|
2
- Меня Катя зовут. Да проходите, не смущайтесь.
Она сбросила туфли, сумку с плеча и, оставив гостя наедине с его нерешительностью, пошла на кухню.
В прихожей стало пусто и темно. И только ее вещи (инопланетные, как те, которые Валерий только что видел на прохожих) как будто продолжали светиться в темноте. И это приглашение, как и ее явление перед ним, тоже ввело Валерия в легкий ступор. Не собирался он здесь задерживаться. Но очнулся, снова огляделся и, пожав плечами, двинулся за хозяйкой.
На столе уже стояли чашки, закипал чайник. Они пили чай без сахара (сахара не было), и Валерий, как мог, поддерживал разговор. Конечно, неудобно было уйти просто так. Подполковника Шатрова он не знал, был переведен в часть позже его гибели, но дело есть дело, поручение есть поручение. Звякнув ненужной ложкой о край чашки, он неловко вынул конверт с деньгами, положил на стол.
- Спасибо, - смеясь над его замешательством, сказала Катя и забрала конверт. – Вы не знаете, когда это кончится?
- Что?
- Ну, эта благотворительность.
Он внезапно почувствовал отвращение.
- Если не хотите, откажитесь... Позвоните Мечникову, объясните…
- Вы обиделись? – Она спокойно смотрела на него.
- Я? Мне-то что обижаться. Вы память отца… - Валерий вдруг осекся, поняв, что это бессмысленно. Сидит здесь, свежая, сверкающая, как принцесса, и ничего в жизни не смыслит. И вообще… она нуждается? Что-то непохоже…
Кляня себя за то, что остался – надо было отдать деньги и тут же уйти, - поднялся, отодвинув табуретку.
- Нет-нет, я вас не отпущу. Пока не заглажу свою вину. Не обижайтесь. Я складываю эти деньги на книжку, и когда-нибудь они мне очень понадобятся. – Ее губы смеялись, но серые, какого-то странного оттенка глаза были серьезными. Валерий невольно задержал взгляд. То они светлые, то темные, не поймешь. Он сел обратно.
- Вы извините, что я не угощаю вас. Было печенье, но я его съела. Вчера зачиталась и не заметила, как оно закончилось. И за сахаром сходить не успела.
- Да я не голоден, не беспокойтесь.
Сказал и понял, что голоден, что ничего с утра не ел. Обычный распорядок дня был нарушен, кроме печенья в поезде, ни крошки во рту не было. Надо было не сюда ехать, а о довольствии сперва позаботиться. Вроде была в гостинице столовая…
- А я голодна, - весело вздохнула Катя. – Я почти всегда голодна… и почти всегда есть нечего…
- Но почему? - Он как-то растерялся даже. Ведь только что подумал, что она обеспеченная. – Можно же в магазин сходить. Приготовить что-нибудь.
- При-го-то-вить?..
- Ну, я не знаю… как же вы живете, если не готовите?
- Сама не знаю. На лимонаде и печенье, еще пельмени… да, и чебуреки в кулинарии очень вкусные… А иногда друзья сервелат достают… знаете, финская такая колбаса?
- Слыхал…
У него это не умещалось в голове. Не может человек так жить, да еще и посмеиваться над этим. И, вспомнив дымок, поднимающийся над бордовой, подернутой белыми сметанными разводами поверхностью Ленкиного борща, сглотнул. И тоже усмехнулся. Дать бы этой принцессе в одну руку ложку, в другую – кусок хлеба и посадить перед миской борща, за уши было бы не оттянуть. Стало ее жалко.
- Ну, а сегодня тоже не будете есть?
Она сделала глоток чая и закашлялась. Прикрыв рот рукой, смеялась и отряхивала белый отложной воротник своей блузки – из какой-то очень гладкой и блестящей ткани. Пальцы у нее были длинные и тонкие. Валерий вдруг понял, что разглядывает ее, что это неприлично, и, злясь на самого себя, отвернулся.
- Вы такой трогательный. Я же шучу… ну, почти. Конечно, я ем. И сегодня буду. Я в мастерскую к другу собираюсь, он написал мой портрет, а я до сих пор не видела. Сегодня премьера. Ну, и остальные вечером приедут, а когда мы собираемся, мы едим. Даже икру иногда. А однажды принесли ананас. Ничего особенного…
Быстрый, увлекающийся поток ее речи завораживал и удивлял. Валерий слушал и думал о том, что ее интересно слушать. Это как его прогулка по Москве – по другой планете. Скоро он вернется, а пока можно и прогуляться… Он уже не жалел, что остался. Непосредственность хозяйки растопила ледок.
Потом он сходил в магазин, на углу того же дома, только с другой стороны. Давно и намертво подчинивший свою жизнь порядку, он терпеть не мог, когда его не было у других. Она же, бестолковая, так и от голода может помереть. Читает… Музыку слушает… Художники… Портреты… На этом долго не протянешь.
Катя не возражала и даже обрадовалась. И вообще вела себя непринужденно, как будто они знали друг друга тысячу лет. Наверное, в ее кругу так принято – с первого знакомства становиться запанибрата. Да уж, приключение…
Водрузив на стол пакеты с сахаром, молоком, пряниками и завернутые в бумагу кольца колбасы, с чувством выполненного долга он повернулся, чтобы попрощаться.
- А ты разве со мной не поедешь? – разочарованно спросила Катя. – Я думала, тебе в Москве делать нечего…
Валерий не сразу ответил.
- Поеду, - сказал он, и она поняла, что он не собирался этого говорить.
Это было забавно, интересно, он мог понравиться Розенкранцу, Гильденстерну и остальным. В какой-то пьесе подобное было… бомонд развлекался приглашением случайных гостей. Правда, там все не очень хорошо закончилось, а впрочем, она не помнит. Он милый и нравится ей. Почему бы ей в знак благодарности не пригласить его в гости?
- Сколько тебе лет? – спросила она по дороге.
- Тридцать два.
Ну… нормально. Есть у них и такие старички. А архитектору Вербицкому и вовсе пятьдесят.
Он смотрелся среди рам, этюдников, неоконченных холстов, банок с красками и скульптур как медведь в заповеднике фламинго. Правда, усыпленный, чуточку придушенный медведь. Сидел тихонько в уголке огромного дивана, чуть ли не руки на коленях сложив. Смотрел на ее друзей, на то, как она шутила и болтала с ними, и Катя, забавляясь, время от времени искала неодобрение в его взгляде, но видела только растерянность. Все эти капитаны-майоры как дети. Только ее отец не был похож на ребенка, он сумел сохранить гибкость.
Почему-то сегодня много думалось об отце. Катя улыбалась друзьям. Танцевала то с одним, то с другим, а потом на японском малюсеньком («портативном») магнитофоне поставили «Машину времени» и с глубокомысленным видом расселись кто где: в креслах, на диване, на полу. Кате показалось, что Валерий спит. Зачем она привела его сюда? Зачем он пошел? Иногда люди совершают странные поступки и не могут их себе объяснить.
- Кто это? – шепнул Олег насмешливо, склонившись к самому уху.
- Медведь, - повернув голову, сказала она ему прямо ему в губы, и он поцеловал ее. Они смотрели друг другу в глаза и, улыбаясь, целовались. Вдруг Кате показалось, что кто-то смотрит на них, резко повернулась и увидела лицо Валерия. Бедный медведь… Так его и удар хватит. Он же не знает, что эти поцелуи для них – в порядке вещей.
- Где ты его выкопала?
- В Забайкалье…
- Где?!
- Ну, озеро Байкал такое есть, не слышал? – неожиданно разозлившись, она отодвинулась и встала. Вдруг стало обидно за Байкал. Изображает из себя интеллектуала, а на самом деле просто сноб. Все они снобы. Вон у Тамары с Наташкой аж скулы свело, тоже наблюдают за «медведем»...
- Кать, ну ты что? Обиделась? Не обижайся… Останься сегодня, Аксакова новую видеокассету принесла. Высоцкий в Париже…
Сомнение шевельнулось, но она вынула руку.
- В другой раз. Нет настроения.
Расхотелось мирить его с Пашкой; Пашка, увлеченный разговором с какой-то дурой в мехах (дура была известной актрисой Аксаковой, только что вернувшейся из Канн), не обращал на нее внимания. Уйти отсюда, и не надо ей никаких портретов.
Подошла к Валерию, виновато спросила:
- Тебе скучно?
- Нет… интересно. Но мне надо идти. – И черты его лица стали еще тверже.
Вежливый, вздохнула Катя. Терпеливый.
Зазвучала медленная музыка. Что-то из «Pink Floyd». Безумная мысль развеселила.
- Потанцуем?
Наверное, он так даже в детстве не пугался. Как же он боится стать взрослым… Она протянула руку.
- Идем…
- Я не умею. И мне пора идти. – Он отвернулся, будто не замечая ее руки.
- В этом нет ничего сложного. Ну, это невежливо. На нас все смотрят.
Сработало… Он поднялся и положил пальцы ей на талию. Именно пальцы, не ладони. Она обхватила его шею руками и прижалась к нему. Он вздрогнул.
- Ты женат?
- Да.
- Давно? Сколько лет?
- Год.
- А дети?
- Пока нет.
- Ты боишься меня?
Он не ответил. Даже эти односложные каменные ответы дались ему с трудом.
- Почему? Я же нравлюсь тебе. Ты мне тоже нравишься.
- Мне пора в гостиницу.
- В своей гостинице ты еще успеешь насладиться синими стенами. Ведь именно такие стены в твоей гостинице, правда?
- Откуда ты знаешь? – Его глаза были полны настоящего испуга. Ведьма, подумал он. Недаром даже ее туфли казались ему светящимися в темноте. Надо бежать отсюда.
Она засмеялась.
- Ты как ребенок. Не бойся. Просто когда-то я была в этой курсантской общаге. Не забывай, я дочь офицера…
И она прижалась к нему еще крепче, шевельнулась, и что-то опять дрогнуло в нем, и он вдруг подумал с тайным самодовольным удовлетворением: пусть они все тут такие смелые и смеются над ним, но она сказала, что он ей нравится. И если уж на то пошло… то почему бы и нет? У каждого офицера в гарнизоне была подобная история. Мужчине тоже иногда надо расслабиться, отдохнуть от семьи, ответственности...
У каждого, но не у него. То есть до Ленки было, конечно, но теперь это немыслимо. И все-таки появились мысли…
Что-то запретное, потому что безрассудное, замаячило впереди. Как будто ему предложили пожить чужой жизнью, о которой никто не узнает, и велик был соблазн согласиться. В конце концов, она такая красивая. Такой красивой женщины у него никогда не было и, скорее всего, уже не будет. А судя по ее поцелуям с тем парнем при всех, и она была бы не против…
Он огляделся поверх ее головы. Богема… Стаканы, бутылки, ощерившиеся банки консервов… Вот идиоты. Он приедет, расскажет Ленке, и они вместе посмеются над этим бестолковым московским народом и его приключением. О самом главном он, конечно, умолчит, потому что к тому времени уже забудет.
Музыка закончилась, а Катя все не разнимала рук, все стояла, прижавшись к нему и прикрыв глаза. Какой-то парень подошел к ним и тронул ее за плечо, и Валерию захотелось отшвырнуть его, как котенка.
- Кэтрин… портрет…
Она обернулась; взгляд был сонным, рассеянным. Казалось, она вспоминала, о чем говорит ее приятель.
С картины торжественно сбросили кусок не очень чистой ткани, и аплодисменты заглушили вновь зазвучавшую музыку. Валерий оторопел. Перед ним была Катя, с летящими волосами, в неясной серо-голубоватой дымке. Ведьма или принцесса, она была прекрасна.
Тамара тронула ее за локоть, отвела в уголок.
- Что это за экземпляр? Пожирает тебя глазами…
- Он женат, стыдитесь, леди.
- Ох! – хохотнула Томка. – Интрига накаляется…
Катя вдруг почувствовала усталость. Ей захотелось уйти прямо сейчас, оказаться на тихой, омытой дождем улице.
- Пойдем, - сказала она Валерию и пошла к выходу из мастерской, по пути подцепив на руку свою круглую сумку, валявшуюся на диване. Художник Гильденстерн обескураженно смотрел ей вслед.
Они медленно шли по улице.
- Ты извини меня, - сказала Катя. – Я не плохая. Просто у меня есть мечта, а человек, у которого есть мечта, всегда чуточку сумасшедший.
- Какая у тебя мечта?
- Для начала – попутешествовать… посмотреть мир.
- А потом?
Катя с улыбкой посмотрела на него.
- Вы слишком многого хотите, товарищ майор. Я скажу тебе… потом, позже, хорошо? Ты же завтра придешь? Я целый день дома, надо поработать. Денег совсем нет.
Он посмотрел на нее.
- Работать дома?
- Да. А что тебя удивляет?.. Ладно, не смущайся. Я понимаю. Тебе все это дико. Я переводчик, закончила институт иностранных языков. Перевожу художественную литературу, иногда, когда прижмет, - всякий хлам. Даже техническую.
Он кивнул, продолжая тихо идти рядом. Он все пытался придумать, как себя оправдать, потому что не привык ни в чем себя винить. Он не позвонил в гарнизон, Ленка там, наверное, с ума сходит. О том, чтобы вызвать ее сюда, не могло быть и речи. Он, как на привязи, шел за этой девочкой со светящимися волосами и уже ничего не мог изменить. Наверное, такое неизбежно случается в жизни каждого мужчины, рано или поздно. Как это… связь, интрижка? Тьфу, противно. Для него, всю жизнь прожившего как по линейке, противно вдвойне.
Они остановились под вязом у ее подъезда.
- Так придешь? – улыбнулась Катя. – Я поработаю, а потом мы можем погулять. Я покажу тебе Москву.
- Приду, - хрипло сказал он. Он думал о том, что хорошо бы ее сейчас привлечь к себе – крепко и решительно, но он позабыл, как это делается. А может, это не вязалось с ней и он просто не смел быть с ней напористым.
Катя помахала ему рукой на прощание, и каблуки ее туфель с матово-серебристыми бантиками на носках гулко цокали по сбитым плиткам тротуара.
Сквозь голые ветви вяза светила полная луна. Валерий вспомнил лицо жены, ее руки и шерстяной коричневый платок на надежных плечах.
*
Он ходил к Кате несколько недель, прежде чем они стали любовниками. Иногда он приходил, садился на заправленную простым голубым покрывалом кровать и смотрел, как она печатает; ему нравилось наблюдать за ее живым серьезным лицом. Она считала ребенком его, но сама была ребенком, открытым и доверчивым. Иногда она прямо с порога брала его за руку, надевала свой модный молочно-серый плащ, и они шли гулять. У парапетов набережных она останавливалась, и ветер трепал ее легкие светлые волосы, и тогда Валерий не слышал, что она говорила, пока ветер не успокаивался. Все труднее ему было сдерживать себя, но однажды вечером Катя первая (как во всем она была первой) прильнула к нему на грудь, как в тот вечер, когда они танцевали.
- Ты не боишься? – почувствовав наконец в себе силу (план начал осуществляться), самодовольно спросил Валерий.
- Чего? – засмеялась она искренне, просто, и он, почувствовав себя уязвленным, ничего не ответил. Просто обнял ее. Провел рукой по узкой спине, и лопатки прогнулись, и его рука утонула в этой ямке, и с тех пор он всегда клал ей руку на спину, а она вздрагивала и он долго не мог руку убрать.
Не включая света, они разделись и легли в постель, и Катя продела пальцы в его жесткие волосы. Она вскрикнула, и он уронил голову ей на грудь и в отчаянии замер. Но она легонько потянула его за волосы, шевельнулась, - и это было только началом, как у всего бывает свое начало.
- Почему ты это сделала? – решившись, спросил он потом. Он был хмур и сосредоточен. Это был серьезный сбой в его расчетах.
- Так получилось…
Катя встала и, обнаженная, подошла к окну. Окно не было завешено, и ее кожа светилась в лунном свете. Она взяла вино и стаканы с подоконника и присела рядом с ним на кровать. Протянув ему стакан, сказала:
- Знаешь, это большое заблуждение, что все зависит от человека. Здесь я согласна с Толстым. Все зависит от стечения мелочей и обстоятельств, а личность почти ничего не значит. Ты думаешь, это твой Жуков выиграл войну? Глупости, он – такая же частица космической пыли, как и все остальное. Войну выиграло единение народа, его общий порыв, и, если бы не это, все твои полководцы были бы бессильны.
Это попахивало трибуналом. Он не любил, когда она заводила такие разговоры. Но уже знал, что спорить бесполезно, да и не об этом он сейчас думал…
- Так я ничего не значу? И, если бы на моем месте оказался другой, ты бы ему отдалась?
- Какой смысл сейчас говорить об этом? И как вульгарно – отдалась… На твоем месте – только ты, и это с тобой я сейчас пью вино и люблю тебя.
Потом она продолжала разрушать его план с методичностью отбойного молотка. Она вытесняла из его памяти все самое главное и делала это второстепенным. От ее запаха он бледнел, от телефонных звонков приходил в ярость и беззастенчиво и грубо врал, когда ее звали к телефону. Они были совершенно разными, ни в чем не имели точек соприкосновения, и, когда их тела соединялись, не было ничего естественней и логичней этого.
Он узнал много нового. Он узнал, что, целуя женщину, можно целовать ее не только в губы и это будет самым большим откровением, которое он испытал в жизни, а она, Катя, при этом будет целомудренней всех женщин на земле. Узнал, что способен забывать вещи, которые раньше его память прочно удерживала, он не слышал половины того, что говорилось на слушаниях в академии, забывал позвонить жене и забывал, что собирался ей сказать. К тетке он попал только через месяц; на старом вязе за Катиным окном уже появились завязи цветков, и ожившие зеленеющие ветви под порывом ветра стучали в вымытое им стекло. Вернувшись от тетки в гостиницу, он долго сидел на кровати и думал о Ленке, о своей саратовской родне, о службе в хозяйственной части, начальником которой был. Он думал обо всем этом, как будто ему рассказали о каком-то человеке и все это касалось только этого человека, но не его самого. В новеньком достроенном олимпийском комплексе уже проходили репетиции открытия, в большой тайне под покровом ночи к стадиону подъезжали автобусы и грузовики, об этом знали и говорили все, а для Валерия это означало только одно.
По ночам Катя сидела на подоконнике, одетая в лунный свет. Он струился по ее телу, как самая дорогая одежда, а мерцающие туфли дополняли этот лунный наряд. Она болтала всякие глупости, говорила, что скоро уедет, что она хочет увидеть мир и остаться в этом «мире» насовсем, что ей душно жить здесь, она устала от всего, а он, Валерий, помог ей понять это. Она доверчиво делилась с ним, она думала, что он понимает ее, а если и нет, то просто внимает, впитывает, пропускает через себя. Так оно и было бы, если бы все пошло по его плану, в котором, готовясь к этой связи, он предусмотрел каждую мелочь. Все, кроме одного.
- У тебя будут дети, - говорила Катя и взъерошивала его каштановые волосы. – У тебя будет дочка, и ты назовешь ее Катей, чтобы всегда помнить обо мне… Романтично, правда?
- У меня не будет дочки, - возмущенно возражал он, - у меня будет сын! Мы, Пушкаревы…
- Ладно, ладно, - смеялась она, и, как всегда, у него закрадывалось подозрение, что она смеется над ним. А за подозрением – уже знакомое тоскливое ощущение, и вслед за ним – желание и уверенность, что сына родит ему она. Но как ей, оседлавшей вполоборота подоконник и поднимавшей руки к волосам, так, что ее маленькая грудь тоже оказывалась освещенной луною, - сказать об этом?.. Слова застревали где-то в паху, и он выменивал молчание на еще один час полного согласия с нею. Но время шло, и молчать уже было нельзя.
- Я заберу тебя с собой, - как-то раз сказал он ей, и где-то за стеной закашлялась Елена Аркадьевна. А Катя посмотрела задумчиво и ответила:
- Конечно. Вот здесь, - и положила руку ему на грудь.
- Нет, не здесь, - упрямо отвел он ее руку. – Ну, не только здесь. Везде. Ты должна поехать со мной.
- Куда? К твоей жене? – спокойно спросила она.
- ТЫ станешь моей женой. Ты уже моя жена.
- Но у тебя тогда две жены, милый. А так не бывает. Во всяком случае, на территории Советского Союза.
Он молчал. Упрямая, своевольная, как этот ветер на набережной. Но он подчинит ее себе.
- Значит, ты хочешь, чтобы я уехал один?
- Но ты же можешь вернуться, - просто сказала Катя.
Жить двойной жизнью? Обманывать Лену? Да он и так уже обманул ее, женившись на ней, потому что не знал, что бывает по-другому.
Застыв, он смотрел в одну точку. Впервые пришел ему в голову вопрос, как на его наезды в Москву может реагировать Лена. И, кроме молчаливого согласия, он ничего не мог представить. Для нее будет главным ничего не знать – но ведь это и означает, что она будет знать все! Знать и молчать. Если это мудрость, то тогда он в жизни действительно ничего не понимает. А он понимает! Он лучше всех все понимает, просто с Катей не спорит… А Лена не спорит с ним.
И он все скажет прямо. Он просто не сумеет врать и хитрить, не приучен. И, когда он не оставит Ленке выбора своим признанием… что? что тогда будет?..
Катя, все это время молча смотревшая на него, наклонилась и поцеловала его в лоб.
- Я не люблю, когда ты становишься таким суровым. Куда лучше так… улыбнись… Я люблю тебя. Я не бросаю тебя. Я буду ждать тебя, наконец. А жену… оставь ее в покое. Близкими людьми надо дорожить, а не делать им больно.
Она сказала это и сама почувствовала легкую боль. Какая сейчас разница, вернется он или нет. Он уедет, и она потеряет его, а он оказался дороже ее призрачного «счастья вообще».
Отвернувшись, она потянулась к бюстгальтеру и, пытаясь застегнуть его, сломала о крючок ноготь. Ойкнула и прикусила палец, как будто это могло помочь. Валерий приподнялся и, повернув ее к себе, крепко сжал руками ее лицо.
- Катя, я не уеду без тебя.
- Ты и не уедешь. Я же сказала. Я буду думать о тебе, а потом ты вернешься, и мы снова будем вместе.
Он вспомнил, как в самый первый вечер она целовала другого, не близкого и не дорогого, почти случайного. А если появится близкий, она скажет опять: так получилось, и будет вечно сидеть на подоконнике. На многих, многих подоконниках.
С тех пор он то и дело вновь заводил этот разговор.
- Ты хочешь запереть меня в гарнизоне? – грустно говорила она. - Посадить под замок, чтобы варить борщи? Я не умею этого делать, ты же знаешь. И никогда не научусь. И в трех соснах всю жизнь прожить не смогу. Даже ради тебя. Даже ради – себя… Я видела, как угасала мама, а она очень любила отца. Я так не смогу.
- Никто не заставляет тебя варить борщи, - угрюмо отвечал он. – Я и сам все это могу делать. Ты думаешь, для жен офицеров в гарнизоне мало работы? Ты можешь работать в библиотеке, в школе, да на худой конец музей есть в Беричеве…
- Не мучай меня. Оставь все, как есть. Ну, разве нам плохо?
- Да я не могу жить без тебя, можешь ты это понять или нет?! – сердился он.
Однажды он напился. Сосед достал где-то самогон, и наутро в трехлитровой банке на столе, застеленном грязной клеенкой, болтался только мутный осадок. В академию Валерий не попал, но на почту, куда его вызывала разговором Лена, вечером поплелся. Больших усилий стоило не выдать голосом свое состояние, но он не хотел волновать ее. И вообще, хватит этого безумия. Так расклеиться из-за бабы, из-за обычной бабы, которая отличается от других лишь тем, что отдалась ему первому да не желает варить борщей! Принцесса! Королевна!..
Так он думал день, и другой. На третий кое-что вспомнил, на четвертый еще кое-что, а на пятый приполз под старый вяз, как побитая собака, которая пришла домой умирать. Там, на грязной пыльной скамейке, Катя и обнаружила его. Хотела сесть рядом, но он перехватил ее и усадил к себе на колени. И уткнулся лицом ей в грудь, прямо в пышный бант на белой блузке. Что же он готов сделать со своей жизнью, подумала она. Если бы она позволила ему, он бы разрушил все, не задумываясь.
- Ты поедешь со мной?
- Да.
- Ты выйдешь за меня замуж?
- Да.
- У нас все будет хорошо… Мы будем очень хорошо жить, я все буду делать для тебя, ты не пожалеешь…
- Да…
Катя подняла голову и увидела, что на дереве уже вовсю шумит листва.
Последний раз редактировалось natally 20 сен 2011, 11:50, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Для меня тут особенно интересны, так сказать, истоки, с чего семья начиналась, потому как до чего за 25 лет дошла, видели. Значит, с какими-никакими московскими корнями у нас ВС получается, раньше думалось, что Пушкаревская квартира - это наследство ЕА. И ЕА здесь показалась мне одновременно и простенькой, и... даже не мудрой, а рассчетливой. Не, это неплохо, "главное, чтобы расчет был верным", но... В семье редко бывает равенство - обязательно, ИМХО, кто-то тоньше и глубже. Считалось, что прямой и недалекий, хоть и очень порядочный и заботливый - ВС. А здесь, мне показалось, далеко не так.
Всё-таки 60 лет - не 30...
Они оба немного играли роли и за годы, конечно, привыкли к ним...
Синарочка, пожалуйста, напиши, если захочешь, всё... пожалуйста... 
