4.
В одно утро она проснулась размягченная, еще пронизанная лучом из сна. В луче танцевали две пылинки - она и Жданов. И не было в этом танце никакого зла и неправды, и были в этом танце только сочно наполняющий луч медовый свет и добрая, очень солнечная, чуть виноватая и - искренняя - его улыбка…
Какое-то время в детстве она увлекалась танцами. По телевизору. Применить это увлечение к себе в голову не приходило, она просто следила за танцующими, сходящимися в пару словно для того, чтобы рассказать какую-то недоступную ей историю, - как за неожиданно открывшимся, как море с высокой горы, миром. Катя очень рано научилась разделять реальное и невозможное. Тем удивительней то, что произошло с ней… Как будто неосознанно она все-таки считала себя сильной. Способной.
По мере того, как из дремотного света она выходила в сумрак действительности, ее лицо старело, открывшиеся глаза были глубоки и темны. Вспомнился вчерашний Кирин разговор с Клочковой о свадьбе, отражающий общее Кирино состояние: отчаяние и решимость а-ля «несмотря ни на что», иногда сменяющееся счастливым забвением всех обид… Катя случайно услышала этот разговор, оказавшись в приемной, и, услышав, бежала, несколько могла бежать. А прибежав, получила очередной привет с веселым мишкой на открытке: «Свадьбы не будет, я ее отменю»… А потом приехал Павел Олегович, и они все вместе ушли на экскурсию по «Зималетто». И Андрей рассыпался перед отцом в улыбках и заверениях, перед Кирой - в комплиментах…
Не спасал уже и стол, помогавший уйти «по коридору». Стены как будто рухнули, Катя слышала каждое слово, видела чужие лица - что она до сих пор здесь делает, кольцом сжимала голову мысль. У Андрея своя жизнь, свои интересы, и даже если у них с Кирой действительно что-то разладилось, как он лгал ей вчера у подъезда, - это его и только его проблема. И ей в этой проблеме места нет, он ее никогда не впустит, потому что он - нормальный мужчина, а она - такая женщина, как Пушкарева…
Смахивая ресницами слезы с глаз, смотрела на монитор. Доклад о состоянии дел в компании «Зималетто». Привыкла доделывать все до конца, и бросить останавливало что-то. Может, то, что вчера днем с требовательностью бессилия Андрей настаивал, чтобы она предоставила этот отчет? А может, то, что уже вечером лгал о том, что лгал днем? Что на самом деле его волнует только она сама и их ребенок, и ему невыносимо думать, что она не с ним, и оттого он злится и цепляется за этот отчет, как за спасательный круг…
Спасательный круг…
В кабинете зазвонил телефон. Мобильный Андрея… С усталой холодностью Катя ответила на звонок. Маргарита. Еще один фантом. Чужие, все чужие… Самое страшное, что и она, любящая его, - чужая себе. От этого не убежишь. С этим придется жить. Спасение - оно существует? В чем оно для нее? Как избавиться от болезни, которая в конце концов убьет ее? Другой мужчина? Можно врать себе, но есть ли смысл, если действительно хочешь избавиться? Это должно быть связано с ним. И в то же время чем-то другим, отдельным. Клин клином, подумала она… И мелькнуло безумное: если бы ее беременность была правдой.
Она нашла Андрея у мастерской. Сделав и перед матерью преувеличенно-бодрый вид, он попросил Катю передать отцу, что вынужден уйти к себе. Если бы он захотел намеренно унизить или ранить ее, у него бы так хорошо не получилось… Он не знал, куда посылает ее? Он попросту не помнил. Он жил во сне, не видя лиц, не помня о чувствах…
Занавески распахнулись, и Кирина спина предстала перед ней. Жемчужные складки под голыми гордыми ключицами… Милко и Кира глумились над ее любопытством, Павел Олегович тревожно смотрел… Передав ему требуемое, Катя почувствовала знакомое усиливающееся пощипывание в переносице и, оборвав Кирин смех, исчезла за занавесками. В туалете, оперевшись руками об умывальник, осторожно, высоко запрокинула голову. Тревога оказалась ложной. Но она еще не скоро позволила себе голову опустить.
Вернувшись, проскользнула в каморку. Все еще не закончив разговор, Андрей проводил ее взглядом. Она захлопнула дверь и, сев на стул, упала на столешницу грудью, лицом. Вытянутые побелевшие руки сжимались в кулачки. Немедленно собраться, уйти отсюда. Найти какое-нибудь убежище, только чтобы далеко и тепло. Мир сузился до размеров тоннеля на волю…
Она успела только снять с полки фотографию. Как сломанный ноготь за негладкую ткань, взгляд зацепился за добрые, простодушные лица родителей. Они считали ее самой лучшей, достойной… Катя медленно поставила фотографию обратно и уткнулась в ребро полки лбом. Руки уже и не разжимались.
Из кабинета раздался голос Киры. Она звала ее, ЕЕ! Но из тоннеля, по которому она уже ушла, тоннеля со слегка изменившейся композицией, вырвать ее было не так просто. Приоткрыв дверь, хмуро и рассеянно она посмотрела на Киру.
- Катя, я попрошу вас найти Федора и отдать ему эту коробку. Это приглашения на свадьбу, а я совершенно ничего не успеваю. Хорошо? Спасибо, Катя. - И, размашисто поднявшись со стула, на котором она сидела перед Андреем, Кира направилась к двери.
Тяжелой, решительной ладонью Андрей накрыл белую коробку на столе… Она все же вырвала ее и унесла. К Федору на ресепшн - мимо которого проходила минутой назад Кира… В отличие от своего будущего мужа, она унизила ее намеренно.
И снова путь к тоннелю…
Андрей преградил ей путь.
От него опять пахло спиртным. Глаза приобретали ложно-лучистый оттенок, мягкого, но дерзкого и опасного пламени - хорошего, выстоянного виски… Качественная подделка, умелая имитация.
- Что с вами, Катя?
- Все хорошо.
- Нет. Это неправда. Все плохо. Тебе плохо! И я знаю почему. Но поверь, что ни платье, ни приглашения, ни вся эта подготовка к свадьбе ничего не значат. Как только…
- Откуда вы знаете, о чем я думаю. Извините, мне нужно ответить на звонок.
Он отступил и пропустил ее. Он побледнел, а может, ей только показалось.
Она закрыла за собой дверь - а за дверью оставалась тень. И с отчаянной улыбкой на лице она щебетала по телефону с Колей, договаривалась на вечер.
Тень нетерпеливо дождалась конца разговора и распахнула дверь:
- Я все понял! Ты решила избавиться от ребенка и быть с ним…
А ей было уже все равно, и она едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Как можно быть таким слепым, таким бесчувственным?
- Ты улыбаешься? - бледнея, спросил он.
- Нет, вам показалось. Просто я немного устала, сегодня был трудный день. Вы боитесь, что… чего вы боитесь, Андрей Палыч? - С мягким сочувствием она смотрела на него.
Он немного успокоился. Нахмурился, продолжая смотреть на нее. Ответил не сразу.
- Не знаю. Если бы я знал, Катя… Скажите мне, чего я должен бояться. Я жду ответа от вас.
- От меня? Мне нечего сказать вам. Вы знаете правду. Я любила вас и хотела быть с вами.
- Любила. И понимала меня. Но сейчас мы потеряли общий язык, Катя. Я не знаю, что думать, что делать, я запутался… Помогите мне, Кать…
А что я делала все это время, подумала она. Что это, если не помощь, не единственный выход. Но ты упорно не хочешь видеть его…
- Хорошо, я помогу вам. Отмените свадьбу. Прямо сейчас скажите Кире, что не женитесь на ней…
Он молчал. Не мог же он сказать ей, что, сидя по ночам в бесплодной Кириной постели и думая о ребенке, он и сам чувствовал себя ребенком, иногда - просто чистым и счастливым, иногда осиротевшим, и много раз хотел разбудить Киру. Не мог… Пока не мог.
- Ты знаешь, что сейчас я не могу этого сделать.
- Тогда скажите - мне. Скажите, что между нами ничего не будет. Скажите, что не собираетесь отменять свадьбу, скажите, что…
- Андрей!..
Малиновский тоже помогал ему... Но на этот раз по уважительной причине: они опаздывали на деловую встречу. Катя в последний раз взглянула на Андрея, резко повернулась и, сев на стул, оживила мышкой монитор.
- Катя, ты всё не то говоришь… - Он растерянно махнул рукой и нетвердо шагнул к двери. - Я вернусь. Дождись меня.
Она неопределенно кивнула, глядя в монитор. Как хорошо, что на этот раз ее глаза сухи.
…Черный зимний лес вдруг опять прорезал луч. И опять в нем эти танцующие - не знающие забот, причиняемых бедами, не знающие сложностей и - одиночества. Они всегда вместе. Всегда вдвоем.
Кто и зачем посылает ей сонный солнечный луч с двумя танцующими пылинками? Как будто гарантией ее спасения был этот танец, или наоборот… Они тоже были частями какого-то целого, они сами были - целым.
А еще сквозь черные руки деревьев настойчиво проступали Кирино торжествующее лицо и ее собственное, через много лет, - с неодолимым отпечатком страдания.
***
После того как Катя унесла коробку, он рассчитывал напиться до бесчувствия, но не получилось. С каждым глотком он морщился и трезвел. Герман Полянский с изумлением наблюдал, как Андрей ставил легкий и прозрачный стакан на стол. За минуту перед этим стакан был полон виски. А глаза Андрея при этом были ясны, только блестели больше обычного. А под последний тост Жданов пить не стал: извините, Герман. Бесполезно.
Когда вышли из ресторана, он удивил Малиновского сообщением, что возвращаться тому придется одному. Ничего не объяснял, сказал, что домой надо заехать. Дома принял душ, побрился и поспал - ровно полчаса, но крепко, чего по ночам со времен царя Гороха не было. Проснувшись, переоделся в свежую рубашку и поехал в «Зималетто»…
Он думал: то, что опустело, больше не заболит. Сделав сегодня первый глоток, долго не двигался, прислушивался: ничего. Все правильно: ведь там теперь и было «ничего». Вернее, ничего не было. И о пустотных пузырях с какими-никакими границами вчера безвозвратно забыл: после того, как попытался поцеловать Катю у подъезда и она оттолкнула его, пустота, занимавшая теперь верхнюю часть туловища, переместилась и пониже. Там, пониже, уже давно неладно было - но Киру устраивало, она его «понимала», он и старался не думать… а испытав разъяренное желание, испугавшее его самого, у непокорной, захлопнутой перед самым лицом подъездной двери, понял, что - правду Кате сказал. Что никто, кроме Кати… И потом, приехав к Кире, перестал чувствовать границы. Потеря разлилась по телу, так, что уже и не отделить было друг от друга ее части, в которых он и так запутался…
Это ужасно, обмякнув в пальто в Кирином кресле, думал он. Хотеть одну женщину, жить с другой… Готовиться к свадьбе, покупать кольца, квартиру, обсуждать свадебное путешествие - не имея возможности защитить свое сердце от ревности и желания, испытываемых к другой. Бред… Да и только ли в Кате одной дело? Хотел ли он вообще жениться на Кире, жить с ней, заводить детей? Может, все-таки ему доступно и нечто иное, что обычно побуждает мужчин жениться? Не рано ли на себе крест поставил, может - попробовать - стоит?..
Таким образом, получалось, что он по собственной воле терял Киру, а Катя уходила сама. И выбор из этих двух потерь простым был: не было выбора… Киры внутри никогда не было, а Катя - была. Киру он терял только внешне, Катю - отовсюду, как выяснилось. С той поры, как Катя поселилась в «Зималетто», он перестал быть одиноким. Теперь снова таким стал - это ли не причина, не основание?..
С утра под бубнеж-диктовку Малиновского всё внутри онемело. Налилось тяжестью, стало непроницаемым… защищалось… Но перед Катей в каморке защита легко рухнула, потому что по-настоящему важным было только одно: закрепиться в ней, напомнить ей, чья она, потому что… в общем, он просто хотел ее поцеловать. Но эта игра по строгому кругу не имела ни одного завитка, ни одного послабления: как и прежде, о поцелуях он мог только мечтать и лишь сказал о решении отменить свадьбу. И Катя ему по-прежнему не слишком верила... а потом Кира активизировалась, и Катя стала бледнеть, и губы в одну линию… бывает утренний цветок, распятый в математическую прямую?
И снова требовала невозможного, называя это помощью… Как будто мысли его читала, «скажите мне»… но это уже немыслимым было. Сейчас он должен был думать не только о себе, но и о ней. И о ребенке. И он молчал, хотя даже дышать трудно было от распирающего желания освободиться от ВСЕГО… Разом, хоть и по очереди… И, как только он освободится, он тут же снова наполнится ею: слева, справа, вверху и внизу. Глупая убежденность, но такая - твердая!.. Он часто вспоминал впадину на тыльной стороне ее локтя…
***
Катя уже вышла и даже выключила верхний свет - стояла в кабинете у стола, собираясь выключить и лампу, но услышала, как в приемной открывается дверь. С ослабевшими коленями опустилась на стул. Неподвижно сидела и смотрела на дверь, в которую входил Андрей.
Он подошел к ней. Он был трезв, в другой рубашке. Протянул руку, и от неожиданности она поднялась. Это было похоже на abrazo - позиция в паре - термин танго…
- Катюш, ты собиралась уходить?
- Да… - немного щурясь от своей пристальности, ответила она.
- Я так много хотел сказать тебе…
- Говорите.
И она все же отошла на шаг в сторону, чтобы не стоять так близко к нему. Не выпуская ее руки, он шагнул за ней - «базовые шаги», salida…
- Нет. Не здесь. Мы поедем ко мне…
- Это ни к чему. Я слушаю вас…
- Кать…
Она отшатнулась от склонившегося над ней лица и попыталась выйти из потеплевшего тесного кружка перед столом, но Андрей потянулся за ней и для верности взял за вторую руку. Катя отходила, а он в точности повторял ее шаги, преграждал ей путь, сходился и расходился с ней - «восьмерка»-ocho или calesita-карусель…
- Катюш, ты обещала выслушать меня…
Она все-таки вырвалась и сделала несколько быстрых шагов к двери - corrida, бег, пробежка; Андрей настиг ее - corte! - и, схватив в охапку, снова повернул к себе. Он и дышал уже прерывисто…
- Катюш, почему ты избегаешь меня? - И вдруг он голодно прижался губами к мочке уха, к краю щеки… Она залилась краской и, вывернувшись, подбежала обратно, к столу: «Вы обещали поговорить, а не…» Но он опять стоял близко, и ее грудь касалась его груди.
- Да, обещал… Только потом… сразу же… все тебе расскажу… только потом, Катюша…
Она заслонилась, точно перерезала ребром ладони лицо, и, не раздумывая, он отвел ее руку, в сторону, широко, словно раскрывая ее. Но поцеловал не сразу, а взглянул в глаза… За его спиной была тьма, но лицо было ярко освещено светом лампы. И вдруг, кроме пустой страсти, голодной, воспаленной сопротивлением страсти (по отчету, репутации, «Зималетто», деньгам), она увидела в его глазах что-то другое, чистое: это была светлая, золотистая тень той его, из танца и сна, улыбки. Настоящей…
Расскажет. Конечно, расскажет! У него другого выхода - нет… И у нее… другого выхода - нет…
Она обмякла. Готовность к сопротивлению окоченела, замерла… Замерла на самой высокой точке вдоха, и оттого вдохи были короткими, прерывистыми, и при каждом вдохе чуть-чуть приподнимались грудь и подбородок… Она словно тихонько ловила ртом воздух, ожидающе, завороженно глядя на него.
И он провел рукой по покорной уже щеке, поцеловал поддавшиеся губы, пошарил рукой за ее спиной, отодвигая телефон, бумаги, еще какие-то предметы, и затем - глубокий, уважительно-медленный наклон назад... назад, почти положил и зафиксировал ее в этом положении. И снова что-то из танца: как несколько определенных, уверенных, четко-очерченных giro - его руки - ее юбка - колготки - белье… горячая голая кожа - и теперь затихнуть, перейти в следующую стадию, когда его руки, как ключи, мягко открывают ее. Отвлечься на необходимые сложности - были здесь и llevada, и mordida, но уже неважно, - избавиться от всего лишнего и мешающего, проклятая, благословенная зима, - и завершить это обманчивое затихание таким же уважительным собственным книксеном - к ней, на нее, вход в пространство партнерши, sacada - она свободна, готова… можно… И начинается плавный, убыстряющийся танец - в другой октаве, другой тональности…
Она безвольно полулежала на столе, но, без сомнения, танцевала вместе с ним. И ее опущенные, отпущенные руки были частью танца… И каждый его «возвратно-поступательный шаг» - caminada - она отделывала кружевом adornos - «украшения» - стона, и каждое его движение туго обвязывала тесьмой ответного - как в танце, все подчинено его природе, только туже, предельно…
Это, наверное, было уже громко, но он с восторгом презирал страх: какие тихие танцы сейчас?.. Моя… Настоящая… Любимые мои… Мои… Балансировал на самом верху и, при мысли о том, что когда-то такой танец уже принес плоды и встретились они с Катей, чтобы стать чем-то осмысленным, как земля, как вода, как небо, - сорвался вниз, в последних, сбившихся с ритма caminada, с выбросом вперед, внутрь, со сладким томлением вслед… О господи, как же хорошо, что она беременна… Что не нужно малодушничать и подшивать костюм перестраховочной подкладкой, боясь замочить его пОтом, - все, все до капли танцу.
Все, все до капли - ей…
- Я люблю тебя. Я женюсь на тебе. Я порву с Кирой, - тяжело дыша, радостно, счастливо говорил он. - Я только сейчас понял, какую мог совершить ошибку… Мне никто, кроме тебя, не нужен, Катя…
Почувствовав, что у нее перехватывает дыхание, медленно, пробуя, стал отделяться, выпрямляться - как жаль, что это необходимо, но ведь она сама не захотела другого места, постели… сколько раз это еще будет в постели, в изнеможении думал он. Привел себя в порядок и, опустившись к ее ногам, стал одевать ее, целуя голени, колени; дойдя до бедер, был остановлен ее рукой. Она потянула белье к себе. С улыбкой он выпрямился, подал ей и колготки. Глаз ее не видел - ресницы были опущены, лицо строгое, почти торжественное лицо… Дождался, когда она встанет перед ним, обнял за талию под пальто и снова прижал к себе.
И она уложила свою голову у него на груди, потому что там ей и было место.
Стояли молча, пока дыхание, пока трепещущие птицы в груди не улеглись...
- Всё чепуха, кроме нас, Катюнь. И мы можем все преодолеть, потому что мы - вместе, да?
Она кивнула и еще крепче прижалась к нему.
- Завтра после совета закончится все. Потом мы будем смеяться, вспоминая, как было трудно. Как только совет директоров примет твой отчет, я поговорю с Кирой и родителями, и у нас с тобой все будет по-другому, Катюш…
Она глубоко вздохнула. И руки, лежавшие на его предплечьях, переползли к нему на грудь и там уперлись кулачками. А когда она отодвинула и голову, он увидел, что на ее губах дрожит улыбка… Она выгнула спину, прижимаясь к нему теперь только животом, и казалось, что они оба плавятся здесь, в этом месте, посередине, оставаясь целыми только вверху и внизу…
- Что ты, Катюш?
- Я смеюсь...
- Но это самый лучший момент, - немного растерянно проговорил он. - Или ты стыдишься того, что произошло? Не надо, ведь ты и я… мы как один человек. Какое имеет значение, где. Хотя, конечно… - Он улыбнулся. - Поедем? Туда, где удобней?
- Для одного вечера хватит, Андрей Палыч, - сказала она. - А для меня - тем более…
Несмотря на слабеющую улыбку, которой он не мог разгадать, голос ее был грустным и опустошенным, и он легонько встряхнул ее.
- Кать, ну что ты…
Она сделала обманное, отвлекающее движение, и в растерянности он выпустил ее.
- Хорошо, после совета, Андрей Палыч, - обернулась она уже у двери. - После того, как я представлю отчет. - Она просто вышла. Он остался у стола. Он не мог поверить, что она совсем ушла. И ее лицо, лицо с отпечатком гибельного разочарования и в то же время какого-то тайного, горького удовлетворения мешало сосредоточиться. И когда, опомнившись, он пошел за ней, и искал ее, оказалось, что ее уже - нигде - не было.
-----
Эхо чужих шагов...
Гулкое эхо чужих шагов... правила странной чужой игры…
На перекрёстках других миров, как наважденье горят костры…
Но не согреешь озябших рук призрачным светом забытых снов.
Отблески пламени - ведьмин круг – не ускользнуть из его оков…
Не торопись загасить огонь… слышишь – в долине звенят мечи…
Твёрдо легла рукоять в ладонь … предназначенье своё ищи…
Бейся за вечное право – жить, ярко гореть, а не тлеть свечой.
Бейся, не бойся - тебя хранит ангел за правым твоим плечом.
Цветом багряным горит восток… мороки ночи навек забудь…
Видишь сплетение ста дорог - выбери свой, самый верный путь!
Евгения Ренар
|