http://www.svobodanews.ru/Article/2007/ ... 00780.html
Театральная реальность «Берегов утопии»
Марина Тимашева
9.11.07
Российский академический молодежный театр каждую субботу играет трилогию Тома Стоппарда «Берег утопии», пьесу отлично перевели Аркадий и Сергей Островские, спектакль поставил Алексей Бородин в декорациях Станислава Бенекдитова. Трилогия идет целиком в один день, спектакль начинается в 12 и заканчивается в 22 часа, три часа антрактов.
Для истории театра это не новость, античная Греция знавала зрелища и подлиннее. Да и в недавнем прошлом — уже на моей памяти — «Бесы» Малого драматического театра 9 часов, «Идиот» Сергея Женовача — в три вечера, «Орестея» Петера Штайна — 8 часов. И только что тем же Петером Штайном в Берлине представлена трилогия Фридриха Шиллера «Валленштейн» — опять 10 часов в один день. А у РАМТа — свой опыт многочасовых спектаклей: две пьесы Бориса Акунина «Ин и Янь», черная и белая версии. Остается вопрос: стоит ли игра свеч? Все были уверены, что постановка «Берега утопии» обречена на провал. Театр называется Российским Молодежным, то есть его аудитория молода, а герои действия — Герцен, Огарев, Белинский, Станкевич, да кто из молодых вообще помнит эти имена. Взрослые зрители от них тоже в большинстве своем были отвращены уроками марксизма-ленинизма: «декабристы разбудили Герцена, Герцен разбудил революционеров» — навсегда вдолбили. Остальных отвратила перестроечная журналистика, самым пошлым образом расправившаяся разом со всеми героями прошлого, особенно с теми, кто «разбудил нам Ленина». Ну, и кому нужны все эти преданья старины глубокой и свергнутые с пьедесталов кумиры? Я уже не говорю про саму пьесу Стоппарда. Конечно, в ней много всяких завлекательных вещей: взять хоть экзотическую семью, составленную тремя фигурами: Герцена, Огарева и их общей супруги Натали, невозможно не оценить и замечательное чувство юмора драматурга.
Урок уважения к прошлому
Конечно, стоит поклониться сэру Стоппарду в ноги, за то, что он — иностранец, преподал нам урок уважения к собственному прошлому. Из-под его пера действующие лица русской истории вышли не гнусными еретиками, подрывающими православные основы, и не иностранными агентами из пломбированных вагонов, а вполне обаятельными персонажами, некоторые даже чересчур обаятельными. Герцен, поданный через Исайю Берлина, воспринимается как противник всякого насилия, а Бакунин вроде и не дружил с Нечаевым. Ладно, оставлю историкам разбираться с Томом Стопардом по их части, а сама коснусь того, что имеет отношение собственно к театру. Текст трилогии казался мне драматургически не выстроенным, без четких завязки, кульминации и развязки, в нем — так я думала — не выделено главное, нет центра композиции, полно невразумительных образов, в нем 188 путаных сюжетных нитей с постоянными, как это называется в кино, флэш-бэками, то есть отсылками к прошлому. К тому же, в пьесе едва ли не 70 персонажей, и многие из них при чтении воспринимаются рупорами идей, что для театра губительно.
Рай гармонии
Войдя в зал, я увидела, что сцена достроена помостом, выдвинутым в партер. Это усугубило опасения — так-так, станут герои, стало быть, произносить монологи прямо в лицо зрителям. Этот прием был использован, но только пару раз. Зато все остальное: убранство сцены — деревянные полы, мебель, старинные часы и посуда — создавали атмосферу «тургеневских дворянских гнезд», «чеховских усадеб»… Тепло, мягко, уютно — мы в имении Бакуниных, куда, привлеченные не столько идеями своего друга Михаила Бакунина, сколько прелестью его сестер, слетаются люди с известными фамилиями — Тургенев, Белинский, Станкевич.
Вроде бы, герои — мужчины, но не они центр — композиции, а женщины, стало быть, докучливой драмы идей не будет. Девочки болтают о сексе, мужчины о святости женщин и о любви, как религиозном чувстве, Бакунин препирается с родителями и страшно ревнует сестер к каждому человеку.
Здесь хорошо, недаром, позже Бакунин — отец (отличная работа Виктора Цымбала) скажет: «Вы выросли в раю, в гармонии, которая поражала всех окружающих». Сказать легко, дать зрителям физически ощутить эту гармонию — задача неподъемная, но режиссер Алексей Бородин с нею справляется. И очень простым ходом, до которого очень сложно додуматься, приближает к нам всех участников драмы: действующие в спектакле люди кажутся нам знакомыми не по школьным и вузовским учебникам, даже не по их собственным сочинениям, а по пьесам Чехова или Горького. Вот заходит разговор о животном начале в человеке, и вспоминаешь монолог Суслова из горьковских «Дачников», вот Станкевич (Александр Доронин) рассказывает, как его вырвало, когда он пробовал целоваться, а в голову лезет разговор Раневской с Петей Трофимовым: «В ваши годы не иметь любовницы…». При чтении вычленяешь философские идеи, а в театре, благодаря режиссеру и актерам, видишь живых людей. И все поначалу кажется таким же чистым, светлым, как сами эти люди, и главное в них — не интеллект, а прекраснодушие, целомудрие и милый, милый сердцу идеализм. Взять хоть Огарева (Алексей Розин)— ему 21 год, а он еще ничего не сделал для бессмертия. Герои страшно молоды и ужасно глупы — да, да, глупы, потому что умно говорят об абстракциях, но не замечают, что нравятся женщинам и сами в общении с ними совершенно беспомощны.
Не растерянная беспечность
Герои спектакля трогательны, и тем очаровывают зрителей. Странной своей беспечности они, несмотря на все превратности судьбы, до конца жизни так и не растеряют. Уже взрослыми снова и снова будут вспоминать клятву, которую дали друг другу детьми, легкомысленно относиться к предупреждениям Третьего отделения, арестам товарищей, доносам филеров. Бакунин — так и к собственному аресту и годам, проведенным в тюрьме. Хотя, конечно, интонация спектакля, действие которого начинается в 1833 и заканчивается в 1868 году, постепенно и существенно меняется. В первом акте разлито блаженство, только память отбрасывает на него легкую тень печали — мы знаем, сколько лет проживут эти мальчики (тот же Станкевич совсем мало) и как — под давлением обстоятельств — изменятся их взгляды. Во втором действии ощущение счастья истаивает. Конечно, у театра нет возможности подробно излагать, что произошло с Герценом после французской революции, зато есть исключительно емкая театральная метафора. Вот веселая, юная, шальная орава вваливается в парижский кабачок, она пляшет на столах, горланит «Марсельезу», выталкивает вперед какую-то девочку, сует ей в руки флаг, и она, довольная назначением на роль, принимает эффектную позу — ба, да это картина Эжена Делакруа «Свобода на баррикадах». Через минуту толпа убегает, за сценой звучат выстрелы, и в кабачок возвращается наша свобода — волосы растрепаны, лицо почти безумно. Нет больше прелестной девушки, окруженной сильными и смелыми мужчинами. Они остались лежать там, на улице. Есть одинокая, вывалянная в грязи, женщина. Свобода после баррикад. «Кораблекрушение» — так называется вторая часть трилогии. В ней — не только крах иллюзий Герцена, но и личная трагедия — гибель его маленького сына. Мальчик был глухим, но почему-то реагировал на гром. В тексте Стоппарда эта история выглядит житейской и сентиментальной, Бородин — внимательный читатель, он распознал метафору. Глухой мальчик предчувствует надвигающуюся бурю, остальные — люди с нормальным слухом — ее не ощущают. Слово «буря» тут, конечно, следует понимать в горьковском смысле слова.
Вдали от реальности
Как выглядят главные действующие лица? Бакунин. Стоппард не трогает истории отношений Бакунина с Нечаевым и прочего, что Бакунина компрометирует, поэтому герой выходит у Степана Морозова вечный мальчик, похожий на гусара, Дениса Давыдова, с легкостью меняет Фихте на Гегеля, куражится, никого не боится. Тургенев Александра Устюгова страшно напоминает Тригорина из чеховской «Чайки» — франт, бесконечно жизнелюбив, жалуется на болезни, но просто пышет здоровьем. Аксаков преисполнен сознанием собственного патриотизма, истерически смешон, является к друзьям, одетым в европейские костюмы в голубой косоворотке, подпоясанной кушаком. Ряженый, гордящийся тем, что он — русский. Актрисы играют по несколько ролей. Нелли Уварова, к примеру, сперва любимая жена Герцена Натали, воздушная, возвышенная, порывистая, потом — английская продажная женщина, оказавшаяся верной спутницей Огарева — совсем земная, простая, жертвенная. Герцен Ильи Исаева — самый солидный в компании, самый спокойный, самый надежный, самый — от начала и до конца — взрослый, человек долга, благороден в каждом жесте и поступке, к тому же, нежнейшая душа. Изумительно хорош Белинский Евгения Редько. Романтик и неврастеник, весь состоит из каких-то углов и нелепых жестов, смешон и величествен одновременно, не умеет ходить по земле, спотыкается, падает, но как речь-то говорит… Цитирую: « Когда при слове Россия все будут думать о великих писателях и практически ни о чем больше, вот тогда дело будет сделано». Замечу, что только этой мечте, а вовсе не мечтам Герцена или Огарева об общественном устройстве, и суждено было сбыться.
Все наши герои люди совершенно разные, но кое в чем похожие. Все они страшно далеки, нет, не от народа, а от реальности. Бакунин вдруг выясняет, что имение Премухино это сельское хозяйство, а он полагал, что эстетическое явление. Станкевич считает реальностью только свое чувственное воображение и страшно пугается приближающейся женщины — вот ведь до чего это воображение разыгралось. Тургенев, кажется, более всего не любит Чернышевского за то, что тот считает искусство бледным отражением реальности, а не наоборот. Иными словами, литература и философия заменяют им жизнь, в спектакле они выглядят не как общественные или политические деятели, а как художники и поэты.
Выверенность ритма
Все герои русский истории выведены в спектакле родными до боли людьми, мечтателями и бессеребренниками, жизни свои принесшими на алтарь несбыточной утопии. И еще думала, что ничего актуального в сочинении Стоппарда нет, не станешь же сравнивать этих 20-летних наивных мудрецов с нынешними жалкими подражателями — пожилыми западниками и славянофилами, либералами и консерваторами, Белинского — с современными литературными критиками, а Тургенева — с современными писателями. Не станешь сравнивать тогдашних политических беженцев с теперешними эмигрантами, не будешь равнять начало 21-го века с тем временем, когда «интеллигентные отношения воспринимались как общественная сила». Мне было жаль героев нашего относительно недавнего прошлого, а еще больше себя. И в то же время я гордилась РАМТ. То, что он сделал, называется подвижничеством и совсем не соответствует сегодняшней конъюнктуре. Правда, в самом слове «подвижничество» есть что-то тяжелое, грузное, а спектакль вышел легким и стремительным. В нем все — от декораций Станислава Бенедиктова до костюмов немыслимой красоты и изумительной выделки, от массовки до главных действующих лиц, занимает своем место. В нем много света и музыки
Алексей Бородин — давно пора это сказать — выдающийся режиссер и педагог. Давно не приходилось видеть, чтобы большая сцена казалась полностью заполненной даже тогда, когда на ней всего два-три человека, давно никто не поражал воображение таким разнообразием мизансцен, таким выверенным ритмом. Давно не приходилось видеть на одной сцене такого количества молодых прекрасных лиц, такой актерской самоотдачи, такой собранной и честной в работе компании. Недаром, на премьере лучилось счастливым светом лицом самого сэра Стоппарда, недаром, при слове «Россия» по всему миру вспоминают не только великих писателей, но — о чем не мечтал и Белинский — о великих людях театра. Театральное искусство в лучших своих образцах по-прежнему противостоит реальности.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
- "театр, это сплошная условность". И очень многое рассчитано на воображение зрителя. Хотя можно было бы поспорить с автором - какие сцены можно убрать, а какие добавить …. Это нас хлебом не корми! 
Когда я морочу головы своим друзьям устно, они обычно говорят - тебя наслушаешься и хочется бежать на спектакль или в кино или "залюбить" актера, которого любишь ты 
