Название: К ней в серебряном ландо…
Автор: natally
Пейринг: Андрей/Катя
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма/мелодрама, альтернатива-продолжение НРК.
Примечания: благодарность за помощь в развитии идеи - Nurit.
Чем-то перекликается с нереализованным вариантом "Ночь тепла".
Прерванный полёт
Кто-то высмотрел плод, что неспел,
Потрусили за ствол - он упал...
Вот вам песня о том, кто не спел,
И что голос имел - не узнал.
Может, были с судьбой нелады
И со случаем плохи дела,
А тугая струна на лады
С незаметным изъяном легла.
Он начал робко - с ноты "до",
Но не допел ее, не до...
Недозвучал его аккорд
И никого не вдохновил...
Собака лаяла, а кот
Мышей ловил...
Смешно! Не правда ли, смешно!
А он шутил - недошутил,
Недораспробовал вино
И даже недопригубил.
Он пока лишь затеивал спор,
Неуверенно и не спеша,
Словно капельки пота из пор,
Из-под кожи сочилась душа.
Только начал дуэль на ковре,
Еле-еле, едва приступил.
Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,
И судья ещё счет не открыл.
Он знать хотел всё от и до,
Но не добрался он, не до...
Ни до догадки, ни до дна,
Не докопался до глубин,
И ту, которая одна,
Не долюбил…
Смешно, не правда ли, смешно?
А он спешил - недоспешил.
Осталось недорешено
Всё то, что он недорешил.
Ни единою буквой не лгу -
Он был чистого слога слуга
И писал ей стихи на снегу, -
К сожалению, тают снега.
Но тогда еще был снегопад
И свобода писать на снегу.
И большие снежинки и град
Он губами хватал на бегу.
Но к ней в серебряном ландо
Он не добрался и не до...
Не добежал, бегун-беглец,
Не долетел, не доскакал,
А звездный знак его - Телец -
Холодный Млечный Путь лакал.
Смешно, не правда ли, смешно,
Когда секунд недостаёт, -
Недостающее звено -
И недолёт…
Смешно, не правда ли?.. Ну, вот -
И вам смешно, и даже мне.
Конь на скаку и птица влёт, -
По чьей вине?
По чьей вине?..
Владимир Высоцкий
Пролог
Он вошёл в кабинет и прикрыл за собой дверь. Сказал тихо: "Катя?.." - но ответа не было.
…Либо она всё это время любила Зорькина, а меня только использовала...
…Либо она всё это время любила Зорькина, а меня только использовала.
Он остановился посреди кабинета и, склонив голову набок, задумался.
…либо?..
Либо она мне...
…мстит за что-то...
…мстит за что-то!..
Собственные его слова звучали в ушах всё то время, что он возвращался из кабинета Малиновского.
Проведённое ими предварительное расследование не успокоило его. Слишком странно, слишком непредсказуемо Катя вела себя. Она стала совсем другой, и первое, что приходило в голову: она узнала об обмане. Он даже не мог решить, что для него хуже: первое или второе. Мысль о том, что весь этот свет в её глазах был игрой, а на самом деле принадлежал другому, выхолаживала пустым неживым воздухом разочарования его сердце. А оно вроде как было наполнено чем-то. Наполнено ею! Она не могла так поступить с ним. Она не...
А во втором случае всё вообще теряло смысл. Заглядывать туда, за черту, было бесполезно: он всё равно ничего не видел. Он твёрдо знал: он не был тем, кем выглядел бы в её глазах, узнай она правду. И всё же он получит всё, что полагается тому, другому. Подлому и трусливому. По заслугам.
Он вошёл в каморку, постоял на пороге. Включил свет, подошёл к столу. Это нехорошо. Некрасиво. Но разве есть у него другой выход? В последнее время он только тем и занимается, что пытается узнать правду у неё самой. И что он слышит в ответ?..
Где-то за стеной слышен глухой гул голосов, какие-то звуки. Вот так и он: слышит только гул вместо внятного ответа. Уже две ночи она не с ним, разъезжает повсюду с этим своим Зорькиным, на этой своей машине, сегодня Полянский челюсть уже в тарелку уронил, что будет дальше?..
Он должен заставить её посмотреть на него. Увидеть наконец только его. Пусть даже это будет ненавидящий взгляд, но он должен знать…
С этими невесёлыми рассеянными мыслями он выдвинул один ящик стола, другой. Противно было рыться в её бумагах, его пальцы были преступниками, он сам - их вдохновителем, главарём...
Глава первая
Утро
...Утро, утро. С некоторых пор она не любит утро.
После того, как они сожгли ту ночь дотла и серое утро просочилось в его глаза, даже в его кожу. Она уже тогда смутно чувствовала, что из всего, что случилось с ними, могло родиться что-то настоящее, но было обречено на гибель, как всё противоестественное.
Возвращаясь домой после той ночи, она не испытала ни обиды, ни стыда, ни страха. У неё и раньше не было ощущения, что то, что она делает, - правильно. Весь её план, все её поступки были подобны прыжку с высоты, когда надоедает уже выбирать, прыгать или нет, и здравый смысл подсказывает сделать хоть что-нибудь определённое. Сначала она всё сомневалась, правильно ли поступила, оставшись в "Зималетто". Потом, постоянно, каждую минуту - ждала, надеялась, что он сам всё расскажет. Но несколько разговоров - Светы с женсоветом, самого Андрея с Малиновским - подтолкнули её к тому, что и стало выбором. Она заставит его ревновать по-настоящему – ревновать «Зималетто» и свои деньги, что будет позначительней всех его несерьёзных опытов в любви.
Но после того, как он, тычась головой ей в грудь на той самой кровати, где они были вместе впервые, просил у неё прощения, всё изменилось... Нет, не так. Всё изменилось гораздо раньше - в ту минуту, когда она сознательно допустила это. Там, у "Зималетто", когда он догнал её и снова умолял поехать с ним, на него было страшно смотреть. Он растерял себя, он таял на глазах. И это была не игра. Она думала, он хочет отомстить самому себе за своё бессилие, хочет доказать и себе, и ей, что может... играть? убеждать? любить?.. Тогда это не имело значения, всё перепуталось. Да, он хотел всего этого - и не мог. Ложь лишила его сил, впервые она видела настолько поверженного человека. И она приняла решение. Закутала его в шарф и взяла за руку.
Именно тогда, а не позже, когда услышала его странное "прости", она решила обо всём рассказать. Представила на минуту, как всё изменится, как она освободится от этого своего незрелого, мучающего её желания отомстить, - и не смогла от этого отказаться. Так же, как от него самого - в последний раз. И уехала с ним в эту тридцатиградусную ночь. Мороз перехватывал дыхание, а жар, которому она позволила разгореться, опалял кожу.
А потом, после нескольких мгновений неподвижности, он не смог поднять к ней лицо и лишь бормотал, умоляя о прощении... Его раскаяние было подобно протрезвлению. Она ещё не знала, насколько им обоим придётся протрезветь.
Сжимал ей плечи, руки, ей было больно. Она не понимала, что с ним происходит, но у неё не было времени анализировать. Она обдумывала, с чего начнёт говорить. Самое первое её слово - вот что было важно.
Но сначала он должен был успокоиться. И она вспоминала, как носила ему валерьянку, заваривала ромашковый чай... Андрей Палыч, вы не хотите ромашкового чая?.. Эта фраза теперь была из другого мира, того, в котором она любила дни и ночи с ним.
Она вдруг почувствовала, как слёзы наворачиваются на глаза. Ей снова стало жаль своей любви, жаль его самого, так ни о чём и не узнавшего. Не узнавшего, как она могла бы любить его.
Но это была бессмысленная жалость. Ведь для этого он и сам должен был жалеть. А такого его, который мог бы жалеть, не существовало.
И она взяла себя в руки и, уже неважно с чего, собралась рассказывать. Собственно, история не была мудрёной и не могла занять много времени. Андрей, Андрей... Под конец она наверняка снова почувствует себя слабой, такой, какой была всё последнее время. Опять закрадутся сомнения, неуверенность, страх. Но чуть позже поймёт, что действительно изменилась. Как и всё вокруг.
Но он опередил её. И рассказал сам.
Она не знала, что ей делать, она потеряла ощущение собственного "я"...
Сначала - привычная боль, горечь от того, что он снова воспользовался ею. Потом - понимание бессмысленности выяснения, кто из них больше сейчас виноват. И где-то на периферии, в уцелевшем тёплом уголке - мысль о том, что он привёз её сюда, хотел быть с ней, уже зная обо всём, и потом всё-таки рассказал...
И ей показалось - он изменился тоже. Она была уверена в этом, пока серый рассвет не прокрался в комнату и она не увидела его глаза...
...Теперь, спустя полтора месяца, она сидела в своей комнате у стола, забыв о зеркале и косметике, и смотрела на спокойное утреннее солнце. Недавно ей приснилось небо - с множеством солнц. И под каждым из них она могла бы прожить. Под одним уехала бы, так ни о чём и не рассказав, только положив ему на стол инструкцию и оба отчёта; под другим - отомстила бы по полной, разоблачив перед акционерами; под третьим вернулась бы в "Зималетто" и заново прошла все круги ада, наблюдая за тем, как он опять готовится к свадьбе. Впрочем, это было из области фантастики. Зачем бы ей возвращаться в "Зималетто"? И главное - её на шаг не подпустили бы к зданию. Вот как теперь.
И самое главное: под всеми этими солнцами он не заходил в её каморку и не находил инструкции…
Взгляд упал на новое светло-серое платье, висящее на спинке стула. Это, вероятно, тоже было необходимо. Через внешнее уверенность проникала внутрь. Это было странно, но работало. А ведь она раньше не верила в это. Не хотела верить: ко всему прочему не верить было удобно, вон сколько времени уходит...
Но у неё не было конфликта с самой собой. Не углубляясь, приняла своё преображение как новую данность, ставшую необходимой на определённом этапе.
Вчера вечером она долго разговаривала с мамой. Дневник обрывался на той ночи, и мама больше ничего не знала. Кроме того, что знали все: Катя уволилась из "Зималетто", а Андрей женится на Кире. Теперь, после месяца отсутствия, она решила всё маме рассказать, тем более, что мама прочла дневник. Мало радости, конечно, но это ведь мама; не просто так, из любопытства, она разыскала его.
Этот месяц, конечно, сделал её уверенней. Львиная доля заслуги принадлежала Юлиане, но и Миша не отставал. Сразу после Египта предложил ей поехать в Питер, и она согласилась. И всё это время помогала ему с открытием ресторана. А теперь, когда начало было положено, можно было заняться и рестораном в Москве.
Она ещё раздумывала, остаться ли ей в штате у Юлианы или полностью перейти к Мише, как Юлиана опередила её, предотвратив бегство. Это она так назвала Катино намеренье уйти от неё. Ну, воспользовалась чуть-чуть её совестливостью, подумаешь. В конце концов, Катя была действительно обязана ей.
...Глаза закрылись, она даже не заметила как. Мелькали какие-то кони, белые попоны... хорошо, хоть не колокольчики... Вообще всё было белым, какой-то экипаж... Сегодня только так, и не иначе. Хоть она и не приглашена на свадьбу (вот нелепая мысль!..), а и ей всё видится белым. И Жданов-старший в белом костюме, и счастливая Маргарита... И Воропаев, и, конечно, сама Кира... А он... он. Его она не видела, хоть и он, конечно, тоже был там.
Она попыталась подумать о нём, представить себе его - и не смогла. Она почему-то совсем не могла думать о нём теперешнем. Как он выглядит. Что чувствует. В последний раз, когда она видела его, он был совсем растерян. Он так и сказал ей: "Кать, я на пределе... Помоги мне...".
"Помоги" - значит "отпусти", так она услышала. И отпустила.
И сейчас всё могло измениться. Возможно, он не грустит больше, он улыбается... Нет, не могла.
Мама сказала: такие вещи судьба не прощает. И тут же рассказала, что видела его во сне, таким, каким он приходил сюда в последний раз. Кати уже не было. Мама с порога заявила ему, что не расскажет, где дочь, да он и не настаивал. Ей вообще показалось, что он приходил не за этим, а просто - к Кате, пусть даже её и не было. Был рассеянным, говорил сбивчиво, но сидел долго и уходить не хотел. Именно после этого мама стала искать дневник.
...- Мам, что именно не прощает? - спросила она.
Елена Александровна покачала головой.
- Нельзя любить одну и жениться на другой.
- А если человек так и не решил до конца, что любит?
- Катюша, ты смеёшься...
- Нет, мам, не смеюсь. - Она погрустнела, задумалась. - Ведь так бывает. Он запутался.
- Не знаю я... Но могу поклясться чем хочешь, что эту свою Киру он не любит...
- Да, я не о том хотела сказать.
Она нетерпеливо закончила разговор. Ей больше не хотелось разбираться в этом. Она была уверена в одном: если он всё-таки пришёл к этому решению, значит, что-то решил... И глупо было надеяться на другое. Слишком много твёрдых "против" и мало эфемерных "за". Она и так много позволила себе, поверив в то, что что-то было на самом деле.
Хорошо, что они не успели принять это всерьёз. Хорошо, что он ступил на знакомую проверенную тропу. Не может искусственно созданное принести счастье. Вон даже это платье она надевает по внутренней потребности, а не просто потому, что "так надо". Пусть не любит он свою невесту... сколько сейчас времени? может, уже жену?.. но эта нелюбовь, во всяком случае, настоящая... И это знакомое, привычное противостояние, он знает, как справляться с ним. Это не пугает его. Как то, перед чем он застыл, споткнувшись...
Вечер
Он застыл, споткнувшись. Этот чёртов порог в зале ресторана за какой-то час уже успел вывести его из себя. Он выходил и возвращался раз пять и каждый раз носком туфли задевал высокий порог.
Сидеть за столом было невыносимо. Уже через десять минут он начинал чувствовать, как потихоньку закипает и разрастается раздражение. И ничего не могло помочь: ни Кирина улыбка (она была сегодня особенно ласковой), ни блеск в глазах матери, ни молчаливое одобрение отца. Ну, ладно родители, они и слышать не хотят о какой-то проблеме, но Кира-то что притворяется?.. Ведь они договорились, и она соглашалась с ним, и обещала не изображать из себя счастливую невесту...
Конечно, обещала. Потому что поняла, что это единственный выход для неё. Что только так он женится на ней. Он знал, что не сможет врать вечность, при одной мысли об этом становилось так противно, что он готов был бежать на край света, чтобы только не видеть её.
И она первая начала разговор. Сказала всё то, что он не осмеливался сказать. "Разрешила" ему быть самим собой. Ну, в меру, конечно, насколько позволяют правила игры. А он смотрел на неё и думал: зачем, зачем я ей?.. Ответа не было.
Ладно, в конце концов, если они все так хотят от него этой женитьбы, они её получат. Может, хоть тогда с Кириного лица исчезнет это вечное выражение скорби, живой укор. Пусть это будет платой за то, что он сделал ей больно.
Его даже бесило, что он не мог относиться к их браку, как раньше. Вспоминал и завидовал сам себе. Ведь тогда даже в голову не приходило, что это может быть ошибкой; так было надо, и точка.
Что же теперь случилось с его головой? Какие шлюзы открылись, протоки откупорились? Да, была в его жизни женщина, которую он хотел и любил. Наверное. Он не успел понять, не успел разобраться. Он мог говорить ей: "Я люблю тебя" - с удовольствием, смакуя каждое слово, как лакомство, но что было за этими словами? Только боль - её. Что он мог дать ей?.. Жизнь с ней была слишком большой роскошью для него. В этой жизни были цветы, трава, снег, её смешные варежки, её улыбка, все слова, которые он мог сказать и написать ей (и ведь у него уже получалось!..). Это было как мечта, как блажь, внезапно пришедшая в голову, от которой можно было только отмахнуться с горькой и стыдливой усмешкой...
И, пока он искал в себе силы поверить в мечту и разрывался на части, подталкиваемый отцом, матерью, Кирой, - она избавила его от всех вопросов, ответив на них для себя и уехав. Что почувствовал он тогда?.. Собственную боль. О, как ему было больно. Он понял, что всегда знал: если это случится, боли не избежать.
Он остался один, без опоры, без поддержки. Он всё-таки надеялся, что она сама шагнёт к нему. Как это было глупо, ведь это он должен был прийти к ней.
И она где-то там была одна, без него... Больше не ждала его. Ни на что не надеялась. А тем временем назначили очередную дату свадьбы. И на этот раз Кирино лицо каменело решимостью. Она когда-то сказала ему: "Тебе придётся выбирать", и сейчас внушила себе, что он выбрал.
...- Горь-ко!.. Горь-ко!..
Разве трудно ему было улыбнуться - широко, открыто? Разве трудно обхватить Кирину атласную талию рукой, привлечь к себе, прижаться губами к её губам?..
Странное дело: целуя её, он всегда как-то особенно пронзительно чувствовал свою любовь к Кате. Чёрт его знает, что это было, какие глубины сознания порождали этот парадокс... То ли он так защищался, то ли слишком хорошо понимал в эти минуты, чего хотел на самом деле, и это заставляло его вспомнить её - всю, живую, как будто она стояла перед ним... Он уже искренне боялся, что пристрастится к этим поцелуям. Ведь они были, как наркотик, заменявший самое желанное на свете.
Если бы он рассказал об этом кому-нибудь, его бы, наверное, отвезли в сумасшедший дом. Или посадили бы в тюрьму - за издевательство над личностью. Потому что его ощущения, когда он целовал Киру, были похожи на преступление, а он сам - на преступника. Которого очень трудно, почти невозможно застигнуть на месте преступления. В самом деле, кому может прийти в голову, что он целует свою жену лишь для того, чтобы вспомнить о другой.
Со всем остальным дело обстояло значительно прозаичней. Никаких сложных потайных ходов, Кира есть Кира. Было больно, но не смертельно. Во всяком случае, после того одного раза пару дней назад он не умер.
...После поцелуя наступило привычное опустошение и отвращение к самому себе. И он уже дёрнулся в сотый раз за сегодняшний вечер со стула, как за локоть тронул подошедший сзади Малиновский: пойдём, поговорим?.. Он с радостью вскочил и ушёл из зала, не оглядываясь.
В зеркальных стенах холла ресторана отражался десяток Ждановых и Малиновских. Роман закурил, и сквозь дым его лицо казалось ещё роднее. Кроме него, здесь, в этом переполненном ресторане, некому было даже подать руку. Искренне, по собственному желанию.
- Ну что, Андрюх, всё нормально? Ты доволен? Супруга у тебя, я тебе скажу...
- Доволен, доволен. Если цель таких мероприятий - доставить удовольствие его виновникам. В чём я очень сомневаюсь.
Малина, прищурившись, с шумом выпустил дым.
- Ну, ладно, не прибедняйся. Жизнь налаживается. Через месяц-другой поднимем "Зималетто", и так счастье, что всё обошлось... Я не ожидал, честно говоря, от Пал Олегыча... Зная его, можно было предположить, что честность для него дороже огласки... Хотя… есть же ещё честь фамилии…
Андрей с досадой отвернулся. Ему так надоели эти разговоры, что он готов был заплатить, только бы больше не слышать про огласку, про решение отца, да и про "Зималетто"... Что говорить? Работать надо. Навёрстывать упущенное. Вспоминать, что когда-то в диплом не самые низкие оценки были выставлены.
Роман с усмешкой взглянул на его руку.
- А тебе идёт... - Кивнул на тускло поблёскивавшее кольцо. - Я всегда знал, что из вас хорошая пара выйдет...
- Ты издеваешься? Или действительно так думаешь?
- А что такого?
- Да так, ничего.
Ничто не приносило радости, отдыха. Вот и Малина туда же, он тоже часть того мирка, в котором он сам задыхался.
А как всё хорошо начиналось. Он не ходил по земле - летал. Голова и сердце были лёгкими, как пух. Он верил в себя и в "Зималетто", он был уверен, что горы свернёт. А что теперь? Он вынужден дышать гнилым воздухом несвободы, только чтобы под контролем отца осуществить хоть часть задуманного. И то в ногах отца валяться нужно за то, что Воропаев ничего не узнал. Малиновский прав: это был нестандартный для его отца ход. Но как вариант, и он имел право на жизнь.
Мама вышла из зала, и, когда увидела их, улыбка облегчения осветила лицо. Конечно, он нравился им таким. Зависимым, управляемым, предсказуемым. Сбылась её мечта, и теперь она могла спокойно спать, не переживая, не тревожась за него. И никак невдомёк ей было, что именно теперь-то вся его жизнь была под самой большой угрозой.
А может, и правда послать всю эту лирику куда подальше? Ну, вот считает же Малиновский, что его метания яйца выеденного не стоят. Что Пушкарёва сама во всём виновата. Что она никогда не любила его по-настоящему...
Нет, от такого предательства он точно задохнётся.
- Сынок, Ромочка, что вы здесь?.. Пойдёмте, торт вот-вот вынесут...
Спасибо тебе, дорогая, что не излечиваешься 
Было искушение цитировать тот или другой кусочек, но так много фраз, которые зацепили и в тысячный раз расшевелили что-то в душе...просто, СПАСИБО! 
