|
8.
Ночь была душной, он почти не спал. В туманной серости дня поручни, ведущие к крыльцу офиса, казались такими, какими были: медными, тусклыми. И все-таки на какое-то мгновение поплыли, раздвоились: он вдруг вспомнил то, о чем запрещал себе думать по дороге, то, зачем пришел сюда. Ночью он намечтал себе совсем иное… Слова матери до головокружения изменили все. Все стало сложнее и проще.
Он вынужден безжалостно тронуть тонкий лучик, протянувшийся между ними вчера. Закрасить в определенный цвет. Придать объем… А он так берег его, услышав вчера «люблю». Но то, что сказала мать, нельзя оставить без внимания. Какие уж тут лучики…
Короткий, только обозначающий стук в дверь - и Катя увидела за дверью Андрея. Машинально схватилась за борт пиджачка… медленно опустила руку. Маргарита сказала ему… что ж. Но она надеялась на другое.
На первый взгляд Андрей выглядел как обычно, слегка напряжен, со скрытой силой в теле и глазах. Может, чуть шире был шаг… Он подошел к столу, за которым фиолетовел - отливал атласом рубашки Валера Ларионов. Тезка ее отца, балагур и очень хороший экономист.
Андрей протянул ему руку. Улыбнулся. Пожалуй, для простой улыбки скрытой силы слишком - что будет с рукопожатием, невольно подумала Катя… И напряглась, когда, улыбаясь в ответ, Ларионов вложил свою ладонь в руку Андрея. Ничего, вроде все так же улыбается… Мужественно. И даже не побледнел.
- Сколько лет, сколько зим… Ты надолго или так, проездом?
- Можно считать, проездом. Здравствуйте, Катя, - едва повернулся к ней Андрей и продолжал: - У меня же коллекция выходит. Показ скоро. Если хочешь - приезжай.
- Ты же знаешь, я на показы не езжу. - Ларионов расслабился, спрятал руку в карман и откинулся на стуле.
- Правда? - Андрей смотрел ему в глаза.
Ларионов задержал на нем ставший внимательным взгляд…
- Выйди, пожалуйста, - вдруг сломанным, хрипловатым голосом сказал Андрей.
Валерий взглянул на Катю. Она опустила глаза, боясь, что прочтет в его взгляде обычную усмешку, в другое время помогавшую светлей смотреть на жизнь. Ларионов понял.
- Ухожу, - насмешливо, но беззлобно сказал он Андрею, поднимаясь. - Будет желание - загляни. Мой кабинет еще помнишь?
- Помню… Зайду.
Андрей проводил его взглядом и посмотрел на нее.
- Больше никто не войдет или дверь закрыть?
- Она не закрывается. В ней нет замка.
Катя отложила ручку и спокойно посмотрела на него.
Прищурился… И вдруг плечи опустились, отступил на шаг и сел на стул, где минутой раньше сидел Валера.
- Катя, я… я не знаю, как начать. Вчера ты сказала, что позвонишь и мы встретимся в Москве, и я решил ждать. Но сегодня…
Он замолчал. Капли дождя стучали по стеклу.
- Что произошло сегодня?
- Моя мать сказала, что ты ждешь ребенка. Я знаю, она тебя неправильно поняла… так? - И его глаза, освобожденные от очков, пытливо смотрели на нее.
Ей стало жарко. И руки потянулись к пиджаку, теперь уже просто для того, чтобы расстегнуть его. Сердце, опомнись. Ведь она этого ждала. Хотя и представляла себе по-другому… Его мать не дала ей этой возможности.
- Что значит неправильно, Андрей?
- Неправильно - это значит, ты говорила ей о том… о том ребенке, которого не было. Так?
- Нет, не так… - тихо ответила она.
- Аттлична, - он рванулся из-за стола, но получилось тяжело, неуклюже, и калькулятор, стоявший на краю стола, упал на пол. Зацепил за собой и подставку для бумаг, и какие-то блокноты, и даже компьютерную мышь… Андрей хотел было поднять, но оставил попытки и, уперевшись руками в стол, наморщил лоб. - А как? КАК, Катя?
- У меня будет ребенок. В конце осени или в начале зимы… если все будет хорошо.
- Почему у тебя дрожит голос? Почему ты не смотришь на меня?
- Если ты думаешь, что это легко… - Катя отвернулась, все так же уцепившись за борт пиджака.
Он вышел из-за стола и, подойдя к ней, поднял за подбородок ее лицо. Она не сопротивлялась. Серьезным, глубоким взглядом ответила ему.
- Та-ак… - сказал он и отпустил ее.
Он долго молчал. Наконец усмешка исказила лицо.
- Нелегко?.. А о чем же тогда ты собиралась сказать мне? Или ты и не собиралась звонить?
- Нет, собиралась… Но твоя мама опередила меня. Я хотела сказать тебе о ребенке и сказала бы, уже несмотря ни на
что.
- «Уже»… А как же твой переезд? Откладывается на время? На время, пока я смогу все это переварить?
- Переезд - это в прошлом. Я отказалась от него.
- Боже, ты только подумай, что ты говоришь… Нет, это, кажется, только мне надо думать. Для тебя уже все решено.
Он вернулся на свое место. Пальцы, державшие машинально дужку от очков, немного дрожали. Но вскоре он раздумчиво, словно себе, а не ей, заговорил:
- Да, пожалуй, я верю… ты действительно хотела сказать. Потому что - так надо, потому что «у ребенка должен быть отец». Потому что ты порядочный человек… Но не потому, что доверяешь мне. Ты так и не простила меня. Я понял: ты никогда не простишь…
- Нет, Андрей, не совсем так… Я не знаю. Я еще только хочу разобраться… Я… да, я простила тебя. Когда поняла, что это и твой ребенок, такой же, как мой. Но забыть не могу…
- Чего? Ну, чего ты не можешь забыть? Что мне надо было сделать, чтобы ты наконец поверила, что я с самого начала никакого аборта не хотел? Да, я вел себя, как подонок, еще хуже, чем твой Денис… И тогда, в том разговоре, я еще допускал, что могу жениться на Кире. Только из-за «Зималетто» - но хотел быть только с тобой. И Испания эта… я подумал, что мог бы поселить тебя где-нибудь за границей, пока схлынет вся эта волна…
Он остановился, видя ее страдающее лицо.
- Но я отказался от этой мысли. Тут же, на совете, когда слушал твой доклад, понял, что не смогу остаться с Кирой, даже ради «Зималетто»… Я хотел отвезти тебя домой, вернуться и все рассказать. Но ты не поверила! Ты ушла! Ты… ты надеялась… надеялась, что забеременела, когда мы были вместе в последний раз…
Катя вздрогнула и подалась вперед. Откуда? Откуда ему может быть такое известно?.. Он улыбнулся, и в улыбке этой было что-то жесткое.
- Ты так и не поняла, что я любил тебя. Чувствовал, понимал тебя. И все знаю про тебя. Все, понимаешь, все…
Он говорил и начал собирать вещи с пола. Швырнул на стол мышь, которую увлек за собой калькулятор, запутавшийся в проводах, пару блокнотов. Обернулся, бросил из-за плеча, уже успокоенно, почти по-доброму:
- А вот ты про Жданова, какой я теперь, ничего не хочешь знать. Того, прежнего, Жданова ведь больше нет? А ты влюбилась в него. И я уже не нужен тебе! Ты меня похоронила, да? Вдова, мать-одиночка, Кать?.. - И вдруг она зажмурилась, закрыла руками лицо. Ударом кулака он сшиб все, что только что вернул на стол… - Ты не любишь меня. Самое смешное, что я сам виноват…
Крик вырвался откуда-то из души, неуправляемой, уставшей от борьбы… «Нет, Андрей, нет!..» Пелена перед глазами рассеялась - лицо Андрея, с поднятой бровью, с горькой улыбкой:
- Нет? И при этом не доверяешь мне? Но нельзя любить и настолько не доверять. Ты боялась, что мое отношение к тебе окажется враньем? А того, что окажется правдой, не боялась? Я все понимаю, все… я понимаю, что ты ненавидела меня, презирала, и я все это заслужил… Но такое… Если ты допускала хоть один шанс - не могла не рассказать. Иначе это предательство, а ты на такое не способна… Но ты не допускала - и, значит, ты не любишь меня.
- Но ведь я поняла все это и захотела, чтобы ты знал. Как ты не понимаешь…
- Может, и хотела, - устало сказал Андрей. - Твоя мама сказала, что вы уезжаете… - Короткий смешок… - Вероятно, ты хотела позвонить, чтобы и об этом сказать, да?
- Катя, вы сейчас можете зайти ко мне?
В приоткрывшуюся дверь она увидела Павла Олеговича… Сказала, что зайдет через пять минут, надеясь, что он не заметит Андрея. Но он почувствовал что-то и повернул голову.
«Здравствуй, па», - сказал Андрей. «Добрый день», - как всегда, невозмутимо ответил Жданов…
- Кать, мы встретимся в Москве. Позвони мне, когда приедешь, - сказал Андрей, когда отец вышел.
Какое-то время он поднимал упавшие вещи, пытаясь вернуть столу хотя бы подобие прежнего порядка. Потом, помедлив, все же подошел к ее столу. Но Катя не могла встать, не могла… И только ее рука поднялась навстречу, и он взял ее в свою. Его ладонь была мягкой.
- Прости меня. Я люблю тебя. Независимо от твоего отношения - я люблю тебя и буду любить всегда… Даже если я больше не нужен тебе.
- Не говори так, не говори никогда… Для меня не существует «того» или «этого» Андрея Жданова…
- Правде нужно смотреть в глаза.
Он держал ее руку, глядел на нее, на плечи, грудь, на всю фигуру, но Катя продолжала сидеть, и его взгляд преграждал стол. Его глаза темнели. Он начинал постигать суть… Поняв, что ей неловко встать при нем - а ее ждал отец, - он выпустил ее руку и вышел из кабинета.
***
Самолет прилетел в шесть… Ее встречали.
- Пап, ты за рулем? Ты хорошо себя чувствуешь?
- Не боись, дочка, мы еще Ждановых переживем…
Не успев огорчиться от того, что его сердце все еще ранено, Катя перехватила его взгляд и задумалась. Он был почти весел. Ни ярости, ни обид…
- Намедни Андрей Па-алыч заходил, - с затаенной в глазах и уголках губ довольной улыбкой сообщил отец. - Каялся. Говорил, что ничего о… о ребенке нашем, то есть своем, не знал. В любви к тебе клялся… Сказал, что ребенок не пострадает от всех этих ваших дел.
Кате хотелось спросить, говорил ли Андрей о будущем - его и ее, но она не могла. Долго копившееся напряжение разрядилось так легко… С благодарной радостью в душе она ждала, но отец говорил о будущем внуке, и только о нем. Мама… Мама сидела притихшая, и по ее лицу ничего прочесть было нельзя - Елена и не делала попыток, чтобы Катя прочитала. Чувствует себя виноватой? Ругает себя за резкость, поспешность, из-за которых не дочка, а Маргарита сообщила Андрею такую новость? Что толку теперь думать об этом…
Войдя в квартиру, они наконец обнялись по-настоящему. Мама долго не выпускала ее, ощупала всю, обмяла, обласкала.
- Как выросли… - с восхищенным любопытством, стесняясь его, посматривала она на ее живот.
- Конечно, ведь срок уже большой…
- Ну, большой. И половины еще нет.
- Скоро, скоро половина.
- Неважно, Катенька, главное, чтобы вы здоровыми были… Вот сходишь к Милане Сергеевне на днях, и будем спокойны, что все хорошо… Андрей Палыч поладил с отцом, - шепотом сообщила Елена, поглядев в сторону кухни. И кивнула еще в знак подтверждения.
- А с тобой? - спросила Катя…
- Я тебя ждала, - просто ответила мать. И в свою очередь спросила: - Его мать сильно рассердилась?
- Не знаю… Думаю, что нет. Было в ней что-то такое… слабое. Она за Андрея переживает. После того, как у них с Кирой не получилось…
Еленины глаза тепло блеснули. «Верит, что не получилось», - подумала она. Но вслух неуверенно проговорила:
- Ну да, ну да… Тоже женщину жалко… Но я все равно не доверяю им. Нельзя, Катюша, пока… Нам их не понять, мало ли что у них на уме. - И, помолчав, все же добавила: - А Андрей не такой. Сердцем с первого дня чувствовала, хоть и такое страшное узнала о нем. Поэтому и папе ничего не сказала. Ты скажешь?
Катя ответила не сразу.
- Нет… Мам, я тебе все скажу потом, хорошо? Мне еще немного времени нужно…
Но кое-что она все-таки рассказала. О том, что Павел Олегович снова говорил с ней о постоянной работе, а она сказала, что беременна. Он удивился, но не сильно… А вот огорчился, похоже, сильно. Сказал, что принял решение опять провести выборы… Пусть совет акционеров решает судьбу президентского поста, теперь уже с учетом периода реабилитации. Катя хотела что-то сказать… и промолчала. Андрею будет неприятно, что кто-то уговаривает отца, приводит доводы и ратует за него. Она почувствовала…
Колька говорит: ты бы не узнала его. Сам Андрей тоже так говорит… Она ведь тоже долго думала, что ошиблась когда-то, любя его за честность, благородство, доброту.
Но благодаря его сыну или дочери она так долго уже смотрела в свое сердце, что не могла не понять... Мнимый Андрей подавлял действительного, нагонял на него страх. Этот властный мнимый изувечивал ее, чтобы действительный и пикнуть не смел. Но, как часто бывает, слабый сильного - перехитрил. Это он использовал его. Потому что был мнимо слабым…
…- Ну, а ты? Ты позвонишь ему?
Катя оставила чемодан, который разбирала, подошла к столу, делая вид, что ищет что-то в стопке привезенных книг. Стоя к Елене спиной, зябко повела плечами, посмотрела в окно и вдруг покачала головой. Мать растерянно выпрямилась на краешке дивана:
- Нет? А как же… Он же ждет?.. Катя! Ты плачешь?..
Катя поспешно обернулась. Глаза были сухи.
- Нет, мама, нет! Мне не из-за чего плакать.
Но она не просто так скрыла от матери свое лицо. Когда та вышла, на нем снова появилась - улыбка… Сквозь горькую нахмуренность - она улыбалась.
Кончался последний перед показом «Зималетто» день.
***
По звукам мастерская напоминала улей, внешне - муравейник или, если отставить лесную терминологию, спешно покидаемую жильцами квартиру… Занавеси распахнуты, всюду расставлены коробки с моделями, рабочие снуют в мастерскую и обратно, к грузовому лифту, - а между ними бегает, словно растревоженная пчелиная матка, спасающая свои соты, Милко Вуканович…
В приемных - торжественное затишье, на ресепшн секретари в эти часы тоже опасаются собираться, чтобы не попасться под руку начальству… У «начальства», в кабинетах - все почти как всегда; Кира, задолго подготовившаяся к выходу, задумчиво оглядывает себя в зеркале, и в иные минуты ее лицо кажется облаченным в бледную печаль; Ветров в беспомощной ярости листает оскверненные зорькинскими руками отчеты; а в кабинете президента - президент, точнее, двое президентов, спорят, переходят на личности, снова возвращаются к сути спора и снова - к личностям, с попеременным успехом отражая атаки друг друга…
- Да если бы ты хоть попытался просчитать все плюсы и минусы…
- Ты ведь уже когда-то пытался? Или учишься на своих ошибках?
- Окупаемость этого проекта очень высока, как ты не понимаешь?
- Да, но сроки - сроки, Андрей! Ты, как всегда, смотришь не дальше своего носа…
- Делай, что хочешь, - внезапно уставшим голосом сказал Андрей. - Я сказал все, что думаю.
Он уже поднялся, чтобы уйти, но Воропаев, как-то по-другому, чуть насмешливо, оглядел его и сказал изменившимся, интимным тоном:
- Андрей, то, что ты не президент «Зималетто», не означает, что бриться необязательно. И рубашечку не мешало бы сменить…
- Спасибо за заботу, - кивнул у двери Андрей. - Я непременно учту ваши пожелания.
- Сделайте милость… - пробасили ему вслед. - Надеюсь, на показ явишься в форме…
Вернувшись к себе, Андрей первым делом достал бутылку и стакан, которые пришлось убрать, когда Воропаев попросил зайти. Налил полстакана и, отпив глоток, вдохнул глубоко и почти удовлетворенно. Со стаканом в руке подошел к окну и, услышав какой-то звук за стеной, задумался о Кире.
Немного изменилась... О подлом душке ее поступка, точившем его, похоже, удастся забыть - такая она сдержанная и в то же время заботливая. Незаметно опекает его, всегда рядом, когда бы ни понадобилась. По работе, конечно… И о том, что он пьет третий день, ни слова не сказала - смотрит сочувственно. А ведь он мог бы воспользоваться, в который раз подумалось ему…
Папа совершил широкий жест. Да только Андрей не уверен, радоваться ему или оставаться на своем безбурном месте, не питая особенных надежд. Может, и к лучшему было бы, если бы все осталось, как есть, - ну, прогнал бы его Воропаев, а он бы все равно, назло, поднялся и вернулся. А сейчас - сейчас нервничай опять, просчитывай ходы. Малиновский вон сам не свой - целыми днями гадает об исходе голосования… Это ведь не те страшные дни начала марта, когда он был повержен, раздавлен лавиной несчастий и абсолютно безразличен ко всему, в том числе к своей судьбе, - даже день выборов помнит смутно… Естественно, все, кроме Ромки, проголосовали за Воропаева… Даже мама… Президент же у компании должен быть?
И вот опять отец назначил выборы! Как только Андрей прилетел в Москву - позвонил ему с доброй вестью, словно не мог в Лондоне с ним поговорить… Сказал, что изучил все материалы проделанной работы за эти месяцы и в преддверии ликвидации «Ника-моды» задумался о дальнейшей жизнедеятельности компании… И считает, видите ли, что несправедливо было бы продолжать ее на той же платформе, не определив место в компании для него. Надо же! Для него!.. Отец намекает, что ему надо бы выдвинуть свою кандидатуру…
Почему-то он не был рад - так, как был бы еще недавно. Перегорело соперничество с Воропаевым, перегорело желание во что бы то ни стало что-то доказать отцу, постоянно борясь с ощущением, что стучится в закрытую дверь… Главное - он сам. А он точно знал, что на этот раз способен справиться. Он чувствовал в себе силу. И мысль о том, что придется сейчас опять копаться в интригах и расчетах, прикладывать все эти мелкие, изматывающие усилия, чтобы, как водится, акционеров обаять - вызывала неприязнь, если не отвращение… На каком-то другом этаже он уже был. Повыше этого.
Но просто по-человечески наладить отношения с Кирой - почему бы нет. Хотя бы просто для того, чтобы знать, что хоть она не таит на него обид. И это было бы еще одним шагом вперед. Главное, ощутить в себе ту же силу…
В оставшиеся до показа дни он пил. Не много, но систематически. Так легче пережить. Потом, конечно, он снова ринется в бой - заседание суда (наконец-то Катюша будет свободна), выборы президента, решение его судьбы… Потом, еще позже, - то, о чем сердце даже думать не смеет. Что-то грандиозное. Слепящий свет! Теплый, зеленый остров рядом - на всю, на всю жизнь. Его сын или дочь… А сама Катя - свет с грустинкой, тепло без огня. Женщина, подарившая ему самого себя. Молния, осветившая его жизнь, - спасибо ей, даже если от огня в ней остались одни угли. Она спасла его ценой своей любви. Не хочется верить… Несправедливо, дико. Но самое страшное - логично. Чувство любви тоже может быть логичным!..
Все эти мысли атакуют его. И только виски спасает…
Он специально не узнавал, прилетела ли Катя. Вернувшись от Пушкаревых (железный мужик ее отец), решил просто ждать: она пообещала позвонить. А раз обещала, он не будет на нее давить. Он вообще не будет больше на нее давить - насильно мил не будешь. Хоть и банально…
Он взялся сейчас вспомнить, медленно и скрупулезно перебрать все те моменты, когда она признавалась ему в любви. Как нерасчетливо, как попустительски он относился к своим ощущениям! Знал только, что эти слова в целом делали его гордым и счастливым. Приятно знать, что, кроме родной мамы, кто-то еще любит тебя... Если бы тогда не подшучивал над этим, а главное - не боялся и не бежал от себя, все вообще по-другому могло бы быть. И было бы! Но что теперь. Теперь - расплачиваться…
Малиновский вошел с горящими глазами…
- Слушай, там такая нимфа на ресепшн! Блонд приятный, нежный… Из Киева, говорит. К тебе, говорит!
Андрей, чуть не расплескав виски, поднялся из-за стола.
- Черт! - Ощупывая подбородок, растерянно посмотрел на Романа. - Алла! Я совсем забыл.
Малиновский кивал с укоризненной насмешкой, как до этого Воропаев.
- Прекра-асно… Прекрасно, Жданов! К нему блондинки в очередь, а он сидит тут с недельной щетиной…
- Ну-ну. Всего три дня.
- Редька хрена, извините, не слаще. Давай, переодевайся, хоть пиджак смени, там, в шкафу на вешалке… А я тебя прикрою, так и быть…
- Ты там смотри осторожней… Партнер стратегический и девушка хорошая…
Малиновский оскорбительно улыбнулся и скрылся за дверью. Бормоча проклятья, Андрей переодевался. Он, честно говоря, надеялся, что Алла приедет прямо в отель, где будет проходить показ. И у него было еще несколько часов, чтобы привести себя в порядок. Надо передоверить ее Воропаеву - тот иногда умел быть галантным, а с Аллой Ковальчук как раз такой случай, - а самому отправиться домой. Хватит киснуть, пьяный, он будет еще неприятней ей…
И, представив себе, с какой готовностью, радостью, восхищением сейчас встретит его Алла, - и ощутив троекратно увеличившуюся от этого тоску по Катиной любви, он уже почти без боли, но в сотый раз посмотрел на телефон, лежавший на своем почетном месте на столе.
Катя так и не позвонила…
Последний раз редактировалось natally 24 фев 2011, 19:27, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Странное удовольствие, ИМХО, принимать выросшего сына (да и дочь тоже) за несмышленыша, а не видеть в нем взрослого и разумного человека. Вот больше всего такое самомнение и бесит: мать знает, как лучше! Откуда, интересно? 
А реакция на Маргариту - ну, так это просто реакция...
Какова будет его реакция, когда он узнает, что всё-таки поступила? 
Выложусь сегодня, планирую и здесь, и в Фантазиях. До 19:00 по Москве. 
