2
У мамы с папой, как всегда, - шум, слёзы, поцелуи. Катя и за собой стала замечать желание расплакаться при виде родителей. Сентиментальность? Рановато… Дело в них, наверное. Они не становятся моложе…
Она теперь подолгу остаётся на кухне. Как в детстве, как в ранней юности. Нет уже той взрослеющей девочки, столкнувшейся с чем-то иным, нежели царило в этой кухне, убегающей, закрывающейся в своей комнате. И Кольки с его заносчивостью и мечтами о несбыточном тоже нет… Нет, Колька-то есть, только теперь он Николай Антоныч, ну в крайнем случае – Николай, и мечты у него человеческие, приближенные к реальности. А может, ему просто удалось осуществить свои мечты.
Вот от чего он никогда не избавится, так это от тяги к маминым пирожкам. Может, благодаря ему мама и держится до сих пор на плаву, то есть возле плиты, не даёт себе опасных послаблений. Катя всё чаще замечает внезапную бледность в её лице или искажённость в голосе по телефону: сердце. До обследования остался всего месяц. Они везут её в лучший питерский кардиологический центр.
Между Алёшей и Колей абсолютно равнозначная борьба за пирожки, впрочем, Алёша, кажется, хладнокровней и с долей игры относится, в отличие от Николая Антоныча…
- Алёшка, да отдай ты ему, он же ночь спать не будет…
- Детки, я сейчас, сейчас… Всем хватит…
- Николай, да отойди ты от ребёнка, как маленький!.. – Это папа…
Повернулся к ней, в глазах что-то остро и грустно дрогнуло.
- Ну, как? Как дела-то, дочь?
- Всё хорошо, пап. В общем - ничего интересного.
- Ты по телефону-то всё рассказываешь?
Катя честно подумала.
- Всё. А что скрывать? – Она искренне пожала плечами.
- Не знаю. – Он насупился. – Мне никогда ничего не говорят…
Катя улыбнулась. Джемс Форсайт. Он и внешне похож становится: сухой, ворчливый… любимый-любимый. И в ней грустно дрогнуло: как бы там ни было, разлукой она нанесла ему рану. От того, что воображения в этой ране не меньше, чем действительности, она быстрей не заживёт. Это было ещё одной причиной, почему они не отказались от московского ресторана и купили квартиру.
Улучив момент, когда мужское общество отвлеклось, Катя подошла к матери, тихо сказала:
- Мам, я съезжу домой? Мне ненадолго. Потом вернусь и буду до самого вечера.
- А ночевать не останетесь? – тут же откликнулась мама. И так всегда. Знает ответ, но всякий раз надежда, как младенец, чистый, невинный, рождается в потускневших глазах.
Катя виновато покачала головой; покорный вздох поднял мамину грудь. Это было твёрдо и навсегда, и родители просто приняли как данность, не углубляясь в причины, какие тут могут быть причины?..
- Ну, хорошо, только… - …встревоженный взгляд в сторону мужа… – …надо же папе как-то сказать. Ты иди, иди, я скажу сейчас.
Когда она обувалась, отец вышел в прихожую.
- Не успела приехать…
- Пап, мне надо, - выпрямляясь, сказала она. – Ну, правда. Это недолго. В ресторан новую партию мебели должны привезти… Ремонт, ты же понимаешь…
- Понимаю, я всегда всё понимаю.
Из кухни вышел Алёша с пирожком в руке и прислонился к деду. Катя поцеловала сына, шепнула: «Я скоро». Алёша кивнул. Он никогда не закатывал истерик, когда она уходила, был уверен в ней.
Напоследок бросила взгляд на телефон, стоявший на тумбочке, и в очередной раз подавила желание попросить маму не давать её мобильного, если кто-то позвонит. Это было бы, по меньшей мере, странно. Почему не давать? И родители, и она сама привыкла к тому, что живёт в почти круглосуточном доступе. И, если скажет так, значит, боится и ждёт звонка. От кого... Так было в первое время, когда-то давно. Она спасалась от своих желаний. Но потом это стёрлось, измельчилось, когда она почувствовала себя в безопасности. А теперь что? Эта встреча, чёрное пятно где-то слева – и всё-таки облетает?..
У двери в ресторан она помедлила, с восторгом оглядывая почти отделанный фасад. Это на самом деле здорово. Как хорошо, что они приняли это решение. Столько лет, столько разговоров.
- Вы недооцениваете роль подачи, роль внешнего, - твердила Юлиана. – Катя, ну тебе ли не знать? Не смотри так на меня, я имею в виду – как экономисту…
И Катя действительно радовалась новому ресторану, как новой одежде, как чему-то, что может принести прибыль. Неважно какую, деньги или уверенность в себе. Но это была не только профессиональная радость, она гордилась достижениями мужа, как собственными. Было счастьем помогать человеку, видеть плоды этой помощи. Чувствовать благодарность и знать, что усилия не напрасны.
В ресторане заменили всё, от кондиционеров до салфеток и системы спуска воды… «Мармеладофф» готовился к своей второй жизни. Захотелось поделиться эмоциями, из своего кабинета Катя позвонила Мише.
- Ну, я рад, что ты рада.
Она так и видела перед собой его улыбающееся лицо. И складки у губ – с каждым годом они становятся всё глубже…
- Как, а ресторан?
- За ресторан тоже. Очень рад.
Уже смеётся. И не поймёшь, то ли просто потому что всегда смеётся, то ли действительно рад. Нет, он, конечно, уверяет в последнем, но сомнение остаётся. Оптимизм искажает картинку. Но за оптимизм-то она и любит его, а складки у губ – лишь издержки...
- Я уже скучаю, - сказал он. – Хожу по дому, как потерянный. Вечером даже хотел уйти.
- Ну, и пошёл бы…
- Куда?.. Так ещё хуже. Лучше приезжайте скорей. А ты сейчас куда?
- Домой съезжу. Потом обратно, заберу Алёшу.
- Как мама?
- Терпимо. Это она так говорит, а я повторяю.
- Понятно… Кать, я спросить хотел: если Антонов позвонит, как лучше сделать – сейчас деньги перевести или потом?
- Когда заказ начнут выполнять, тогда и заплатим. А лучше дождись меня. Скажи, что всё будет в порядке. Да, кстати, он моего телефона не знает, только родителей, помнишь, я ему звонила из Москвы месяц назад, так что ты дай, если попросит…
- Хорошо. Позвони мне…
- Обязательно. Вечером. Ну, пока.
Дверь осторожно приоткрылась, заглянула Алина-секретарь:
- Кать, а можно мне домой? Рабочие освободились, Воронов тоже уходит, а у меня Пашка дома один…
- Конечно, Алин, иди.
Девушка ушла, стало тихо, и Катя ещё раз порадовалась, что её кабинет не тронули. Она отстояла; как представила себе, что всё изменится, что заново обустраивать придётся… А так – всё на своих местах, почти как дом.
Она по-прежнему смотрела на дверь, закрывшуюся за Алиной. Вздохнула, потёрла лоб рукой, задумалась. Возможно, она изменила когда-то не только свою жизнь, но и жизнь этой молодой женщины. И не было бы сейчас Пашки… и Алёшки бы не было. Как хорошо, что люди не задумываются о таких вещах. И она не задумывается, только вот когда Миши нет…
Чёрное пятно вновь появилось на периферии взгляда, в точности как утром в реальности. Сознавая, что это глупо, она повернула голову влево. Утром она могла увидеть, но не могла смотреть. А теперь смотрит и не видит… А видит картину на стене: на берегу моря в плетёном кресле сидит женщина в белом. Лица нет, женщина сидит спиной, но фигура её так выразительна, что можно даже представить себе, о чём она думает.
Уже с портфелем и в куртке заглянул Артур Воронов, их московская правая рука. Скромно сияя, выслушал её похвалы.
- Ладно, ладно. Рано ещё. Через недельку приведём всё в божеский вид, тогда и отпразднуем… - Он бросил на неё быстрый взгляд. – Ты же приедешь? Не бросите меня одного на открытие?
- А кто-то когда-то сердился на контроль…
- Так когда то было? Месяцами носа не кажете… Скучаю даже. По контролю.
- Ничего, не страшно. Вот подсчитаем все расходы окончательно, ещё наслушаешься…
Да, добрый Миша мог раздражиться, запаниковать, этого не отнять. Но даже и мысль о его раздражении вызывала у управляющего улыбку. Молодой Воронов молился на шефа, такие лёгкие люди, как Михаил, да ещё в большом бизнесе, большая редкость. Кто знает, возможно, именно эта лёгкость помогла ему пробиться наверх.
Катя закрыла ресторан и уехала домой. Район новостроек, вышагивающих из густой зелени сохранившихся деревьев, - как тонкие сосны, выросшие из случайно занесённых в тёмный еловый лес семян. В одной из таких «сосен» жили и они, и тёмная еловая сырость им была не страшна: 14-й этаж. Катя любила свою квартиру, потому что из окон была видна Москва.
Она машинально перетрогала все вещи, мебель, безделушки, часы, здоровалась. Переодевшись, с удовольствием взялась за уборку, не хотелось никого вызывать, ей нравилось вытирать с этих вещей пыль самой.
Шторы, покрывала сунула в машину, достала из шкафа всё новое, постелила, повесила. Обычная мысль: если бы можно было остаться, никуда не ездить. Она знала, что, стоит только позвонить, папа поворчит, но, конечно, сделает, как она просит, привезёт Алёшку. Но она не будет просить, родных надо беречь. И ещё, сегодня почему-то хочется вернуться туда, к ним.
Коля привёл Полину, сидят все втроём у компьютера. Трое детей: Алёша, Полина и её папа. Катя прикрыла с усмешкой дверь, обернулась к маме, стоявшей за её спиной в коридоре. Мама с любовью смотрела на неё.
- Устала? Много проблем?
- Нет, всё хорошо. Ты бы видела ресторан, мам! У меня настроение поднялось. Скоро откроем. И вы с папой придёте…
Мама засмеялась.
- Как хорошо, Катенька, что один ресторан можно много раз открывать. Лишних праздников не бывает.
- Да. Потому что и так редко. Мам… - Она опустила и вновь подняла глаза. – Мне никто не звонил?
Мама бросила свой обычный, немного рассеянный взгляд в сторону кухни. Катя вдруг подумала: наверное, я всё больше становлюсь похожей на неё.
Мама оживилась виновато, вытерла руки о передник.
- Ну, как же я забыла?.. Звонил. Сейчас… принесу…
Свет люстры стал невыносим. На глазах выступила влага, Катя прикрыла глаза. Когда открыла, мама протягивала листок.
- Да вот… Антонов Михаил… Тёзка нашего Мишеньки… По работе. Но я сказала, что ты позже придёшь, и он не стал мобильный записывать, сказал, что Мише позвонит. Я всё правильно сделала?
- Конечно. Спасибо, мамочка. Извини, что вас вечно беспокоят…
- Ну, что ты, что ты… Пусть звонят, ведь это твои дела, а нам с папой всегда радость…
Нет, но что же у неё с глазами? Опять плакать хочется…
Вернувшись домой и уложив Алёшу, она сняла линзы и долго искала, но всё же нашла старые очки. Долго тёрла запыленные стёкла, наконец надела и через десять минут - привыкла. Как будто и не снимала никогда.
Назавтра мама удивлённо подняла брови: «Опять очки? А что с глазами? Может, к врачу надо пойти?..» Катя успокоила её, сказав, что от линз глазам отдыхать нужно. И родители, и остальные тоже скоро привыкли, а Алёшка даже сказал, что помнит её в очках и что так ему больше нравится.
- Ты не можешь помнить, Алёшка, - изумлённо сказала Катя. – Ты был совсем ещё маленький…
- Но уже ведь был, - с хитрой улыбкой ответил Алёша. И опять резонно…
Оставив его у родителей, Катя ненадолго съездила к Юлиане, снова заехала в ресторан, посидела у Тамары, Колиной жены. Несмотря на все усилия и видимую общность интересов, они так и не смогли подружиться, так бывает. Да и всё-таки были разными. Тома так и говорила:
- Я не похожа на вас всех. Вы с Колюней как брат и сестра, и с Мишей вы даже внешне похожи. Я, когда в первый раз тебя с Мишей увидела, так и подумала: брат и сестра. Извини, если что-то не то говорю… И Колька, между прочим, из-за этого тебя к Мише ревновал. Не может быть у тебя других братьев. – Тамара смеялась. - А я другая. Вообще другая, я даже выше него. – Она продолжала смеяться, и горечи Катя в её смехе не слышала. И откуда ей, горечи, взяться, если они живут в любви. Хорошо живут. Несмотря на все жалобы Зорькина, да и на ссоры. Жить в любви – это не всегда мирно…
Иногда было неплохо посидеть с Тамарой, послушать голос из другого мира. Она и вправду была немного другой, жила какой-то отдельной духовной жизнью, в которую допускала окружающих дозированно. Они познакомились с Зорькиным на книжной выставке, где Тамара работала координатором. Что сподвигло Зорькина на единственный разумный поступок в его жизни (он пригласил Тамару пообедать), Катя так и не поняла, но и не удивлялась. Это большое заблуждение, думать, что знаешь человека «вдоль и поперёк». Человек и сам о себе всего не знает, где уж другим.
Было уже поздно, когда через тёплый, пахнущий пряно и сладко вечер она проскользнула из подъезда в подъезд. И из распахнутого окна на родительской кухне доносился тот же запах, запах выпечки, сдобы, ночным рейсом прямо из пекарни завезённой в булочную напротив. Катя подумала, что уже и забыла об этом, а ведь весенние и летние вечера здесь так пахли всегда.
Зазвонил телефон, мама позвала её. Она рассеянно, устало взяла трубку. «Привет», - сказали в трубке. Она молчала. Привет? Вот так – привет... Он прав. Просто и только. Привет. А сердце – булыжник только по памяти-фантому...
- Я подумал, может, ты сможешь встретиться со мной?
Взволнованно, даже грубовато… насмешливо?.. Как будто и сам не верит, что позвонил. Катя так не привыкла в своей жизни к подобным ярким краскам, что вновь чуть не ответила: вы ошиблись. Но вместо этого спросила:
- Зачем?
- Действительно, зачем… Ну, пусть это будет встреча старых знакомых. – Бодрящаяся бравада сменилась вдруг низкой, густой серьёзностью. У него всегда сильно менялся голос. – Старых, очень старых, Кать. Много времени прошло.
Намекает… на то, что это было в другой жизни? Напоминает – ЕЙ? Но зачем тогда вообще звонить?
- Я не совсем понимаю смысл…
- Ну, а если без смысла? Так, бессмысленно…
Катя удержала конвульсивный смешок. «Зималетто» снова нуждается в услугах «Ника-моды»… А тут такой случай… встреча на вокзале… её приезд в Москву… без мужа… Но это было бы слишком смешно.
- Андрей Павлович, хорошо, я приеду. Но у меня в Москве много дел и мало времени…
- Полчаса. Всего полчаса… Екатерина Валерьевна…
- Хорошо. Я приду.
Мама вопросительно посмотрела на неё. А она долго – на маму, но не узнавала её. Она вообще ничего не узнавала. Зачем она это сделала. Зачем.
Тяжело опустилась на стул, взгляд, обращённый к матери, стал жалобным, умоляющим о помощи. И мама тут же, забыв о любопытстве, стала опекать, заботиться, расспрашивать. О самочувствии, не о звонке…
Она не могла сказать маме о звонке. Она даже себе самой не могла сказать об этом звонке. Он был чуждым её жизни, он был ненужным. А она поступила, как будто он был нужен ей, как будто она ждала, даже больше - как будто они договаривались, жили два дня единой мыслью и ожиданием, и ведь ничего вокруг не изменилось – всё так же хлопочет мама, всё так же за стеной спит отец, всё так же из комнаты долетает детский смех… Детский смех.
Катя подняла руки и медленно, но сильно сжала ладонями голову. Закрыла глаза и почувствовала на своём лице очки. Это были не воображаемые, из воспоминаний очки – они были реальными, с дужками, прохладной оправой и чуть запотевшими стёклами. Путаясь в волосах, она сняла их и положила на тумбочку рядом с расплывшимся телефонным аппаратом. Пусть уж расплывается, всё лучше, чем чувствовать себя тенью из прошлого.
Но позвонил Миша, и, как ни странно, чтобы прийти в себя и обрести ясность, пришлось снова надеть очки. Она слушала его и мечтала только об одном: чтобы он оказался сейчас рядом с ней.
- Ты мне нужен… приезжай?..
- Сейчас? – Он удивлённо засмеялся. – Ты что, Катюш… никак не получается, ведь мы решили… Я тоже скучаю. Очень-очень. Эти дни быстро пролетят, мы и не заметим. Я себе так вчера сказал, и сразу стало легче…
Да-да, сказать себе. Она не будет делать из этой встречи трагедии, как сделала вчера утром, так малодушно сбежав. И откуда у неё, давно привыкшей жить легко и ничего не драматизировать, взялось это? Рефлекс - бежать от него без оглядки, это не вытравить, не убить.
Но был ещё один рефлекс – прислушиваться к ходу часов. Безотчётно подняв руку с часами, она поняла, что ощущение не обмануло её: тонкая и длинная, как игла, стрелка тревожно и бессильно билась в тисках одной секунды. Катя почти сорвала ремешок с запястья, несколько минут пыталась крутить колёсико, чтобы завести часы. Увидев, что стрелка наконец дёрнулась и сдвинулась с места, вздохнула. Она сама обессилена этим внезапным вторжением. Но она возьмёт себя в руки. Она даст ему понять, что всё изменилось, она – изменилась. И ничего никогда не делает «бессмысленно» и даже если и останавливаются её часы, то только до тех пор, пока она сама не заведёт их…
|