Попались статьи о спектакле "Берег утопии". Решили выложить. Может будет интересно.
Театральная реальность «Берегов утопии»
Марина Тимашева
9.11.07
Российский академический молодежный театр каждую субботу играет трилогию Тома Стоппарда «Берег утопии», пьесу отлично перевели Аркадий и Сергей Островские, спектакль поставил Алексей Бородин в декорациях Станислава Бенекдитова. Трилогия идет целиком в один день, спектакль начинается в 12 и заканчивается в 22 часа, три часа антрактов.
Для истории театра это не новость, античная Греция знавала зрелища и подлиннее. Да и в недавнем прошлом — уже на моей памяти — «Бесы» Малого драматического театра 9 часов, «Идиот» Сергея Женовача — в три вечера, «Орестея» Петера Штайна — 8 часов. И только что тем же Петером Штайном в Берлине представлена трилогия Фридриха Шиллера «Валленштейн» — опять 10 часов в один день. А у РАМТа — свой опыт многочасовых спектаклей: две пьесы Бориса Акунина «Ин и Янь», черная и белая версии. Остается вопрос: стоит ли игра свеч? Все были уверены, что постановка «Берега утопии» обречена на провал. Театр называется Российским Молодежным, то есть его аудитория молода, а герои действия — Герцен, Огарев, Белинский, Станкевич, да кто из молодых вообще помнит эти имена. Взрослые зрители от них тоже в большинстве своем были отвращены уроками марксизма-ленинизма: «декабристы разбудили Герцена, Герцен разбудил революционеров» — навсегда вдолбили. Остальных отвратила перестроечная журналистика, самым пошлым образом расправившаяся разом со всеми героями прошлого, особенно с теми, кто «разбудил нам Ленина». Ну, и кому нужны все эти преданья старины глубокой и свергнутые с пьедесталов кумиры? Я уже не говорю про саму пьесу Стоппарда. Конечно, в ней много всяких завлекательных вещей: взять хоть экзотическую семью, составленную тремя фигурами: Герцена, Огарева и их общей супруги Натали, невозможно не оценить и замечательное чувство юмора драматурга.
Урок уважения к прошлому
Конечно, стоит поклониться сэру Стоппарду в ноги, за то, что он — иностранец, преподал нам урок уважения к собственному прошлому. Из-под его пера действующие лица русской истории вышли не гнусными еретиками, подрывающими православные основы, и не иностранными агентами из пломбированных вагонов, а вполне обаятельными персонажами, некоторые даже чересчур обаятельными. Герцен, поданный через Исайю Берлина, воспринимается как противник всякого насилия, а Бакунин вроде и не дружил с Нечаевым. Ладно, оставлю историкам разбираться с Томом Стопардом по их части, а сама коснусь того, что имеет отношение собственно к театру. Текст трилогии казался мне драматургически не выстроенным, без четких завязки, кульминации и развязки, в нем — так я думала — не выделено главное, нет центра композиции, полно невразумительных образов, в нем 188 путаных сюжетных нитей с постоянными, как это называется в кино, флэш-бэками, то есть отсылками к прошлому. К тому же, в пьесе едва ли не 70 персонажей, и многие из них при чтении воспринимаются рупорами идей, что для театра губительно.
Рай гармонии
Войдя в зал, я увидела, что сцена достроена помостом, выдвинутым в партер. Это усугубило опасения — так-так, станут герои, стало быть, произносить монологи прямо в лицо зрителям. Этот прием был использован, но только пару раз. Зато все остальное: убранство сцены — деревянные полы, мебель, старинные часы и посуда — создавали атмосферу «тургеневских дворянских гнезд», «чеховских усадеб»… Тепло, мягко, уютно — мы в имении Бакуниных, куда, привлеченные не столько идеями своего друга Михаила Бакунина, сколько прелестью его сестер, слетаются люди с известными фамилиями — Тургенев, Белинский, Станкевич.
Вроде бы, герои — мужчины, но не они центр — композиции, а женщины, стало быть, докучливой драмы идей не будет. Девочки болтают о сексе, мужчины о святости женщин и о любви, как религиозном чувстве, Бакунин препирается с родителями и страшно ревнует сестер к каждому человеку.
Здесь хорошо, недаром, позже Бакунин — отец (отличная работа Виктора Цымбала) скажет: «Вы выросли в раю, в гармонии, которая поражала всех окружающих». Сказать легко, дать зрителям физически ощутить эту гармонию — задача неподъемная, но режиссер Алексей Бородин с нею справляется. И очень простым ходом, до которого очень сложно додуматься, приближает к нам всех участников драмы: действующие в спектакле люди кажутся нам знакомыми не по школьным и вузовским учебникам, даже не по их собственным сочинениям, а по пьесам Чехова или Горького. Вот заходит разговор о животном начале в человеке, и вспоминаешь монолог Суслова из горьковских «Дачников», вот Станкевич (Александр Доронин) рассказывает, как его вырвало, когда он пробовал целоваться, а в голову лезет разговор Раневской с Петей Трофимовым: «В ваши годы не иметь любовницы…». При чтении вычленяешь философские идеи, а в театре, благодаря режиссеру и актерам, видишь живых людей. И все поначалу кажется таким же чистым, светлым, как сами эти люди, и главное в них — не интеллект, а прекраснодушие, целомудрие и милый, милый сердцу идеализм. Взять хоть Огарева (Алексей Розин)— ему 21 год, а он еще ничего не сделал для бессмертия. Герои страшно молоды и ужасно глупы — да, да, глупы, потому что умно говорят об абстракциях, но не замечают, что нравятся женщинам и сами в общении с ними совершенно беспомощны.
Не растерянная беспечность
Герои спектакля трогательны, и тем очаровывают зрителей. Странной своей беспечности они, несмотря на все превратности судьбы, до конца жизни так и не растеряют. Уже взрослыми снова и снова будут вспоминать клятву, которую дали друг другу детьми, легкомысленно относиться к предупреждениям Третьего отделения, арестам товарищей, доносам филеров. Бакунин — так и к собственному аресту и годам, проведенным в тюрьме. Хотя, конечно, интонация спектакля, действие которого начинается в 1833 и заканчивается в 1868 году, постепенно и существенно меняется. В первом акте разлито блаженство, только память отбрасывает на него легкую тень печали — мы знаем, сколько лет проживут эти мальчики (тот же Станкевич совсем мало) и как — под давлением обстоятельств — изменятся их взгляды. Во втором действии ощущение счастья истаивает. Конечно, у театра нет возможности подробно излагать, что произошло с Герценом после французской революции, зато есть исключительно емкая театральная метафора. Вот веселая, юная, шальная орава вваливается в парижский кабачок, она пляшет на столах, горланит «Марсельезу», выталкивает вперед какую-то девочку, сует ей в руки флаг, и она, довольная назначением на роль, принимает эффектную позу — ба, да это картина Эжена Делакруа «Свобода на баррикадах». Через минуту толпа убегает, за сценой звучат выстрелы, и в кабачок возвращается наша свобода — волосы растрепаны, лицо почти безумно. Нет больше прелестной девушки, окруженной сильными и смелыми мужчинами. Они остались лежать там, на улице. Есть одинокая, вывалянная в грязи, женщина. Свобода после баррикад. «Кораблекрушение» — так называется вторая часть трилогии. В ней — не только крах иллюзий Герцена, но и личная трагедия — гибель его маленького сына. Мальчик был глухим, но почему-то реагировал на гром. В тексте Стоппарда эта история выглядит житейской и сентиментальной, Бородин — внимательный читатель, он распознал метафору. Глухой мальчик предчувствует надвигающуюся бурю, остальные — люди с нормальным слухом — ее не ощущают. Слово «буря» тут, конечно, следует понимать в горьковском смысле слова.
Вдали от реальности
Как выглядят главные действующие лица? Бакунин. Стоппард не трогает истории отношений Бакунина с Нечаевым и прочего, что Бакунина компрометирует, поэтому герой выходит у Степана Морозова вечный мальчик, похожий на гусара, Дениса Давыдова, с легкостью меняет Фихте на Гегеля, куражится, никого не боится. Тургенев Александра Устюгова страшно напоминает Тригорина из чеховской «Чайки» — франт, бесконечно жизнелюбив, жалуется на болезни, но просто пышет здоровьем. Аксаков преисполнен сознанием собственного патриотизма, истерически смешон, является к друзьям, одетым в европейские костюмы в голубой косоворотке, подпоясанной кушаком. Ряженый, гордящийся тем, что он — русский. Актрисы играют по несколько ролей. Нелли Уварова, к примеру, сперва любимая жена Герцена Натали, воздушная, возвышенная, порывистая, потом — английская продажная женщина, оказавшаяся верной спутницей Огарева — совсем земная, простая, жертвенная. Герцен Ильи Исаева — самый солидный в компании, самый спокойный, самый надежный, самый — от начала и до конца — взрослый, человек долга, благороден в каждом жесте и поступке, к тому же, нежнейшая душа. Изумительно хорош Белинский Евгения Редько. Романтик и неврастеник, весь состоит из каких-то углов и нелепых жестов, смешон и величествен одновременно, не умеет ходить по земле, спотыкается, падает, но как речь-то говорит… Цитирую: « Когда при слове Россия все будут думать о великих писателях и практически ни о чем больше, вот тогда дело будет сделано». Замечу, что только этой мечте, а вовсе не мечтам Герцена или Огарева об общественном устройстве, и суждено было сбыться.
Все наши герои люди совершенно разные, но кое в чем похожие. Все они страшно далеки, нет, не от народа, а от реальности. Бакунин вдруг выясняет, что имение Премухино это сельское хозяйство, а он полагал, что эстетическое явление. Станкевич считает реальностью только свое чувственное воображение и страшно пугается приближающейся женщины — вот ведь до чего это воображение разыгралось. Тургенев, кажется, более всего не любит Чернышевского за то, что тот считает искусство бледным отражением реальности, а не наоборот. Иными словами, литература и философия заменяют им жизнь, в спектакле они выглядят не как общественные или политические деятели, а как художники и поэты.
Выверенность ритма
Все герои русский истории выведены в спектакле родными до боли людьми, мечтателями и бессеребренниками, жизни свои принесшими на алтарь несбыточной утопии. И еще думала, что ничего актуального в сочинении Стоппарда нет, не станешь же сравнивать этих 20-летних наивных мудрецов с нынешними жалкими подражателями — пожилыми западниками и славянофилами, либералами и консерваторами, Белинского — с современными литературными критиками, а Тургенева — с современными писателями. Не станешь сравнивать тогдашних политических беженцев с теперешними эмигрантами, не будешь равнять начало 21-го века с тем временем, когда «интеллигентные отношения воспринимались как общественная сила». Мне было жаль героев нашего относительно недавнего прошлого, а еще больше себя. И в то же время я гордилась РАМТ. То, что он сделал, называется подвижничеством и совсем не соответствует сегодняшней конъюнктуре. Правда, в самом слове «подвижничество» есть что-то тяжелое, грузное, а спектакль вышел легким и стремительным. В нем все — от декораций Станислава Бенедиктова до костюмов немыслимой красоты и изумительной выделки, от массовки до главных действующих лиц, занимает своем место. В нем много света и музыки
Алексей Бородин — давно пора это сказать — выдающийся режиссер и педагог. Давно не приходилось видеть, чтобы большая сцена казалась полностью заполненной даже тогда, когда на ней всего два-три человека, давно никто не поражал воображение таким разнообразием мизансцен, таким выверенным ритмом. Давно не приходилось видеть на одной сцене такого количества молодых прекрасных лиц, такой актерской самоотдачи, такой собранной и честной в работе компании. Недаром, на премьере лучилось счастливым светом лицом самого сэра Стоппарда, недаром, при слове «Россия» по всему миру вспоминают не только великих писателей, но — о чем не мечтал и Белинский — о великих людях театра. Театральное искусство в лучших своих образцах по-прежнему противостоит реальности.
http://www.svobodanews.ru/Article/2007/11/09/20071109154500780.html
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
