Фреска девятая
Отчаяние - не болезнь. Само по себе не болезнь. Это форма такая, стадия. Когда уже ничего не хочется и ничего не можется, когда только жалеешь себя и мечтаешь о том, чтобы уж как-нибудь, всё равно как, всё закончилось.
Я знал, что такое отчаяние. И то, что я испытывал сейчас, было не отчаяние. Значит, всё обратимо. Значит, то, от чего отчаивался вчера, сегодня уже может быть светлым и обнадёживающим. И только что делать с тем, как в своём отчаянии поступаешь с другими. Они тоже будут обнадёживаться. Где-то отдельно от тебя...
Об этом я думал потом. Когда уже настало время, когда спираль по каким-то вечным своим законам начала виток вниз... А тогда я просто летел.
Кто бы мог подумать. Я, ещё недавно вздрагивавший от слов "самолёт" и "Германия", летел в Берлин. Не дослушал Малиновского, позвонившего мне с адресом, отключился на полуслове, одном из тех, которыми он пытался предостеречь меня...
В салоне много людей. При желании я могу расслышать, о чём они говорят, наблюдать за ними, гадать, кто они, чем занимаются, что их связывает. Через проход от меня, рядом с матерью, - девочка и мальчик. Брат и сестра, они очень похожи. Наверное, хорошо, когда детей двое. Я когда-то хотел иметь брата, но потом забыл об этом: приятно получать всё внимание, целиком... И потом так же целиком будешь одинок. А ещё хуже, когда есть родные, но при этом ты совсем один.
У меня такое чувство, будто я снова начинаю слышать её. Как раньше - среди всех голосов узнавал её голос. Чётко улавливал её всю, чем она дышит, чем живёт. Но с первой же минуты, когда кольнуло подозрение, перестал слышать. Оно кольнуло не только в сердце – в глаза, в уши… Я просто лишился этой способности, как герой детского фильма, который продал свой смех и разучился даже улыбаться.
Теперь я снова могу чувствовать её. Я ещё только прислушиваюсь, но, мне кажется, начинаю улавливать микродвижения, которые раньше ускользали от меня. И, как в замедленном кадре, эти движения укрупняются, становятся значительными, видимыми. И растёт, растёт надежда, что этот прожитый мною дождь - не зря. Если бы не он, не замедлилось бы кино...
Конечно, это было не кино. Это была наша жизнь; например, тот день, когда стала известна дата открытия филиала. Тогда я впервые сказал ей о своих подозрениях. И сердце моё было глухо, потому что само закричало, когда я увидел её лицо.
А всё почему? Почему я повёз её туда, почему мне вообще хотелось схватить её в охапку и увезти ещё дальше, навсегда, от всех филиалов, Германий?.. Я видел: она счастлива. Когда отец говорил, она смотрела не на него. Она смотрела на Дениса, и всё больше и больше светлело её лицо. И после слов отца повернулась ко мне: Андрюша, ты только представь, мы поедем в Берлин, мы будем жить в Берлине! Я ведь жила там, я тебе всё-всё покажу, всё вспомню, я уверена!..
Её глаза, скользнувшие от него ко мне без перехода... так бесстыдно, так обнажённо ничего не скрывающий взгляд... Мы будем жить в Берлине...
Господи, мне плохо, думал я, выходя из конференц-зала. Как отделить зёрна от плевел, кто бы вразумил, объяснил... Я знаю, что этого не может быть, но я это вижу!.. Она и раньше приходила с такими глазами, но сегодня я понял, что мне это не казалось, я перестал увещевать себя, я погибал от отчаяния...
И я сказал ей об этом. Невозможно было больше скрывать, жить во лжи, когда она сама ничего не знает... А она ничего не знала. Я разрушил в ней что-то или, наоборот, посадил. То самое зерно, о котором думал недавно, но которое так легко было спутать с шелухой...
Я думал тогда: ну почему, почему она не засмеялась. Не стала переубеждать меня, поддразнивать, как было, например, в Греции, когда я глупо приревновал её.
Но ведь я видел, как она испугалась. Испугалась самой этой мысли, проникшей в мою голову... И, наверное, стала винить себя, думать, что сама не замечала… И от этого страха потом на самом деле перестала быть собой, смотрела на себя моими глазами.
Но тогда я просто стал успокаивать её. По инерции, потому что усвоил когда-то раз и навсегда: если она несчастна, расстроена, нужно успокоить её. И я успокоил, и она цветы домой увезла... И ночью руки пылали от желания, пока не вспыхнуло ещё ярче в мозгу слово "моя"...
Это я сделал её незнакомкой. Незнакомка напрягалась в моих руках, шептала "люблю" по принуждению, потому что знала, каждую минуту помнила: я уверен, что принуждаю её.
На ней лежала тень измены. Иногда воображаемой, а иногда обретавшей плоть...
И я разозлился на себя. Хорошую же жизнь я устроил ей и себе. Она так и будет бояться собственной тени, как будто и правда в чём-то виновата.
Это нужно было изменить. Я сопротивлялся, я мучительно придумывал способ, как вернуть себе её прежнюю. Если уж я схожу с ума, то незачем тянуть её за собой. И одного только я не мог: убедить себя, что переезд возможен. В конце концов, и помимо Дениса были причины, по которым я не хотел ехать. Имею я право просто не хотеть?..
Но командировка - другое дело. Мне там делать было нечего, так как я вообще не занимался филиалом, но она смотрела на меня виноватыми глазами и просила поехать. А я смотрел на неё и думал: как противно быть цербером при ней, как противно подозревать, следить, проверять... Я чувствовал, что если соглашусь, то потеряю что-то в себе раз и навсегда, опущусь на какую-то ступеньку, откуда уже не смогу подняться.
И я убедил её в том, что ей нужно ехать одной. Спокойно и не переживая ни о чём. А Денис... Денис это всего лишь сотрудник "Зималетто", коллега наш. Такой же, как Малиновский, который ехал тоже.
Её убедил.
А потом... а потом не ступенькой ниже, а со всей лестницы рухнул. Перемахнул, перескочил... Ринулся вниз, спасаясь от собственного преследования.
Денис помог мне. О, это было недостающим звеном во всех смыслах: и для него, и для меня...
...Но я ещё не знаю всего. Я только хочу узнать. И потому, прежде чем сделать то, что должен, внимательно выслушаю его. О да, я буду очень, очень внимателен. Я не пропущу ни одного слова, ни одного изменения в лице.
Когда я добрался до места, где он жил, почти стемнело. Вышел из такси, оглянулся. Ряд аккуратно подстриженных лип освещён цепочкой фонарей, теряющейся где-то в конце улицы. А передо мной подъезд с высокой крутой лестницей к двери... Перемахну, перескочу.
…- Добрый день... Откуда ты, Андрей? Я услышал твой голос по телефону, не поверил... - Ну, ясно... Мне поговорить надо. Если можно, наедине. - Хорошо... Света уже уходит... Я только провожу её, ты посиди здесь.
Андрей сидел и слушал шёпот, доносящийся из прихожей. Квартира была совсем небольшой, чуть больше его собственной квартирки в хрущёвке заштатного городка. И, уж конечно, намного меньше московской квартиры Дениса. Это, как ни странно, не грело. Никакого злорадства он не испытывал. Да и жильё это наверняка временное, пока обживётся в Берлине, потом и дом купит. А женщина эта - его жена. Бывшая, он ведь развёлся с ней. Тоже развёлся. Денис так смотрит на неё, как будто от неё зависит его жизнь. По-собачьи преданно, и боль в глазах. Наверное, такой же взгляд был и у него самого. И всё же - у него было не так. Эта женщина сейчас уедет. К мужу своему новому. Она этого и не стесняется, спокойно обсуждает с бывшим подробности своего нового мира. А он готов её слушать, что бы она ни говорила. Входная дверь захлопнулась, у порога - шаги. Поднялся навстречу, не выдержал... Стояли друг перед другом, как зеркальные отражения. - Зачем тебе Катя, Денис? - Всё забыто... Ты можешь не беспокоиться... - Ошибаешься… Ты забыл? А она? Зачем она нужна была тебе?.. Вдруг прислонился к стене. Побледнел. Обмяк. - Что с тобой... - Ничего, сейчас пройдёт. Так бывает. - Глаза прикрыты, голос тихий. - Так бывает, когда она... приходит... Андрей смотрел на него с жалостью. Этот человек разбил ему сердце, разбил его семью. А он не мог обвинять его, он только жалел его. - А зачем? - неожиданно спросил он. - Что... - Зачем она приходит? Денис приоткрыл глаза, попытался выпрямиться. - Не знаю... Она и сама не знает... Говорит, тянет, и всё... Уходит и опять возвращается... - Может, тебе лекарство нужно? Скажи где, я принесу. - Нет, ничего не нужно. Уже прошло. - Встряхнул своими кудрями (в Москве так и подмывало взять ножницы и одним махом отрезать всю эту девичью красоту), отделился от стены... Кивнул на диван: - Садись, я же сказал... Андрей мотнул головой. - Мне ехать надо. - Хорошо... Я сейчас расскажу... попытаюсь рассказать. - Он глубоко вдохнул и откинулся на спинку. - Знаешь, это, возможно, бред... Катя так и сказала мне, она часто так говорила... но мне, наверное, нужно было доказать себе, что она... Света... ушла не по любви. Ну, знаешь, как бывает, мало ли причин, по которым случается так или иначе, втянуло в водоворот, не смогла выбраться... А на самом деле любит меня, хочет вернуться, только назад дороги нет и признаться себе боится... Не знаю, как получилось, я не хотел этого, ты можешь мне не верить... Я ничего не решал, не планировал... Я ведь знал, что она любит тебя и никогда не полюбит меня, что все эти игры ничего не значат для неё, ну в том смысле, в каком бы мужчине хотелось. Так… раскаявшийся грешник, но ведь это совсем другое. И это-то и было самым главным и самым удачным в этой истории... Мне нужно было, чтобы она любила тебя, а ушла - ко мне... Андрей вдруг подумал: наверное, со стороны я выгляжу полным идиотом. Лоб наморщен, брови нахмурены... - Ты смеёшься? - Нет, я серьёзно. Андрей, я серьёзно: я хотел доказать, что всё может случиться, даже если женщина ничего не чувствует. Светка ничего не чувствует к Дитвину, твердил я себе, она любит только меня... Вот так и Катя: любила только тебя, а в номер меня впустила. Но только не так, как ты думаешь. Я не хитрил с ней, всё произошло случайно. Вот так же, как сейчас. Сердце. Он запустил пальцы в волосы, отвёл их назад. - И я подумал: почему бы и нет. Раз всё так случилось, раз она накапала мне этот чёртов пустырник, а потом напоила чаем. Почему бы не признаться, что она нравится мне. Как женщина. Почему бы не попробовать убедить. Я знаю, у тебя руки уже сжимаются в кулаки, хоть в карманах и не видно... И даже наверняка знаю, что ты ударишь меня, что бы я ни сказал... И я даже не дам тебе сдачи. - Так что же было? - тихо спросил Андрей. - Ничего. - Денис пожал плечами. - Моя теория о водоворотах дала трещину, Катя не совсем вписывалась в неё… Я услышал всё, что в таких случаях слышат слишком назойливые ухажёры, и был выдворен за дверь. И мне даже показалось... мне показалось, что она как будто проснулась. Перестала чувствовать себя виноватой... она ведь очень изменилась в последнее время… а тут сильная стала, смелая, хоть и взволнованная, конечно. - Он в упор смотрел на Андрея, каким-то странно-пронзительным взглядом, но Андрей молча ждал. – А там, за дверью... за дверью стоял тот, кто способен был швырнуть её в водоворот. И я подумал: если она не соглашается сама, обстоятельства будут сильнее её. Вспомнил твоё лицо... как ты смотрел на нас в последнее время... и её лицо... она наверняка оправдывалась перед тобой... И по лицу Роман Дмитрича я понял, что теперь действительно есть шанс. Так и вышло. Андрею показалось, что он услышал чьё-то дыхание. Машинально повернул голову и понял, что так тяжело дышит он сам. Подошёл и сел на диван, подальше от Дениса. - А сейчас? - А сейчас я говорю себе, что примерно то же самое случилось с моей женой... Примерно – потому что мне так и не удалось поговорить с Катей. А о том, чтобы увезти её, не могло быть и речи. Ты можешь мне не верить, но я жалел об этом уже искренне. Я искал её. Мне хотелось, чтобы ей было хорошо, хотелось хоть как-то оправдаться перед вами… Андрей достал руку из кармана. Разжав пальцы, посмотрел на них. Он знал, чувствовал, что Денис смотрит на него. - Андрей, прости меня. Всё у тебя будет хорошо, это сейчас кажется… Ведь это всё фрески. - Что?.. - Ну, мы так шутили в школе… Я ведь художественную школу закончил, даром что из деревни… Мол, ерунда это всё, не парься, фрески… Картинки на сырой штукатурке. На воде. А когда застывают, живут веками. Всё высохнет, ты вернёшь её. Я рад, что ты приехал, я очень хотел тебе это сказать…
Я повернулся к нему и посмотрел на его грудь. Слева на футболке был карман… с какой-то глупой жёлтой вышивкой. Если я ударю его по лицу, там, под карманом, забьётся сердце. Его глупое больное сердце. И пустырник уже может не помочь…
…А я соскучился по дождю, с удивлением думал я, по дороге в аэропорт вглядываясь из окна такси в знойную июльскую ночь. Или не по дождю, а просто по своему городу?.. Я знал, что моя фреска ещё не дописана до конца.
Последний раз редактировалось natally 16 май 2009, 19:42, всего редактировалось 1 раз.
|