|
2
Июль-2008
…От Скворцова Андрей вышел, когда красный диск солнца висел уже низко, почти над самым горизонтом. Оплавленные и смутные, в дымке, днём деревья обрели очертания, и прохладный ветер овевал теперь каждый листок, давал рассмотреть каждую прожилку, мягкую белесоватую изнанку, жёлтые цветки акаций, которыми с двух сторон было обсажено крыльцо. Хотелось замереть здесь, на высоком крыльце, хотя бы на несколько минут, вздохнуть расправленными лёгкими и даже пожалеть чуть-чуть, что так и не решился купить дом за городом. Все последние дни были жаркими и в погодном, и в рабочем смысле, и ни дышать, ни жалеть, ни думать о чём-то постороннем времени не было.
Андрей пожал руку улыбавшемуся Скворцову и спустился вниз, к машине, которую уже вывели из гаража. У Скворцова был целый штат помощников, следящих за таким сложным хозяйством. Андрей потому и отказался от идеи загородного жилья – слишком хлопотно, и в его обстоятельствах не представляется возможным.
Усевшись за руль, он бросил мёртвый, отмучившийся на сегодня мобильный на приборную доску и, заведя двигатель, оглянулся. Скворцов махнул рукой, показывая, что ворота открыты и с выездом проблем нет. Андрей медленно вывел машину на дорогу и так же медленно поехал. Дорога была узкой, он ехал вдоль домов (высоких, металлических, по последнему слову заборов), обдумывая только что завершившуюся встречу, просчитывая все плюсы и минусы.
Он уже давно не занимался тканями лично, с этим успешно справлялись Малиновский и его помощница, появившаяся в компании несколько месяцев назад. Но на вчерашнем приёме Вячеслав Скворцов подошёл к нему сам и пригласил в свой загородный дом («расслабишься, подышишь воздухом, а заодно и ткани посмотришь»), и отказаться было глупо. Малиновский предложил было поехать вместо него, но Андрей лишь пожал плечами, представив, как отреагировал бы на подобный финт сам.
Вячеслав едва позволил гостю сделать глоток пива, как тут же, словно фокусник, вытащил откуда-то огромный пресс-релиз и, подобно восточной шали, развернул его на диване. Бросил небрежно: «Это твой образец, для «Зималетто» лично делали, заберёшь для Милко, если захочешь», - и исчез из комнаты. Андрей и слова сказать не успел. Он вообще-то не собирался покупать эти дорогие ткани, уже давно пользуясь услугами постоянных поставщиков. Но через пять минут забыл обо всём, с наслаждением ощупывая в руках каждый образец, думая о том, как давно не держал в руках живых тканей и почему, собственно, лишил себя этого удовольствия. Когда-то он любил трогать, перебирать ткани, мечтать…
Он и улыбался, и хмурился, вспоминая об этом. Жизнь, конечно, внесла свои коррективы. Никакого покорения мира не состоялось, да и не могло состояться. Не в сказке, а в 21-м трезвом веке живём. А если и есть в 21-м веке какие-то сказки, то, в общем-то, «Зималетто» вполне могла претендовать. На данный момент – прочное положение одной из ведущих европейских фирм по производству модной одежды. Есть, конечно, и покрупнее, и побогаче, да и дизайнерский уровень с годами стал ниже – молодые-талантливые пробивают себе дорогу, расталкивая друг друга локтями, сетовал всё чаще Милко. Но в общем и целом компания стабильна и, уж во всяком случае, не нуждается в поглощении себя более крупными рыбами…
Мысли о поглощении, как часто в последнее время, омрачили его – и тогда, в доме Скворцова, и сейчас, когда машина двигалась к выезду из посёлка. Уже месяц представители американской корпорации осаждают его, даже до отца добрались. Ну, тут-то они просчитались, за сухим деловым поведением основателя и старшего акционера не разглядев его особенного, кровного отношения к своему детищу. Для самого Андрея этот вопрос тоже не представлял трудности – ни о каком дилерстве не может идти и речи. Растворить десятилетиями наработанный бренд в погоне за баснословной прибылью – даже представить было немыслимо. «А Торнтон-то тайком от меня на производстве несколько раз был, - усмехнулся Андрей, вспомнив, как в красках расписывал вылазки американца Малиновский. – Хочет удивить подготовленностью. Ну-ну, не будем мешать. Посмотрим, что он будет делать, когда поймёт, что месяц провёл в Москве практически впустую». Воропаев, конечно, мог подпортить эту картинку гордой убеждённости, но Андрей надеялся, что его сил хватит на то, чтобы осадить Воропаева.
…Наслаивая мысли одну на другую, то напрягаясь, то расслабленно откидываясь на спинку сиденья, он вёл машину по пустой, словно вымершей дороге. Час был поздний, дети, если и есть здесь таковые, давно пошли спать. Длинный ряд заборов недавно отстроенных особняков, куцые кустики и пучки жухлой от жары травы, полулегально растущей из щелей, - вот и весь пейзаж. Вдалеке появилась фигура, двигавшаяся навстречу; всё же, значит, остались люди, передвигающиеся пешком даже в таких местах. Андрей вспомнил, что на въезде в коттеджный квартал, на маленьком пятачке, носившем среди аборигенов гордое название площади, видел небольшое зданьице, выбеленное извёсткой, с вывеской «Магазин». Конечно, обитатели здешней части посёлка старались всё необходимое привозить из Москвы, но разные же случаются ситуации, а по ту сторону «площади» так и вовсе обитают немногочисленные стоики – остатки некогда процветавшего и известного в Подмосковье села.
Человек, шедший навстречу, уже почти поравнялся с машиной, и Андрей передвинул ногу на педаль газа, чтобы увеличить скорость, но что-то в пожилой фигуре незнакомца остановило его, и он невольно повернул голову. Он откуда-то знал этого человека; во всяком случае, в нём было что-то очень знакомое.
Старик остановился прямо напротив того места, где затормозила машина, и из кармана вынул связку ключей. При этом он переложил в другую руку увесистый пакет, из которого торчала узкая макушка батона. Открывая калитку, незаметно притаившуюся рядом с такими же, как у Скворцова, воротами для автомобилей, и в какой-то момент с силой надавив на кнопку замка, от напряжения он дёрнул шеей и повернул голову, - и Андрей узнал в нём отца Кати… так удивительно было в мыслях произнести это имя, а потом и фамилию – ну, конечно, это был… кажется, полковник – Пушкарёв!.. Губы машинально раздвинулись в рассеянной улыбке. Какое тёплое это было воспоминание, приятное. Но потом, естественно, вспомнилось всё – в сжатом, блиц-виде, - и улыбка, как появилась, так и исчезла с лица. Так и осталась непонятной, странной эта история; как вспышка с последствиями, но без следа – изменившая его самого, но от себя ничего не оставившая. Что это было?.. Как и тогда, как и всегда, так и сейчас – ответа не было, а совесть быстро сворачивала любые попытки его отыскать. И, как всегда, Андрей утешался фатализмом (что ещё остаётся, чтобы выжить) – значит, так должно было случиться.
Но эта мимолётная встреча взволновала его, как всегда бывает в загруженной, размеренной, однообразной, несмотря на количество встреч и событий, жизни. И, когда он выезжал из посёлка, Пушкарёв, открывающий калитку и идущий по дорожке к крыльцу (в пышных зарослях какого-то цветущего кустарника), не выходил у него из головы.
На подъезде к Москве пришлось остановиться: на второй, только офисный, мобильный, который он оставлял в машине, позвонила секретарь, и её возбуждение передалось и ему. На границе с Украиной задержали машины с товаром, Пашин в истерике, а таможенники хотят разговаривать лично с «директором». Ещё полчаса ушло на то, чтобы попытаться уладить это дело, дать разгон Пашину, а заодно и кое-кому в офисе, недостаточно внимательно оформившему документы, и в Москву он въезжал уже в другом настроении. Чёртова работа, ночь почти на дворе, а каждая минута сулит неприятности.
Увидев витрину цветочного магазина, он опять почему-то вспомнил видение из прошлого, посетившее его сегодня, и остановил машину, изменив своё решение сразу ехать домой. Он купил цветы и, улыбаясь внутренне, отправился на Кутузовский – в квартиру, которую снимал с прошлой осени.
***
Точнее, сначала он заехал, конечно, к Веронике домой. В будни они почти никогда не появлялись в квартире, только по выходным, и сегодня она, конечно же, была дома. Андрей даже не вспомнил о мобильном, настолько был уверен, что увидит её, и очень удивился, когда её тётка сказала, что «её с утра нет и неизвестно, когда будет». При этом женщина неприязненно смотрела на него и на его букет; он знал, конечно, что их совместные уик-энды ей не нравятся. Но Веронике уже двадцать три, и она вполне вправе самостоятельно решать, как проводить свои уик-энды.
Её мобильный не отвечал. Немного поразмыслив, он всё же решил ехать на квартиру – не выбрасывать же цветы. Он оставит их там, а в субботу Вероника получит знак его неожиданного внимания. Конечно, он нечасто балует её подобным, но кто в этом виноват? У белок в колесе мало возможностей остановиться и подумать о прекрасном, да просто о душе. Конечно, нельзя сказать, что Вероника была нужна ему только для тела, со времён Кати он потерял интерес к таким связям, но и на что-то большее, чем вечер-два, проведённые вместе в рассеянном релаксе, она вряд ли могла рассчитывать. Он бы дал ей больше, он даже нуждался в этом, - если бы давала она. В том, что она может, он не сомневался. Но с ним у неё почему-то не получалось, то ли мешало что-то, то ли они в принципе не подходили друг другу до конца. Он винил, конечно, себя, но, в общем, не сильно об этом задумывался. В самом начале ему ещё казалось, что… впрочем, она славная, умная, немного язвительная, конечно, но такая улыбка… и грудь… Он был доволен, что всё так устроилось.
Бабушки на лавочке проводили его подозрительными взглядами. Похоже, его цветы сегодня не имеют успеха. Он открыл замок металлической двери подъезда ключом, который отыскал в бардачке машины, и поднялся в лифте на шестой этаж. Обычный девятиэтажный дом 80-х годов постройки. Вероника наотрез отказалась от чего-то более приличного: «Я не содержанка», - любила повторять она. И он никак не мог определить, был ли в этих словах упрёк. Но того, кем она, возможно, хотела стать, он ей предложить не мог, а просто пользоваться его средствами она действительно не хотела.
Открыв дверь, Андрей сразу же понял, что в квартире кто-то есть. Различив еле слышный шум воды за дверью ванной, он вздохнул с облегчением и уже почти улыбнулся, но взгляд, случайно скользнувший вниз, наткнулся на мужские туфли, новые, вычищенные, с узким носом. Это были не его туфли, его обуви здесь вообще не было, только кое-что из одежды.
Он поднял голову и увидел выходившего из спальни парня –не старше Вероники, с взлохмаченными волосами и пушком над верхней губой. Он был в джинсах и на ходу натягивал футболку; просунув голову в горловину, остановился на пороге и изумлённо смотрел на Андрея.
Немая сцена была недолгой. Андрей положил цветы на подзеркальник (при этом какие-то баночки Вероники глухо звякнули, и одна из них, кажется, лак для волос, упала на мягкое покрытие пола), повернулся и, открыв дверь, вышел из квартиры. Минимум времени, минимум звуков. Всё произошло почти молниеносно и бесшумно.
По инерции всё так же спокойно он вышел из подъезда и сел в машину. Такой удачный в смысле парковки двор, он очень радовался этому, когда снимал квартиру.
Он не знал, сколько улиц, кварталов, перекрёстков проехал, наконец остановился у ларька на набережной, купил зажигалку и пачку «Мальборо» («Красные, белые?» – «Понятия не имею. Покрепче») и, перейдя дорогу, облокотился на парапет. Закашлявшись при первой глубокой затяжке, остальные делал с удовольствием. Пепел падал в зеленоватую тёмную воду реки, огонёк сигареты светился в опускающихся сумерках.
Звонок не заставил себя ждать. Он вынул телефон, убедился, что не ошибся (странно было видеть её имя на дисплее этого, рабочего, телефона, она звонила по нему впервые), ответил.
- Андрей, он уже ушёл. Вернись.
- Зачем, Ник?
- Я хочу поговорить с тобой. Я люблю тебя.
Это откровение обезоружило, она никогда этого не говорила. Трудно остаться равнодушным и решительным, когда слышишь такие слова. Несмотря ни на что.
Но он сделал над собой усилие.
- Ника, не о чем говорить. Нет смысла.
- Ну, хотя бы о квартире?.. Ты не можешь просто так уйти.
- Я уже позвонил хозяйке. Ты можешь продлить договор, если захочешь. Только уже на своё имя. Мне квартира больше не нужна.
- Ты не можешь просто так уйти, - напряжённо повторила она. – Мне эта квартира без тебя тоже не нужна.
- Вряд ли сегодня ты нуждалась в моей компании.
- Я обидела тебя… Прости, Андрей. Я… ну да, так получилось, возможно, я не такая идеальная, как тебе хотелось бы думать. Но ведь и ты?.. Вряд ли ты можешь упрекать меня.
- Да, да, - уцепился он за то, что составляло суть его мыслей последний час. – Ты права. Это я виноват, и дело не в обиде. Я не должен был… в общем, это моя ошибка. Я не нужен тебе. Забудь обо всём. Это не трудно будет сделать, ты ещё совсем ребёнок. Всё впереди. – Поморщившись, он умолк. Чувствовал себя назидающим старцем.
А ещё – слабым и ненужным. Самой жизнью, а не Вероникой, отвергнутым.
Она тоже молчала. Не ожидала такой реакции, думала, он будет оправдываться и, чувствуя свою вину, простит и вернётся. Но кем бы он чувствовал себя? Ниже пасть было бы невозможно. Какими бы свободными ни провозглашал он их отношения, к такой свободе он не был готов. Он-то изменять ей не собирался. Не считая, конечно…
В этом всё дело. В том, которое «не считая». Он виноват не только перед Вероникой, а ведь когда-то поклялся быть честным. Но посчитал, что его, только его, «вторая», жизнь и касается только его и никому не может причинить вреда. Результат – такие вот парнишки в его собственной, хоть и взятой напрокат, постели. Но, в конце концов, и его самого невеста когда-то с любовницей «застукала», и по счетам платить пора, Жданов, разве кто-то когда-то эту аксиому отменял?..
Разговор закончился ни на чём, как и следовало ожидать. В таких ситуациях слова ничего не значат. Да и в самих этих отношениях они значили мало. Даже если Веронике показалось, что её признание – правда.
Он щёлкнул пальцами, и окурок полетел в воду. Огонёк вспыхнул в последний раз. Уже в полной темноте он вернулся к машине и, включив фары, поехал домой.
К жене.
***
Проходя по холлу как раз в тот момент, когда Андрей открывал дверь, Кира приложила палец к губам, кивнула ему и, не останавливаясь, прошла в ванную. Он постоял пару секунд, глядя на закрывшуюся дверь, потом снял обувь и пошёл по коридору к двери рядом с дверью в спальню. Дверь была с голубоватым матовым стеклом, а по краям выкрашена фигурками героев сказок. За спиной послышался звук вновь открываемой двери, и голос Киры тихо произнёс: «Я быстро, сейчас впущу тебя. Руками осторожно, и не разбуди», и, нажимая на ручку двери, он кивнул, ощутив лёгкий укол знакомого смешанного чувства: раздражения, протеста, усталой покорности. Но он так свыкся с этим чувством, что уже просто не обращал внимания.
Артём спал. Из-за жары Кира или Адель не стали накрывать его, и невозможно было удержаться, чтобы не потрогать толстенькие ножки в носочках. Андрей так и сделал, без раздумий нарушив запрет на грязные руки, а заодно и поправил сползшую на грудь маечку. Сейчас, с закрытыми глазами, полуторагодовалый мальчик был похож на него. Светло-серые задумчивые глаза делали его лицо светлей и тоньше, и воропаевско-ждановская (его отца, на которого он сам похож не был) порода представала во всём своём генетическом великолепии. Но в чертах лица сына, а главное – в его мимике, выражениях, улыбке, Андрей видел себя, и в сердце каждый раз распускалась нежность. Впрочем, он любил бы его и без этого. Тем сильней бы любил, чем меньше для этого было возможности.
Он умылся, поужинал (как обычно, Кира всё подготовила и ушла) и направился в спальню. Через некоторое время на пороге появилась Кира и не без удивления посмотрела на него. Ему даже показалось – она отступила на шаг, ей неприятно было его здесь увидеть. Но он сделал вид, что всего этого не заметил, и лёг в постель, будто проделывал это каждый вечер. На самом деле диван в гостиной видел его гораздо чаще, и не эта комната была привычным завершением его вечеров.
Но это была его комната! Его жена! Его семья… в конце концов…
Кира легла, и он обнял её. Её голова лежала на его груди, она не сопротивлялась и не тянулась навстречу. Они так отвыкли разговаривать, существуя автономно друг от друга на одном пространстве – дальше, чем иные влюблённые в разных полушариях, что и сейчас потребности в разговорах не было. Правда, в этот раз было не совсем так, Андрей ощутил порыв не просто потому, что пришло время или особенно почувствовал себя виноватым. Ему снова нужна была поддержка; к тому же какое-то беспокойство, смутная тоска распирали грудь. Что-то похожее было в самом начале их брака, но потом улеглось, как только они обустроили свою жизнь. Обустроили странно, не совсем стандартно, но почувствовав одновременно, что если и получится, то только так.
Она подняла руку и, не глядя, погладила его по щеке. Он задержал её руку и дотронулся губами до запястья. Она подняла к нему лицо, и они посмотрели в глаза друг другу.
Через некоторое время Кира уснула, а он лежал без сна, глядя в темноту. После близости с женой ощущение непоправимого, какого-то серьёзного перелома, происшедшего сегодня, усилилось и уже не покидало его. Он снова вспомнил о случившемся на Кутузовском, свой разговор с Вероникой и, не задерживаясь (верно, потому, что рана была слишком свежей), подобно ленте, раскручивающейся назад, память остановилась на более дальнем, зажившем: встрече с отцом Кати. Седой затылок, ещё крепкие плечи, дорожка, обсаженная кустарниками (произведение искусства), ведущая от калитки к крыльцу, прячущемуся за бело-розовыми зарослями. Какой-то отдельный, тёплый и, несмотря на всю нелепость, родной, словно и он принадлежал ему, мир. И вопросы, вопросы… Любопытство, интерес – вот что отчасти было причиной его беспокойного состояния. Дом снят или куплен только для летнего отдыха или они живут здесь постоянно. Конечно, пожилым Пушкарёвым комфортно за городом, и они, возможно, просто поселились там на лето. Но такое жильё вообще-то денег стоит немалых, откуда у этой скромной семьи средства. Правда, он никогда не сомневался, что у Кати большое будущее. От этой потери он до сих пор опомниться не может и в свободные или, наоборот, тяжёлые в бизнесе минуты, когда чувствует, что не справляется и ему нужна помощь, с тоской глядит на дверь, за которой она у него сидела, или даже едет в место, когда-то крепко связанное с ней. Какому-то счастливчику повезло…
Он сделал несколько глубоких вдохов, всё больше отдаваясь во власть воспоминания. Прошло ровно два года с того дня, как оборвалась последняя ниточка с Катей, когда по решению суда, отдав долги, он вернул «Зималетто», а «Ника-мода» была ликвидирована. Катя не захотела сохранять компанию, что ж, судя по загородной вилле, это было верное решение.
Примерно в то же время, спустя пару месяцев, в разговоре со знакомым директором агентства недвижимости случайно всплыла сталинка, в которой жила Катя, - там проходило расселение чудом уцелевших до сих пор коммуналок. И каково же было его удивление, когда, не удержавшись и поинтересовавшись квартирой 23 в этом доме, он услышал, что и она выставлена на продажу, и буквально несколько дней назад!.. Под давлением трудноопределимого чувства Андрей отдал распоряжение на оформление документов, с условием, чтоб не всплывала его фамилия, заплатил всё, что требовалось, и даже больше – за анонимность и многоэтапность, и через месяц уже вошёл в тихую, опустевшую квартиру… На какое-то мгновенье стало жутко, показалось, что он отчётливо слышит врезавшиеся в память гитарные переливы (чёртов Зорькин), чувствует во рту вкус пушкарёвского самогона (неплохого). Потом он иногда ночевал в этой квартире (обойдясь без капремонта и кардинальных перемен): она была расположена удобно, и в те дни, когда он был особенно занят на работе, а с утра предстоял ещё один такой же раскалённый день, он коротал ночи здесь.
Он и сам не мог бы сказать, чем руководствовался при покупке квартиры; давать знать о себе Кате и узнавать о ней по-прежнему не имело никакого смысла. Ну, просто блажь, порыв; ему иногда не хватало её, и, несмотря ни на что, это были приятные, небезразличные воспоминания.
Никому на свете, даже Малиновскому, не признался бы он в своём поступке, Кира привыкла к его ночёвкам вне дома, а в квартире он появлялся неизменно один. Прошлой осенью, в разгар знакомства с Вероникой, после особенно бурных часов, проведённых с ней не где-нибудь, а в его кабинете в «Зималетто» (он совсем потерял голову), когда ясно стало, что надо что-то решать, у него мелькнула было мысль о пустующей квартире на Авдеенко; в конце концов, и ей пора было найти применение. Но, почти дойдя до завершения, он так и не решился и снял всё же ещё одну квартиру, на Кутузовском.
Ну, а вот теперь и след бывших хозяев отыскался. И Катя, конечно же, тоже там. Просто невозможно себе представить её живущей отдельно. Пока жив её папа… Андрей улыбнулся, но, снова, как днём, вспомнив всё до конца, помрачнел и резко отвернул голову, как будто это могло прогнать воспоминания. Уже не могло. Таким уж был этот день…
Февраль-2006
…А в тот день, после того, как Кира и Клочкова выбежали, они с отцом остались вдвоём. Друг напротив друга.
- Это… мерзко. Надеюсь, ты это понимаешь?
Андрей неопределённо мотнул головой и протянул назад руку, чтобы опереться на стол. Глаза он прятал, но Павлу удалось разглядеть, что он не пьян настолько, чтобы не сознавать, что происходит.
- Сядь. Я хочу сказать тебе кое-что.
Андрей поморщился, но подчинился. Пошатываясь, он обошёл стол и плюхнулся на свой стул. В глазах были вызов, досада, даже агрессия – остатки напора, проявленного с помощницей? – но не страх и раскаяние. Что ж, отец был почти уверен, что эти чувства ещё придут на смену.
- Ты знаешь, я отношусь к Кире как к дочери и никому не позволю обижать её. Даже тебе. Но то, что случилось, пожалуй, даже к лучшему. Мы с мамой беспокоились за ваше будущее, ведь ты так и не стал взрослым человеком, отвечающим за свои поступки… В общем, я не буду требовать от тебя вернуть Киру, даже под возможной угрозой уменьшения капитала компании. Я требую только одного: решения. Ты обманываешь двух женщин, а это подло. Я не желаю, чтобы на моих глазах совершались подлости… И Кате я тоже зла не желаю. Ты завёл с ней интрижку, это твоё дело, но твоя невеста сегодня надевала свадебное платье, ты хоть понимаешь, как мерзко поступаешь с ней? с ними обеими?.. Завтра же ситуация должна проясниться, я требую и проверю.
Андрей издал вдруг глухой, но шумный вздох-стон, и Павел брезгливо отступил назад. Но сын продолжал сидеть молча и опустив голову, и ему ничего не оставалось, как покинуть кабинет. Всё, что нужно было сказать сейчас, - сказано, а об остальном они поговорят завтра.
Андрей сидел, ощупывая лицо, ушибленную Кирой щёку, губы. Губы! Она целовала его! Она ему отвечала!.. Идиот. Отец всё знает, Кира всё знает. Какое теперь это имеет значение?..
Он снова глухо застонал и уронил на руки трезвеющую и начинавшую, как колокол, гудеть голову.
Приехав домой на такси и ввалившись в квартиру, он проспал несколько часов, как убитый. Проснувшись глубокой ночью и открыв глаза, понял, что и вправду убит. Что всё совсем не так смело и радужно, как рисовалось в запелёнутом алкоголем мозгу. Пьяный, он был сильным. Победителем. Готовым на многое, не боящимся ничего.
А между тем, это был конец. Конец всему.
Нужного отчёта у него нет, и, возможно, Катя уже созвонилась с отцом, чтобы рассказать ему всю правду о фирме. Увести в сторону от их отношений и обезопасить себя от нападок. Унижение, которому она подверглась сегодня, не имело аналогов, и ко всему прочему она имела полное право отомстить. Если ещё предположить всё-таки, что она охладела к нему и переметнулась к Зорькину…
Он пил воду жадными глотками, и в сознании смешивались обрывки последних дней и картинки из сегодняшнего. Раздражение, отчаяние, решимость вернуть её, настоять на своём, сломав всё, что мешает, и злая досада на тех, кто всё же помешал, – ну, кто их просил вваливаться в кабинет?! Позвонить нельзя было?!..
Он снова валился на постель, закрывал глаза, и перед глазами плыли акции. Много, много акций, они, как журавли осенью, улетали на юг… а может, и не на юг, а в другое место, но уж точно подальше от него. И от «Зималетто» тоже. А это значит, что даже если Катя не расскажет (вопреки всему он, как и весь этот горький месяц, продолжал верить в неё), отец узнает. И, значит, у него только один выход – опередить и Катю, и Киру, и всё рассказать самому.
Бред!.. Он раздёргивал шторы, едва не срывая их с карниза. Прямо в лицо плыла луна. Огромная, насмешливая, её удушливый ядовитый свет застилал глаза. Ничего он никому не расскажет. Просто не сможет. Даже на это у него не хватит сил! Он – ничтожество… А Зорькин – «гений». Ну, и кого из них она должна уважать? Ответ очевиден. Никакой силой, никакими поцелуями он не заставит уважать себя. А сегодняшнее падение довершило дело…
Лицо утапливалось в подушке, чтобы заглушить очередной стон. Всё, всё. Он ведь так этого хотел? Чтобы всё закончилось? Ну вот, «закончилось»… Даже если захочется её увидеть – что сказать? И как в глаза смотреть?
Придётся, Жданов. В её руках и ты, и отец, и «Зималетто», и даже Кира. Пока, во всяком случае. Как завтра скажет Малиновский - в ножки упадёшь… И ведь упадёт. Упадёт!..
Наутро он едва открыл дверь своего кабинета, как раздался звонок по мобильному. Ещё не отойдя от своего променада от лифта до приёмной (казалось, все показывают пальцами, хохочут и глумятся над ним), он ответил на звонок с незнакомого номера.
- Андрей Павлович? Доброе утро, Борис Рулин беспокоит. Андрей Палыч, у нас поручение от имени Екатерины Валерьевны Пушкарёвой. Где мы могли бы встретиться?..
Ну вот, кажется, теперь точно всё. Одно решение пришло само, каким бы оно ни было. Она снова выручила его…
Последний раз редактировалось natally 12 июл 2010, 14:52, всего редактировалось 2 раз(а).
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Я ведь даже платье с "пьяным танго" не связала. 
Только в чём наивность-то? 
У меня после работы настроение язвенно-игривое... 
Катю жалко.
