propeller,
http://uvarovanelly.ru/forum/Ольга Остроумова в журнале "ТЕАТРАЛ"
Ольга Остроумова
«Когда работа в радость»
Ольга Остроумова – удивительный человек. Легкая, гармоничная, доброжелательная, благополучная. Когда разговариваешь с ней, кажется, что в мире не может быть плохих людей и безвыходных ситуаций. Кажется, что она знает некий рецепт того, как сделать жизнь хорошей, вернее, как жить хорошо – в театре и не только.
– Когда читаешь о вас, кажется, что ваша жизнь в театре была очень благополучной. Это так?– Да.
– А как вы этого добились? – Я не добивалась этого специально. Просто жизнь в театре очень во многом зависит от характера человека. От натуры человека, которая дана папой с мамой… Во всех театрах, где работала – я жила как-то хорошо. Начать с того, что еще в ГИТИСе в моей актерской жизни появился Павел Осипович Хомский – режиссер, который прошел сквозь всю мою жизнь – он был нашим учителем. Он был первый, кто принес в институт дыхание живого театра, первый, кто с нами начал общаться не как со студентами, а как с настоящими артистами – безо всяких сюсюканий, без скидок на то, что мы маленькие. Довольно жестко начал общаться, надо сказать. И это замечательно, потому что это и было школой. Он говорил, например – идите, приготовьте эту пьесу, покажите мне ее через две недели. И мы шли самостоятельно что-то ковырять. Как в настоящем театре. Хотя что мы там могли наковырять. Но старались очень. В ТЮЗ – первый мой театр – меня и еще четверых человек с курса взял Павел Осипович Хомский прямо из ГИТИСа и дал нам много ролей. Кроме того, я снималась много, и не только я, все мы. У нас работы так много было, что мы даже предлагали друг другу играть свои роли.
– В Театре на Бронной, где вы потом работали, такая же радужная атмосфера была? – Я там жила хорошо, несмотря на то, что, казалось бы, там была совсем другая первая актриса – Оля Яковлева, и было не совсем спокойно внутри театра: два клана, эфросовский и дунаевский. Я работала больше, естественно, с Дунаевым, но у Эфроса тоже сыграла в двух спектаклях. Я почему там хорошо жила? Я не претендовала на роли Оли Яковлевой. Совсем. Даже внутренне. А те, кто претендовал, жил очень нервно. А не надо было претендовать на чужое. Надо было свое место занимать. Это глупость была – пытаться разрушить альянс Яковлева–Эфрос. Просто глупость. Туда не надо было ходить, за эту черту. С Дунаевым я сделала большие хорошие роли, которые были замечены критиками – Глафиру в «Волках и овцах», Лидию в «Варварах», главные роли в спектаклях «Отпуск по ранению» и «Лунин, или Смерть Жака». Так что мне на Бронной интересно было. Когда развалился этот театр после ухода Эфроса и Дунаева, я перешла в Театр Моссовета, обратно к своему учителю. Куда же еще? И сразу стала играть одну из самых своих главных и важных ролей – Анфису во «Вдовьем пароходе» Генриетты Яновской. Меня в театре приняли настороженно. Труппа в Театре Моссовета всегда была сильная, и там всегда были замечательные актрисы. Которые и насторожились, когда я пришла. Но почему я не выпустила коготки и не обижалась? Потому что я их понимала! Я пришла и стала играть роли, которые они могли и хотели сыграть. Конечно же, им было неприятно. Но чего было обижаться на них за это или ссориться? А потом мы все сдружились в репетициях неимоверно. Дело в том, что, когда не обращаешь внимания на причиненное тебе зло, оно – пшик! – и пропадает! Ты не тратишься на него, и оно исчезает из твоей жизни. А когда ты о нем думаешь, когда впускаешь его в себя, оно растет как ядовитый цветок.
– А на жизнь эта дружба с вашими коллегами по «Вдовьему пароходу» распространилась? – Спектакль очень связал нас – тех, кто играл в нем, хотя все очень разные женщины были, но не то, что мы дружили особенно – нет. Просто как-то подолгу не могли разойтись после спектаклей, иногда даже покупали вино, сидели, разговаривали. Но это во многом благодаря Гете Яновской. Она нас затягивала, увлекала в творчество настолько, что нам не до выяснения отношений было. Люди же начинают злиться и обижаться, когда у них нет работы. А у нас во «Вдовьем пароходе» работы было много. У всех. У меня еще так получалось, что я приходила в театр, здоровалась со всеми, кого видела, репетировала или отыгрывала спектакль, и уходила. Я не жила в театре – в смысле, я не проводила там дни напролет. И это правильно, по-моему. Я потом у Туровской прочла про Бабанову, что она так же жила в театре. Это дает некую отстраненность от закулисной жизни. Я многого не знала того, чего и не надо было знать, – про внутреннюю жизнь театра. И это правильно. У меня была своя жизнь. Дети, семья, я снималась много. Не до сплетен было. Еще – мне хватало моих ролей… Во «Вдовьем пароходе» у меня такая трагическая, такая наполненная роль была, что мне ее надолго хватило. И если я потом не репетировала какое-то время новые роли, то я ею жила. Мне было достаточно смысла и глубины Анфисы. Какое-то время. А через десять лет перестало хватать, я почувствовала, что отжила и отыграла этот спектакль – и не стала за него бороться, вводить кого-то, и спектакль сняли. Но я не жалела. Я легко с ним простилась. И с «Мадам Бовари» также было – когда ушел Женя Лазарев, который Шарля играл, я не стала никого вводить – спектакль свое уже отжил.
– Вас как-то спросили, есть ли у вас враги в театре, и вы ответили: «нет»… – Я живу в Театре Моссовета в любви и в понимании. Это правда. Была одна актриса, которая меня недолюбливала. Не здоровалась со мной. А я с ней здоровалась! Потому что это ее дело – здороваться со мной или нет. Это меня не касается. Ведь когда человек делает что-то нехорошее, это его проблемы, это он потом будет разбираться со своей совестью. А я как-то поздравила эту актрису с премьерой, она удивилась… а потом вообще все прошло, и сейчас мы и здороваемся друг с другом, и поздравляем с премьерами – вот и все враги. Пшик! Молодежь ко мне относится – Боже мой! – да я и не заслуживаю такого отношения. У меня юбилей был, так не было человека, который бы не поздравил меня и не принес бы какого-то цветочка или букета! Но и я к ним так отношусь. И всегда готова помочь, что-то подсказать. Ведь это только глупые не слушают подсказок. Только дуракам это не нужно. Это же счастье, когда можно подкинуть что-то друг другу, вместе придумать. Тогда и работа тебя веселит. Тогда она в радость. А если сидеть нахохлившись: «Я сам все знаю» – будет скучно! Самое главное в Театре Моссовета – ощущение, что мы все делаем одно дело. Не работаем спектакль, а служим ему. И монтировщики (которые, кстати, в Театре Моссовета работают подолгу, что замечательно), и артисты. Это редко и дорогого стоит.
– Вы дочери подсказываете что-то по профессии, она же актриса? – У нас нет такого, чтобы я ей что-то передавала, свой опыт там или свои секреты какие-то. Нет. Она знает мое ощущение жизни, но у нее оно какое-то свое, что совершенно нормально. Воспитание – это ведь образ жизни родителей. Это не слова, которые ты говоришь, а твой образ жизни. И, может быть, твой ребенок отрицает его в какой-то момент, борется с ним, но в конечном итоге твой образ жизни на него влияет, и в дальнейшем как-то вливается в его, твоего ребенка, суть. А подсказывать Оле что-то о профессии довольно глупо было бы. Она совсем в другого рода театре работает, чем я (Ольга Левитина работает в театре «Эрмитаж». – Прим. ред.). Там, наверное, совсем другое ощущение жизни в профессии.
– А без театра вы себе представляете свою жизнь? – Я же даже хотела однажды уйти из театра. Потом поняла, что просто устала очень по жизни. Такая – усталость металла у меня появилась. Как у самолетов. Потом прошло. А сейчас – да, представляю. Но с возрастом меняется много. Не то, что остываешь, но… наверное, это нормально. Ведь котята – они же играют все время, а взрослые кошки – все время лежат. Так и с нами. Пока молодые были, хотелось эту роль, эту, эту, эту. А сейчас уже понимаешь, что есть и другие прекрасные вещи в жизни, кроме ролей.
– Слушаешь вас, и кажется, что вы ангел… – Что вы! Я совсем не ангел. Я очень нетерпима к некоторым вещам. Но чтобы я взорвалась, меня очень долго доставать нужно. А я очень терпеливая. Так что мало и редко кому это удается. Я вообще нормальная русская женщина: сколько навалишь на нее, столько и повезет. Навалишь еще – она крякнет, но опять повезет.
– В передаче о вас ваша дочь сказала, что вы – помощник. То есть вы не на словах любите, а приходите и включаетесь в ситуацию: купить, сделать, привести… Вам не скучно заниматься бытовыми вещами? – А я всю жизнь так живу. Для меня это высшее проявление любви: не говорить, как я тебя люблю, а сделать – причем не то, что я хочу, а то, что тебе нужно. Но это одна сторона медали. А другая – в том, что детям, особенно маленьким, нужно словесное подтверждение любви. Я не была черствой мамой, но, может быть, моим детям этого не хватало – слов. Но у нас в семье как-то не принято было словам уделять большое внимание.
– Как вы справлялись, когда дети маленькие были? Вы же снимались, работали в театре, и у вас не было ни няни, ни домработницы… как вы это выдержали? – Я сама сейчас не понимаю, как я это выдержала. Но няни у меня не было, когда Оля, старшая дочь, была совсем маленькая. А я действительно сразу после родов побежала работать и снималась… Но я то на соседей ее оставляла, то на подруг, на мужа – иногда. Крутилась. Просто очень быстро бегала. Когда Оле было три года, у меня появилась няня. У Миши тоже была няня. Но когда она уходила, я на Олю его оставляла. И до сих пор он ее больше слушается, чем меня. Я приходила со спектакля – и он накормлен, сухой, спит. Меня недавно спросили: «А почему вы бегаете все время?» А я ответила: «Не знаю. Привыкла уже». Иначе я ничего не успею. Потому что я должна сделать тысячу дел за день. Тысячу. Мелких. Разных. По пути домой на машине отвезти то-то, по пути в театр заехать куда-то, отыграть спектакль, дать интервью… иначе я не успею. С возрастом стало тяжелее это делать. Но все равно привычка осталась.
– То есть ощущение собственной звездности у вас совершенно отсутствует? – И у меня, и у моих детей. Мне иногда даже казалось, что они не знают, чем я занимаюсь. Я была просто мама и мама. У меня не было никогда такого, что «Уйдите от меня, у меня премьера!» Я варила обед и что-то там себе думала про роль. Скорее у нас в семье был культ папы. «Тихо, папа в кабинете. Тихо, папа работает». Мужчины мои, что этот, что тот (первый муж Ольги Остроумовой – режиссер Михаил Левитин, второй муж – Валентин Гафт – Прим. ред.) – брали себе это право на культ. Я – нет. Не нужно было.
http://www.teatral-online.ru/news/1497/
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
