|
4
Ему было тепло там, «ниже дна». Когда-то Катя легла туда, умостилась, приладилась, уснула… Теперь он и сам лёг рядом, распустил её волосы, перебирал их, смотрел, как билась жилка на шее, и не стремился наверх. Только последний дурак будет стремиться наверх, если, как охапку цветов, как подарок, получит всё это.
Он даже почти не жалел, что в реальности её сейчас не было рядом. Ему казалось, что он обнимает её – своим воспоминанием, признанием. Когда отдаст ей всё, может, она позволит дотронуться… Так будет правильно. Тихий разговор, откровение.
Влекло его сюда, на старое место, к её подъезду, и он не стал сопротивляться. Нельзя потерять то, чего нет, и ошибиться уже тоже нельзя. Ошибок было так много, что это даже приносило облегчение. Он уже оправился от мгновения, когда почувствовал себя нелюбимым. Отголосок - когда-то уже было такое. Вера выжила тогда, он вернул её дорогой ценой, и она давала силу. Знал, что тоже был прилажен где-то в Кате, проявляясь время от времени, как и она: в именах, в просветах солнца сквозь листву, в первом снеге… А если нет? «Наверное, нет…» То, как она посмотрела на него, уходя, говорило ему «да». Да! И не желает он знать ничего другого…
Двор был пуст, дети давно разошлись по домам. Из соседнего подъезда вышли двое, женщина и ребёнок. Андрей сжал руками руль. Из пятна яркого света (лампочка освещала крыльцо) они нырнули в темноту, и силуэты лишь угадывались. На мальчика он не смотрел, но фигуру и походку Елены Александровны узнавал. И вспомнилось, как он стоял здесь, на этом месте, перед ней и Катиным отцом, выслушивал нападки Зорькина и ничего не мог возразить… Ну, почему он не сказал им тогда, что любит Катю? Может, её мать не стала бы ненавидеть его или ненавидела бы меньше… Н-да, не слишком утешительное «если бы».
Елена Александровна и мальчик вошли в подъезд, скрылись за дверью. Катя осталась дома, а они - ходили к соседям? К Зорькину… Забавно, неужели эта дружба до сих пор продолжается. А почему бы и нет? И он был бы рад этому…
Он тогда бегал за Зорькиным, как за любимой женщиной. Николай был единственным, что ещё связывало с Катей; видя его, Андрей словно видел её, знал, что у неё всё хорошо… «интересно»… Малиновский беспокоился ("и что ему надо в «Зималетто»?"), а он тихонько радовался. Правда, как оказалось, ничего хорошего разговоры с ним не принесли. Зорькин был вестником плохого. Не бил, но укалывал - и, отходя на шаг, любовался произведённым эффектом.
И каждый раз эти встречи и уколы перетряхивали его. Живя уже своей, внешне налаженной жизнью, Андрей снова и снова возвращался туда, в другую свою жизнь. Раздвоение личности – кажется, так это называется. Когда ревниво ждёшь звонка от женщины, которая была твоей невестой и вроде как собирается снова ею стать, решаешь сложнейшие задачи по усовершенствованию производства, словом, живёшь насыщенно, о многом думаешь, многим интересуешься – и однажды обнаруживаешь себя приклеенным к окну, за которым кто-то танцует. Кто-то, кого уже нет и, может быть, никогда и не было. Если, как положено, жизнь начата с чистого листа, с нулевой отметки… Или когда потом, уже много позже, оглядываешься вслед хорошеньким женщинам, о которых ничего не знаешь и не нужно знать, и бурлит волненье, и хочется поиграть и чтоб с тобой поиграли, и вдруг крохотное напоминание накрывает всё тенью, и гаснут лица, и в конце концов никаких лиц не остаётся, кроме одного, бесконечно любимого, - о котором знаешь всё.
…Тогда же, в одно утро в конце апреля, он зашёл к Воропаеву – предстоял очередной бой из-за чинимых ему препятствий. А Воропаев возьми и скажи, что теперь дышать будет полегче, потому что его доверительница Пушкарёва из Москвы уезжает… Андрей не поверил, что за очередную игру Воропаев затеял.
- Чушь, - коротко сказал он.
- Чуушь?.. Только что на этом месте – скажи, Ярослав! – сидел господин Зорькин собственной персоной и сообщил столь радостную новость! Модный бизнес нашу леди больше не привлекает, похоже, всерьёз ресторанным надумала заняться… Ну, да нам же лучше, пусть теперь рестораны разваливает…
- А ты и обрадовался, - мрачно сказал Андрей. – Некому будет проверять…
- Напроверялась, хватит… Тебя же и подставила. А господина Зорькина мы укоротим, это проще…
- Катя всё равно будет контролировать тебя. Даже если в Америку или на Марс уедет…
- Ой, Андрюша, не смеши меня… Кому она нужна в Америке, разве что ворон на фермерских полях пугать? А на Марсе и полей нет… Я вот только удивляюсь: в Питере своих, что ль, страшненьких бухгалтерш не хватает?..
Андрей уже не слушал, шёл к лифтам. Значит, ресторатору московского бизнеса мало… Всё серьёзно. Всё о-очень серьёзно, Жданов! А ты и не знал? Думал, она всю жизнь у окна просидит? Отвлекаясь только иногда на танцы с поваром…
Догнал внизу Зорькина, прижал к колонне на крыльце «Зималетто».
- Куда уезжает Катя?
- Я не знаю! Я ничего не знаю! Отп-пусти… - Зорькин, задыхаясь, стоял перед ним. – Забеспокоились, Андрей Палыч? Оставьте Катю в покое, мой вам совет, ваш поезд ушёл… только куда не знаю, а вот Катин – в Петербург… знаете, город такой. Там у неё перспективы, любимый человек…
Он отпустил его и, преодолевая ветер, пошёл к дверям. Запутаться бы в этой вертушке, завертеться…
Ивана Васильевича он в этот день чуть не убил, на Малиновского наорал, Кире, правда, пообещал приехать и, выйдя из «Зималетто», сел в машину и поехал к Кате. Чувствуя, как с каждым перекрёстком не раздваивается, а растраивается, расчетверяется, рассыпается, в общем…
…В комнате было темно и тихо. Окна были закрыты, но Кате чудилось какое-то движение воздуха у волос, у виска. Иногда она вскидывала голову, прислушивалась, осознавая себя, свой дом, то, что Алёши впервые не было с нею… И снова клала голову на подушку и закрывала глаза, и отдавалась тому, неутолённому, но сумевшему позабыться. Если бы она села в другой поезд, в другой вагон, всё было бы иначе, но теперь приходилось пройти через это – для того, чтобы вернуться.
Я сейчас расскажу тебе, расскажу тебе всё, и ты отпустишь меня. Ты поймёшь, что мы должны отпустить…
…За Мишу она несказанно обрадовалась. Даже слёзы умиления на глазах выступили, она едва удержалась, чтобы не броситься к нему, не обнять крепко. Пройдя через полосу незаслуженных неудач, он просто обязан был получить заслуженную награду!
- Миша-а… Я так рада за тебя! Это же здорово. Здорово!..
- Да. – Его улыбка дрогнула, изменилась. – Но я был бы ещё больше рад, если бы ты согласилась поехать со мной.
Это было как в кино, героиня тут же сникла, и не то что не обняла, а даже отошла на несколько шагов. Отвернулась, стала грустной и задумчивой.
- Катя, подумай, пожалуйста. Ну, что тебя держит в Москве? Всё равно ты больше мне помогала, чем у Юлианы работала… А родители только рады за тебя будут…
- Мама, может, и да, а вот папа…
- Ерунда, уговорим. Ты же не на край света уедешь. И папа поймёт, что тебе расти нужно…
- Нет, они будут скучать…
- Только они?
Она нахмурилась.
- Только они.
Его лицо разгладилось, и нависшая на мгновение туча успешно миновала их. Миша не любил проникновенных разговоров. Он её любит, она его хочет полюбить, они говорят на одном языке и понимают друг друга. А успешность их дуэта в бизнесе проверена так прочно, как только возможно проверить. Никаких проблем, а если она сомневается… ну, так он ещё и за это любит её, за то, что она необыкновенная, он таких не встречал и вряд ли встретит. Он только должен быть терпеливым и неуклонно гнуть свою линию. Уговорить, уговорить, вот что было главным словом в его мыслях. И Юлиану он привлечёт, а как же без неё, без покровительницы влюблённых…
Но всё это Катя уже потом, гораздо позже, проанализировала, а пока Миша просто попросил её провести этот вечер с ним. Он вышел на минутку, а она позвонила Зорькину. Ну, хоть кому-нибудь хотелось рассказать, услышать озвученным свой собственный увещевающий голос. Правда, в случае с Колей это было непредсказуемо, но тем и ценно. Немного покапризничав («как это мы без тебя, с ума сошла?»), он неожиданно поддержал Михаила.
- А ты знаешь, это ведь может быть интересно. Ресторанный бизнес сейчас самый крутой и раскручиваемый. Попробуй, если что, я помогу. И никто же не заставляет тебя сидеть там всю жизнь, заработаешь и вернёшься… Может, и свой собственный ресторан откроем, нужен нам твой Миша… прибыль «Ника-моды» вложим, когда с «Зималетто» распрощаемся…
Она усмехнулась.
- Зорькин, тебе бы перспективные бизнес-планы писать. Где-нибудь в Тюмени, на нефтеразработках…
- Но-но. Я просто привык мыслить масштабно…
В ресторане остаться вдвоём не вышло. Они отключили телефоны, как ритуал наступавшей близости – для начала, но Мишу беспрестанно дёргали, причём Катя окончательно убедилась, что её задевает внимание к нему других женщин; в общем, в конце концов Миша как бы между прочим, словно в порядке вещей, пригласил её к себе. Домой. Впервые.
Она посмотрела на него. В её взгляде было всё: и то, что она понимает, и то, что решилась. Но он, по обыкновению не углубляясь, боясь спугнуть, не показывал, как для него важен этот взгляд и его значение. Для обоих было важно… да, этот день должен был стать важным днём.
Назавтра она говорила Юлиане:
- Ну, как я поеду с ним, если отношусь к нему как к другу, а он хочет бОльшего? Мы с ним просто друзья…
- Я надеюсь, ты ему этого не говорила? Ты его убьёшь этим…
- Уже убила…
- Ну вот, я так и знала… Я опасаюсь за жизни посетителей ресторана…
Катя помолчала, улыбнулась, морща лоб – с сожалением, в нерешительности.
- Юлиана… Миша, он хороший. Хо-ро-ший! Но дело не в нём – дело во мне… Я вчера поняла: я ещё не готова к таким серьёзным решениям…
- Да я понимаю. И Миша понимает. Поэтому и делает пока только деловое предложение, хотя очень хотел бы предложить руку и сердце… Поезжай, как с деловым партнёром, а там, потихонечку, разберётесь со своими личными отношениями…
Она с сомнением смотрела на Юлиану. Можно ли «разобраться» с тем, что однажды уже потерпело поражение? Она же не футбольная команда низшей лиги, чтобы любой ценой стремиться в высшую, видеть перед собой одну только цель. Но Юлиана, похоже, только так происходящее и расценивает…
А разве остался у неё выход? Она не может больше видеть Андрея, не может каждый раз бороться с собой – эти победы достаются ей разорванными струнами, оттолкнула – порвалась, оттолкнула – порвалась, кто сошьёт их, склеит, ведь это навсегда… И, чем меньше целых струн остаётся в ней, тем тяжелее жить дальше. Главная задача!, она просыпается и засыпает под её аккомпанемент: жить дальше, жить дальше…
Вот вчера она попробовала «жить дальше». Решила, что уже пора. Попробовать.
Неудачно…
Превратилась в жалкий комочек (ёжик? улитка?), упрятавший нос в подушку. Только на этот раз не в свою – в подушку, которую ночью подкладывает под голову её мужчина. То есть человек, который мог бы им стать…
Они не задыхались, они будто застыли, замедлились. Осторожно, словно боясь разбить друг друга, впервые объяснялись… Как это было чуждо ему. Потом Катя не раз вспоминала тот первый неудачный вечер и понимала, что, пытаясь объяснить ей свои чувства, Миша совершил почти что подвиг. Всей его натуре претили подобные объяснения. Наверное, она чувствовала это, и смущению её, раскаянию не было предела. Это-то и было самым жестоким, ведь, стоя уже в плаще и туфлях напротив него, менять она ничего не собиралась…
- Миша, ты такой хороший друг, и ты мне нравишься, но… Я не могу. Я не понимаю, почему… не понимаю, почему так происходит…
- Ты думаешь о чём-то другом, я же вижу…
- Прости меня, Миша, я просто… не надо было… Я ещё не готова…
- Это ты меня прости. Я поторопился. Я же понимал, что ты не испытываешь ко мне пылких чувств… Но думал, что прошлое осталось в прошлом и новые отношения могут всё изменить. Я ошибся. Наверное, пройти должно время какое-то, тогда всё получится. Но… Ты мне нужна. Ты же сама сейчас сказала – как друг. Без тебя у меня ничего не выйдет, я точно знаю. Помоги мне… - Он улыбался мужественно, держался с достоинством, и она улыбнулась, ласково, виновато, кивнула:
- Хорошо. Хорошо, я подумаю. Я позвоню. Обещаю…
И, если б не Андрей, неизвестно, сдержала ли бы обещание. Слишком жуткий это был миг – когда в чём-то тёмном и всепоглощающем, вдруг всплывшем из-за того дурацкого журнала, растворились Мишины светлые глаза…
А тот, с тёмными, откуда-то всё знал. Выскочил из машины у её подъезда, преградил ей путь.
- Катя, ты не должна уезжать. Это будет ошибкой, Катя!..
- Андрей Палыч… что вы здесь делаете… что вы ещё хотите от меня...
- Тебя. Я хочу от тебя – тебя, неужели не понятно? Иначе зачем я бегаю за тобой, подглядываю в окна ресторана, ругаюсь с твоим поваром, жду тебя здесь, пока ты с ним, зачем, Катя?.. Я люблю тебя, если бы ты подождала меня тогда, если бы позвонила, когда я просил, я всё объяснил бы тебе, ты бы всё поняла!..
- Я про вас всё давно поняла. Мне надо домой, дайте мне пройти…
- Ты не хочешь пройти. Ты любишь меня. Зачем все эти игры, зачем этот Миша, этот Питер, если мы просто можем быть вместе?
- Мы никогда не будем вместе. Мы никогда не БЫЛИ вместе… Оставь меня в покое, пойми – я больше не та Катя, которая верила тебе и бежала по первому твоему зову! В тот день на совете всё закончилось, я не хочу и не могу больше тебя видеть!..
- Для меня в тот день всё началось…
Они стояли друг напротив друга, близко-близко, сперва кричали, потом крик перешёл в шёпот. И оба чувствовали стену, которая разделяла их. От его уверенности не осталось и следа. Ведь чувствовал, знал, боялся! И всё-таки надеялся…
Она уходила в подъезд, а ему казалось – спускается куда-то вниз, вниз, и туда ему не дотянуться. Как до её губ... А он, прикоснувшись к ней, забыл обо всём, о борьбе, об упорстве, лишь почувствовав её дыхание, думал только о том, что она снова рядом… И она должна была уступить – такому же чувству, ну не может она не скучать, так не бывает, ведь она всего лишь женщина…
Маленькая сильная женщина. Оттолкнула его, отпихнула! И прижала кулачки к груди.
- Не подходи ко мне… пожалуйста… Оставь мне в покое… пожалуйста…
И так жалко стало её, и надо было защитить – от себя самого…
…Как, оказывается, больно, Катя. Я думал – расскажу, и нам станет легче…
Назавтра после разговора с Юлианой она позвонила Мише: «Миш, я согласна и свободна. Юлиана отпускает меня, так что я в полном твоём распоряжении». Её бодрый голос подбадривал её саму. Да, всё так, всё так. Не дать страданию снова затянуть в свою воронку, не допустить мыслей о его искренности… Всё просто, и даже не надо у Миши выяснять, когда он с ним «ругался». Андрей наверняка давно собирался поговорить с ней насчёт доверенности, она даже удивлялась, что он никак не отреагировал на её поступок с Воропаевым, а сейчас, узнав, что она уезжает, начал действовать. Она так и слышала голос Малиновского: «Ты чего сиднем сидишь? Так и просидишь всю жизнь на производстве? Езжай, уговаривай, признавайся… делай что-нибудь! Пока наша Годзилла на своего Зорькина «Ника-моду» не переписала…»
А потом, позже, когда она уже вовсю готовила к открытию питерский «Орфеум», позвонил Коля и сказал, что встретил Андрея и тот опять спрашивал о ней. Процесс «Ника-моды» против «Зималетто» уже был завершён, стартовый капитал перечислен, и непонятно, зачем Жданову понадобилась Катя. «На всякий случай я сказал ему, что ты уже замужем, - осторожно добавил Коля. – Не надо было?» В первую минуту у неё потемнело в глазах, но она ответила: «Нет, всё правильно. Ты всё сделал правильно. Спасибо тебе!» Теперь она была защищена…
Наполовину. Оставался шаг, ещё шаг. Но Миша был против этого. Он хотел, чтобы она пришла к нему свободной, не спасаясь, а сама по себе. Сказал об этом один-единственный раз, в самом начале, - видя её смятение, сам начал этот разговор, чтобы уже никогда к нему не возвращаться.
- Кать, я не Чип, и не Дейл, и не Бэтмен. Я хочу, чтобы ты улыбалась мне как мне, а не как лекарству от несчастной любви. У меня нет опыта, но я чувствую, что у таких отношений мало шансов. Это и для меня унизительно, и тебя измучит… Так что… Если захочешь быть со мной – как я отношусь к тебе, ты знаешь. Я буду ждать, ты можешь прийти ко мне в любую минуту.
…И ещё какое-то время всё оставалось по-прежнему.
А он пил. Замужем! Этого не могло быть, в его жизни не могло такого произойти, всё должно было закончиться хорошо! И по вечерам в барах он лгал всем, кто готов был его слушать, что у него всё хорошо. Он женат на любимой, она его простила, у них всё впереди!.. Приходил домой и валился в одежде на постель. Её нет, нет. И никогда не будет… Он мог кичиться своей внутренней независимостью, делать вид, что забыл, что решил оставить её в покое, но надежда жила, и он всегда знал, что ещё есть шанс. Теперь – всё. За-навес…
Через много месяцев, на исходе зимы, сказал всем, что летит Красноярск, и полетел в Питер. Такси въехало в раннее-раннее предвесеннее утро. Город был тих, таинственен и неприступен. Андрей бросил вещи в гостинице и поехал по адресу с рекламного проспекта, вручённого Юлианой. Вот этот ресторан, если так пойдёт и дальше, он выучит все Мишины рестораны до последней трещинки на стене. Заплатил таксисту за полдня, и тот несколько часов скучающе листал газеты. Появилась Катя – маленький круглый комочек, красивое короткое пальто-трапеция. Он сначала не понял, а потом поднёс руки к горлу, сглотнул. Он считал, что потерял её. Он был счастливцем, потому что не видел – этого… Она шла по тротуару, преодолевая хмурый рассвет, но её лицо было освещено изнутри. Там, внутри неё, находился источник этого света, она его растила, питала собой, ждала… Этот свет не имел к нему никакого отношения, он был чужим, так же, как Андрей был чужим для него. За-навес…
Его мутило весь этот день, и следующий, и он не выходил из номера, потому что боялся прилюдного приступа тошноты. Когда вот так, с особой жестокостью, убивают, не до приличий. Самое страшное, что убийц не было, даже самого себя он уже не мог назвать убийцей, потому что нельзя всю жизнь считать неискупленным то, что так и продолжаешь искупать…
…Руки снова сжали руль. Минута слабости: зачем было воскрешать всё это? Зачем мама села в этот поезд, зачем он позвонил?..
Он поднял голову, огляделся. И вновь две Кати: та и эта. Как два синих ремешка на её туфлях (теперь он разглядел их подольше), обнимающих её ногу: крест-накрест, крест-накрест… Это не те, из поезда, туфли, но всё такие же. Интересно, других она не носит?
Где-то там, за окном, Катя… И логичная мысль всё же обожгла: с чего он взял? Мать вела ребёнка, мать, не она. А она могла ещё не вернуться, а она – могла вообще не вернуться…
Что он знает о ней, о её отношениях с мужем, с мужчинами? Возможно, у неё в Москве любовник, что здесь особенного. И снова её лицо, отрешённое, почти безразличное: «Не знаю… Наверное, нет…» Она поговорила с ним и прямо от него поехала к любовнику, а он, идиот, сидит здесь и мысленно целует её… Расчувствовался, разоткровенничался… Поднял весь осадок со дна, замутил себе кровь, как теперь оправляться, живя с такой кровью?..
Дал кулаком по рулю и вышел из машины. Посмотрел на часы. Звонить уже поздно, в окнах света нет, а другого телефона он не знает! Пока разбирался с ТОЙ Катей, упустил эту…
Почувствовав каплю на щеке, выставил вперёд ладонь. Дождя нет, откуда капля? Дотронулся до щеки: сухая… Но как могло показаться?
Из какой-то затуманенной дали выступило здание «Зималетто». Оно было таким далёким, что он не сразу осознал, что вспомнил о работе. Зачем? Он всё равно не может сейчас ни о чём думать. А ведь часть коллекции ещё в аэропорту, и завтра в двенадцать надо быть там, и сейчас – езжай-ка ты, Жданов, домой, высыпайся. Да, он так и сделает: сядет в машину, поедет домой и выспится…
Он сел в машину и, сняв очки и откинув голову на подголовник, закрыл глаза. Катя не плакала, она улыбалась ему… Но он точно знал: той слезой на его щеке она его успокоила.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Это получается альт на мою любимую "Грустную весну", да?
