|
VIII
Лбом прижалась к стеклу. Хо-олодно… горячо. Пока бежала от дома к остановке, казалось, что бежит через анфиладу объятых пламенем комнат, так обжигал щёки ледяной ветер.
А сейчас - смешно стоять вот так, лицом к убегающей дороге. Дорога убегает, а ты всё ещё стоишь к ней лицом. Но она всегда так стоит в автобусе: у задней короткой стороны поручня, по периметру опоясывающего салон.
Вспомнилось: сентябрь. Природа напоминает толстовский «мёртвый улей», в самом начале гибели, когда всё ещё кажется живым. Она едет на работу – в этом же автобусе под номером 13, по тем же улицам; толпа привалила её к поручню, но за стеклом – свобода, деревья, жизнь… И витрина какого-то магазина. Автобус тормозит на перекрёстке, и сквозь двойную стеклянную призму белое, кремовое, розовое великолепие «свадебной» ткани обрушивается на неё… Манекены безглазы, и от этого платья кажутся неспособными стать чьими-то, согреть, нести смысл. Она не хочет на них смотреть. Но взгляд заживает отдельно от неё и, словно подвешенный за нитку, вновь и вновь притягивается к витрине.
…- Всё будет, Кать. Всё у нас будет… «Зималетто» станет свободна, и мы тоже. Я поговорю с родителями. Мы не будем больше скрываться…
…- Вы уже узнали его, Катя… Поняли, что он – не я и рано или поздно должен жениться… Родители, престиж, то-сё… Есть кандидатура – за чем дело стало? Жанна терпеливая, конечно, но она уже не понимает смысла – зачем ждать… А вы понимаете?..
Это, последнее, - уже позже. Когда багряных следов умирания природы невозможно было не замечать…
Автобус перестроился вправо и ожидал своей очереди бросить якорь на остановке. Её внимание привлекла весёлая ярко-зелёная «Мазда» с заевшим фейерверком поворотных огней и фар. «Мазда» прочно прилепилась к автобусу… Она вдруг поняла, что видит Сергея Малиновского. Улыбнулась широко, радостно. Его машина такая же яркая, как краски на его фотографиях, как он сам.
Сергей энергично махал ей рукой, призывая наконец покинуть этот периметр поручней и движения спиной. Оценив плотность толпёшки на пути к выходу, она решила рискнуть.
И снова бежала от дверей автобуса к машине, задержав дыхание, чтобы в ветре не сгореть.
…- Ну, мать, ты даёшь. Вообще соображаешь, где догонялки устраивать? В Москве-муравейнике, посреди рабочего дня…
- А я только что с улеем сравнивала… Какие догонялки, Серёж?
- Ну, какие – только успел к тебе приехать, мама говорит – пошла на остановку, рванул туда – личико в автобусе мелькнуло… А в стекле блики, между прочим, просто так не сфотографируешь…
- А ты всё с фотоаппаратом? – не удивившись, она протянула руку, взяла посмотреть: это был другой, нежели в Риге и Праге, с округлыми углами и покатыми гранями, не большой, компактный аппарат. Ей нравилось всю эту его технику греть в руках, она для неё обладала завораживающей силой. Рисовать, шить, фотографировать – всё это заперто для неё тысячью замками, а так хочется иногда почувствовать умное, осмысленное главенство рук… Она даже жалела, что мама неожиданно спокойно отнеслась к её полной неспособности к рукоделию: кивнула чуть ли не удовлетворённо, словно подтверждая давнюю какую-то, тайную свою мысль. Но ей-то было известно, какую: дочь – не такая, как они. Она не для домашней работы. Она работает и зарабатывает золотой своей головой.
А дочери так хотелось хотя бы раз просто вымыть посуду в доме Андрея Жданова…
- Серёж, мне нужно в одно место. Я вообще-то по делу ехала. Отвезёшь?
- Что ты спрашиваешь? Для чего я за тобой гоняюсь, по-твоему? Планида у меня такая – возить тебя.
Заметив её взгляд на часы (такие простые ретро-часики с коричневым ремешком, он уж постарался, чтобы они попали в кадр, тогда, в старой рижской харчевне), он спросил:
- На бывшую работу, что ли? Вещи какие-то забрать?
Она испуганно взглянула на него, и он признался себе, что сморозил глупость. Вещи? Какие вещи, если она саму себя с этой работы никак не может забрать?..
- Поедем? – то ли спросила, то ли попросила она.
- Поедем, - посерьёзнев, он завёл двигатель. Сзади уже трубно сигналил нетерпеливый троллейбус.
- Только хорошо бы успеть, Серёж… около 12 на месте оказаться.
- Успеем, - и он решительно дёрнул рычаг коробки передач.
Они тронулись, и, став частью уносящегося потока машин, она вспомнила о Борисе, о поездке. Борис утром звонил ей домой – по телефону они немного поговорили, о визах, о фрейлейн Онхольц, воспитывающей Джебби (вести себя с ней следовало осторожно, твердил Берг), - но он просил ещё о встрече вечером. О звонке Малиновского она не стала ему говорить. Зачем? Чтобы он снова стал убеждать её? Переубеждать её?..
Зачем?
***
Воздух с утра занялся ветром, как занимается пожар, как занимается огнём сухое дерево. Пересыхали лицо и губы, стёкла очков запотевали от влаги, которую, спасая глаза, выбрасывали слёзные протоки. Пока он шёл от машины к дверям, несколько раз протирал очки.
Но, и очутившись в тепле, ещё долго чувствовал жар на коже, в глазах, в груди. Проходя в кабинет мимо приёмной Малиновского и уловив там какое-то движение, поёжился, как от очередного ледяного налёта.
- С приездом, Андрей Палыч. Уборщица там, - робко на дверь кабинета кивнула Шура. – Там вчера что-то…
- Я знаю. А Романа Дмитрича ещё нет?
- Не было…
Холодный, холодный ветер.
И нужно как-то переждать. Берг, как назло, уехал с утра в банк. Помимо своего обещания не тревожить Катю, чтобы всё не испортить, он ещё вынужден откладывать совещание. Ему нужен Милко, нужны поставщики и, конечно, сам Берг. То, что он задумал, с финансовой точки зрения, естественно, тоже важно. Как и всё. Всё – даже его незадачливая любовь. Он даже влюбиться по-человечески не смог, через обман, через подлость…
Он едва дождался двенадцати, чтобы выйти куда-нибудь, всё равно куда. Берг обещал после обеда приехать.
- Андрей Палыч, вас вниз вызывают…
- Кто? Зачем?
- Не знаю… Машке позвонили снизу, сказали, что какая-то девушка стоит у «Зималетто», просит вас спуститься.
- Что за чёрт, Фёдор…
Зазвонил телефон, и он не договорил.
- Да!.. Кто?.. Да, помню. Нет. Сейчас нет возможности. Такие вещи лучше оговаривать заранее, по телефону. Позвоните моему секретарю и договоритесь…
Он нахмурился. Что она несёт? Какой аккумулятор? Здесь что, сервисный центр?
…Взглянул недовольно на Фёдора-курьера и договаривал, уже не сводя с него взгляда. Тот, не понимая, в чём провинился, оцепенело вытянувшись в струнку, ждал…
- Фёдор, захвати ключи от моей машины, и за мной, - в следующую минуту уже проходя мимо него с мрачным видом, бросил он.
Они спустились вниз, под ветер. На крыльце стояла та самая, из бара, при виде которой заходился истерикой Малиновский. Чёрные волосы гладко зачёсаны, из-под густых бровей – многообещающий загадочный взгляд.
- Фёдор, посмотрите, что с машиной, - попросил он, подходя к девушке. Он стоял перед ней, и ветер трепал его волосы, а её голова оставалась статичной и незыблемой, и отчаянный ветер, рвущий постеры прошлой коллекции на колоннах крыльца, будто не касался её…
- Спасибо, что откликнулся, - улыбнулась Жанна. – Я уж думала, не выйдешь. Такой строгий, я не узнала тебя.
- Я сам себя не узнаю. Ты насчёт дефиле?.. – И, не дожидаясь ответа, он полез во внутренний карман пиджака за визиткой. – Вот здесь есть телефон дизайнера, Милко Вуканович, ты наверняка знаешь. Все переговоры насчёт дефиле – в его ведении. Может, придётся портфолио прислать, может, ещё что… Он лучше знает. Всё, я тобой больше не занимаюсь, прости, много дел… Федор поможет с машиной, - и он уже обернулся, чтобы идти, но она вдруг схватила его руку. Сильно. Он удивлённо поднял на неё глаза.
- Прости… - она отдёрнула руку. – Я думала, мы где-нибудь посидим… У тебя разве нет обеденного перерыва?
- У меня аппетита нет…
Он опустил подбородок, взглянул на её руку. Придвинувшись близко, она продела указательный и средний пальцы под воротник его рубашки, водила ими там, у широкого узла галстука…
Уголки его губ странно дрожали, она не могла разгадать эту усмешку, но, в общем, ей была знакома эта тонкая, на лезвии дрожь – знакомства и начала. И там, у её подъезда, он был таким милым… И оставался только один шаг, но сделать его в первую ночь бывает даже неправильно. Пусть продлится этот период, опасный…
- ...не боишься? – шепнул он, и глаза его сверкнули.
- ...ни-че-го… – улыбаясь, тоже прошептала она…
- Тогда пошли, - неожиданно громко выдохнул он и вдруг обхватил её за талию. На губах всё ещё дрожала улыбка, но сейчас Жанна испугалась её. Он не обнял – она желала этого; он обхватил, стиснул, сделал ей больно…
- Куда?..
- Да куда угодно… Ты же хотела «посидеть»… У меня в кабинете? У тебя дома? Ну, поехали!.. У меня машина исправна, а твою Фёдор потом к твоему дому доставит…
- Идиот, - попыталась вырваться Жанна. Лицо заливала краска гнева. – Жаль, меня не предупредили, что ты ненормальный, я бы не связывалась…
- Вот и не связывайся, - снова наклонившись к её уху, шепнул он и отпустил. Выпрямился, на этот раз с обычной, доброй, немного жалеющей улыбкой посмотрел на неё. – Прости, родная, у меня нет настроения «сидеть» с тобой…
- Рома обещал мне постер, - упрямо, сверкнув льдом цвета чая в глазах, проговорила она.
- Ну, зачем тебе постер, подумай? Волноваться, фотографироваться…
Её глаза вдруг сузились, она отступила на ступеньку ниже.
- Ты… знаешь... Тебя предупредили…
- О чём это? – невинно поднял брови он.
- Не притворяйся… Думаешь, я поверю, что ты просто так отказываешься? Марку держишь? Когда провожал меня, на нас никто не смотрел, а сейчас – хочешь чистеньким остаться?
И с вызывающей улыбкой она огляделась: стоянка, крыльцо, «сталинки» с их дворами, окружающие здание… Когда её глаза снова встретились с его глазами, её поразила тоскующая пустота в них. Полное отсутствие интереса к её намёкам. К ней самой. Ко всему на свете.
Он ничего не знает и не хочет знать, поняла она. И ведёт себя так просто потому, что иначе не может.
…Был выбор: сказать или не сказать. И она вдруг подумала: а если он хочет видеть эту женщину? Расплывчатость объяснений того парня, обладателя проникновенного голоса по телефону, знакомца её подружки, конечно, не обманула её. Понятно было, что этот спектакль должен разыгрываться для зрителей. А дальше… а дальше ещё проще, уже совсем таблица умножения - учитывая жанр спектакля и то, что голос в телефонной трубке обмолвился о том, что, несмотря на всю нелепость, кое-кто считает её, Жанну, – его невестой…
- Андрей, она где-то здесь, - просто, тихо, изменившимся усталым голосом сказала она. – Смотрит сейчас на нас… Только не показывай, что знаешь. Убежит…
Наблюдая за тем, как равнодушие уходит из его глаз, она кратко обрисовала ситуацию. О том, как позвонил ей его друг, имени которого она даже не помнила, попросил обойтись с ним помягче, поласковей… в определённом месте в определённый час. Она так поняла, это для какой-то женщины, которая думает, что у него есть возлюбленная… Роман ей и «лицо коллекции» пообещал…
Он пристально смотрел на неё. И, чем уже был коридор его взгляда, тем дальше, ей казалось, раскрывались границы его сознания, в котором он мысленно видел… что? О скольком он думал в те минуты? О ком?
…- Вот как, - усмехнулся он. - Ну, хоть в чём-то он переоценил свои возможности.
Фёдор захлопнул капот. Поверх машины показал ему поднятый вверх большой палец.
Он вновь перевёл взгляд на Жанну.
- Всё готово, ты можешь ехать. – Усмехнулся: - Спасибо…
- Ну… ты только не убивай его слишком сильно, ладно? - неуверенно сказала она, открывая дверь машины.
- Его невозможно «убить». Езжай, счастливо. Прости, что не смог помочь тебе. У меня на эту коллекцию другие планы… Но насчёт дефиле – всё остаётся в силе. Если хочешь, я всё же лично поговорю с Милко насчёт тебя…
- Нет, не надо, - с задумчивой улыбкой она склонила свою воском смазанную голову к плечу. – У тебя сейчас действительно другие планы… Будь здоров, Андрей.
- Удачи, - несколько раз сжав и разжав поднятую ладонь, он проводил отъезжающую машину взглядом…
Когда машина моргнула огоньками перед поворотом, чтобы исчезнуть из этого периметра навсегда, он спустился по ступенькам и огляделся. Спокойно, внимательно. И встретился глазами с Малиновским, сидящим в своей машине, затерявшейся в гуще других машин.
Поняв, что обнаружен, Роман не спеша вышел и помахал ему рукой. А его рука, всё ещё помнившая движение прощания после отъезда Жанны, едва не повторила его. Поднять бы руку, согнутую в локте, и медленно, задумчиво, аккуратно - сжать… разжать… сжать… разжать… И уйти. И ничего не говорить.
…- Ты не хочешь мне ничего сказать?
Малиновский явно имел в виду Жанну – всё ещё упорно считал его нынешнего, а не прежнего, персонажем компьютерной игры, - но он несколько мгновений застыло смотрел на него. Всё-таки иногда Малиновский так обнажённо чувствовал его.
- Не хочу: надо… - через силу сказал он. - Иди в кабинет, я сейчас приду.
В те секунды, что длилось молчание, человек, сбивавший пальцы в кровь, пытаясь удержаться на краю больше не существующей твердыни, понял, что нужно пальцы разжать. И тогда, возможно, несуществующее перестанет с отвращением отвергать его, жертвуя даже собой, и опять превратится в реальность.
- Давай я помогу тебе, Андрей. Ты же хочешь искать её здесь? Мы можем пойти в разные стороны, и она не сможет сбежать. Не-не, не в том смысле, Жданов, не ухмыляйся… Что-то ты аллегории полюбил. Буквально: иди туда, а я сзади здания поищу. Ей же трудно затеряться, она у нас где угодно выделяется…
Он почувствовал, как загорается не только лицо. Всё внутри запылало и кое-где уже потрескивало.
И всё же что-то удерживало его. Его можно ударить, да. Можно разорвать его в клочья, избить до потери сознания, но и у лежащего без чувств, бесчувственного, лицо у этого человека будет обиженным и непонимающим, а, придя в себя, он снова назовёт женщину (для него все женщины абстрактны) «девчонкой» и «подружкой», и до седых волос будет называть.
Ему вдруг показалось, что вот сейчас, здесь, на крыльце «Зималетто», между ними стала расти и выросла стена. И не видно ни глаз Романовых, ни даже макушки. Он не беспамятен. Он помнит всё. Он говорит ему спасибо, за своих собственных девчонок и подружек, ведь это тоже был он.
…но сейчас – более чужого человека трудно найти.
- Иди, Рома, я сейчас приду, - сказал он и прошёл мимо. Он не оглядывался, чтобы проверить, остался ли Роман стоять, ушёл ли.
Ему было всё равно.
И Катю он не искал. Он знал, что её здесь нет. Малиновский не знал не только его – Катю тоже…
- Борис, отложите совещание… Я не могу сейчас… мне нужно уйти. Я приеду… часам к пяти.
Не дожидаясь ответа, он отключился и набрал другой номер.
Он думал, что разбит, но это было лишь – надломлен. И была надежда починить, отремонтировать, существует же гарантийный срок, в конце концов. И он ещё не вышел, нет, не вышел он…
А сейчас – трещина, в которую, как деревянный брусок в спиленный ствол дерева, Малиновский вбил свою последнюю ложь Кате, - разломила его пополам.
Он остановился у арки, ведущей в один из дворов, сжал виски руками, чуть не уронив мобильный на асфальт. Мать сказала, что её нет. Своего нового мобильного она не дала даже Бергу – связывалась с ним сама.
И, как когда-то в начале, накатился откуда-то с неба, соткался из ухающих, воюющих, раздирающих друг друга кусков расслоившегося воздуха - зверь – бессилие души… Скукожилась, сжалась в комок, от холода и безысходности. Бросить всё. Исчезнуть…
…но только - вместе с нею! Где-то же она - есть?..
***
- …И вот, представь себе, она входит… Я сначала не узнала её, не поняла, да и откуда?.. Она ж исчезла, пропала, а он никогда ничего не скажет, хорошо, хоть здоровался: «Приветствую!» - буркнет и мимо пройдёт… А потом только о коте говорили… Так вот, заходит она и прямиком направляется ко мне… Ты знаешь, мне даже не по себе стало… Нет, она не изменилась, не то чтобы изменилась… Просто как-то не по себе, когда она такая же, как была, а как будто другой человек. Помнишь, я говорила, что он бросил её? Ну, так и сейчас казалось, посуди: чего ж ещё ей за его спиной в квартиру проситься?.. Правда, на улице ухажёр остался, топтался, ждал её. Весёлый такой парнишка, молодой, улыбался мне, когда я через стекло на него смотрела… Я уж собиралась отказать ей, взять так твёрдо, и отказать: нет… взять и отрезать… А она говорит: я не хочу идти туда одна; прошу вас пойти со мной и постоять рядом. Я присмотрелась к ней: ну, конечно, боится, вдруг вещь какая пропадёт, он её винить будет… А тут я, ну вроде как свидетель… И, знаешь, так её жалко стало – ведь я знаю, что ничего она не возьмёт. Ну, знаю, и всё тут… Может, как раз в тот момент и поняла: не возьмёт! Не воровка она… Бедная детка. И я взяла так решительно ключи… схватила так ключи решительно и говорю: пойдём. Только подожди, у меня ноги больные… И мы к лифту вместе с ней поднялись, она мне помогала. В лифте уж я её спросила: не боишься, что вернётся? Вообще-то он с работы не приезжает, вот только когда с тобой… Она меня перебила и говорит: не боюсь. У него в 12 встреча, я точно знаю. И усмехается чему-то, и не поймёшь, то ли смеётся, то ли плачет, то ли ей вообще всё равно. «Ну, а ключей почему у тебя нет? – осмелела я. Нога почти не болела! – Ты же часто здесь бывала, жила, можно сказать… вдруг бы что-нибудь понадобилось, вещь какая-нибудь?» Тут я увидела, что ей не всё равно. Лицо у неё стало такое, как тогда, помнишь, я рассказывала, эта дама, его мать, приезжала…
Ну, вошли мы в квартиру. И он… кот!.. как кинется к ней. Ринулся, бросился, я аж отскочила… знаешь, с такого упр-ругого разбега; разогнался – и у самых ног остановился. А она стояла, не двигалась. И он – давай восьмёрки вокруг её ног наворачивать! Кружит, трётся, ластится… Она, конечно, всё-таки наклонилась, погладила его… Барри, Барик… Вроде как Барри Алибасов, помнишь, ансамбль у него был? Есть? Ну, я не знаю, по телевизору давно не видела… В общем, шептались они с котом, мне даже неловко стало, отвернуться хотелось. Квартира… ну, квартиру я и раньше видела, пару раз, когда кота забирала. Ну, думаю, скажу ей об этом... «Ты, - говорю, - не волнуйся, он его не обижает. Кормит, ухаживает. А когда уезжал, просил присмотреть. Как вернётся – сразу ко мне, стоит, нетерпеливый, нервный такой, пока я за котом домой не схожу – я же здесь, рядом живу; и успокаивается, только когда его увидит. Даже улыбнётся, а так ведь он не очень-то вежливый у тебя…» Сказала так и замолчала, потому что она опять так же странно улыбнулась. «Это из-за меня он таким был. А вообще он добрый, я знаю». Что ты знаешь, вздохнула я. Бедная ты, бедная, поводил, поводил – и бросил… А девочка, видно, хорошая, сама добрая. Вот как бывает, а?.. Ну, что я тебе рассказываю, сама разводишься… как, кстати, там твой развод?.. А? Да рассказываю я, рассказываю… Потом она ещё в комнату прошла, на картину посмотрела. Такая странная картина, как чёрно-белая фотография. Я напоследок не удержалась (вот чёрт за язык дёрнул), опять про вещи разговор завела: ну, неужели ничегошеньки твоего здесь не осталось? Она головой покачала и опять улыбнулась, только я уже знала, что ей не всё равно. «Ну, как знаешь, - говорю, - пойдём, наверное…» Она так посмотрела на меня и говорит: «Я вас попросить хотела… Я уезжаю и не знаю, когда вернусь… Не говорите ему, что я здесь была. Зачем ему волноваться? Пусть он не знает, хорошо?» Я, конечно, согласилась, уж очень жалко её было. Тебе вот тоже жалко, хоть ты её тогда не видела, а мне как? Да я б на всё согласилась, только б она перестала так улыбаться, как будто бы через силу, как будто успокоить меня хотела. Не только меня – кота тоже. Он весь дрожал, когда она с ним прощалась. Опять что-то ему говорила… И, честное слово, он ей как будто отвечал! Я уж и не знала, смеяться или плакать. И побыстрей в «будке» оказаться хотелось. Взбудоражила она меня… Зато нога болеть перестала. До сих пор не болит, представляешь?..
А потом, ты не поверишь…
…прижимая котёнка к плечу, она медленно обернулась. В проёме открывшейся двери, всё ещё объятый жарким ледяным дыханием ветра, немой, растрёпанный… стоял он. Лицо его было бледно, в глазах страдание, и, тут же забыв о произошедшем, обо всём, что связало и разъединило их, о том, где они находятся и кто они теперь друг другу, - она быстро отошла от картины и подошла туда, туда, где стояли он и окаменевшая консьержка.
- Андрей Палыч… вам плохо? – спросила она...
- Катя… - сказал он и отпустил ручку двери, на которую, входя, опирался.
Консьержка, видимо, окаменела вся, совсем, вместе с сердцем, потому что, позабыв о сочувствии, принялась оправдываться и объяснять, почему впустила её сюда…
- Андрей Палыч… я не знала… я не хотела… это всё она, она сама просила! Но я за ней смотрела, она ничего не взяла, можете проверить!..
Он повернул голову и с растерянным отвращением посмотрел на неё.
- Я вас тоже попрошу, милейшая… и мою просьбу выполните, пожалуйста… Уйдите отсюда. Сейчас же…
Консьержка облегчённо закивала, попятилась… Потом она немного подслушивала у двери: ну, можно простить ей эту слабость?
…услышала какой-то шум… но он не выгнал девчонку – обнял, сгрёб, потому что глухо заговорил, но консьержке удавалось разобрать даже целые предложения…
- Катя, я тебя люблю… Я тебя так ждал… ждал, и Барик, я за ним смотрел… так, как ты хотела, Катя…
Полузадушенный долгожданным сплетением их тел, оглушённый её многократно и с наслаждением повторяемым именем - котёнок обречённо-счастливо подмяукивал…
Какие-то мгновения она ещё не помнила ни о чём. Постепенно смысл слов стал проникать в сознание, возвращать в эти стены, в его объятия, во всё, что было и чего больше быть не могло.
И уже через минуту консьержка услышала её голос и поняла, что она снова улыбается…
...- Андрей Палыч, я хотела попрощаться с ним, - сделав усилие, улыбнулась она, высвобождаясь наконец из его периметра. – Простите меня, что вот так… Я пойду… - Она шагнула к двери…
…и консьержка отпрянула. Но в следующую секунду уже услышала какой-то громкий звук, и дверь задрожала – он стремительно отступил и прижался к двери спиной. Он тоже вспомнил обо всём. Но ему больше не было холодно, на виски не наваливалась слепящая боль. Он наконец-то видел её… где!.. Где, если не здесь, у него был шанс… И он шёл сюда, потому что знал, что только здесь он мог её увидеть…
- Я никуда не отпущу тебя, - тоже с усилием улыбнулся. – Нет. Мы даже не поговорили, ты так ушла… Может, ты так ушла потому, что боялась остаться, да, Кать? Ты же за это время узнала меня даже лучше, чем я себя знал, и знала, что всё это – неправда… не вся правда… И сейчас мы поговорим. Я тебе всё объясню. А потом поедем в магазин, вернёмся и поужинаем… И так будет всегда, каждый день. Ты понимаешь? Мы поженимся, Кать…
…Консьержка почувствовала, как её сухие и обветренные (никакой бальзам не помогает) губы разжимает необоримая улыбка, а сама она краснеет, как девочка… Вот это да! Вот это стоило такого приключения! Свадьба! Любовь! И девчонка-то, похоже, сама его бросила…
За дверью была тишина…
Она чуть ли не с жалостью смотрела на него. Неужели он не знает, что есть черта, за которой выброшенный с самыми добрыми намерениями из своего периметра человек утрачивает само желание - понимать?
- Ты ни себе, ни мне не веришь? Хорошо… Тогда скажи, зачем мне нужно, чтобы ты стала моей женой? Ты не имеешь больше отношения к «Зималетто», ты сама, сама всё оборвала. И всё-таки я не хочу, чтобы ты уходила. Пойми, тогда, в конце лета, я тоже говорил правду. Я бы женился на тебе, потому что всегда любил тебя. Но я боялся этого, боялся тебя… врал себе и Малиновскому, а Малиновский соврал тебе… он ничего не знал, он меня не знал, Кать, а ты ему поверила!..
- Так будет всегда… Всегда найдётся что-нибудь, в чём ты захочешь соврать себе. И всегда найдётся кто-нибудь, кто захочет поверить в это и открыть мне глаза, чтобы и я поверила…
Консьержке взгрустнулось. Нет, в общем всё понятно было – дитя хочет уйти, он её не отпускает… Но вот подробности ссоры… Как это можно – врать себе? Как это – амнезия по заказу, запрет на мысли?.. и вспомнила: как долго под наливочку расхваливала себе и подружкам зятя, в то время, как давно уже знала: алкоголик и лентяй. Он даже её дочке изменить не может, чтоб был повод выгнать, - потому что лень!..
Вот же… правда…
И как же чуднО она с ним разговаривает: то по отчеству, то на ты…
- Кать, ну что ты говоришь… Это было только раз, потому что – первый… Помнишь: со мной никогда такого не было…
Её память с горечью усмехнулась, но продолжать игру не стала.
- Андрей Палыч, я уже говорила Борису: я не обвиняю вас. Но и я хочу, чтобы вы поняли: я здесь только потому, что точно знала – в двенадцать вас не будет…
- Ты и этому поверила... Никого у меня не было. Никого у меня нет!.. Малиновскому показалось мало… того, что и так трудно простить… но он этого не понимает…
- Я всё простила - и тебе, и ему. Я хочу уйти. Меня ждут. Выпусти меня, пожалуйста…
- Ждут? Кто, Зорькин?..
Он снова обнял её, положил руки на не забытые им плечи. Она отшатнулась, а кот, умывавшийся возле них, поднялся и уселся в жёлтый, как пшённая каша, кружок линолеума между их ногами. И она высвободилась окончательно, глядя вниз, - чтобы не задеть котёнка.
- Я искал тебя… - тоскливо сказал он, не двигаясь. – Видел твою фотографию в буклете… Там такой человек был, с усиками и в шапке, смешной… он послал меня в редакцию, к фотографам. Но и там я ничего не выяснил. Знаю только… знаю только, что серёжки ты забрала с собой.
…Консьержка слушала наступившую тишину, вытянувшись, как почуявший опасность зверёк. Что же она? Не слышно её… не вышла бы?..
Её глаза наполнились слезами. «Я не хотела их оставлять… ему», - хотела сказать она и не могла, потому что это была «не вся правда».
Больше она на него не смотрела. Подошла к двери, нажала ручку двери. Консьержка отскочила… Но они не слышали ничего.
- Катя, останься… Я не могу без тебя.
Она покачала головой и вышла на площадку. Загудел лифт.
- Позволь мне хотя бы довезти тебя…
Она всё ещё не могла уйти: выгнувшись, котёнок просочился в щель открытой двери за нею. Она подняла его и, прижав на секунду к щеке, опустила за порог; моргая часто-часто, захлопнула дверь.
Лифт гудел; она открыла дверь на лестницу и стала спускаться по ступеням – здесь когда-то они подобрали Барика…
Он подошёл к окну. Катя шла рядом с каким-то парнем к припаркованной на проезжей части зелёной машине. Второй Зорькин, только одет цивильней. На плече у парня висело что-то вроде барсетки, только на длинном тонком ремне… фотоаппарат в футляре, догадался он.
Этот «Зорькин» её фотографировал, подумал он, валясь на постель лицом вниз. Хорошо бы затеял скандал из-за авторских прав… Хоть какая-то была бы тема.
***
В офис он прибрёл к пяти. Берг, увидев его, оттёр к приёмной и, втолкнув в кабинет, тщательно закрыл дверь. Похоже, он что-то упустил…
- Что-то случилось, пока меня не было?
- Да, что-то случается даже в отсутствие ангелов-хранителей… - криво улыбнулся Жданов…
…- Андрей, Роман Дмитрич обязан всё ей объяснить, - услышав очередную грустную историю, твёрдо сказал Берг. Он не успел! И всё же в чёрной воспалённой глубине этих глаз таится что-то солнечное… как хвост кометы - след от встречи с другими глазами…
- Я не буду ни о чём просить его, неужели вы не понимаете?!..
- Хорошо. Езжайте домой. Я обещаю вам, что позвоню сегодня. Возможно, вам придётся потерпеть до того времени, пока мы с Катей не вернёмся в Москву. Только… - Он помедлил, глядя на его растрёпанный вид. – На всякий случай, Андрей: виски не выход….
Жданов недоуменно глянул на него и рассмеялся.
- Какой виски, дружище, что вы. С некоторых пор я пью только янтарный рислинг… Простите, Борис. Мне плевать на виски. Мне плевать на всё. Я жить не хочу, меня нет, добрый вы человек… - Лицо его внезапно отвердело, рука сжалась в кулак. – И всё-таки я счастлив. Я видел её. Я обнимал её. Не знаю, понимаете ли вы, о чём я говорю…
- Я тоже любил, Андрей.
- Хорошо, вашу школу выживания я тоже закончу… позже… А сейчас - домой я не пойду. Я ждал вас, чтобы… Я сделаю то, что хотел. Мне нужны данные о продажах, Борис.
Берг с сомнением посмотрел на него, но всё-таки развернул папку, которую нёс с собой. Для «Зималетто» сегодня был светлый день. Кредитные бумаги, которые он утром подписал в банке, были путёвкой в иную жизнь… Борис был рад, что покидает «Зималетто» на таком взлёте.
Он сообщил Жданову результаты продаж коллекции в Москве и регионах. Лицо его собеседника было сосредоточенным, он продолжал решать какую-то задачу, узнавая новую информацию, – и только. Возможно, он уже винит себя, что слишком близко к сердцу принимал и «взлёты», и «падения»… Смешивал их с собственными.
- Катей был сделан весьма осторожный прогноз прибыли по разработанному ею плану стабилизации. Она действительно выдающийся экономист. Была учтена каждая мелочь, а главное – её почерк… отсутствие почерка. Нет предсказуемых ходов, одинаковых приёмов, только если однородные… Если вы будете придерживаться этого плана, Андрей, «Зималетто» в ближайшее время ждёт прорыв.
- Значит, мы можем увеличить стоимость коллекции уже сейчас? – сдержанно спросил он.
- Безусловно. Чуть позже я назову сумму. Но, думаю, не меньше, чем в полтора раза. Банк щедро отблагодарил «Зималетто» за верность слову.
Их глаза встретились.
- Если бы не она… - Он не договорил. - Я всё знаю. Всё понимаю. Это я должен отблагодарить её. Пусть это даже кажется смешным… Борис, нам нужна информация о производителях янтаря. Коллекция на самом деле будет дополнена аксессуарами. – И, отвечая на молчаливый взгляд Берга, он добавил: - Когда я ехал в Ригу, это был просто предлог. Сейчас я хочу этого. Даже если она не вернётся, - вдогонку жёстким крылом накрыла мысль…
- Вернётся… - улыбнулся Борис и припечатал ладонью папку на столе.
Уходя, он зашёл к Малиновскому. Тот сидел у окна, раздвинув жалюзи и, увидев его, подкатился к столу.
- Куда ты подевался? Сказал, что придёшь, я жду… Садись, чего стоишь.
- Нет, мне надо идти. И тебе… тебе тоже.
Малиновский рассмеялся. Он опять был пьян.
- Выгнать меня хочешь, Андрей?.. Ну-ну, давай. Только тебе не кажется, что в таком случае ты должен уйти вместе со мной? Ты завяз во всей этой истории не меньше меня… Я делал только то, что нужно было делать. И что я сделал? Я освободил тебя от Пушкарёвой, а ты собирался вечно её на своей шее держать?..
Он всё-таки сел. Краем усталого взгляда заметил в стекле шкафа за его спиной своё отражение.
- Знаешь, я так и не пойму: ты действительно не понимаешь? Или всё знаешь и делаешь теперь уже назло?
- А ты и не поймёшь, Жданов, - Роман откинулся на стуле, заслонив стекло. – Ты же меня никогда не понимал.
- А я думаю, что ты и сам себя не понимаешь, - продолжал, словно и не слышал, он. – Ты запутался, Малиновский… Нет, я не «выгоняю» тебя. Это всё равно ничего не изменит. Но тебе – время нужно. Разберёшься, не маленький…
- Я думал, мы вместе разберёмся.
- Нет, Малиновский. Прости, здесь я тебе не помощник. Сколько ты в отпуске не был? Ты тоже для «Зималетто» немало сделал… Я сам всё оформлю через бухгалтерию, а ты можешь идти прямо сейчас.
Он поднялся, и даже Малиновский уже не мог сказать себе, что разговор не окончен.
Он обернулся у двери. И Малиновский вдруг увидел улыбку - чуть ли не счастливую, освобождающую всё и всех…
- Я люблю Катю, Рома. И я всегда хотел, чтобы это было вечно. – Он усмехнулся: - Надеюсь, теперь у тебя не будет повода не понимать…
Он ушёл, и дверь ещё некоторое время дрожала. Дрожало и в висках у Малиновского. Он знал: он ещё долго будет возвращаться к спасительной лжи. Любит – ну, пусть любит на здоровье, но зачем же так голову терять? Друзьями разбрасываться, всем, что будь оно всё проклято, дорого?.. Будет возвращаться всё реже и реже. Учиться жить без него. Приходить на работу и обсуждать с ним дела, может быть, даже смеяться каким-то шуткам и когда-нибудь встретить Новый год, умиленно терпя дёргающих ноги под столом, за свисающими краями скатерти, детишек, - а тем временем найти кого-то другого. Кого-то, кого ещё не захватило безумие какой-то призрачной вечности. И снова терять, и снова находить.
Чёрт его знает почему. То ли потому, что спортсменка Жанна когда-то расхохоталась в ответ на его: «Не девушка!..», выдохнутое после первого в жизни матча-сражения и этим навсегда разгромила его; то ли потому, что изначально считал любовь спортом.
И так до седых волос.
***
Поздоровавшись с консьержкой, он сначала прошёл мимо неё, но у лифта, словно под давлением сгустившегося за спиною напряжения, обернулся и посмотрел на неё. Бывал у него такой, сколь угодно долго неподвижный, но не теряющий своей силы взгляд. Глаза консьержки туманились, прояснялись, снова туманились… Ему казалось, что он читает в них то, во что ему так хотелось поверить: его любимая ещё любит его. Он почему-то был уверен: она знает.
Наконец он отпустил её и вошёл в лифт. Не спрашивать же…
Котёнок был угрюм и не в настроении. Словно опять обижен чем-то. Но уже не только на него – на весь мир. Он как мог старался смягчить его, озлобленность – это плохо. Нельзя быть озлобленным, Барри, дружище, думал он, всегда нужно помнить о том дне, в котором будет что-нибудь хорошее. Даже если он никогда не наступит…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
спасибо! 
А глава изумительная 
Такое всё рвано-щемящее 
