|
2
Он летел навстречу опасности, а может быть, и гибели, как к любовнице, от которой потерял голову. Взорванный пережитым вчера ужасом, он ничего так не хотел сейчас, как смотреть опасности в лицо; хуже нет, чем знать о ней, но не видеть. Впрочем, под словом «опасность» подразумевалось только лицо отца, всё остальное он уже и знал, и видел. В буквальном смысле. И вот странно – не было порыва, безотчётного, бежать, спрятаться, забиться туда, где никто не найдёт, а только одно: быть там, в эпицентре, спрашивать, отвечать, спорить, настаивать – и, может быть, разубедить. Это потом, потом он, наверное, заляжет на дно, обессилевший и разбитый. Но теперь бой ещё не проигран – пока знает один отец. Почему-то он был уверен в том, что отец не расскажет никому, пока не переговорит с ним. Ну, может быть, юристу. Ну, в крайнем случае – кому-то из органа регистрации фирм…
- Блажен, кто верует, - хриплым от страха и собственной вины голосом сказал Малиновский. В нём тоже ещё были силы, а Андрей пока не знал, убить его или слушать. – Сашенька уже, наверное, сторожит под «Зималетто». Ты приедешь – а он тебя в наручники…
«Спасибо, друг!» - хлопнул его по плечу Андрей и сел в такси, вызванное, чтобы везти его в аэропорт. Обиженное лицо Киры стояло перед глазами; ну, что поделаешь, всё ей не в тему. Только успела отвоевать у всех… не небес, банков, как новая напасть: Жданов-старший вызвал его в Москву. От всего, что свалилось, Андрей не успел соврать, ляпнул правду. Потом выкручивался, объяснял что-то про лондонских партнёров… Но настоящей причины она не знает и не узнает. Если ему удастся убедить отца, если удастся, если удастся… В самолёте рядом сидел ровесник, такой же дорогой, с золотыми часами на ещё загорелой после новогодних полётов в другое полушарие руке. Андрей с тоскливым любопытством поглядывал на него: у этого лощёного, гладко выбритого, благополучного франта тоже всё плохо? Он тоже спасал фирму, обманывал отца?.. И с той же тоской отводил глаза. Умом вроде понятно, что в теории у франта и похуже могло быть, но ощущение собственной обречённости-исключительности было реальнее.
По совету Малиновского он пытался думать, анализировать, просчитывать ходы и возможные варианты развития событий, но ничего не выходило. После бессонной ночи его мозг был как заваленный взрывом вход в пещеру: точно знаешь, что внутри что-то есть, но добраться туда не можешь. Слишком сильно обрушилось, слишком всё.
Что будет с ним? С «Зималетто»? С Катей?.. Он как чувствовал, дав когда-то Малиновскому много времени сделать все «против» её соблазнения несостоятельными. Изобретал всё новые и новые возражения и, только когда иссякла фантазия, согласился. А такого простого, проще некуда, варианта не мог предвидеть? Что ей говорить теперь? Что с ней делать?..
Воспоминанию о минутах, которые они прожили не просто вместе, а слитно, тоже было не совладать с завалом; всё то, что подсознательно питало, когда он летел в Прагу и даже ещё вчера вечером, когда обдумывал последствия, исчезло на пути в Москву. Страх, бесформенный и всеобъемлющий, как расплавленный свинец, заливал все пазухи, все потайные местечки, какая лирика, оды о нежности и человечности, когда сама жизнь пропадает, отливается в форму небытия?.. Не дать застыть ей в таком состоянии, всё, что угодно, только не окончательное небытие, и он летел, летел, в душе подгоняя секунды.
Он сел в такси и назвал водителю свой домашний адрес. И уже от этих звуков, произнесённых с особенным удовольствием, как чуть раньше от родных алчных улыбок таксистов, испытал облегчение. Он дома. И потом, приехав в «Зималетто», будет дома. И ничего ужасного с ним не случится. И вчерашний звонок отца покажется чем-то далёким и почти нереальным – как всё, что снилось ему по ночам и растворялось от соприкосновения с действительностью.
Иллюзия - спасительная эйфория стресса - продлилась недолго. Зазвонил телефон, и, увидев на дисплее фотографию матери, Андрей тяжело вздохнул. Она ничего не знает, но опять, как в предшествующий разговор, придётся делать вид, что отец вызвал его просто так, рабочие моменты… А ничто не доставляло ему такой муки в последнее время, как постоянное враньё. Пока его не перебило вчерашнее.
Голоса Маргариты он сначала не узнал. Он даже подумал, что с её телефона звонит какая-то другая женщина. Но потом мать прокашлялась, и он только поразился метаморфозе, происшедшей с её голосом.
- Андрей, - решительно, почти воинственно, начала мать, - ты должен немедленно, слышишь?!.. немедленно!.. ехать к нам домой. – Она вдруг оборвала себя. – Ты где? Ты можешь разговаривать?
И вновь какое-то звенящее отчаяние послышалось ему.
- Мам, я в такси. Еду пока к себе…
- Андрюша!.. Послушай, прежде чем я скажу тебе, хочу, чтобы ты уяснил: я не верю и не поверю. И, если эта старая дева выжила из ума и думает, что может позволить себе…
- Мам! Мам… Объясни спокойно, я ничего не понимаю…
- Спокойно? Спокойно?!.. Эта наша домработница, которую мне «добрые люди» порекомендовали…
- Ну да, лет двадцать назад. Виолетта?
- …Ви-о-лет-та, она утверждает, что Паша… что твой отец умер, и она вызвала милицию, Журавлёв уже составляет какой-то там необходимый протокол, и скорую она вызвала, и сейчас они будут в Переделкине!.. Ты можешь себе такое представить?! И как мне, когда я ничего не могу сделать, слушать такое? А он, как назло, отключил телефон и я не могу позвонить и удостовериться, что эта… нагло лжёт… выдумывает… фантазирует!.. Только зачем ей это понадобилось?!..
Ничего ещё не соображая, Андрей сделал знак таксисту, чтобы тот остановился. Тот пожал плечами, кивнув на знаки. Андрей и сам знал, что здесь стоять нельзя. «В первом же месте», - буркнул он таксисту и сказал в трубку:
- Мам, не волнуйся так. Я сейчас позвоню и всё выясню.
- Выясни. Выясни, сынок! Я с ней просто не смогла разговаривать, я так возмутилась…
Не в силах больше слышать этот отчаянный больной голос, он просто опустил руку с телефоном. Рука повисла плетью и двигаться решительно не хотела.
Остановилась и машина.
Таксист вопросительно смотрел на него.
Почувствовав этот взгляд, Андрей заставил себя произнести: «Переделкино» и, когда двигатель завёлся, продолжал безучастно смотреть перед собой.
- Эй, старичок, с тобой всё в порядке? – осторожно спросил таксист, включая поворот и перестраиваясь. Буквально на прошлой неделе пришлось везти в роддом беременную, всю в кольцах и мехах, вызвавшую такси, чтобы ехать в ресторан.
Андрей кивнул и усилием заставил себя откинуться на сиденье, чтобы изобразить хотя бы подобие непринуждённости. Движение далось болью. Что-то такое проникало в него… Что-то заползло и сковало болью. И рукой он пошевелить не мог, и только беспомощно смотрел на неё. Нет, он просто не сможет сейчас никуда звонить. Придётся подождать. Просто подождать, пока не рассеется эта чудовищная мистификация.
У распахнутых настежь ворот стояла машина скорой помощи. Внутрь она не смогла заехать: за ночь снегу намело в половину человеческого роста. Шофёр курил у открытой двери и равнодушно смотрел на выходящего из такси Андрея. А у того всё взметнулось внутри при виде соседа-алкоголика, вяло расчищающего лопатой дорожку перед крыльцом. Этого парня, своего племянника, порекомендовала Виолетта, и вся безымянная бессильная злость, испытываемая Маргаритой, передалась и ему. Они сейчас за всё ответят. И за нелепые звонки, и за то, что к дому не могла проехать скорая. О том, что это были вещи взаимоисключающие, он не думал.
Увидев проходящего Андрея, сосед вскинул голову и испуганно посмотрел на него, но Андрей уже взбежал на крыльцо. В дверях столкнулся с выходящим человеком в милицейской форме и узнал его: это был участковый, но, не останавливаясь и не обращая внимания на выражение его лица, быстро прошёл мимо.
В ярко освещённом холле он едва не налетел на Виолетту и машинально оттолкнул её от себя, как медузу, как крысу, внезапно юркнувшую под ноги. Она попыталась что-то сказать, но, не глядя и не слушая её, он поднимался наверх, переступая через несколько ступенек сразу.
Отец лежал в кабинете на кожаном диване, где обычно отдыхал после обеда. За письменным столом сидел мужчина в ярко-синей форменной куртке и что-то сосредоточенно писал. Ещё один врач или фельдшер в такой же куртке закрывал чемодан с аппаратурой, медсестра стояла рядом; когда Андрей вошёл, она обернулась, и он увидел, что это совсем ещё молоденькая девушка и в её голубых глазах нет ни болезней, ни смерти – как и в его сознании до сих пор.
Было тихо.
Андрей подошёл ближе и заглянул отцу в лицо. Оно было бледно, и глаза плотно закрыты. Это всё, что он увидел; но он так долго готовился со вчерашнего вечера, так много ожидал найти, что теперь вглядывался в это лицо, в котором ничего не было. Тогда Андрей растерянно оглядел отца всего. Такие знакомые брюки, жакет, но руки лежали в неестественном положении, и мелькнула мысль, что у живых так не могут лежать руки.
В принципе, он всё уже знал, но продолжал не верить. Посмотрел ещё раз на врача, сидевшего у стола и даже не поднявшего головы. Второй врач, выпрямившись с закрытым чемоданчиком, спросил:
- Вы родственник?
И он ответил:
- Да.
Врач подождал и, поняв, что продолжения не дождётся, уточнил: «Сын?», и он снова сказал «да». Тогда врач кивнул и протянул ему визитную карточку. Андрей непонимающе смотрел на него.
- Берите, берите, - покровительственно сказал доктор. – Будут через двадцать минут.
«Ритуальные услуги», - прочёл Андрей, и снова рука с карточкой повисла вдоль тела.
- Гипертензия 3-й степени, - сухо проговорил всё ещё писавший что-то врач. – Криз. Был один, скорую не успел вызывать. Инфаркт миокарда.
Понимая, что всё это относится к нему, Андрей послушно повернулся и добросовестно слушал, не вникая в смысл, просто с заискивающей готовностью глядя на доктора. Как будто от него, от его чётких, отрывистых, деловых слов и действий ещё что-то зависело; как будто ещё что-то можно было спасти. Он пишет, говорит, не уходит – значит, предпринимается что-то, продолжается…
За спиной послышался какой-то звук, и он обернулся. В дверях стояла пожилая женщина с красным заплаканным лицом. Андрей смутно припомнил: это же домработница родителей, Виолетта, на которую накричала мать и которую оттолкнул он сам.
- Свет, свет, - захлёбываясь слезами, бормотала Виолетта. – Андрюша, я пришла, а везде горит свет. Я ничего не трогала, только камин потушила. Всюду свет…
И снова он послушно огляделся. Да, настольная лампа зажжена, и в открытые двери кабинета и спальни видно, что в спальне горит свет. Ничто не выглядит так неуместно и глупо, как зажжённый солнечным днём электрический свет. Но отец не увидел солнца; он приехал домой поздним вечером, и этот свет был нужен ему. Нужен больше, чем обычно, нужен во всём доме, и, выходя, он вопреки обыкновению не выключал его.
- Когда?.. – впервые заговорил Андрей, но на большее его не хватило.
- Около часу ночи, - ответил врач, просматривая написанное.
- Он… спал?
- Нет. Сидел за столом, вот здесь. – Врач приподнялся на стуле и снова опустился. – Компьютер был включён. – И он наконец поднял на Андрея уставшие глаза и провёл ладонью по исписанному бланку, как бы прижимая его к столу. – Вот это передадите тем, кто приедет за телом и будет оформлять документы. – Он скользнул взглядом по карточке в руке Андрея. – По моему мнению, вскрытия не требуется, но всё, конечно, в ваших руках.
Андрей почувствовал прилив тошноты. Увидев, что он внезапно побледнел, врач поднялся.
- А это сохраните, понадобится для похорон. – Он кивнул ещё на одну бумажку, лежавшую на столе, Андрей увидел её только сейчас. – Протокол осмотра тела, ваш участковый составил. Мои соболезнования, - тихо сказал он и прошёл мимо Андрея, обдав запахом горя и бессонной ночи.
Андрей продолжал стоять и смотреть невидящим взглядом на плавающую заставку монитора компьютера. Услышал, как Виолетта прошла в кабинет и, тихо плача, уселась на стул за диваном, но не оглянулся, а шагнул к столу. Протянув руку к мышке, резкими движениями поводил ею по столу. Постепенно проступила страница, в глаза бросился заголовок: «Финансовые схемы и способы избежать банкротства». Не дотрагиваясь больше ни до чего, Андрей повернулся и снова посмотрел на отца.
*
Он попросил Киру лететь из Праги в Лондон за Маргаритой, а о Малиновском не подумал. И тот к вечеру появился в доме, откуда недавно увезли отца.
Андрей просто сидел в своей комнате на кровати, уже несколько часов, как в проёме открытой двери возникла фигура Романа.
- Проваливай, - глухо сказал Андрей и поднялся.
Роман посмотрел на его лицо и всё понял. Но не растерялся.
- Андрей… не глупи. Всё в жизни бывает… - На слове «жизнь» Андрей стал надвигаться на него, и Роман попятился к балюстраде лестницы. Но, дойдя до двери, Андрей просто захлопнул её и повернул в замке ключ. Почти тотчас же раздался удар ладонью с другой стороны.
- Андрей! Ну ты что, с ума сошёл? Кто тебе сейчас поможет, если не я? Ну, дурость, нелепость… так обычно и происходит, ты не знаешь? И кто виноват, что у него давление, тоже я?..
- Убирайся вон!!! – Дверь задрожала: он ударил по ней кулаком. И тут же обессилел и медленно пошёл к кровати.
После минуты тишины на лестнице послышались шаги, Роман спускался вниз. Андрей снова сел на кровать, обхватив руками голову.
Вчера Малиновский рассказывал ему о случившемся… О том, как большой розовый пакет, похожий, верно, на наволочку из публичного дома, набил «всякой дрянью» и потом ногой запихнул подальше в шкафчик в кабинете Андрея. О том, как вернулся в свой кабинет и, восхищаясь собственными трудоспособностью и последовательностью, открыл опцию «новое письмо» в своём электронном ящике. После недолгих колебаний отбросив более опасный вариант «ручного» способа, тихонько посмеиваясь, приступил к небольшому в замысле посланию, но потом увлёкся и разошёлся сотни на четыре знаков. О том, как в кабинет вошла Кира, а он аккурат в тот момент развернул уже на экране немаленькую свою адресную книгу и нашёл в ней фамилию Андрея – сколько раз он посылал ему на ящик интересные картинки и потом при встрече упоенно требовал впечатлений и отзывов. Кира была растеряна и удручена недавним скандалом, ища в его оптимизме утешения, а он, возбуждённый риском и опасностью ситуации, рассеянно улыбался ей, клацал мышкой и нажимал «отправить». Письмо, предварительно поименованное «Спасти рядового Жданова»…
Андрей вспоминал, как бледнело лицо Малиновского по мере осознания – когда Андрей рассказывал ему о звонке отца. Он же всё твердил ему: Катин компьютер, Катин компьютер… Но Роман в какой-то момент оборвал его: «Да подожди ты!.. Не Катин компьютер… - И тут же оппонировал самому себе с блуждающим взглядом: - Нет, не может быть… Да бред, конечно, щас убедимся…». Андрей ничего не понимал, а Малина уже подключался к интернету на компьютере его номера в отеле. Войдя в свою почту и увидев в «отправленных» адресата Жданова П.О., нервно, почти истерично засмеялся и медленно повернулся к Андрею.
Андрей долго не мог поверить. Но вся эта чушь о том, как следует вести себя с Пушкарёвой, когда с ней спать, что дарить и что писать, вся та выдающая их с потрохами галиматья о кровожадном Зорькине, желающем завладеть «Зималетто», попала к отцу – прямиком и по адресу. Подумаешь, ПО вместо АП… Сомнений не было. Андрей выпил залпом из горлышка полбутылки, носился по номеру, проклинал Малиновского и всю его родню до десятого колена, а потом, вот как сейчас, свалился на кровать и затих. Но вчерашнее душевное оцепенение из-за страха не было похоже на сегодняшнее. На сегодняшнее вообще ничто не было похоже.
...Постепенно, шаг за шагом, он осознавал последствия. Понял, что, если Катя узнает правду, это всё усложнит. Потом некстати всплыло её лицо: неужели деньги дороже чести, спрашивала его она. И говорила, что вот ему-то верит. Святая, которой он когда-то, в другой жизни, боялся овладеть. Потом уж не боялся. Шёл напролом, только играя в неуверенность, как старая кокетка, требующая подтверждений своей поблекшей красоты.
Вспомнив о своём обещании перезвонить ей, он взял телефон. Не пустить и не допустить. Пусть останется дома, а ещё лучше (этого не сказал, конечно) – всё забудет. Выветрит его из памяти, как будто не было.
Не получится. В её руках «Ника-мода» и «Зималетто». Единственное, что он может сделать, - уговорить отца не открывать ей правды. Ну, что ему с этого? А чья-то жизнь будет сломана. Да, он надавит на это, совесть отца не позволит ей всё открыть.
Вот так он рассуждал вчера. Вспоминал об этом смутно, отдалённо, как обо всём, что случилось до той минуты, пока не увидел лицо отца. Оно не сулило опасности, оно было покойно и молчаливо. При желании можно было вообразить себе, что оно прощало его, ничего не требовало и не обвиняло. Беда была в том, что он знал: это не так.
*
Катя сидела на своей постели, подтянув ноги к подбородку, и неотрывно смотрела на телефон. Когда днём из «Зималетто» позвонили девочки, она бросилась к шкафу – одеваться, но, застыв у открытой дверцы, обмякла и села на пол. Он сказал «до тех пор, пока я не позвоню». Что бы ни случилось, кто бы ни звонил и не требовал её приезда. Девочки ничего не требовали, она сама рвалась. Но он спросил, может ли рассчитывать на неё. И она ответила: «Да».
Мама поила её чаем и сдержанно причитала. И одобрила её решение не ездить и не звонить. Сказал – сам позвонит, значит, позвонит. Что бы ни случилось.
Луна выглядывала из-за облаков, зловеще перившихся на её ярком фоне. И, несмотря на случившееся, страшней которого быть не может, не исчезло предчувствие грозы. Только если вчера они точно знали, что гром грянет завтра, то сейчас он отсрочил себя – на минуты, часы, год.
В чём лично для неё заключался этот гром, она не задумывалась. Всё, что касалось Андрея, было связано с ней. И главным было то, что сейчас чувствовал он. И если бы он позвонил, если бы позвонил! Она бы помогла ему: приехала, положила бы его голову к себе на колени и погладила бы её. Погладила бы жёсткие тёмные волосы и поцеловала.
Она была несчастна настолько, насколько был несчастен он. Для себя она ничего не хотела. Не чувствовала себя обманутой, покинутой или одинокой, но до неё ли ему?.. Она всё ещё не верила, что может стать для него всем.
Она брала с подушки телефон и прикладывала его к щеке.
*
Резким движением он выдернул шнур зарядного из гнезда; освобождённый телефон сразу стал лёгким и независимым. Накануне жалобный писк разряженного в бесконечных звонках (из которых он ничего не понимал) аккумулятора проник наконец в его слух, и, чтобы избавиться от него, Андрей машинально воткнул зарядное в сеть.
Оцепенение сменилось ознобом, и он понял, что, прежде чем приедут мать и Кира, он должен позвонить. Зачем, почему и что говорить, уставший и будто плавающий в какой-то водянистой каше мозг соображать отказался в первой же попытке. Просто: «Кать…» - и всё, и она мгновенно подхватит этот крик о помощи, как будто только и ждёт его.
- Андрей Палыч, миленький… где вы? Как вы?
- Я дома, Катя. У роди… у Маргариты Рудольфовны.
- Но как же вы.. как вы себя чувствуете… я могла бы помочь, если что-то нужно, вы скажите…
- Завтра, Кать. Всё только завтра. Не могу я сейчас… Приходите на работу, как обычно. Я буду вас ждать… в «Зималетто».
- Хорошо. – Она всхлипнула, он слышал. – Вы только не переживайте… Всё будет хо-оро-ошо-о-о…
Удивительно, но эти слёзы тронули его. Не разочаровали, не раздражили, не усугубили тоску. И вообще, это простодушное, искреннее отчаяние, это проживание его горя как своего собственного и были нужны ему. Он потому и позвонил ей.
- Спокойной ночи, Катя.
- Спокойной ночи…
И, нажимая на красную кнопку, он уже знал, что завтра расстанется с ней.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
В общем, Наташ, я тоже тут 
) путём... 
А в жизни часто так и бывает. 
Но радостно, что прочитала. 
