НРКмания

№ 5 (145), 05 февраля 2008
Где-то далеко в памяти моей...
Вячеслав ТИХОНОВ: «Ночью мне стало плохо с сердцем, и зять отвез в близлежащий военный госпиталь. Офицер-медик меня не узнал. «Фамилия?» — спрашивает. «Тихонов». — «Имя-отчество?». — «Вячеслав Васильевич». — «Звание?», ну а звание у меня какое?.. Я и ответил: «Штандартенфюрер»

8 февраля всенародно любимому артисту исполняется 80 лет

По традиции свой юбилей Вячеслав Тихонов отметит в узком семейном кругу: дочь с мужем, внуки-близнецы и вторая его супруга Тамара Ивановна соберутся в доме на Николиной Горе, где известный актер живет затворником. Сегодня его кирпичная двухэтажная дача, которая четверть века назад выглядела вполне добротно, затерялась среди новорусских особняков: разве что установленный во дворе столб с указателями «Павловский Посад — 98», «Пеньково — 440», «Берлин — 1750» подскажет прохожему или проезжему, что ее хозяин — народный артист СССР, кумир миллионов, Герой Социалистического Труда и множества анекдотов Вячеслав Тихонов.

На счету Вячеслава Васильевича не так много фильмов — 45, но именно ему советский кинематограф, где упор всегда делался на рабоче-крестьянскую косточку, обязан модой на непафосную интеллигентность и врожденный аристократизм. Глядя на его экранных персонажей, не скажешь, что родился актер в семье механика по ремонту ткацких станков и воспитательницы детского сада, а о существовании этикета и хороших манер узнал только во ВГИКе. Кстати, в Институт кинематографии его взяли сначала условно, и только потому, что курс оказался сплошь женским — тогда, в 1946-м, ребята просто не успели демобилизоваться из армии.

В то время еще не существовало понятия «секс-символ», но сколько женских слез было пролито из-за красавца Тихонова в подушку, сколько горячих признаний он выслушал! (Судя по тому, что лично протолкнула актера на роль князя Болконского в картину Бондарчука «Война и мир», дрогнула даже всесильная министр культуры СССР Екатерина Фурцева). Замечу, что Вячеслав вел себя по отношению к женщинам исключительно порядочно — и на экране, и в жизни. Женился на однокурснице Нонне Мордюковой, родившей от него внебрачного сына, хотя невестой считал другую девушку из родного Павловского Посада и впоследствии ни разу не ответил на задиристые откровения бывшей жены, когда первая семья распалась. «Настоящий мужчина не должен говорить о женщинах и болезнях», — улыбается Вячеслав Васильевич.

Тихонов никогда не страдал нарциссизмом, свойственным многим его коллегам, избегал разговоров о себе, любимом. Молчун, отшельник, бирюк? Ну и пусть! Умение говорить, — он считает, — выделяет человека среди зверей, а умение молчать — среди людей. Если бы не это качество, вряд ли бы появилась придуманная им знаменитая сцена встречи Исаева-Штирлица с женой, где за восемь минут не произнесено ни слова, но так много сказано.

Своим талантом актер капиталов не нажил, но наотрез отказался участвовать в предвыборных агитационных турах, сниматься в рекламе... Несколько лет назад в больницу, где он лежал с больным сердцем, прорвался, несмотря на запреты и заслоны, Владимир Жириновский. Лидер ЛДПР долго расписывал, как замечательно быть народным депутатом Госдумы от его партии, а потом спросил: «Согласны?». Вячеслав Васильевич иронично ответил: «Помилуйте, у меня все-таки инфаркт, а не сотрясение мозга».

Последний раз он снялся пять лет назад в художественно-документальном фильме дочери Анны, которая назвала ленту об отце скромно и со вкусом «17 мгновений Славы». Ну и пускай новые кумиры оттерли Вячеслава Тихонова с обложек глянцевых журналов — им не под силу вытеснить его из сердец поседевших и погрузневших поклонниц. Дамам и невдомек, что стройный красавец с аристократическим лицом превратился в дедушку-«божий одуванчик». Видимо, щадя их чувства, актер наотрез отказывается от телесъемок и интервью, не появляется на светских мероприятиях: хочет остаться в нашей памяти прежним.

Ни одному московскому журналу или телеканалу не удалось в канун юбилея взять у него интервью, но для «Бульвара Гордона» актер согласился сделать исключение.
------------------------------------
Дмитрий ГОРДОН
«Бульвар Гордона»
http://www.bulvar.com.ua/arch/2008/5/47a8b7de5c192/


«У ТИХОНОВА, — ГОВОРИЛ ПЫРЬЕВ, — ЛИЦО НЕ РУССКОЕ, ОН ТО ЛИ АРМЯНИН, ТО ЛИ АЗЕРБАЙДЖАНЕЦ»


«Мне говорили: «Нам нужно лицо попроще — рабочее»

— Прежде чем вы зададите мне какие-то свои вопросы, я обязательно должен сказать, что с удовольствием вас принимаю в этой зимней (хотя и капает с крыш) обстановке. «Бульвар Гордона» — это Украина, которая в моей творческой судьбе занимает особое место, поэтому поверьте: ваш приезд для меня очень важен. (До боли знакомо, ну просто как Штирлиц, Тихонов закуривает). Дим, а вы курите?


— Нет, Вячеслав Васильевич, и даже не начинал...

— Вот молодец, а сколько же вам?

— К сожалению, уже 40...

— (Задумчиво). А вот мне на днях ни много ни мало 80. Вы молодой, это славно... Когда же мне было 40? Н-да, курил все равно... С войны... Мальчишками, когда немцы напали, мы ходили по улицам подмосковного городочка Павловский Посад, откуда я родом, и собирали окурки. Даже в такую слякотную, как сегодня, погоду, подбирали их, сушили, шелушили и потом закручивали в цигарки. В ту пору нельзя было не курить, и вообще, много чего тогда делали. Сейчас (переходит на шепот) я вам, пока никто не видит, кое-что покажу. (Показывает на руке татуировку «Слава»). Время такое было... Многие кололи себе всякие имена, какие-нибудь изречения.

— А почему же вы ограничились словом «Слава»?

— Был слишком молод, застенчив и не имел девушки, имя которой мог бы навечно запечатлеть. (Грустно). Дела давно минувших дней...

— Вы стали Героем Социалистического Труда, народным артистом Советского Союза, лауреатом Ленинской и Государственной премий, любимым, признанным, легендарным — вроде всего добились...

— Вообще-то я этого не добивался — просто работал, причем не потому, что хотел прославиться, — вели интуиция, наитие, если хотите. Тогда ведь телевидения не было, а что же у нас было — кино. Раз в неделю в наш городок привозили фильмы, и мы, помню, спрашивали тех, кто их уже посмотрел: «Картина про любовь или про войну?». Если оказывалось, что про любовь, никакого интереса у нас это не вызывало, а вот если про войну, мы с удовольствием смотрели эти ленты по нескольку раз.

— Вы же, я знаю, токарем были?

— Это еще в войну, в ремесленном училище... Стоял у токарного станка и запах горелого масла и металлической стружки — особый такой запах — до сих пор не забыл. Мы, пацаны, с удовольствием выполняли задания, которые поручали нам взрослые, — вытачивали для фронта детали.

— В 1948 году на экраны СССР вышел фильм «Молодая гвардия», где вы, 20-летний студент ВГИКа, сыграли Володю Осьмухина...

— Создателей этой картины удостоили Сталинской премии, но получили ее не все. Макарова, Мордюкова, Шагалова, Володя Иванов, который Олега Кошевого играл, Сережа Гурзо за роль Сережки Тюленина: пять человек плюс Герасимов — режиссер. Представляете, мои однокурсники уже носили медали лауреатов Сталинской премии!


«Они сражались за Родину», Стрельцов, 1976 год

— А вы не расстроились, что ее не получили?

— Что вы — об этом и не мечтал. Был рад, что в этом фильме снимался, что прикоснулся к патриотической теме. К нам ведь сам автор приезжал — Александр Фадеев, мы погрузились с головой в материал, ну а потом выпустились, вылупились из вгиковского гнезда. Маленькие такие, наивные, но работы-то не было... Очень мало тогда снимали картин, и никуда нас не приглашали, а надо же было что-то делать — мы ведь вроде уже артисты. Вот поэтому, повторяю, я благодарен вам, что приехали ко мне за интервью, спрашиваете, интересуетесь, потому что Украина в то время и меня, и моих друзей просто спасла. Сперва на киностудии имени Довженко мне посчастливилось сыграть в картине Владимира Александровича Брауна про подводников «В мирные дни», потом был фильм режиссера Шмарука о молодых летчиках «Звезды на крыльях», ну а затем — снова Браун, «Максимка».

— А это правда, что когда вы, 17-летний, не поступили во ВГИК, при всех горько заплакали?

— Ну нет, все это байки. Ничего я горько не плакал, хотя, конечно же, горевал. Ну что делать — не приняли? «Не фотогеничное, — сказали, — лицо».

— Такое лицо — и не фотогеничное? Не знаю, тоже ли это байки, но говорят, что директор «Мосфильма» — знаменитый режиссер Пырьев — считал вас неславянином и в мосфильмовских картинах задействовать не спешил...

— Дело в том, что Пырьев был тогда в кинематографе очень большой величиной, и когда на студии шли пробы на какую-либо роль, Пырьеву обязательно демострировали материал, и он или утверждал актеров, или не утверждал. Да, действительно, когда ему показывали меня, он говорил: «У Тихонова лицо не русское, он то ли армянин, то ли азербайджанец — не надо его снимать», и меня не утверждали. Под таким вот прессом у Пырьева я находился, а вот на студии Довженко не обращали на это внимания, там были рады, когда мы приезжали: я, Сережа Гурзо, Жорка Юматов...

— Хм, а сами-то вы понимали, что чертовски красивы?

— Я? (Удивленно). Да никогда в жизни! Мне, наоборот, это мешало, потому что когда приглашали на какую-то роль и фотографировали, потом, как правило, шли на попятную: «Извините, но нам нужно лицо попроще — рабочее».


«НА ГЛАВНУЮ РОЛЬ В «ДЕЛО БЫЛО В ПЕНЬКОВЕ» МЕНЯ ПОНАЧАЛУ НЕ ВЗЯЛИ. «НЕ ФОТОГЕНИЧНОЕ, — СКАЗАЛИ, — ЛИЦО»

— Как же такой интеллигентный человек, как вы, так убедительно сыграл главную роль колхозного тракториста в картине «Дело было в Пенькове»?

— Вы сразу переходите к «Дело было в Пенькове», да? Дима, но подождите, дайте развить мысль.

— Боже мой, ну конечно — я вас перебивать не буду...

— Ой, а можно я к вам буду обращаться на ты?

— Почту за честь...


«Мичман Панин», Панин, 1960 год

— В общем, когда Владимир Александрович Браун снимал «Максимку», он мне сказал: «У меня есть сценарий картины, в которую обязательно вас позову». К сожалению, запуска этой ленты он не дождался — умер, и работу передали Виктору Ивченко, который в свой фильм — он назывался «Чрезвычайное происшествие», «ЧП», — меня пригласил.

В роли одессита Виктора Райского хотели сниматься многие, в том числе и украинские актеры, и когда начались пробы, добрая половина киностудии прибежала посмотреть, как Тихонов себя покажет. Я это сразу понял и подумал, что надо бы немножечко подождать, пока все разойдутся. Стал задавать режиссеру всякие вопросы: объясните, дескать, куда пойти, где встать, что сказать. Естественно, все ждать устали и начали расходиться, и тогда мы провели кинопробу, после которой меня сразу же утвердили.

...Вы знаете, много лет до сих пор ко всем праздникам и юбилеям я получаю со студии Довженко поздравления, и подпись под ними простая — «Гримерный цех». Эти замечательные люди как бы напоминают своим вниманием, что на студии меня до сих пор помнят и любят. (Я, кстати, не только в Киеве снимался, но и в Одессе, в Крыму, в Ялте и Севастополе). Я, собственно, почему так долго об этом рассказываю? Да потому, что чувство благодарности к студии Довженко, Киеву и Украине глубоко у меня внутри и забыть этой доброты и тепла не могу.

Ну а теперь «Дело было в Пенькове» — что ты хотел спросить?


«Дело было в Пенькове», Матвей Морозов, 1957 год

— Как вас с такой внешностью интеллигентной взяли на роль Матвея Морозова?

— С интеллигентной внешностью, говоришь? Не знаю, во всяком случае, я этого не ощущал. Я вот вчера прочитал в газете, что снимают уже продолжение «17 мгновений весны» (хотя нет, не продолжение, а фильм о молодых годах Исаева), и вот молодой актер, которого взяли...

— ...Страхов?

— Да-да, наверное... Очень хорошее у него лицо, он, даст Бог, замечательно будет работать, так вот, в этой газете он говорит: «Сейчас я вживаюсь в роль Штирлица». (Пауза). Он вживается, но это еще не Штирлиц, нет — это пока молодой Исаев. Штирлиц потом будет, позже, когда война подойдет к концу, но, кажется, я отвлекся. Как с такой внешностью в «Дело было в Пенькове» взяли? Не взяли — в том-то и дело: была проба, но художественный совет не утвердил. По тем же соображениям — не фотогеничное лицо. «Играть предстоит деревенского парня, а внешне Тихонов городской» — ну и выбрали другого актера.

— Кого?

— Моего друга, с которым мы вместе и за партой во ВГИКе сидели, и снимались, и крепко дружили, — Сережу Гурзо. Режиссер Станислав Ростоцкий позвонил и сказал: «Слав, ну не утвердил тебя худсовет, ну что теперь делать? Давай подождем — я буду следующую картину снимать, и тогда мы уж точно с тобой встретимся, что-нибудь для тебя найду».

Грустно, конечно, мне было — я ведь уже сжился с ролью Матвея, да и похож он был на ребят, с которыми и в ремесленном дружил, и потом.

Прошло между тем пару недель, и вдруг неожиданно позвонили со студии: «Тихонов, завтра ждем — грим, костюмы...». Я робко: «А в чем дело? Что-то произошло?». — «Ничего, будешь сниматься». Оказалось, Ростоцкий уперся, пошел в пресловутый художественный совет, который все на свете решал, и заявил: «Буду снимать только Тихонова». Ему возражают: «Ну какой же он деревенский парень? Внешность не подходящая — загубишь картину», а он ни в какую и настоял на моей кандидатуре.

В первые же дни он пытался с моим лицом что-то сделать. «Давай все упростим», — говорил, а как упростить, если я даже не гримируюсь? «Нет, нет, давай поработаем. Гляди, у тебя тут (показывает на переносицу. — Д. Г.), сросшиеся брови — не надо их, в деревне таких не бывает. Теперь нос: у-у-у, какой нос — давай-ка его подтянем». Стали в гримерном цехе всякими приспособлениями тянуть, сфотографировали, показали. Ростоцкий расстроился: «Ой, нет, не надо, тупеет лицо. Ладно, какая уж есть у тебя внешность, с такой и будем сниматься».

— Вы говорите о гриме, а это правда, что, пробуясь на роль Штирлица, приклеили себе гитлеровские усики?

— Понимаешь, когда Лиознова меня пригласила, я начал думать, каким же он может быть, Штирлиц, если столько лет в самом логове Рейха находится. Все они тогда, в то время, как я прикидывал, пытались походить на фюрера, поэтому прицепил маленькие усики, но когда показал эту фотопробу Лиозновой, она сказала: «Не надо, сними их, оставайся самим собой. Все равно будут знать, что это Тихонов». Она этот ход отвергла, и я со своим лицом, без всякого, так сказать, вмешательства гримеров начал сниматься.


«НАД АНЕКДОТАМИ ПРО ШТИРЛИЦА Я НЕ СМЕЯЛСЯ»

— У вас удивительные глаза, удивительное умение в этом фильме держать крупный план. Тяжело приходилось?

— Я бы так не сказал, потому что с точки зрения актерской по-другому все это воспринимается. Ролью Штирлица я жил, она у меня крепко засела внутри, и если надо было, как ты говоришь, держать паузу, я не думал о том, пауза это или нет, — просто по ходу действия размышлял.


«Писем всегда приходило
много, но такого, чтобы мешало
или отвлекало от любимой
работы, не было»

— Снимали в основном с первого или второго дубля?

— О нет, дублей тогда делали много, хотя в сценах с Броневым, Женей Евстигнеевым, Катей Градовой и, конечно же, с Ростиславом Янычем Пляттом этого вовсе не требовалось — мастера. То ли мы приняли все близко к сердцу — эти образы, ситуацию, которую нам Юлиан Семенов подкинул, но когда картина была смонтирована и вышла на телеэкраны, действительно обнаружилось, что я не просто держу эти паузы — живу в них.

— Такого долгого молчания в советском кино никогда, по-моему, не было, а это правда, что «17 мгновений весны» Суслов хотел запретить?

— Суслов? (Удивленно). Ты знаешь, впервые об этом слышу. Главным консультантом картины ведь кто был? Семен Кузьмич Цвигун, первый зам председателя КГБ СССР Андропова, поэтому не думаю, что до Суслова все это доходило. У него какие-то другие, видимо, были задачи.

— Тем не менее мне рассказывали, что когда ваш фильм посмотрел Брежнев, он заплакал и дал указание срочно найти Исаева, чтобы присвоить ему звание Героя Советского Союза. Когда же ему сказали, что Исаева нет, это персонаж вымышленный, Леонид Ильич якобы распорядился: «Тогда наградите Звездой Тихонова»...

— (Улыбается). Все это не более чем легенды, которые окутали нашу картину впоследствии.

— Но подождите: заплакал Леонид Ильич, когда кино посмотрел?

— Не знаю, при этом я не присутствовал.

— А сами-то с ним встречались?

— Лично — нет, хотя домой он мне звонил и мы беседовали по телефону. Он даже сказал, что с удовольствием вручил бы Звезду Героя мне лично, однако: «Вы этой награды достойны, но, к сожалению, я уезжаю на отдых, очень устал», — начал мне Брежнев жаловаться. «Леонид Ильич, — я ответил, — я вот встречал вас на трассе, по пути на охоту, так ехали вы очень быстро. Нельзя так, надо поосторожнее». Он рассмеялся — видимо расценил, что хвалю его как водителя...

Ну вот, Брежнев уехал на отдых, а Звезду Героя Социалистического Труда я получил из рук первого заместителя председателя Президиума Верховного Совета СССР Кузнецова.


«Белый Бим Черное ухо», 1977 год. «Пришлось и собаку заставить относиться ко мне по-человечески»
— После «17 мгновений весны» разведчики вас, наверное, особенно зауважали?

— А они ко мне и раньше относились неплохо. Еще до Штирлица мы с Ией Саввиной поехали в Чили: она — с «Дамой с собачкой», а я — с «Оптимистической трагедией». С Чили в то время дипломатических отношений у нас не было, и накануне отъезда меня вызвал к себе один большой руководитель.

«Первая остановка, — сказал, — будет у вас в Буэнос-Айресе, там вас будут встречать, и у меня просьба: передайте, пожалуйста» — и протянул мне конверт, обычный конверт. Я: «Хорошо, с удовольствием», — понял, что мне дают задание передать конверт. Этот человек между тем продолжал: «Знаете, я должен сказать вам, что в чужие руки это письмо попасть не должно». Тут уж я внутренне напрягся: «Постараюсь, конечно же, постараюсь». — «Да-да, в крайнем случае вы его съешьте», — очень торжественно и серьезно произнес он. Я недоуменно ответил: «Вы знаете, я никогда бумагу не ел», а он: «Не волнуйтесь, я научу. Это очень просто: когда почувствуете опасность, пойдите в туалет, разорвите конверт на мелкие кусочки и проглотите. Водичкой из рукомойника запьете — и все будет нормально». Таким вот напутствием он меня проводил.

— И что, вы твердо решили в случае чего съесть конверт?

— В самолете я был, разумеется, взволнован и постоянно смотрел по сторонам: не пора ли уже идти в туалет. Ну, слава Богу, долетели, нас встретили замечательные наши посольские ребята — какие-то огромные, надежные, с юмором. Когда они ко мне подошли, я попытался (будучи опять-таки человеком неопытным) сказать, чтобы никто по губам не понял: «У меня к вам письмо». Они: «Чего-чего? Письмо? А-а-а, давай». Я: «Как давай? Прямо здесь?». — «Да-да, не переживай». А они же посольские, у них защита дипломатическая... Я одному товарищу это письмо отдал, он взял, посмотрел, сказал: «Хорошо, спасибо» — и спокойно, на виду у всех, спрятал в карман. Мне на душе полегчало — дальше я полетел, понимая, что есть в туалете бумагу уже не придется.


«Курю с войны. Мальчишками мы ходили по улицам и собирали окурки — в ту пору не курить было нельзя»

— Вячеслав Васильевич, о Штирлице народ сложил множество анекдотов, а какой ваш самый любимый?

— Ой, Дима, не знаю... Мне их рассказывали, я терпеливо выслушивал: «Да-да, интересно»... Рассказчики смеялись, а я, честно говоря, не очень. Много подобных смешилок было и про Чапаева, и про Петьку, но, по-моему, большой ценности в таком, так сказать, творчестве нет. Поверь, Дима, глупости это... Анекдоты — они все-таки и есть анекдоты, а «17 мгновений весны» в анекдот не вписываются — серьезная была работа.

— Вот интересно, а сейчас вы этот фильм иногда смотрите? Как он вам спустя 35 лет?

— Бывает, смотрю, когда по телевидению показывают. Мне нравится там и работа режиссера Татьяны Михайловны Лиозновой, и музыка, которую написал Микаэл Таривердиев, и эти две песни прекрасные. Я даже порой, когда грустно становится и одиноко, включаю проигрыватель, чтобы их еще раз послушать. Кобзон, я считаю, замечательно спел. Лиознова, помню, ему сказала: «Эстрада мне тут не нужна, Кобзон не нужен», а она понимала, чего хочет.

— Перед Иосифом Давыдовичем, я знаю, Муслим Магомаев петь собирался?

— И Магомаев, и, может, кто-то еще, но остановилась она все-таки на Кобзоне. «Попробуй представить, — сказала ему, — как пел бы на экране Исаев-Штирлиц», и Кобзон потрясающе с этим справился.


«Боль моя, ты покинь меня...». «Семнадцать мгновений весны», 1973 год


«ЖЕЛАНИЯ С МОРДЮКОВОЙ ОБЩАТЬСЯ У МЕНЯ НЕТ. ЗАЧЕМ — ВСЕ УЖЕ ДАВНО ЯСНО. ЖИЗНЬ РАЗВЕЛА, РАССТАВИЛА ВСЕ ТОЧКИ НАД «I»...»

— Вячеслав Васильевич, месяц назад я брал интервью у вашей первой супруги Нонны Викторовны Мордюковой...

— Да? (Сухо). Ну что же, я тебя поздравляю.

— Она мне сказала: «Тихонов всю жизнь молчал, как тот Штирлиц, и меня не любил, хоть мы и девственными друг другу достались, он мне опостылел. Мы разные люди: я казачка — яркая, боевая, а он — тихий павлово-посадский мальчик, не приспособленный к жизни. Ради своей семьи я что есть мочи старалась, тянула воз, а Тихонов — нет. Часами мог сидеть за столом, покрытым клеенкой, и пить чай из самовара»...

— Все это опять же легенды. Мало ли что она там: «Любил, не любил...». Все в прошлом, наши пути давно разошлись. Она по колхозной теме больше пошла, в таких фильмах стала сниматься, а я...

— Но вы же прожили с ней много лет...

— Да, и сын родился, Володя. Я страшно был счастлив, потому что ютились мы в общежитии, жить было негде, а тут сын!.. Он ведь тоже актером стать захотел, пытался сниматься, но (глубоко вздыхает) не удалось ему уйти от судьбы. Судьба у него печальная, понимаешь?.. (В глазах заблестели слезы). Рано покинул он нас, рано...

— Он же на вас был похож?

— Так говорили. Коля Рыбников, другие мои друзья, но главное ведь не это, а то, что он был желанный ребенок, парень, продолжатель рода. Для мужчины, как ты понимаешь, это очень важно, но (снова вздыхает), пришлось Володе уйти.

— Слышал, вы на его похоронах не появились...

— Ну как это — я там был. Народу пришло немного, а я... (Пауза). Я потерял корешочек какой-то, стержень, а вот сейчас (оживляется) у меня стержень двойной, поскольку Аня, дочка моя, родила двух мальчишек, моих внуков. Одного они с Николаем назвали Славиком, в честь меня, а второго — в честь другого деда Георгием. Значит, вот, Гошка и Славка (смеется) — два у меня разбойника. Крушат здесь на даче все, ломают, выкручивают — боимся, как бы они плиту не включили и газом не отравились. С утра до вечера приходится за ними присматривать.


— Возвращаясь к Нонне Викторовне — она призналась, что ваша супруга Тамара ей иногда звонит...

— (Сухо). Не знаю. Может, звонит, может, нет. Может, Нонна хотела бы, чтобы ей позвонили, а может, кто-то пользуется этим и во время звонка называет себя другим именем...

— Но лично у вас нет желания с Нонной Викторовной пообщаться, поговорить?

— Зачем — все уже давно ясно. Жизнь развела, расставила все точки над «i», правда, после нашего расставания в «Войне и мире» мы ненадолго встретились. Нонна Викторовна играла там какую-то девку Анисью...

— ...а вы Андрея Болконского?

— Ну да, князя. В князья выбился из ремесленного училища, а Нонна Викторовна актриса прекрасная, замечательная, но, увы, что-то у нее не склеилось, и сейчас раскопать, что, где, как и каким образом, — невозможно.


«Война и мир», князь Андрей Болконский, 1967 год

— У Володи, я знаю, осталось двое детей — ваших, стало быть, внуков. Вы с ними совсем не общаетесь?

— Ну как — один внук, его тоже зовут Володя, сюда заезжал. Они уже большие, взрослые, а у меня двое маленьких подрастают, и я думаю: что с ними будет уже в новом мире (не в СССР, а в Российской Федерации, то есть уже при капитализме), как сложится их будущая жизнь? Вот об этом я сейчас как-то очень задумываюсь, а еще о том, как им помочь. Впрочем, чем я им помогу? Я уже давно на пенсии, не снимаюсь...


«Я СКАЗАЛ: «БАБА ВАНГА, Я ПРИВЕЗ ВАМ ПОДАРОК. ЭТО ЛЕКАРСТВО» — И ПРОТЯНУЛ ЕЙ БУТЫЛКУ ВОДКИ»

— Вы были, я считаю, едва ли не самым популярным артистом за всю историю советского кинематографа...

— Ну, нет, Димочка, не надо...

— Поверьте, это не дежурный комплимент, мне действительно трудно кого-то поставить рядом. Как эту всенародную любовь вы ощущали?

— Да никак — мимо она шла. После «17 мгновений» я снимался у Игоря Гостева в картинах «Фронт без флангов», «Фронт за линией фронта» и «Фронт в тылу врага» по книге «Мы вернемся», которую написал все тот же Цвигун. Когда мне стали предлагать в этих картинах участвовать, я было отказался. Снова война — зачем? Не хотелось, и потом, в отличие от Штирлица роль Млынского не очень была убедительной. Я соскочил, но ко мне пришел человек в штатском и очень вежливо произнес: «Вячеслав Васильевич, Семен Кузьмич Цвигун просил вас, прежде чем отказываться, подумать».

— А то хуже будет, да?

— Не знаю, этого он не сказал, но я понял, что дальше отказываться и некрасиво, и в дальнейшем могут быть сложности. Поэтому и согласился, к тому же накануне у меня была встреча с прорицательницей Вангой.

Будучи с творческими встречами в Болгарии, Юлиан Семенов, Татьяна Лиознова и я узнали, что есть вот такая Ванга, и нам захотелось на нее посмотреть. Отправились черт-те куда на границу с Грецией и Югославией, приехали рано утром и увидели столпотворение машин и людей, которые прибыли из разных стран, чтобы попасть к этой женщине и что-то выяснить.

Ну мы же не можем лезть без очереди, но когда ей сказали, что приехали гости из Советского Союза, баба Ванга, как ее все называли, пообещала: «Я их приму» — и приняла. У нее была переводчица (может, племянница — я не знаю, знакомы мы не были), так вот, она вышла из комнаты, где прорицательница находилась, и сказала: «Ванга просит войти человека, у которого цветочное имя». Я: «Юлиан, иди, наверное, ты», и он пошел. Через некоторое время вышел оттуда совершенно другим человеком — немножечко был не в себе, о чем-то внутренне размышлял и в глубине души что-то, как мне показалось, решал. Я спросил: «Юлик, ну что? Что тебе Ванга открыла?». Он в ответ: «Слава, понять могу все, но откуда она узнала, что далеко в Москве в моей «волге» не работают в одном колесе тормоза, ума не приложу». Я удивился: «А как это прозвучало?». — «Да вот так: «Бойтесь в своей машине правого колеса».

— Вам что-то она предрекла?

— (С наигранной обидой, но мягко). Вот видишь, какой ты — я к этому еще не подошел.

— Ну все, больше перебивать вас не буду — вот зарекаюсь...

— Да нет, пожалуйста, — ты ведь руководишь парадом.

— Вы на меня так сейчас посмотрели — ну прямо как Штирлиц на Мюллера...

— А знаешь, однажды я понял, как трудно играть, когда у тебя нет глаз. Несколько лет назад я снимался в картине Сергея Урсуляка «Сочинение к Дню Победы».

— Ну да, с Олегом Ефремовым и Михаилом Ульяновым — блестящее трио!

— Я играл Левку Маргулиса, слепого летчика-ветерана, который потерял после войны зрение и приехал к своим друзьям на праздник, и вот там мне было очень трудно — не хватало взгляда, работы глаз, которые все-таки зеркало души.

...Следующей к Ванге пошла Лиознова — вошла серьезная и серьезная вышла. Села, мы смотрим на нее в надежде, что сейчас что-то расскажет, — нет, ничего, молчит. Ну, мы не стали ее тормошить: не хочет женщина — не надо.

Чувствую, моя пришла очередь, нервы уже немножечко напряглись... Все-таки одно дело — знать, что есть такая предсказательница Ванга, а другое — услышать, что она сейчас обо мне скажет. Признаюсь: стало даже страшновато. В моем портфеле была бутылка водки (мы все, когда ездили за границу, обязательно возили с собой буханку черного хлеба, потому что посольские работники по нему тосковали, и на презент пару бутылок беленькой — и вот одна у меня осталась). Вспомнил о ней и подумал: «Вот оно, мое спасение». Когда позвали, вытащил эту бутылку дрожащей рукой, вошел... Смотрю, сидит женщина, один глаз заплыл, и я, словно она глухая, вдруг отчего-то громко сказал ей: «Баба Ванга, я привез вам подарок. Это лекарство, и если вы заболеете, немножко попробуете — и оно вам поможет». Она совершенно спокойно нашла незрячими глазами эту бутылку, поставила где-то под стол у ног, и начали мы разговаривать.

Почему я об этом вспомнил, почему этой темы коснулся? Когда уходил, она опять же, не видя меня, сказала: «Вам предстоят военные роли». Я обрадовался: Боже мой, буду что-то играть, значит, жизнь будет продолжаться, и с этим ушел, но главное, она оказалась права. После этого девять лет я «воевал» в этих трех двухсерийных «Фронтах», девять лет ходил в военной форме, играя майора Млынского, затем полковника Млынского и так далее.


Самый нетипичный советский учитель Илья Семенович Мельников. «Доживем до понедельника», 1968 год


«ОЧЕНЬ ТРУДНО СМОТРЕТЬ, КОГДА С ЭКРАНА В ТЕБЯ ЦЕЛЯТСЯ»


Со старшими внуками Вячеслав Васильевич практически не общается, а вот младшие — близнецы — гостят у него довольно часто. С внуком Славкой


— Вячеслав Васильевич, признайтесь, поклонницы сильно одолевали?

— Меня? Да нет, я как-то этого не ощущал.

— Но письма от женщин, любовные признания приходили?

— Писем, вообще, было много, но ничего такого, чтобы это как-то мешало мне в жизни или отвлекало от любимой работы.

— В Советском Союзе слов «секс-символ» не употребляли, а вы понимали, что были реальным секс-символом нескольких поколений?

— Не знаю, не знаю, и до сих пор не совсем в это определение «секс-символ» верю. Извини, Димочка, но в этом вопросе помочь тебе никак не смогу. Я никогда к этому серьезно не относился, и сейчас, когда про кого-то так пишут... У нас вообще много секс-символов появилось...

— Актеров мало, секс-символов много...

— (Улыбается).

— Вячеслав Васильевич, а это правда, что недавно вы перенесли инфаркт?

— Что-то такое да, было... Наверное, инфаркт, но, слава Богу, прошло вскользь. Ночью на даче стало мне плохо с сердцем, а здесь неподалеку военный госпиталь, и зять Николай сразу туда повез. Госпиталь, повторяю, военный, ну и стали там первым делом заполнять карточку. Я сижу — хоть бы дали чего-то выпить или кольнули, чтобы убрать эту ноющую боль в груди, но нет — первым делом офицер-медик в белом халате уселся под лампой заполнять бумагу. «Фамилия?» — спрашивает. — «Тихонов». — «Имя-отчество?». — «Вячеслав Васильевич», — вяло так отвечаю, понимая, что все это пустая формальность. Следующий его вопрос: «Звание?», а звание у меня какое? Ну я и сказал: «Штандартенфюрер».

— СС...

— Нет, «СС» не добавлял — просто штандартенфюрер. Он из-под лампы своей вылез, посмотрел на меня, засмущался: «Ой, извините, я вас не узнал».

— Насколько я понимаю, особых богатств вы не нажили...

— Богатств? (Улыбается). Твоя память — это мое богатство, Украина, где я много работал и где обо мне до сих пор по-доброму помнят, — тоже, а остальное что? Ерунда...

— У вас нет сожаления, что, если бы играли свои лучшие роли сейчас, намного больше бы заработали, лучше бы жили?

— Если повернуть время вспять и сдвинуть историю нашего славного синематографа немножко вперед, может быть, но опять-таки я на это внимания не обращаю. Мне очень жалко людей, которые богаты и сверхбогаты. Как они называются? Олигархи, миллиардеры? Я им сочувствую. Ставишь себя иногда на их место и думаешь: «Ну вот был бы у меня, допустим, миллион долларов, и зачем? Пенсии мне хватает, есть дочь, внуки...». Нынешним звездам я не сочувствую — им труднее, очевидно, живется, хочется больше и больше. Покупают для пиара или чего-то еще всякие ненужные вещи, но мне это ни к чему.

— Станислав Ростоцкий снял вас, помимо «Дело было в Пенькове», еще в двух замечательных фильмах: «Доживем до понедельника» и «Белый Бим Черное ухо» (за эту картину вы получили Ленинскую премию). Эти ленты в вашей актерской судьбе можно назвать эпохальными?

— В какой-то степени можно, потому что в «Белом Биме», например, мне пришлось работать с собакой — с чужой, взрослой. Как сделать так, чтобы она привязалась ко мне, как к хозяину? Пришлось с ней подружиться и заставить ее в итоге относиться ко мне тоже по-человечески.



Вячеслав Тихонов и Дмитрий Гордон на веранде у дома артиста на Николиной Горе

— Уже после перестройки вы сыграли в замечательной ленте «Любовь с привилегиями». Советская партийная номенклатура, вы знаете, вас обожала, а тут, поди ж ты, вы воплотили совершенно отвратительный образ заместителя председателя Совета министров СССР, причем сыграли классно и убедительно. Не было со стороны бывших руководителей Союза претензий, мол: «Зачем же ты так?».

— Нет, да и играл я, в общем-то, неплохого человека — такие были. В то время я тоже понимал, что существуют правила игры, и одного из крупных советских руководителей, даже не знаю, кого конкретно, я и воплотил на экране. Моей партнершей была прекрасная актриса Любовь Полищук, очень хороший сценарий написал Валя Черных... В этой картине было что играть, поэтому она и получилась.

— Самая любимая ваша роль наверняка Штирлиц?

— Совсем нет — Матвей в «Дело было в Пенькове».

— Все-таки?

— Да, потому что с этой роли, с этой картины начался и я как актер, и моя дружба с Ростоцким, и все остальное. Это был для меня старт, я понял, что из себя представляю и чисто внешне, и внутренне. Что интересно, когда фильм уже выпустили, те же люди, которые говорили, что я не фотогеничен, утверждали: «Очень похож».



«Когда-то мы делали фильмы для того, чтобы люди, посмотрев их, понимали, как хорошо, как прекрасно жить на свете... Сейчас, наоборот, после просмотра многих фильмов страшно становится»


— И шапка правильная, и кожух?

— Все их устроило...

— Вячеслав Васильевич, а вы смотрите иногда дома свои ленты? Бывает такое, что поставите диск и предаетесь ностальгическим воспоминаниям?

— Дисков (разводит руками) у меня нет. Была на кассете картина «Дело было в Пенькове», было 12 серий «17 мгновений весны», но я подарил их человеку, который помог мне эту дачу построить. Денег не было, а он занимал какой-то большой пост в строительном деле и просто по-доброму ко мне отнесся. Сказал своим подчиненным: «Надо помочь», и благодаря этому потихонечку, имея очень скромные финансовые возможности, мне удалось довести все до конца.

— Я вам задам последний вопрос: если сегодня вас пригласят сняться в кино, на какую роль согласились бы, не задумываясь?

— Это смотря что предложат — надо еще почитать сценарий, узнать, кто его написал.

— То есть теоретически все возможно?

— Ну, если снимать взялся бы Ростоцкий или Бондарчук (царствие им обоим небесное!), я бы, конечно, не стал сценарий читать, но сейчас другой кинематограф, и в картинах, которыми нас порой мучает телевидение, я для себя роли не вижу. Наверное, пришло время других фильмов, другой на дворе век, и молодежь уже смотрит, как друг за другом гонятся, как стреляют, душат и убивают, — повсюду кровь и насилие. Мешает это невообразимо — очень трудно смотреть, когда с экрана в тебя целятся. Мы делали фильмы для того, чтобы люди, посмотрев их, понимали, как хорошо, как прекрасно на свете жить, а сейчас, наоборот, страшно после таких картин становится. Господи, не дай Бог к кому-то залезут в дом, кого-то похитят, убьют... Дима, ну разве это искусство?


Киев — Москва — Киев
Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

_________________
Какое бы ты не принял решение, оно все равно будет неверным.

«Хотели снять русского «Властелина колец»
Интервью с продюсером «Индиго» Ренатом Давлетьяровым



Известный продюсер Ренат Давлетьяров — человек, который патронировал создание самого успешного фильма прошлого года и на протяжении десяти лет возглавлял Московский международный кинофестиваль. Его «Любовь-морковь» принесла 388% прибыли в 2007 году — показатель, которым не может похвастаться ни одна картина, выпущенная на экраны год назад. После выхода своего нового фильма «Индиго» в прокат РЕНАТ ДАВЛЕТЬЯРОВ встретился с корреспондентом РБК daily АРТЕМОМ МИХАЙЛОВЫМ и рассказал о жуликах в кино, об особенностях кинорынка и о том, как в России упустили шанс снять грандиозный фильм уровня «Властелина колец».

— Почему в разговорах об «Индиго» вы легко соглашаетесь, что в фильме нет какой-либо серьезной идеи?

— Это российская традиция — видеть Данко с вырванным сердцем в контексте любого зрелища. В результате мы сталкиваемся с тем, что 120 из 150 картин — арт-хаус. Итог: абсолютный подрыв веры зрителя в кино как в развлечение. Никто не занимается зрелищным кино. Масса жуликов на рынке: им легче иметь две копии своего фильма, сидеть дома с друзьями и обсуждать свою несчастную судьбу, сравнивая себя с Ван Гогом. Ведь если ты скажешь, что хочешь снимать кино для зрителя, а на него никто не пойдет, ты будешь как голый король. Я назову массу картин, снятых за последние два года, — отстраненных, заумных, где лишь эдакая зашифрованная пустота. Убежден, что искусство никогда не ставило себе цель поучать и грозить пальчиком. Человек, начинающий смешивать зрелище с неким многозначительным посланием человечеству, кончается сразу – кроме своей роли мессии, он ни о чем больше не думает. А мне не нужны картины на пяти копиях. Я не хочу становиться в ряд с другими неудачниками.

— Значит, со сценариями проблема?

— У меня аллергия уже на сценарии. Не потому, что я книгофоб, а потому, что приходится читать много того, от чего крапивницей начинаешь покрываться. Правда, было исключение — фильм под рабочим названием «Юленька», над которым мы сейчас работаем. Это что-то необычное в нашем кино. Я прочитал сценарий и тут же решил — берем. Кроме того, уже вторую неделю снимаем «Любовь-морковь-2». Существует голливудская байка: «Если можно за сорок секунд рассказать, о чем фильм, то его надо запускать в производство». Вот «Любовь-морковь-2» — тот самый случай. Прошло десять лет. У героев двое детей — мальчик и девочка. Родители, которых играет Гоша Куценко и Кристина Орбакайте, заняты на работе, не уделяют детям достаточно внимания. Тогда судьба меняет телами взрослых с детьми. Дальше персонажи вынуждены с этим жить, ходить в школу, на работу. Планируем выпустить под Новый год, в декабре 2008-го. Бюджет — около 3 млн. Есть еще одна комедия — «Варенье из сакуры», где я уже просто актер, а не продюсер. Это самая глупая история в моей жизни. Продюсеры картины уговорили меня сняться в их фильме. Когда я пришел на площадку, выяснилось, что текст я должен произносить по-японски, а меня никто не предупредил. По сценарию менеджер по продаже офисной техники решает привлечь всемирно известного кризисного управляющего Томокадзу и японец устанавливает в сумасшедшем офисе драконовскую дисциплину.

— Кстати, о кризисном управлении. Вы уже даже не подавали заявку на проведение ММКФ в этом году.

— Наша компания «Интерфест» тянула фестиваль на своих плечах, и это был адский труд. Ни славы, ни денег он не приносит. Мы не боролись никогда за ММКФ. Это слухи. Иначе у нашей команды выиграть эту борьбу было бы просто невозможно. Сейчас мы делаем несколько проектов, которые мне очень нравятся. К примеру, после фестиваля независимого кино «Завтра» я прочитал в прессе о себе столько хорошего, сколько никогда раньше не видел. Проводим фестиваль в Ялте, устраиваем нью-йоркские, парижские, берлинские недели российского кино. В Нью-Йорке уже десять лет, в Париже лично великий Пьер Карден открывает недели. А в Берлине поддержку нам оказывает мэрия города.

— Сейчас все чаще наш кинематограф пытается выйти на Запад. Вот продюсер Сергей Сельянов с «Монголом»...

— Это единичный случай. Мы не должны сравнивать себя с американской или европейской индустрией в силу различий менталитета. Мы скорее Болливуд. Это такая самодостаточная субкультура, которая на экспорт почти ничего не поставляет. Индия потребляет все, что они снимают, и уровень производства высокий. Но вряд ли такое кино интересно на Западе. Наши рынки — это Россия, Украина, Казахстан, Прибалтика, бывшие советские республики. Может быть, в результате глобализации что-то произойдет, но куда мы денем кириллицу, монгольское иго и так далее? Я комфортно себя чувствую в условиях развивающегося рынка. Проекты у нас в основном приобретаются в системе предпродаж телеканалом, прокатчиком и на DVD. Это поддерживает меня морально, потому что вижу — в мой проект кто-то верит.

— Вы очень рассудительный продюсер. «Любовь-морковь» за 1,5 млн сняли, «Индиго» — за 2,5. Скажем, «Волкодав» явно не ваш стиль.

— Снимал бы и еще дешевле, если было бы возможно. К сожалению, в производстве неконтролируемый рост цен. Продюсер — тот, кто зарабатывает себе на хлеб, платит по кредитам и инвестирует в проекты. Я уверен, что сейчас картину с бюджетом в 5—6 млн практически невозможно «отбить», если это не телевизионный проект крупного канала. Телевидение, конечно, может заставить зрителя посмотреть все что угодно. У нас в стране существует примерно 1400 залов. При этом одних только российских картин пытается выйти в прокат до 140. А есть еще американский, французский кинематограф. Куда они встанут? Плюс шквал пиратства. Продюсеров обкрадывают на корню. Все знают, где стоят нелегальные фабрики, кто их контролирует, но ничего с этим сделать нельзя. Какой смысл вкладывать в проекты, которые не окупятся? Это не хладнокровие, это жизнь по средствам. Конечно, рад бы снять историческую драму, но все крупные костюмные постановки в России потерпели страшные убытки.

— Что же делать?

— Все зависит от темпов строительства кинозалов. В СССР было до 6 тыс. залов, если не ошибаюсь. Нам нужно четыре-пять тысяч. Слава богу, украинский рынок стал развиваться, если история с законом о дубляже его не подорвет. Это удар по зарождающейся, пока еще хилой сети дистрибуции. Люди будут смотреть пиратские кассеты на русском языке. Мы же в России заинтересованы, чтобы кинотеатральные сети развивались и строили как можно больше залов. Я разговаривал с одним депутатом Госдумы. Он спросил, нужны ли сейчас протекционистские меры в поддержку российского кино и ограничение американского. Я считаю, что нет. Сейчас введи дополнительный налог на американское кино — по французской модели — ни к чему хорошему это не приведет, а только к уменьшению инвестиций в строительство кинозалов. Понятно, что сейчас кинотеатры забирают себе 50% от проката — неадекватная сумма, но если пытаться перераспределить доходы, то это вызовет лишь замедление строительства кинотеатров и все.

— Неужели никогда не хотелось выскочить за рамки бюджета в 3—4 млн долл. и поставить что-то масштабное?

— Мы с режиссером Александром Стриженовым обсуждали один проект — экранизировать книгу Александра Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Вы представляете, что можно сделать из этого, обладая современными технологиями? Получился бы русский «Властелин колец»! Только подумайте: огромная марширующая армия деревянных солдат, говорящая медвежья шкура. Но от фильма пришлось отказаться. Затраты на него были бы безумными. Впрочем, теперь снять такую ленту больше не получится. Права на экранизацию проданы куда-то в Германию и лежат там без дела.

02.04.2008

http://www.rbcdaily.ru/2008/04/02/lifestyle/333354

_________________
Какое бы ты не принял решение, оно все равно будет неверным.

№ 15 (155), 2008, 15 апреля 2008
Татьяна ДУГИЛЬ
Специально для «Бульвара Гордона»

Уно моменто!
Семен ФАРАДА: «Слишком много сил я растратил в борьбе за место под солнцем»



В самое тяжелое для Семена Львовича время его поддерживает супруга актриса Марина Полицеймако

Несмотря на серьезные проблемы со здоровьем, популярный артист продолжает оставаться в строю и даже готовит со своей женой телеспектакль по рассказу Чехова

«Актера можно хвалить только тогда, когда другого пути просто нет. Не надо этого делать авансом», — посоветовал как-то своим коллегам по перу один известный фельетонист.

К счастью, ни хвалить, ни дополнительно представлять своего собеседника не придется: популярный киноартист и таганковец с 30-летним стажем Семен Львович Фарада (настоящая фамилия — Фердман) меньше всего нуждается в каких бы то ни было авансах. Уже несколько лет этот скромный человек упрямо и отчаянно борется с параличом, неподвижностью, немощью — не просто за физическое существование, а за полноценную актерскую жизнь.

Еще в 1988 году актеру сделали операцию на сердце, поставив искусственный клапан. Операция прошла успешно, и долгие годы Семен Львович чувствовал себя отлично и даже играл в футбол. Но... в июне 2000 года умер близкий друг Фарады Григорий Горин, и на следующий день у актера произошел обширный инсульт, нарушилась речь. Пройдя курс лечения в санатории, он начал передвигаться по квартире с тростью и разговаривать. Однако испытания не закончились.

Спустя полтора года Семен Львович сломал шейку бедра. Невольной причиной увечья стал любимый пес Фарады — овчарка по имени Рик, которая случайно выбила из рук артиста палочку, с которой тот передвигался по квартире. Последовали три операции и новый удар — второй инсульт. За последние годы Семен Львович сменил 13 больниц. В это тяжелое для него время актера поддерживает его супруга актриса Марина Полицеймако и многочисленные друзья.
----------------------------------------

«У МЕНЯ НЕ БЫЛО НИ ОДНОЙ ЗЛОЙ РОЛИ»


Как и Савелий Крамаров, Семен Фарада относится к актерам, завидев которых зритель сразу же улыбается...

— Семен Львович, вы относитесь к тому типу комических актеров, увидев которых на экране зрители улыбаются заранее...

— Тем не менее я не причисляю себя к комическим актерам. Просто у меня не было ни одной злой роли. Я, по сути, человек довольно непутевый, а поскольку в государстве нашем все непутево, это вызывает соответственный отклик у зрителей, вот они и улыбаются. Ведь если «песня нам строить и жить помогает», то юмор нам помогает выжить.

Кстати, артистом я стал, несмотря на сопротивление родных. Пришлось окончить сначала технический вуз, поработать инженером. Одновременно занимался в студии МГУ «Наш дом». Однажды, приняв участие в конкурсе артистов эстрады, неожиданно для себя стал его дипломантом. Работал на эстраде, потом прошел по конкурсу в Театр на Таганке, за что до сих пор благодарен Юрию Петровичу Любимову. Дебютировал в брехтовском «Добром человеке из Сезуана» в роли второго Бога. В 33 года, не имея театрального образования, становиться профессиональным актером сложно.

— Театр вам ближе?

— Безоговорочно — да! Театр для меня всегда являлся лабораторией, моим вторым домом. Мы экспериментировали, пробовали... В кино чаще всего не хватает времени на такую работу: раз-два, сделал дубль — и готово. А главное — нет зрителя. На киностудии — только оператор, режиссер и партнеры. Тем не менее кино я все-таки люблю.

— Юрий Любимов стал, по существу, первооткрывателем жанра театральной публицистики. Сегодня и на других сценах можно увидеть спектакли этого же направления. Не потеряла ли, по-вашему, Таганка положения лидера?

— Юрий Петрович действительно основоположник определенного направления. Но он просто восстановил то, что было потеряно в советском театре. Поэтому мы всегда были рады, когда в других театрах появлялись спектакли, по эстетике похожие на наши.

В сегодняшней ситуации остросоциальные тексты нас не волнуют, публицистика должна быть прежде всего в прессе и на телевидении. Мы стремимся сейчас к художественности. Так считает Любимов, и я с ним согласен...



Александр Абдулов и Семен Фарада: «Уно, уно, уно моменто...»

— Яркие, взыскательные, творческие индивидуальности на протяжении многих лет неизменно остаются верны Любимову...

— Это театр единомышленников. Театр, эстетику которого люди привили себе. Театр живой — по своему сценическому варианту, по обращению к залу, и ни в какое сравнение с традиционными нашими театрами не идет. Быть может, поэтому актеры, воспринявшие любимовскую школу, которых он учил еще в вахтанговском училище, вне Таганки себя не мыслят.

Когда Юрия Петровича лишили гражданства, на Таганку пришел другой блистательный режиссер — Анатолий Васильевич Эфрос. Его как будто специально подставили! Это же был режиссер совершенно иного театрального направления! Он нам, с одной стороны, помог, а с другой — погубил себя, потому что пытался повести Таганку по другому пути, а театр продолжал существовать в своем, любимовском, русле. В таком столкновении настоящему художнику трудно выстоять.

На самом деле, на Таганке очень трудно удержаться! Не в смысле какой-то подсидки, интриг... Нет. Любимов не терпит, когда актер выходит из формы, ничего не предлагает, не дает заявки на роль. Он может вообще перестать обращаться к такому артисту — и ему придется уйти... Потому и бурлим все. Кто как может.

«МОЙ ИДЕАЛ ЖЕНЩИНЫ —МОЯ ТРЕТЬЯ ЖЕНА»


«Если песня нам строить и жить помогает, то юмор помогает выжить»

— Семен Львович, в 70-м году на Таганке была популярна анкета, сейчас довольно известная по публикациям, связанным с именем Владимира Высоцкого. Попробуем устроить блиц из некоторых вопросов этой анкеты?

— Почему бы нет?

— Ваш любимый писатель, поэт?

— Писатель — Андрей Платонов, поэт — Борис Пастернак...

— Любимые актер и актриса?

— Александр Калягин, Инна Чурикова.

— Любимый театр, спектакль?

— Таганка, конечно. Еще нравится Театр Ленинского комсомола и Ленинградский малый драматический. Огромное впечатление когда-то произвел спектакль Театра-студии Марка Розовского по неоконченной повести Владимира Высоцкого «Роман о девочках». Потрясающая вещь! Из нашего, таганского репертуара, спектакль, который вызвал удивление, — «Мать» Горького в постановке Юрия Любимова. Вот яркий пример того, как из недраматургического материала сделана блистательная постановка. И конечно же, «Живой» Бориса Можаева.

— Любимый фильм, кинорежиссер?

— Фильм — «Однажды в Америке». Режиссер — Алексей Герман. Он — Мастер.

— Ваш идеал женщины?

— Моя третья жена — Марина Полицеймако.

— Самый близкий вам человек?

— Сын Миша. Он тоже актер. И, считаю, хороший. Мы всегда с ним были верными друзьями и остаемся ими...

«ДАЖЕ СЕЙЧАС Я СЧАСТЛИВ»


Свадьба сына Семена Фарады. Михаил Полицеймако тоже актер и, несмотря на то что взял фамилию матери, Семен Львович считает его самым близким человеком

— Чего вам сейчас больше всего недостает?

— Здоровья. Я поздно стал профессионалом-актером, много сил растратил в борьбе за место под солнцем. И сейчас сильно ощущаю годы. Мечтаю о втором дыхании, о будущих предложениях и в кино, и в театре, но уже недостает здоровья.

— Что бы вы подарили любимому человеку, если бы были всемогущи?

— Полную свободу. Во всех своих помыслах, во всех своих действиях, в творчестве человек должен быть свободен. Побывав впервые в Израиле, я понял, почему люди не могут жить в кибуцах. Это изумительное, экономически интересное хозяйство, там есть все, что может быть. Но там нет свободы. Такой коммунизм — миф.

— Что бы вы сделали, если бы стали обладателем миллиона рублей?

— Немножко потратил, а остальное отдал бы на благотворительные цели. Удивляюсь, когда объявляют разные благотворительные концерты и за участие в них артистам все равно платят деньги. Вместо того чтобы отдать людям, которые нуждаются.

— Ваша мечта?

— Работать.

— Вы счастливы?

— Даже сейчас, наверное, да.

http://www.bulvar.com.ua/arch/2008/15/4804cfc57bfc1/

Александр Абдулов: «Я - хулиган. В хорошем смысле слова»

Сегодня известному актеру исполнилось бы 55 лет [фото+видео]
Анастасия ПЛЕШАКОВА, Фото Игоря ГНЕВАШЕВА и Стаса ПОЛНАРЕВА из книги «Александр Абдулов: «Хочу остаться легендой». — 29.05.2008

К юбилею артиста в издательстве «Зебра Е» выходит книжка «Александр Абдулов: «Хочу остаться легендой».



Александр Абдулов собирался написать книжку в форме диалога со своим отцом. Говорил, что «морально созрел» и подготовил для книжки черновой материал - записи в блокнотах, которые он делал на протяжении жизни. Но из-за крайней занятости свою идею не успел воплотить. Издательство «Зебра Е» обработало интервью актера за последние тридцать лет, выстроило их в монолог. Одно из последних интервью Александр Абдулов закончил словами: «Хочу остаться легендой». Так и назвали книжку, отрывки из которой мы сегодня публикуем.

«Щепка» против МХАТа

На следующий год поступал по кругу во все театральные институты и прошел везде (в 1970 году Абдулов провалился на экзаменах в Щепкинское училище и вернулся на родину, в Фергану. - Ред.). В итоге выбрал МХАТ (а документы у меня лежали в «Щепке»). Но щепкинцы поняли, что я от них сваливаю куда-то в другой институт, и не отдали документы. Я уж и так и сяк. С братом передал, что вообще уезжаю из Москвы, брат приходил с милиционером забирать эти бумаги. Наконец отдали, но при этом сказали: «Передайте ему, что он во МХАТе учиться не будет!» В общем, дали слово отомстить. А я-то считал, что уже практически принят. Но вдруг оказалось, что сочинения проверяет педагог... Щепкинского училища! И после того как я с экзамена вынес сочинение брату и тот вычитал (брат был преподавателем русского языка и литературы), в моей работе нашли-таки сорок две ошибки. Меня зарубили. Видимо, у них были свои правила русского языка.




А набор-то везде уже закончен! И почему меня ноги понесли в ГИТИС, не знаю. Пришел к секретарю ректора, там некая Тамара Хасановна была. (А ректор МХАТа уже обзвонил все институты, сказал: придет парень такой, помогите, если сможете, у нас с ним ЧП приключилось.) И, значит, она спрашивает: «Это ты?» «Я», -говорю. «Ну, давай проверим твое счастье. Вот сейчас я набираю телефон, и если декан актерского факультета дома, она придет. Нет - не судьба». Накручивает номер, и декан отвечает: «Я сейчас приду». Пришла, послушала меня: «Как раз идет заседание ректората, и там сидит Иосиф Моисеевич Раевский, который набирает курс». Для меня «Раевский» - только имя, я его до тех пор и в глаза-то не видел. Вхожу. «Кто из вас, - говорю, - Раевский?!» (Такой наглости никто от меня, разумеется, не ожидал... Но это от зажима, конечно.) Итак: «Кто Раевский?» - «Ну, я». - «Давайте я вам читать буду». Он послушал, потом вывел меня и сказал: «Ладно, чтобы ты не сделал опять сорок две ошибки, сочинение сдавать не будешь». И взял меня в институт на свой курс...

А тот самолет разбился...

Нет, я точно не пижон. Я скорее хулиган - в хорошем смысле слова. Немногие способны на «красивое хулиганство», для этого фантазия нужна. Я, например, единственный актер, которому удалось снять великого оператора Павла Лебешева... Было дело... Помню, долго уговаривал его сняться в качестве актера: «Ты только представь себе, Паша, - Абдулов снимает Лебешева. В этом же есть замечательная дурь!» Он потом ворчал, возмущался, что я его плохо снял. «Ты, - говорю, - всегда меня плохо снимаешь - я же не жалуюсь»...

Конечно, кроме кубков, в моем доме есть еще некоторое количество исторических предметов. Вот висит в рамке билет на самолет, который разбился. Я должен был лететь на нем в Ленинград. Это еще в советские времена произошло. Я тогда опаздывал по делам на студию и умолял стюардесс, чтоб отправили меня первым рейсом, который полетит, потому что были задержки. Мы уже сели в свой самолет, как вдруг прибегает стюардесса и говорит: «Идемте скорей, вот тот самолет на полчаса раньше улетает». Мы в него быстренько и пересели. А тот рейс, на котором должны были лететь, разбился...

Еще на стенах моего дома висят фотографии с Робертом Де Ниро, с Катрин Денев, я знаком с ними... Де Ниро три раза приезжал на Московский фестиваль во времена, когда я был его директором. Есть снимки с Ричардом Гиром, который тоже трижды приезжал в Москву, и все три раза я его принимал.


В роли Стивы Облонского из «Анны Карениной».

Танки и бегемоты

Слава богу, по моим ощущениям история с «Бременскими музыкантами» удалась... У Михалкова в «Сибирском цирюльнике» огромная массовка. Но, кажется, мы его рекорд побили. Думаю, что в сцене парада задействовано тысяч двадцать, а то и тридцать воинов... Как мне помог Гейдар Алиев на съемках... Мы полтора месяца снимали в Азербайджане, и у нас было все, что мы хотели. Нужны были танки - шли танки, бэтээры - шли бэтээры. У нас даже шутка родилась: в тот момент, когда снимался парад у Короля, Армения спокойно могла брать Азербайджан - все его войска были на съемках «Бременских музыкантов». У нас на съемках даже бегемот был настоящий... Помог Бакинский зоопарк. Мне привозили ягуаров, удавов, орлов... Была ситуация, когда бегемот должен был с охраной пробегать мимо меня. Я смотрю в монитор: Жужа бежит на меня, укрупняется, укрупняется... И тут я поднял голову и вижу, что она уже в трех метрах от меня. На меня перло две с половиной тонны живого веса... А бегемоты, надо сказать, достаточно быстро бегают. Я схватил телевизор со столиком вместе - и в сторону... В тот же момент по месту, где я стоял, пробежал бегемот...

Очень переживал перед съемками Александр Коржаков.... Говорил: «Ты мне объясняй задачу так, как написано в пособии к японскому будильнику - не кипятить...» Поначалу многие артисты хотели отказаться сниматься из-за того, что будет играть Коржаков. Но я говорил: «Ребята, тогда будем менять вас»... У меня не было другого выхода. Иначе я - тряпка. Но потом в Коржакова влюбилась вся съемочная группа. Никогда не забуду первый съемочный день. Собираемся на ужин. Актеры переодеваются, бросают костюмы, костюмеры их собирают. Все уже готовы, нет только Коржакова. И тут он выходит. Держит аккуратно повешенный на вешалку костюм: «Кому сдать?» Костюмеры чуть не заплакали от умиления...

… Про концерты…

Эта история произошла в Казахстане, в городе Алма-Аты... В Алма-Ате... В прошлые времена актеры мало получали и в театре, и в кино — хватало лишь на «сусчествование». А палочкой-выручалочкой были концерты. Мы с Леней Ярмольником являлись ударниками этого дела. Как-то сидели в компании Миронова, Калягина... Я спросил:

— Сколько концертов можно дать за три дня?

Андрей ответил:

— Ну, шесть. По два концерта в день.

— Думайте!

— Девять?

— Думайте!

— Да нет... Ну, как... Сколько ж можно сыграть... Ну-ну...

— Думайте!

— Десять — это уже сумасшествие.

Мы же с Ярмольником побили все рекорды для закрытых помещений: 31 концерт за три с половиной дня!

Построено было так: Леонид всегда начинал и заканчивал выступления, а я выходил в середине. (Один раз я даже десять минут держал самолет — рассказывал анекдоты членам экипажа, чтобы Ярмольник успел «отконцертиться».)


Абдулов вместе с ленкомовцами Николаем Караченцовым и Олегом Янковским на футбольном матче.



Так вот, в столице Казахстана мы, прилетев, хорошенько посидели в номере гостиницы — аж до четырех, до полпятого утра. А в семь или семь тридцать утра уже был концерт на тамошней фармацевтической фабрике, где делали пирамидон. Меня Ярмольник разбудил, прислонил к стеночке, сказал: это — галстук, это — рубашка, это — брюки. Он все это на меня надел, и мы поехали.

А на фабрике видим «красный уголок», где сидит горстка казахов в фуфайках, а сверху халаты былой белизны. Внимательные такие сидят — и хотели бы нас понять, да в такую рань разве до концертов...

Я говорю Лене: «Ты попробуй начать, но я уж — сам понимаешь — с твоего позволения, недолго». Ярмольник вышел, очень доходчиво объяснил, зачем мы приехали, кто мы такие, о радости, которую мы дарим людям, и так далее. Потом заявляет:

— А сейчас я хочу пригласить на эту сцену артиста, которого вы знаете по многим кинокартинам...

Три хлопка, и я выхожу. Вижу вот эти семь с половиной лиц и понимаю: что бы я им сейчас ни рассказывал о современном театре, о Тарковском, о проблемах искусства — нет, пустой номер!

И тогда я секундочку выждал.

— У вас,— говорю,— вопросы есть? (Пауза.) Если нет вопросов — Леони-ид Яррмольник!

И когда Ярмольник, едва-едва успевший достать сигареты со спичками, бросил все и зашагал на сцену, я произнес приглушенным голосом: «Ну, извини».

Это был самый короткий концерт в моей жизни…

…Затмение…

На репетициях мы фактически заново сочиняли текст. Если вы сравните текст нашего спектакля и русский перевод романа Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», то окажется, что это два разных произведения. Потому что, если честно, роман-то устаревший. Сейчас играть историю про борьбу индейцев и резервации, про движение хиппи невозможно, этого почти никто не помнит. Поэтому нам приходилось адаптировать текст к сегодняшнему дню, к нашей реальности.

Кстати, я заметил, что тем, кто не видел фильм Милоша Формана, спектакль нравится. А те, кто видел, невольно начинают сравнивать. Я им говорю: «Зачем вы сравниваете? Это же разные произведения»… Вообще самое обидное — это когда спрашивают: «Ты Николсона играешь?» При чем здесь это?.. Это абсолютно отдельная история, я совершенно не пытался ничего перенимать из фильма. Мне очень нравится та, киношная история, но наша — мне естественно ближе. Врачи-психиатры говорят: «Больны все. Просто есть обследованные, и есть необследованные».

Я ходил в сумасшедшие дома… И не только в Москве, но и на периферии. Мне все время было интересно понять логику этих людей. Например, я много снимался в лагерях, в тюрьмах. И вот что крайне интересно - они же все уверены, что сидят ни за что. Они — каждый из них — могут оправдаться… Я спросил одного: «За что сидишь?» И он говорит: «Да ни за что… Я вышел из тюрьмы, приехал в свою деревню, сестра накрыла стол, выпиваем, и она говорит мне о том, что сосед две недели назад взял приемник и не отдает. Я пошел к нему и попросил, чтобы он отдал приемник, а он меня послал. Тогда я взял топор и зарубил его. Ну что — я виноват разве?»… Понять вот эту логику — дико интересная задача для актера. Я эти истории, подобные той, которую вам рассказал, эти впечатления, эти ощущения не для конкретной роли собирал, но потому что знал, что когда-то где-то эти истории обязательно пригодятся. Вот они и пригодились для Макмэрфи…

Знакомый психиатр, посмотрев наш спектакль, сделал медицинское заключение о болезни Макмэрфи, на четырех листах. И когда я дал прочитать это моему близкому человеку, то, прочтя написанное, он мне сказал: «А чего читать-то было - это твой диагноз»…


С Михаилом Пуговкиным на съемках фильма «Бременские музыканты».

Дебют в кино

С моей первой ролью в кино, была вот какая история… У нас в ГИТИСе было место, которое студенты окрестили «предбанником». По обыкновению, там собирались те, кто сбежал с лекции, не подготовился к семинару, завалил зачет. В этой студенческой компании постоянно мелькали какие-то люди, очень странные с виду. Попадешь им на глаза — они на тебя и сквозь дырочку посмотрят, и через ладошку, и присядут, и подпрыгнут. Это ассистенты режиссеров: они вечно чем-то озабочены, вечно что-то ищут, чего-то хотят. И вот, когда я «отдыхал» в нашем институтском «предбаннике», подбегает ко мне девушка и тычет мне в грудь с вопросом: «Артист?». «Артист», — вздрогнув от неожиданности, отвечаю я. «Какой курс?» — продолжает напирать она. «Первый», — как из пистолета выстреливаю я. «В кино хочешь сниматься?» Тут я мгновенно столбенею и мямлю что-то невразумительное. «Значит, будешь!» — решает она и испаряется. Убежденный в том, это глупый розыгрыш, я тут же забыл весь этот бред. Но спустя неделю вдруг получаю телеграмму о том, что я утвержден на одну из главных ролей в фильме Одесской киностудии «Про Витю, про Машу, и морскую пехоту». Вот таким был мой дебют в кинематографе…

Так рождаются мифы

Сергей Соловьев пригласил меня сниматься в картине «Дом под звездным небом» на эпизод, где я играю в чудовищном гриме алкаша. Тот со своим напарником на аэродроме ворует баки от самолетов и продает дачникам для душа. Ma-аленькая такая сценка: приношу этот бак, а Ульянов его покупает. «Так это же, — говорит, — от бомбардировщика!» — «Ну и что, что от бомбардировщика?!» Вот такусенький эпизодик. И все…

Я пришел, сняли. А через неделю — звонок. Сергей Александрович говорит: «Понимаешь, Саша, так получилось — мы посмотрели материал, забавно! А у меня по сценарию персонаж, которого играет Ульянов, умирает. Вы вроде так хорошо с ним разговаривали — тебе необходимо быть на похоронах. Давай мы продлим твою роль». Продлили. Как только на похоронах начинали играть Гимн Советского Союза, я принимался орать: «Я этого не вынесу!» Сняли и это.

Через неделю опять звонок: «Понимаешь, ты ведь был на похоронах и так там убивался по поводу кончины, что на поминках-то тебе обязательно надо появиться». Сняли эпизод на поминках.

Все хорошо, но через неделю опять звонок: «Ты знаешь, у меня по сценарию вся семья уезжает в Америку. А ты так здорово на поминках прощался, что проводить-то уж должен». Сняли проводы.

Через неделю еще звонок: «Саш, ну, тут вообще такая ситуация, я в конце всех убиваю, давай и тебя убьем?» Я говорю: «Давай». И сняли, что меня убивает шальная пуля, когда я несу пропеллер от самолета. Я только и успел при этом сказать: «А вентилятор-то как же?» И умер.

И вот после этого — вновь звонок. Говорю: «Сережа, все! Ты меня убил!» А он говорит в ответ: «Вот в этом-то и дело. Будем снимать похороны»…

Эту же историю я слышала в изложении Сергея Соловьева. По версии режиссера инициатором съемок с продолжением был не он, а сам Абдулов. Неугомонная актерская натура Александра Гавриловича умела из воздуха придумывать сюжет и играть то, что ему хотелось. Он и сочинил историю про водопроводчика, которой изначально в сценарии не было. Сопротивляться Абдулову бесполезно. Более того он сумел внушить режиссеру, что его водопроводчик чуть ли ни главный герой фильма. В конце съемок Соловьев под влиянием Абдулова проникся судьбой водопроводчика и говорит Саше: «Ну раз твоего водопроводчика убили, так, наверное, и похоронили. Давай снимем его похороны.»

- А вот это хрена, - неожиданно отказался Абдулов. – Собственные похороны я играть не буду.

Я не могу, и не умею публично каяться, в каких-то собственных грехах. Я никогда не рассказываю о своей личной жизни... И потому никто из посторонних, о ней не знает… Придумывают что-то — ну и пусть придумывают. Чего-то подсматривают, где-то подслушивают – да и бог с ними. Но я-то ничего не говорю… В мою профессиональную деятельность, пожалуйста, лезьте – она публична… Но моя личная жизнь — это моя личная жизнь… Есть люди, которые пишут о том, как они спали с одной женщиной, потом с другой, дальше с третьей. А те, о которых пишут, они уже давно жены других людей, у них дети. Как вы считаете, это нормально? По моей морали, я считаю, что это подло. Вот, например, читает ребенок книгу, или статью, и узнает - оказывается, мою маму - того... Нет, я этого не понимаю. Представляете, если я сейчас напишу, с кем я жил. Ну-у-у!.. Это хороший многотомник был бы, волосы бы у всех дыбом встали… Я никогда этого не сделаю. Это табу. Этого делать нельзя…

http://www.kp.ru/daily/24106.4/331114/

Актер Алексей Серебряков: «Нынешняя Россия — это бесконечная и беспросветная глупость»

29.05.2010



На Второй Киевский международный кинофестиваль на денек заглянул Алексей Серебряков, актер, которого по праву считают одним из главных лиц современного российского кино наряду с Евгением Мироновым, Владимиром Машковым, Сергеем Маковецким... Серебряков снялся во многих знаковых картинах последнего времени: «Штрафбат», «Груз 200», «Обитаемый остров», «Перегон», «9 рота». А начал сниматься еще ребенком, сыграв «сына Ады Роговцевой» в сериале «Вечный зов», затем суворовца в популярном фильме «Алые погоны». На нынешнем фестивале Алексей представил премьеру — «Иванов» (по мотивам пьесы А.Чехова), где и играет Иванова, роль, которая когда-то была в репертуаре многих выдающихся театральных артистов.

— Алексей, что в вашем Иванове более всего «от» самого Антона Павловича? От его личности и судьбы?

— Антон Павлович — гений. Это аксиома. Он каким-то образом сумел с помощью слов выразить трагедию человека в нашем мире. Чехов написал несколько пьес. И вывел едва ли не гамлетовского героя — человека, который пытается определить, в каком он взаимодействии с окружающим миром. Драматургия Чехова живет, имеет разные интерпретации, ощущенческие категории. А картина «Иванов» — лишь попытка режиссера Дубровицкого реализовать некоторые ощущения героя: почему в 40 лет тебе невыносимо отвратительно от того, что тебя окружает? И даже сам себе ты невыносим.

— Вы начали сниматься еще в детстве. Какие детские киноуроки вы перенесли уже в свое взрослое кино?

— Ощущение одно — надо вставать рано, чтобы в семь утра оказаться на съемочной площадке! Поверьте, романтики здесь нет. Лишь ожидание, терпение. Это те ощущения, которые с детства перенес в свою взрослую жизнь.

— Чем запомнилась работа в Украине над фильмом о суворовцах «Алые погоны»?

— Тогда я был 14-летним мальчиком. Жизнь только открывалась! Вокруг меня — мои друзья. Мы замечательно проводили здесь время. Вот этим запомнился.

— А как оцениваете уже свой недавний скандальный фильм «Груз 200» Алексея Балабанова, где вы сыграли угрюмого хуторянина Алексея?

— По-моему, роль неплохо сыграл. А фильм, без сомнения, событие. Это серьезное кино, пытающееся осмыслить то, что происходит на территории страны Россия, в которой я живу. Это вневременное кино. Его можно будет смотреть и через 20, и через 50 лет.

Да, отнюдь не исторический фильм. Но картина рассказывает о стране, в которой живу и я. Хочу надеяться, что в Украине в этом смысле не так. У вас все-таки солнышка побольше! Растет все лучше, еда вкуснее. Не готов давать характеристики «национальному сознанию», но если бы попытался, то охарактеризовал нынешнее наше состояние в России как бесконечную и беспросветную глупость.

— Помогает ли кино подобное «Грузу» раскрытию чистоты, моральности в человеке?

— Не уверен, что искусство вообще чему-нибудь учит, чему-то помогает. Помогать должны врачи и учителя. А искусство лишь констатирует и наглядно демонстрирует те боли и болезни, которые у нас имеются. Да, может быть, часть зрительской аудитории и зависима от того, что видит на экране, — и что-то приобретает в виде осмысления.

Но если ты сидишь с попкорном, то вряд ли что-то приобретаешь кроме калорий. И, наоборот: если читаешь не только Маринину, но и Достоевского, то такое кино, как «Груз 200», станет для тебя существенным внешним раздражителем по поводу того, где и как ты живешь.

— Что было самым трудным во время съемок «Штрафбата»?

— Как правило, на всех съемках одна и та же проблема — ожидание команды «Мотор!» Это данность моей работы — снимаешься пять минут, потом ожидаешь 1 час и 5 минут, потом этот цикл повторяется. Маковецкий сказал: когда он играл попа, то для того, чтобы покурить, снимал рясу. Сомневаюсь, что это было на самом деле. Нет, конечно, это всего лишь выполнение работы, не более того, и способ зарабатывания денег тем, что тебе дано.

— Стала ли для вас тема этого сериала неким откровением, какие новые факты уже в процессе работы над фильмом вы для себя почерпнули?

— Для меня — нет. Потому что много читал книг. Но, надеюсь, что для кого-то из зрителей это было откровением: та война не такая однозначная, как подавалась в советский период.

И не такая она однозначная, как представляется сейчас новейшим любителям патриотического воспитания. На самом деле то была чудовищная трагедия народа, рожденная власть держащими, схватка даже не империй, а двух великих личностей, попросту мерзавцев, Гитлера и Сталина. А страдали простые люди.

О заградотрядах я знал. О приказе расстреливать тех, кто бежит с поля боя, — знал. О том, что штрафные батальоны и роты с саперными лопатами бежали на пулеметы — знал. Знал, что люди погибали сотнями, тысячами там, где не надо было погибать. Даже если просто сопоставить цифры, то становится понятно, что воевали мы не умением, а человеческой кровью, жизнями. Для меня все это не было откровением. Хотя картина «Штрафбат» с профессиональной точки зрения — не шедевр, но мысль там, без сомнения, присутствует.

— Часто вас приглашают сниматься в нынешнее долгоиграющее 100—200-серийное мыло?

— Нет! Меня не приглашают, о чем иногда сильно «сожалею». Шучу. Потому что в сериалы не пойду.

— Вы даже не рассматриваете подобные предложения как вид заработка?

— Есть разные категории — «артист сериала» и «артист кино». Например, в Америке артисты сериалов очень популярны, даже не менее, чем артисты кино. Просто сериальные артисты работают 200 дней в году, а киношные — 15. А денег получают примерно одинаково.

— Есть ли кинопредложения, от которых вы отказались, а потом пожалели?

— Не было… Я достаточно серьезно подхожу к тому, чем занимаюсь. Да, есть фильмы, о которых могу сказать: если бы не необходимость зарабатывать, то я бы в них не снимался. Но сказать, что жалею, нет.

— Вы не состоите на службе ни в каком репертуарном театре?

— На службе не состою. Но моя трудовая книжка в театре «Ленком». Поэтому номинально являюсь артистом этого театра. Но зарплату там не получаю. «Ленком» пока не предложил мне работы, которая бы меня к чему-нибудь обязывала.

И вообще не хожу в театры. Потому что у меня трое детей, и нет никакой возможности сказать им вечером: «Ребята, я сегодня иду в театр! А вы как хотите…»

Да, дети мои еще маленькие. Вожу их на сказки, детские мюзиклы. Вынужден «терпеть» все это. Сижу и терплю… Когда подрастут до 13—14—15, то смогу с ними ходить. Но пока что я совершенно не вовлечен в театральную ситуацию. Да и телевизор смотреть не получается. Не то чтобы я специально повесил на него замок. Просто некогда. Мое общение со СМИ ограничивается радио «Эхо Москвы» и «Вести» — в машине. Это две радиостанции, которые слушаю.

— После какого фильма вы почувствовали: зритель, наконец, меня узнал…

— Да что вы?! Я вовсе не считаю себя «лицом» российского кинематографа. Первая заметная популярность пришла с картиной «Фанат». Фильм вышел еще в 1990-м. Потом была популярность «Бандитского Петербурга».

Знаете, в популярности есть свои «плюсы» и «минусы». «Плюс» заключается в том, что, когда нужно, ты можешь пробиться в кабинет и получить справку. А «минус» — обязанность обниматься с незнакомыми людьми и ждать, когда сработает фотоаппарат. Или же терпеть похлопывания по плечу и достаточно панибратское обращение. Это, конечно, раздражает. Но сейчас я в том возрасте, когда, слава Богу, уже не хлопают по плечу.

Популярность — это, конечно, «зоопарк» (не очень приятный момент). Когда иду в супермаркет покупать продукты и на меня пялятся, это начинает раздражать. Но что поделаешь? Ведь это один из сопутствующих элементов профессии.

— У вас не было дилеммы: актерство или другая дорога в жизни?

— Подобной дилеммы не было. Уже к окончанию школы сыграл шесть главных ролей в кино. Меня туда «затащило». И все попытки уйти из этой профессии, к сожалению, потерпели фиаско. Да, пытался уйти, но все равно в тот момент, когда говорил себе: «Все, хватит!», возникала работа, о которой я думал: «Ладно, в последний раз…»

И этот «последний раз» продолжается и доныне…

— С каким персонажем вас чаще всего идентифицируют зрители?

— Иногда меня узнают и говорят: «Ой, а я вас помню еще по «Алым погонам»!» Я думаю: «Боже мой, ведь больше тридцати лет прошло…» Получается, что за эти годы ничего не сделал? У каждого зрителя по-своему: когда вышел «Фанат», то все мои сверстники и молодые люди, как правило, смотрели этот фильм. А после «Афганского излома» меня узнавали все афганцы…

— А с кем из коллег-актеров вы бы легко согласились «пойти в разведку»?

— С кем угодно могу «пойти в разведку». А если об актерской дружбе, то она действительно существует. Мой самый близкий друг — Леонид Громов, является крестным отцом моих троих детей. Мы с ним дружим больше двадцати лет. Это доказывает: актерская дружба все-таки существует. Хотя назвать его успешным, по сравнению с моей ситуацией, сложно. Поверьте, актерская среда разнообразна, как и любая другая сфера — журналистика, медицина, металлургия. Среди актеров тоже есть люди, которые понимают, что это лишь работа, а жизнь важнее того, что они демонстрируют на экране.

Екатерина КОНСТАНТИНОВА, Зеркало недели. Фото Виктора ГИРЖОВА


На фото: Алексей Серебряков и Богдан Ступка на сьемках фильма "Иванов". Москва, усадьба "Братцево"




http://www.ukrros.info/analitika/detail.php?ID=2557

_________________
Какое бы ты не принял решение, оно все равно будет неверным.

Люточка, спасибо огромное. Вот всё то время, что Серебряков снимается в кино, с Алых погон, я его огромная поклонница. Да, такой, резкий, отрывистый, неудобный, немягкий, весь острый угол, но энергетически мощнейший на экране. Любимая роль в Баязете, плавлюсь просто, когда смотрю.