Жанка открывает высокий прямоугольный молочный пакет с голубыми колосками, пьет, стараясь не пролить на себя жидкость, которая на самом деле еда. «Поешь молочка?» - всегда говорила бабушка. Потом ставит пакет на гранитный приступок между собой и Катей. Катя разламывает пополам свежую московскую плюшку, и они с аппетитом то ли полдничают, то ли обедают, в общем, перекусывают между лекциями. Тепло, октябрь выдался рекордно летний. Катя молчит, пережевывая булку и размышляя.

- Люблю осень, - говорит Жанка. – Помнишь Тютчевское «Весь день стоит как бы хрустальный, и лучезарны вечера»?

- Угу… «есть в осени первоначальной…». Да, прямо про сегодня сказано, а ведь уже пятнадцатое…

- Он его в августе написал!

Катя не удивилась такому сообщению, Жанка если уж вникала во что-то, то досконально. Но Тютчев ее сейчас не так занимал.

- Все-все?

- Абсолютно! Просто она должна захотеть.

- Красиво, конечно, звучит, но мы обе знаем, что это не так… - Катя ни на что конкретно не намекает, просто в голову приходит множество разных примеров.

- А! Проблема еще в том, чтобы понять, чего же ты хочешь! А это только кажется, что просто. Получается, что это многоступенчатый процесс: понять, чего хочешь, разрешить себе хотеть, как следует захотеть, а потом смочь. Так вот, когда чего-то не получается, значит, сбой произошел на одном из этих этапов. Вот и все.

У Жанки все и всегда просто.

- Разрешить себе хотеть? - молоко кончилось, Катя складывает пакет, сминая его по ребрам, как всегда делает мама.

- Конечно! Вот ты вроде бы хочешь одеваться иначе, более нарядно, менее серьезно, но на самом деле ты себе этого не разрешаешь, потому что это может обидеть маму, потому что это может привести к дополнительным расходам, потому что этого не одобрит папа, потому что у тебя есть внутренняя установка: одежда не самое главное, и стыдно уделять ей слишком много внимания, главное содержание, а не форма, так нас учили, и если прилично, чисто и по размеру – этого более чем достаточно. Правильно?

Катя, подумав, кивнула.

- И лишь когда ты найдешь для себя аргументы, что имеешь на это право, то сможешь перейти к следующему этапу: сильно захотеть. Дальше все обычно складывается само собой. Хотя, мне кажется, иногда путь получается короче: ты просто хочешь чего-то так сильно, что тебе становится наплевать на разрешения свои и чужие, или когда так хочется, что неможется, так и разрешающие аргументы находятся сами собой.


Вода начала остывать, Катя добавила горячей и коснулась мокрой ладонью цветков сирени - она пристроила вазу в раковине, передумав обрывать душистые крестики, чтобы принять медово-сиреневую ванну. Перевернула кассету на другую сторону. Челентано совершенно не мешал думать, а тем более плавать в воспоминаниях. Итак, если дело только в разрешении себе, значит, она непременно придумает, как ей разыскать Жанку, как наладить с ней связь. Желание назрело давно, просто непреодолимое, но вот разрешения себе и правда дано не было. Ведь раньше Катя не делала этого, потому что уехавшая не звонила сама и не писала, хотя у нее был адрес, и телефон Пушкаревых не поменялся, а навязываться Катя не хотела, даже если бы у нее были контакты. Быть обузой любимому – самое страшное. А теперь она вдруг подумала: а если Жанка их потеряла? Случайно? Бывает же такое? Все эти разъезды, переезды… И вместо того чтобы взять и пойти навстречу, Катя глупо и гордо отсиживается в своей одинокой норке. С другой стороны, если Катя ей не нужна, то тут тоже сработает это правило: Жанка сможет от нее избавиться, когда захочет.

Дальше. С одеждой тоже решено. Родителям, конечно, может не понравиться. Но ведь еще Чехов сказал: «Если твой поступок огорчает кого-нибудь, то это еще не значит, что он дурен». А еще… мама с папой тоже могут ошибаться. А еще Катя просто хочет одеваться по-другому. И все.

Дальше. Катя очень устала от постоянного физического томления, которое иногда становилось мучительно болезненным. И если раньше она не до конца понимала, от чего и почему ее так колбасит, то теперь, когда испытала, что значит освобождение от этого томления, узнала, каким легким и звенящим становится тело после счастья близости, ей больше не хотелось постоянно таскать в себе тяжесть неудовлетворенного желания. Машка, например, относилась к этому так же, как пищевому голоду: раз тело требует, надо дать, иначе заболеешь, а потом подохнешь. Дать телу то, чего оно хочет, можно по-разному, и если не получается, как задумано природой, посредством мужчины - накорми себя сама. И ведь тетя Наташа говорила то же самое: у всех органов есть потребности, которые, не будучи удовлетворены, перерастают во внутреннюю проблему. Мышцы должны работать, желудок – переваривать пищу, легкие – дышать, сердце - кровь качать, мозг – думать, а половые органы – заниматься сексом и производить на свет детей. Если человек работает не в поле или на заводе, то для его мышц придуманы тренажеры, и это считается правильным. Про желудок вообще говорить не приходится, все помешались на здоровой пище, все изобретают способы сделать ее повкуснее, и никто не стесняется заказать себе пиццу в полночь. Для мозга – игры, головоломки и кроссворды, если он не задействован на исследовательской или конструкторской работе, например. А половые органы как были ущемлены в правах, так и остались. Нажираться до свинского состояния каждый вечер, приобретая избыточный вес – не зазорно, а самоудовлетворение – вещь полузапретная, в обществе идет под грифом «личное дело каждого», но вообще это то ли болезнь, то ли аномалия, то ли греховно. Лучше потерпеть, отвлечься, о, правильно, пойти побегать, съесть полторта или пачку мороженого, и фильмов про любовь не смотреть, и книг не читать, и песен не слушать, и вообще, творчеством заняться, хотя творчество – это палка о двух концах, возбуждает.

Нет, конечно, Катины мысли сейчас текли не так последовательно, это был, скорее релиз ее прошлых и настоящих раздумий. Попытка разрешить себе… «Впрочем, дело, должно быть, в трусости. В страхе. В технической акта трудности», - вместе с цветочком сирени, упавшем с ветки в воду, приплыла строчка из вдруг вспомнившегося стихотворения про старость… Какая связь, почему? Да просто всегда дело в страхе у нее, у Катьки. Она сама очертила границы, через которые – ни-ни! И для прикрытия собственной трусости придумала легенду: папа, мама, принципы, правила. А ведь если вдуматься, то грешна она в ханжестве поболе любого из ее окружения: когда Андрею нужно было всех обмануть, заложив компанию, Катенька не раздумывала.

Андрею… мысли вернулись к началу начал… «В технической акта трудности»? Ей даже сейчас было мучительно неловко вспоминать, насколько просто его пальцам давался этот акт… Ну что ж, он ей показал, как надо. Без него она б не решилась…


Она никогда в жизни б не решилась так смело закруглить разговор с папой, если б Андрей не стоял рядом. То есть, Андрей-то даже и не понял, что это был особенный разговор, со стороны все выглядело, как обычное сообщение родителю: сегодня меня тоже встречать не нужно, пришлось задержаться еще на один день, завтра доеду на такси, не волнуйся, все в порядке. И пока папа, заикаясь от неожиданности и мгновенно возникших подозрений, формулировал уточняющие вопросы, Катя уже положила трубку.

Если б родители оказались дома, когда она позвонила им, сразу как только вернулись в Амстердам – Катя тогда специально дождалась момента, когда Андрей разговаривал с официантом, - может, разговор получился бы другим, может, она смогла бы придумать что-то более «успокоительное» для папы, но не сложилось.

Поцелуй цвета алых тюльпанов с ароматом гиацинтов и нежностью нарциссовых лепестков был каким-то бесконечным. Андрей прервал его усилием воли, лишь когда понял, что Катя уже не просто обнимает его, а держится, как за опору от слабости в коленках – ухватилась руками за шею, словно клематис усиками за деревянные перегородки решетки, и смотрит, смотрит между вдохами звездами-цветками глаз. Он подхватил ее, уложив на грудь, понес, улыбаясь, чувствуя себя Железным Дровосеком, выносящим Элли с макового поля.

Обратная дорога в город на автобусе, короткая прогулка до ресторана, ужин, снова блуждание по улочкам, посещение маленького магазинчика, чтобы купить вина, сыра и хлеба на вечер – все это было как в тумане. Возвращение в приютивший их домик и предстоящая ночь, украденная ими еще более дерзко, чем первая, манили сильнее, чем песни Сирен. Но Андрей, как бы ему ни хотелось сократить путь, удлинял его и удлинял, усмиряя свои желания и думая о желаниях Кати. Она ничего не просила, но со всеми его предложениями радостно соглашалась, в свою очередь считая, что пусть будет так, как хочет он. Если бы они умели читать мысли друг друга, то давно уже были бы в домике, на втором этаже.

- Это потрясающе, столько там было разных сортов, а моих любимых нарциссов, как ни выглядывала, все-таки не нашла, - сказала Катя, пока они ждали заказа в ресторане. – Наверное, среди аристократов им не место.

- А какие они, твои любимые? – обоим стало легче болтать, когда оказалось, что возвращение в реальность откладывается до завтра.

- Самые обычные. Они называются Narcissus poeticus.

- Нарцисс поэтический? Из-за названия? – Андрей протянул через стол руку, чтобы дотронуться до Катиных пальчиков. Опять соскучился, уже?

- Название, конечно, очень мое! Но поэтические нарциссы мне нравились и до того, как я узнала его. Просто они такие красивые, очень красивые: лепестки белоснежные, почти прозрачные, носик маленький, аккуратный, желтый, а по краю носика – красная тоненькая бахромочка. У них нежная красота, а не как у многих их селекционированных собратьев: пышная, торжественная, вычурная. А нарцисс поэтический – обыкновенный дикий цветок. Мы видели их целое поле в Закарпатье, это место, кажется, так и называется: Долина нарциссов. Там, конечно, совсем не так, как тут – зелени, травы гораздо больше, а цветки не такие крупные, но тоже очень много.

Вспомнив о путешествии с родителями, Катя снова глянула на телефон, который лежал на столе.

- Катя, вы расстроены, что мы остались? – он опять метнулся к «вы».

- Нет, нет! Вот только домой дозвонюсь, и буду совсем спокойна.

«Совсем спокойна» - это была фигура речи, не имеющая к действительности никакого отношения. Кате казалось, что даже хвостики косичек подрагивают в такт ее сердцу, все скатывающемуся и скатывающемуся кубарем с какой-то бесконечно высокой горы. «Почему он все это делает?», «Что случилось вдруг?» Лучше не думать, наверное, просто проживать каждый момент, выпивая его до дна.

«Чик-трак» - они уже в домике, но Катя все еще не поговорила с родителями. Андрей неторопливо разбирает пакеты, Катя пошла наверх, ходит там почти неслышно, шумит водой. За день помещение прогрелось, сегодня совсем не так как вчера – тепло. Он кипятит чайник и со знанием дела заваривает чай, открывает вино, раскладывает сырную мозаику на тарелке, ломает хрустящий хлеб. Катя спускается – без толстовки, значит, и правда, тепло, а не у него жар от кипящей в сосудах крови.

Усаживаются чинно за стол, совсем как местная чета: за окном ходят люди, некоторые поглядывают на них. Катя глотнула вина, и Андрей понял, что она к такому не привыкла. Ей, наверное, оно кажется слишком кислым или терпким.

- Лучше с сыром, вот с этим. Если его положить в рот, распробовать, а потом сделать глоток вина – это будет вкусно.

Он насаживает на вилку кусочек сыра, протягивает ей. Неяркий свет торшера пляшет искорками на стекле бокала. Катя послушно выполняет все, что он ей предложил.

- Да, вкусно. Попробую еще раз позвонить домой. – Ей кусок в горло не лезет? Наблюдая за ее разговором с отцом, он ловит себя на мысли, что жутко хочется похитить эту заточенную королем в башне принцессу, освободить из-под отцовского заботливого ига.

Говоря по телефону, Катя встала из-за стола и ушла в дальний угол кухни, теперь же, положив трубку, стояла там, о чем-то думая.

Андрей вскочил, подошел, обнял.

- Кать…

Все, лимит терпения исчерпан. Не вести ее за собой вверх по лестнице, нести! Он взлетает с ней по ступенькам на второй этаж так, словно бы она и не весит ничего, а у него плюс к рукам и ногам еще есть крылья.

Садится на край кровати, ставит, как и вчера, перед собой – сарафан быстро спадает к ногам, а вот блузка… Нет мочи вынимать по очереди из тугих петелек все эти садистские пуговки, поэтому разворачивает ее к себе спиной, чтобы расстегнуть молнию, которую приметил, ощупывая весь день взглядом Катину фигурку. Она послушно поворачивается, покорно ждет, пока он справится с заевшей молнией на спине. Но, видимо, и у него не выходит. Катя начинает расстегивать пуговки сама, хотя бы до серединки, чтобы можно было снять коварную блузку через голову. Но ее пальцы, дрожа, замирают. Что он делает?

Его руки уже под тонкой тканью, а бюстгальтер бессмысленно повис на плечах, расстегнутый, а горячая ладонь взяла на себя функцию поддержки, и тут же пальцы его второй руки юркой змейкой пробираются под узкую податливую резинку трусиков, и – ах! – уже раздвигают лепестки полузакрытого бутона. И твой позвоночник – уже не позвоночник, а гриф, вдоль которого струнами натянуты волокна нервов, которые поют и звенят от нежных, но уверенных касаний музыканта.

Если бы местные жители и гости города умели летать, а потому смогли бы заглянуть в окно второго этажа красивого маленького домика, они бы увидели не мужчину, ласкающего свою партнершу, и не женщину, изнемогающую от неги, а виолончелиста, припавшего к своему инструменту. Какая-нибудь заезжая парочка умников даже поспорила бы на тему увиденного: «Лука Шулич, вокализ Рахманинова». – «Брось, это совершенно точно Степан Хаусер и «Адажио», без вопросов». Они оба ошибаются, конечно, ведь когда мельком бросаешь взгляд, то легко перепутать: красивый молодой мужчина, со страстью творящий лучшую музыку на свете… Да и ее фигурка – ну чем не виолончель?


45.

Из открытого окна на первом этаже доносились звуки какого-то незнакомого музыкального произведения, попеременно солировали гитара и виолончель. Если бы Жданов подошел к пожарной лестнице на полминуты раньше, он, может быть, даже услышал бы, как диктор объявил автора и название композиции: Ролан Диенс, «Tango en skaï». Допрыгнуть до первой перекладины не получилось. Это ж не кино, где у героев все легко выходит: подошел в костюмчике цвета «шампань», сидящем строго по фигуре, подпрыгнул на высоту собственного роста, как кошка, нет, не как кошка, кошки умеют взлетать на высоту в дюжину своих незначительных росточков, подтянулся на одном пальце, а швы на пиджаке не затрещали и рубашка из-за пояса ни на миллиметр не выскочила. Лестница протерта предварительно влажной тряпочкой, и вообще, свисает достаточно низко: поднимайся, любой желающий, заглядывай в окна, смотри, что там, в квартирах плохо лежит, и не пора ли освободить хозяев от ненужного барахла.

На самом деле, то бишь в реальности, все всегда сложнее. Пожарная лестница если и была когда до земли, то давно отпилена бдительным советом дома так, чтобы даже человеку-пауку было некомфортно по ней ползать туда-сюда. Андрей попрыгал, попрыгал, стал озираться: нельзя ли соорудить подставку или трамплин из подручных или подножных средств? На детской площадке подергал металлические конструкции – как назло все крепко вкопаны в землю или вмурованы в асфальт. Правда, длинная металлическая гусеничка заманчиво торчала из земли передними лапами, но сколько Жданов ни тянул за задние, выдернуть ее из почвы не удалось. Лавочка очень помогла бы, но ее тоже, как ни пыжился, сдвинуть с места не получилось. Обследовал помойку, не выкинул ли кто стиральную машину, холодильник или лучше письменный стол? Увы, увы, увы! Что за люди в этом дворе, честное слово! Праздники в разгаре, а никто и пальцем не шевельнет, чтобы заняться весенним обновлением интерьера! Нашел старое пластиковое ведро, поставил его под лестницей, встал, и чуть не рухнул – ведро треснуло под его тяжестью и смялось.

Снова осмотрев дом и лестницу, чуть не вскрикнул от радости, найдя простой способ осуществить задуманное. Если по металлическому забору подняться до газовой трубы, то по ней можно добраться до лестницы. Не мешкая ни секунды, начал свое восхождение, даже не оглянулся вокруг, совершенно забыв про бдительность свою и местных жителей. А между тем за ним давно уже следили три пары глаз.

- Я ж говорил, не дотянется! – рано оперившиеся в этом году кусты спиреи надежно скрывали наблюдателей.

- Ишь, попрыгунчик какой! В траве сидел кузнечик…

- Ага, степной толстун, высота прыжка умеренная, не то что длина. Так, еще попытка! Давай, коза, попрыгаем, попрыгаем, попрыгаем…

- Марьи Алексеевны на тебя нет! Этого представителя фауны правильнее будет отнести к длинноносым кузнечикам, а еще вернее, к нелетающим, иначе б уж взлетел! Ну, ну, ну...! Нет.

- Ты что, Витек, за него болеешь?

- А чо, интересно же, на что способен человек. Эх, опять сорвался! Вот было бы круто, если бы он вдруг проявил сверхспособности!

- О, глянь, проявляет! К песочнице пошел! Сейчас объединит себя с ее содержимым и песчаным штормом влетит в открытое окно. Вот Пушкаревы обрадуются-то! Я видел, как двое котов сегодня использовали песочницу по своему усмотрению.

- Главное, чтобы он тебя не использовал по своему усмотрению, если заметит, а то не хотелось бы получить по кумполу кулаком-кувалдой.

- Не, смотри-ка, песок его не возбудил, он железо тягать предпочитает. О! Силач Бамбула поднимает два стула и мокрое полотенце!

- Вот сейчас бы твою бабуленцу сюда позвать! Пусть обнаружит злоумышленника, найдет, наконец, кто вандализмом на детских площадках занимается! Может, сгонять по-бырому за ней? Вот побоище-то будет!

- Даже не думай! Если полезет по лесенке, мы ж гораздо более интересное кино посмотрим! Нам давно пора уже участковому подарок сделать.

- А чо, хорошая идея. Смотри-ка, лавочка не по фен-шую стоит! Сейчас он ее подвинет, подвинет… кончил подвигать! Следующий подвиг Геракла... Озирается плотоядно, цель обнаружена!

- Правильно, помойки – наше все! Сразу надо было в баках пошакалить, может, кто от пулемёта избавился, антресоли освобождая.

- Зачем ему пулемет? Ему пулемет не нужен! Вот крюк абордажный сгодился бы! Эх, неурожайный год на отходы! Хотя вот, ведро почти новое кто-то выбросил!

Трое чуть не лопнули от смеха, наблюдая эквилибристику с ведром.

- Атлет разминается перед следующей попыткой...

- Настойчивый какой! Может, все же кликнуть сюда старую гвардию? Вот потеха будет!

- Обожжи. Он, кажется, придумал.

- Ишь, штаны порвать не боится. А цветы в зубах как импозантно смотрятся!

- Шаг. Остановка. Другой. Остановка. Вот до балкона добрался он ловко…

- До балкона еще пилить и пилить!

- Это стих, мне мама в детстве читала: «Видели люди, смотревшие снизу, как осторожно он шел по карнизу…»

- Все, пора звонить, иначе поздно будет.

- Не советую…

Трое подпрыгнули от спокойного тихого голоса, раздавшегося за их спинами.

Наблюдавший за наблюдающими с аппетитом ел мороженое из стаканчика, причем не пластиковой ложечкой, как это теперь принято, а винтажной деревянной палочкой.

- Это почему еще? Тоже мне, советничек нашелся, проваливай!

- Я провалю, провалю. Только как бы вам ваша бдительность боком не вышла.

- Что ты несешь? Тут же явно незаконное проникновение в квартиру.

- Вы хорошо сохранились, друзья, раз не отдаете себе отчета в том, что важно, а что не важно, – уверенность в голосе Зорькина настораживала. - Видели, на какой машинке человек приехал? А костюмчик его разглядели? Ботиночки? Вопрос знатокам: какая материальная ценность в квартире Пушкаревых могла его привлечь, а?

- Да фигня это! Все равно не положено, в милиции разбираться не станут…

- Вот именно, не станут разбираться, что вы из добрых побуждений золотому мальчику праздничное мероприятие испортили, эксклюзивный квест помешали пройти. Кстати, я его знаю, по чистой случайности. Черный пояс по карате, вспыльчив, гневлив, рассказывали, что как-то спьяну пятерых боксеров в одиночку отметелил и ресторан по кирпичику разнес. Все с рук сошло, наверное, потому, что его ближайший друг в контрразведке работает, а папа в Лондоне в самом Биг сидит, прямо рядом с Беном. А вообще… он виртуозно шьет кармашки... Так что можете рискнуть, если хочется острых ощущений...

Колька доел мороженое и, не глядя на умолкнувшую троицу, направился к своему подъезду.

- Эй, Зорькин, а кто это вообще? И зачем он туда лезет?

- Шредингер, устал от состояния суперпозиции, хочет узнать наверняка, жив его кот или мертв.

Стаканчик попал ровно в центр урны, металлическая дверь беспардонно хлопнула чинно заходящего в подъезд Николая по заду.

- Вы чего-нибудь поняли? – один из наблюдателей слегка занервничал.

- «Шьет кармашки» - это что? – Витек смотрел на своих приятелей.

- Ты чо, совсем идиот? Понятно – что!

- А Зорькин-то давно по фене ботает?

- Наверное, как повелся с этими, так... Видали, как он мороженое ел? Кто так палочкой орудует, тот и пришить может… кармашек.

Они одновременно подняли головы и увидели, как мужчина благополучно добрался до открытого окна и скрылся в комнате. Лишь, сверкнув на солнце, поплыла по ветру паутинка, оторвавшаяся от плачущей ножки нарцисса.


Сиреневый цветочек качнулся на медовой волне, поднятой Катиной рукой, и поплыл в сторону торчащих из воды около отверстия перелива маленьких пальчиков, кожа на которых уже сморщилась от влаги. Пока рука несмело касалась то одной вершинки груди, то другой, Катя напряженно смотрела в потолок. Может, выключить Челентано? Неудобно при нем как-то… Хотя вот оно, еще одно проявление ее глупости и зажатости. Пусть остается.

Грудь реагировала на прикосновения остро, тут же повторяя на коже соска рисунок, что был на пальцах – валики, морщинки. В центре – бугорок, раздраженный, словно обиженный, словно Катя трогает его не так. И от каждого бугорка тут же натягиваются ниточки вниз, скользи вдоль них рукой – не заблудишься. Нет, глаза лучше закрыть, тогда можно представить или вспомнить… Да, так лучше, не видеть… и видеть. Когда палец, отодвинув жесткие волоски, нырнул по ложбинке вглубь, то тут же наткнулся на узелок, к которому сходились тонкие мерцающие паутинки от губ, груди и многих других точек на поверхности тела. Легкое касание – и засветилась, завибрировала вся сеть, тело проснулось все, до последней клеточки, а казалось, что оно и не спит вовсе. Как там Машка говорила? Кто, кроме тебя самой, знает, как тебе лучше? Быстрее, медленнее, нежнее, сильнее… Ну да, откликается… И понятно, что если погладить подольше пальчиком эту amoris dulcedo, то что-нибудь получится.

Tu sei una cosa
pericolosa e preziosa,
dipinta di rosa
che per il freddo non sboccia mai.

Нет! Рука безвольно падает на дно ванной. Сильно, ослепительно больно взрывается в сознании мысль, которая заставляет расслабленное тело сжаться в пружинку и, расплескивая воду, сгруппироваться в комок: руки обхватывают колени, в которые упирается лоб: нет! Я не хочу так! Я не хочу сама! Я хочу, чтобы он! Только он! Я хочу, хочу, хочу Андрея! Прямо сейчас, и всегда, и навсегда!

И что? Понимание, чего ты хочешь, разрешение себе хотеть и безумная сила желания тут же входят в резонанс с осознанием невозможности смочь… Эх, Жанка, разве только в женщине дело? Иногда как бы она ни хотела, она не может… я же говорила, говорила! Катя делает глубокий судорожный вдох и позволяет себе выдохнуть свободно, уже больше не сдерживаясь - бурным рыданием, особенно звучным оттого, что когда ты в наушниках, ты не контролируешь громкость своего голоса…


Перемахнувший через стол Андрей, тут же находит подтверждение своим опасениям: неубранная кровать, подушка, сброшенная на пол, включенный проигрыватель, молча прокручивающий пластинку, над центром которой зависла отпрыгнувшая давным-давно игла, раскиданные по полу вещи, раскрытые книжки, исписанные тетрадки поверх вороха какой-то одежды… Все это так не похоже на аккуратную Катю.

- Кать!

В квартире тишина. Он идет на кухню, примечая по пути все больше странностей: телефон на полу и, действительно, раскуроченная розетка, на кухне бутылка вина, из которой криво торчит штопор, вокруг пробковая крошка…

- Катя!

Заглянул в родительскую комнату, напрягся, увидев на дверце шкафа вывешенные пояски, ремешки, шарфики и несколько лент на кровати.

- Катя!!!

Возвращается в коридор и слышит бурный плеск воды.
Фух, она там. Хватается за ручку двери, а потом сдерживает порыв, останавливается. Опирается рукой с зажатыми нарциссами на стенку около двери в ванную: подождать ее здесь, чтобы не напугать, внезапно появившись, или… и тут же чуть не роняет цветы из разжавшихся пальцев: плач, больше похожий на вой не оставляет возможности взвешивать и размышлять.

Андрей врывается в ванную и видит свою русалку сидящей в воде, как и положено русалкам. Только разве русалки должны так горько плакать? Он мгновенно успокаивается и опускается на корточки перед ванной. В наушниках громкая музыка, Катино лицо спрятано в ладошки, ее милый хвостик на макушке покачивается, а плечи содрогаются, когда она прерывисто вдыхает и выдыхает.

Как не испугать?

Он берет один нарциссик за ножку и чуть касается лепестком внутренней поверхности коленки на уровне кромки воды. Она не заметила. Тогда снова, чуть настойчивее. Катя, всхлипнув, раскрывает ладошки и смотрит на воду между коленками, видит цветок. Несколько мгновений не может осознать, откуда здесь ее любимый поэтический нарцисс, поднимает голову и летучей рыбкой взмывает из воды. Один Андрей захлебывается сразу, соскользнув с уголка ванной, но успев напоследок спеть с милым итальянским акцентом: «Я тебя люблю, я жить без тебя не могу…», - второй утонет с теми же словами, но чуть погодя.


…Чуть погодя Кира выставляет на стол еще одну тарелку, накрытую пищевой пленкой. Ее содержимое смотрится аппетитно, но Никита уже сыт, к тому же переедать, если у тебя грандиозные планы на ближайшую ночь, не стоит.

- Ты божественно готовишь, - говорит он и оглядывается вокруг. Кирина кухня – шедевр красоты, функциональности и уюта. А если продолжить вечер прямо здесь?

- Правда? Здорово! – ее глаза сияют. – Я только недавно открыла в себе это. И мне так нравится… Хочешь, завтра на завтрак я тебе приготовлю омлет с шампиньонами на оливковом масле с ароматом трюфелей?

- Я от одного названия уже сейчас в голодный обморок свалюсь, – Минаев встает, подходит к Кире, пытается отодвинуть блюдо от края стола. – И от перспективы остаться до завтрака, – последние слова он произносит серьезно.

- Ах, в голодный обморок? – Кира игриво уворачивается из его объятий и приподнимает краешек пленки. - Тогда тебе нужно непременно перекусить. Попробуй, это очень вкусно, очень!

- Я не сомневаюсь, – он все-таки отлавливает ее, и легко приподняв, увлекает на небольшой кухонный диванчик. Спастись от поцелуя не получается, да она и не хочет: его губы дарят сладость страсти и покоя одновременно, обещают счастье, и им невозможно не верить.

- Кира, ты выйдешь за меня замуж?

Вот так вопрос, вот так натиск!

- Ого! Ты еще не попробовал всех моих блюд, а уже делаешь такое опрометчивое предложение?

- Кира! – он готов умолять.

В ее пальчиках откуда ни возьмись оказывается махонькое перепелиное яичко, наверное, она успела захватить его с тарелки, когда он заграбастывал ее в объятия.

- Хорошо, но сначала попробуй вот это. Я так старалась! Это новый рецепт с сушеными итальянскими помидорами!

- Я съем все, что ты скажешь, если обещаешь, что твой ответ будет «да».

- А если я туда что-нибудь добавила? – она изображает, как ведьма сыпет отраву в зелье.

- Из твоих рук – все! Да? Ответь!

- Да! – она хохочет и с удовлетворением провожает взглядом фаршированное перепелиное яйцо, мгновенно скрывшееся за ровными рядами Никитиных зубов.

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 03:36 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
Обрезки, или Эпилог

- Чего ты хочешь, женщина?

Я тоскую, но тщательно скрываю это, у меня другое амплуа по жизни: мы бодры, веселы... Но, кажется, кое-кто все же может распознать мое истинное настроение.
От этой «женщины» я сразу смеюсь, потому что это давнишняя шутка, дочь притащила ее из колледжа или подслушала, как я эмоционально в двадцать пятый раз пыталась объяснить мужу, что никакая я ему не «момашо», а женщина...

Я знаю, чего я хочу...

- Ты только скажи, - продолжает она, - я тебе подарю.

Я только открываю рот сказать, что она в принципе не может этого сделать, как...

- Ой, только не говори, что это за деньги не купишь!

И тут я понимаю, что это шанс.

- Я хочу картину! Ты так давно не рисовала!

Ну конечно, она закатывает глаза.

- Козыря в ход пошли?

- Ты сама спросила, я не навязывалась.

- Ладно, хорошо, обмен. Я обещаю тебе картину. Маленькую, а ты прямо сейчас скажешь мне, чего хочешь.

Ой, ей ли меня перехитрить. Бросаю взгляд на монитор, там как раз, помогая мне гладить белье, Жданов мается перед первой ночью.

- Хочу, чтобы все было не так, - я киваю на экран. – Меня тошнит от того, как он шел к нашей с Катькой первой ночи. Посмотри, он так хорошо сыграл отвращение, что я с трудом верю в то, что потом могло что-нибудь получиться. Может, Катька не знала, как должно быть? – я увожу ее от настоящих моих желаний.

Дочь рухнула на постель.

- Сколько можно, а? Ты давно должна была к этому привыкнуть. Стоп, ты же мне сама объясняла, что это не то отвращение?

- То – не то... Это просто иллюстрация к моим словам. Я хочу, чтобы было не так – и что? Мало ли, чего я хочу.

- Ну вот возьми и напиши. О, какая ж я гениальная! – она захлебывается от восторга перед самой собой. - Точно, напиши первую ночь, и вторую, и еще десяток, как тебе нравится!

- Все уже написано и сыграно. К тому же, ты первая вопила, что тебя достало, что я все время витаю где-то в облаках и обнимаюсь с компом, а не с тобой.

- Уж лучше в облаках, чем... Ну и что, что уже сыграно. Помнишь, как ты нам рассказывала сказку о семерых козлятах? После книжки, мультика и фильма? Твоя была лучше всех. Каждый вариант был лучше. Как мы хохотали!

Мы с ней на минуточку переносимся в старую детскую комнату, в которой на стене был ночник в виде желтого месяца и географическая карта с прикольными поясняющими рисунками. Неправильная мать вечно веселила на ночь детей, рассказывая смешные сказки.

- Мы так хохотали! А если тебе написать что-нибудь смешное? Про любовь, про секс, но смешное?

- Не, я смешное не умею. Тем более про любовь! «Сердце и сердца ткань - в лоскуты» - вот мое призвание, - цитирую я сама себя.

- Ну, значит, ты и не очень хочешь, чтобы твой Жданов без тошнотиков пришел к твоей любимой Катеньке. Если б ты только захотела...



- Катя, еще одну партию!

Пушкарева с трудом скрывает радость. Еще бы, она пять раз кряду с разгромным счетом обыграла Жданова в «парочки». Дружба дружбой, чувства чувствами, а в поддавки играть неинтересно. Пусть это и не мудро, пусть это идет в разрез с тем, что девчонки за обедом говорили: нельзя показывать мужику, что ты умнее, верховодить нужно исподволь. В чем-нибудь другом – пожалуйста, но в «парочки» - никогда!

- Андрей Палыч, я бы с радостью, но папа, наверное, уже...

- Я сам ему позвоню!

Пока Катя раздумывает над этим предложением, Андрей Палыч уже звонит ей домой.

- Валерий Сергеевич? Жданов беспокоит, добрый вечер. Я звоню вас предупредить, что из-за производственной необходимости Катя должна задержаться на работе еще на какое-то время. Что? Да, это моя вина, что я плохо организовал рабочий процесс, вы правы. Виноват, исправлюсь. Но сегодня экстренная ситуация, вы не волнуйтесь, я ее сам довезу. Прямо до подъезда, да. Спасибо вам, что даете мне шанс отыграться... ой, я имел в виду отыграться на конкурентах. Рынок жесток...


- Я смотрю, дело пошло? С юмором хоть, или опять «нет повести печальней в интернете»?

- Зачитать?

- Нет, нет! – она в непритворном ужасе машет руками. – Просто скажи, своими словами...

- «Что сказать-то, сынок?» - отзываюсь я любимой семейной цитатой.

- Ну, что у тебя там проходит красной нитью через все повествование?

- Помидоры, - я показываю язык.

- Жареные зеленые небось?

- Обижаешь. Всякие. Что у меня, фантазии, что ли, нет? Ботва тоже в дело пошла. Где моя картина?

- Зреет. Ты пиши, пиши. Женщина.

Только она может так произносить это слово, ехидно смягчая первый звук.


Переписка в Mail.Ru Агенте:

«Все, мне нужно бечь».

«*Раскланивается, махая шляпой с пером*»

«Книксен. Два».

«*Подхватывает у самой земли упавший белоснежный кружевной платочек, с поклоном подает*».

«Краснеет, бледнеет, смущается. Икает».

«*Трепетно целует пальчики*».

«Падает в обморок. На 1,5 мин».

«*Подхватывает, озирается по сторонам – не видел ли кто?»

«Счас памруууу....»

«*Нахлобучивает упавшую шляпку себе на голову, поддерживая тельце одной рукой*».

«Тельце!!!!!», «Тушку!»

«*Тащит тельце к ближайшей скамейке, усаживает. Хочет переложить шляпку на голову владелицы, но не успевает: полторы минуты прошли, тельце приходит в себя и открывает глазки*».

«И?»

«И видит свою шляпку на чужой голове!»



Чашу терпения Никиты переполнило не что-нибудь, а голова Афины Лемнии.

Случилось это в ГМИИ имени Пушкина, куда он сопровождал французскую делегацию после очередных, к счастью, продуктивных, и не в последнюю очередь благодаря его усилиям, переговоров. Экскурсовод рассказывала интересно, но Минаев ее почти не слушал, с тоской думая о том, что еще два дня ему придется колупаться с гостями.
- Обратите внимание на эту голову, - работница музея плавным жестом указала на очередную скульптуру. – Это голова Афины Лемнии. Предположительно это копия головы бронзовой статуи богини Афины, которую создал легендарный греческий скульптор Фидий.

Все внимательно рассматривали скульптурное изображение. Ровный нос, открытый взгляд, гордая посадка головы...

- Статуя не сохранилась, и до сих пор оспаривается, являются ли сохранившиеся фрагменты римских копий изображениями именно этой богини. Скульптура в нашей коллекции называется еще «Болонской головой», так как эта реконструкция была выполнена в 1891 г. профессором Адольфом Фуртвёнглером из Дрездена на основе головы из Палаццо Паладжи в Болонье.

Никита бросил взгляд вскользь, и ему показалось, что голова богини кого-то смутно напоминает...

- До реконструкции болонскую голову Лемнии принимали за изображение юноши. И лишь когда исследователи обнаружили еще одну голову и торс к ней, это позволило идентифицировать первую как принадлежащую богине.

Минаев уставился на скульптуру, пытаясь понять, действительно ли она похожа на Киру, или просто Кира ему везде мерещится. Решение созрело моментально.
После экскурсии он просто сказал французам, что завтра, в субботу, им придется поехать на экскурсию по Золотому Кольцу без него, иначе его лямур, который не дает ему покоя тужур, может опять сказать ему оревуар, и тогда ему только и останется, что сигануть с Нотр Дам де Пари.

Французы поняли и благословили. Первое, что он увидел, когда вышел из музея, был тоненький серпик новорождённого месяца. Тем более пора!



- Кать, поехали ко мне, а?

- Почему?

- Ну, не совсем удобно в магазин через окно ходить.

- Да у нас полный холодильник! Хочешь еще бутерброд?

Катя откусила кусочек от хрустящего багета, крошки посыпались на простыню. Андрей открыл рот, она аккуратно поднесла хлеб с маслом и сыром к его губам.

- Хочу. Но лучше бы... фахитос!

- Лаваша нет.

- Я и говорю, поехали ко мне, а? И купим по дороге.


Из темы на форуме:
«ААА!!!!!! аааааа!! )))))))
Девочки-девчоночки любимые!!!!
У меня вам и себе такой классный подарок!!!!!
Меня от него ТАК штырит!! Что аж сидеть и печатать сложно!!!
Хочется скакать по комнате, петь и танцевать, чем я займусь скоро...
Фантазия.
Где-то между примирением и свадьбой!!!
Слова о четвертом, Катином этаже не выходили из головы. Вот уехали её родители на дачу, а соседка сплетница шпионит, не выходила ли дочка, у которой очень много работы (вот она, ложь их маленькая) из квартиры... Соседка бдит за парадной, но она не подумала про пожарную лестницу... теперь становится еще понятнее, почему наш любимый Жданов с такой прытью по ней залезал... а Катя его ждала... одна...

Adriano Celentano – Soli (Мой хааароший а главная точный перевод):

Бесполезно звонить (в дверь),
Здесь вам никто не откроет.
Мы закрылись ото всего мира
Вместе со всем его безумием,
Ложь,твоим.
Холодильник полон, и потом
Футбол по телевизору.
Только я, только ты.
Бесполезно звонить (по телефону) -
Никто не ответит:
Телефон вылетел прочь
С четвертого этажа.
Было важно, знаешь,
Подумать немного о нас.
Мы не были вместе совсем.
Сейчас да, сейчас здесь
Одни.
Кожа — наша одежда,
Одни.
Ели один бутерброд вдвоем
Я и ты.
Одни.
Крошки на кровати.
Одни.
Но сблизились еще немного,
Только я, только ты.
Мир за окном
Похож на немое кино.
И твоя чистота любви
Сделала твое тело еще более настоящим.
Ты красивая, когда хочешь.
Девочка, женщина потом -
Никогда меня не разочаровываешь,
И так я чувствую.
Одни.
Оставили свет включенным.
Одни.
Но смотри в сердце, где есть
Я и ты.
Одни.
Вместе со временем, которое остановилось.
Одни.
Но в конечном итоге мы,
Только мы, только мы,
(женский бэк-вокал):
Бесполезно звонить (в дверь),
Здесь вам не откроет никто,
От мира закрылись,
Он вне,
Вместе со всем его безумием,
Ложь,твоим.
Холодильник полон, и потом
Футбол по телевизору.
Только я, только ты»


- Хочешь, посмотрим какой-нибудь фильм? – Андрей берет пульт, Катя тут же прижимается к его боку – невозможно быть даже на минимальном расстоянии, хочется влипнуть друг в друга, склеиться, срастись...

- Мне все равно, что смотреть.

Он включает большой телевизор, там идет футбол.

- Оставь, если хочешь, – говорит Катя. – Я с детства люблю этот звук: шум трибун, голос комментатора. А здесь, у тебя – это же немыслимое счастье. Я буду сидеть рядышком с тобой и осознавать его.

- Тогда оставлю футбол. Может, мой телефон тоже сломать?

Из той же темы на форуме:
«затылки брюнета и девушки с русыми волосами сидящих к нам спиной на белом диване!»



- Я буду проездом.

- Сколько дней?

- Часов. Мне нужно будет переехать из одного аэропорта в другой.

- Я тебя встречу. И провожу, – по его голосу не поймешь, что он огорчен. Почти.

- Я прилетаю в "Шереметьево" последним рейсом, а вылетаю из "Домодедово" первым. Стоит ли? Не спать ночь ради нескольких часов болтовни в машине.

- Говори дату, рейс, – кажется, его больше расстраивает, что она пытается отговорить... Или это опять игра?

- Но зато потом, через три недели...

- Рейс!

Пока вышла, получив багаж, пока вырулили на МКАД, уже начало светать. Утро теплое, не характерное для июня.

- А в том парке, - он показывает в сторону рукой, - обалденно поют соловьи. - Говорит, чтобы просто что-нибудь сказать, потому что в тишине уж слишком явно звенит тоскливая нота предстоящего расставания, когда и не встретились еще толком. Нет, он не скажет ей, что смертельно соскучился. Либо ей это понятно и так, либо говорить нет смысла.

- Мы же можем туда завернуть? Я бы хотела послушать соловьев. Время же есть немного?

Вышли из машины и сразу окунулись в тишину заросшего парка – это уже почти лес. В первый момент слышны лишь отдаленные звуки проезжающих по трассе автомобилей. Но потом... Да! Эти ступенчатые трели не перепутаешь ни с чем. И с разных сторон, и совсем близко!

- Всегда хотела увидеть соловушку. Но, говорят, это трудно.

- Давай попробуем. Они когда поют, не так пугливы.

Пошли на голос ближайшего соловья – вспорхнул. Выслушали следующего, двинулись к нему, хорошо, что тепло и трава сухая: она в легком светлом платье почти до пят и опять в этих своих плетеных босоножках...

- Вот, смотри, - шепчет он, показывая на ветку, расположенную низко, но в густой листве. – Вот он, певец.

- Где?

- Вот, вот, - склоняется к самому ее уху. – Видишь?

- Точно...

Рассматривать соловья ей удается недолго, потому что когда его дыхание касается щеки, губы сами собой оказываются слишком близко к губам. Мгновенный разворот в его руках – в каком танце так вращается партнерша? – и сразу плотное переплетение тел, скорее танго, чем вальс... И вот уже нужна опора, чтобы целоваться не только губами - всем телом, обоими телами.

- Опять сознание потерял? – она еще может смеяться. Она всегда над ним насмехается!

- Нет, надо просто проверить, не ползет ли по тебе кто. Знаешь, в Москве и Подмосковье огромное количество клещей, - встав на колени, поднимает подол, внимательно осматривает каждую ножку.

- Вот, особенно тут, где нежная кожа, на сгибе они любят присосаться, - показывает губами, как клещи присасываются, приподняв ее ногу, закинув себе на плечо.

Она задыхается, то ли от смеха, то ли уже не от смеха.

Он поднимает подол все выше и выше и наконец застывает, увидев, что нижнего белья на ней нет.

Кажется, она именно этого и хотела: увидеть удивление, изумление, ввести в ступор, хоть на мгновение. Доставить ей удовольствие, репку почесать в недоумении?

- Путешествуешь налегке? – а руки-то продолжают «осмотр».

- Какие еще варианты? – в глазах, как всегда, озорной вызов.

- Мода, жара, забыла, потеряла, невидимые, - ему уже очень трудно придумывать.

- А «страшно соскучилась» тебе в голову не приходит?

А соловей так и не улетел. Смолк на некоторое время, прислушиваясь к вздохам из-под дерева, а потом снова начал свою весеннюю песню.



- Как там твои ночи? Помидоров хотя бы на две хватило? Ты чего-то все пишешь и пишешь... посекундно, что ли, расписываешь?

Она что-то прячет за спиной.

- Как-как... Понимаешь, чтобы ночь получилась, как мне нравится, к ней же нужно идти издалека...

- Из Хабаровска, что ли?

- Ну, почти... А почему ты про Хабаровск спросила?

- Так ты ж вчера у карты стояла долго и синюю булавку поправляла, а синяя у тебя в тех местах только на Хабаровске.

- А, ну да... Что у тебя там, показывай.

- Вот, я свои обещания выполняю.

Она кладет передо мной лист акварельной бумаги. И я вижу на нем чудные зеленые помидоры.

- Ты этого хотела, женщина?

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 03:39 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 05 июн 2017, 15:12
Сообщения: 1100
little_birdie писал(а):
Ура! Я очень рада, что ты ее выкладываешь!


:grin: Ее - женщину? :grin: Птич, ты прелесть.

little_birdie писал(а):
Давно хотела перечитать.


Значит, вас будет как минимум двое. :grin:

_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 07 янв 2020, 07:13 
Не в сети

Зарегистрирован: 03 фев 2013, 20:42
Сообщения: 1
Спасибо :kissing_you:


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Чего хочет женщина
СообщениеДобавлено: 08 янв 2020, 14:25 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 10 июн 2019, 03:10
Сообщения: 6863
Откуда: Москва
Прочитала взахлеб!!! Это так потрясающе, не могла оторваться. Очень интересно, как прошлое переплетается с настоящим. А Амстердам. Будто побывала там сама. Спасибо, Greza! :Rose:

_________________
Не обижайте тех, кто вас любит, ведь они беззащитны из-за любви к вам


Вернуться к началу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 29 ]  На страницу 1, 2  След.

Часовой пояс: UTC + 4 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 0


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения

Найти:
Перейти:  
Powered by Forumenko © 2006–2014
Русская поддержка phpBB