4.
Почти сразу после Андрея позвонила Маргарита.
- Катя, я хотела бы пригласить вас с Андреем к нам на ужин, когда он вернётся... Я только что разговаривала с ним, он сказал, что вы обязательно придёте...
- Да, конечно, но... он сказал вам, что задерживается ещё на несколько дней?
- Конечно... - Возмущённые нотки слышались в её голосе. Как я могла допустить, что сын скроет что-то от неё. - Ничего страшного, это, как вы правильно заметили, всего лишь несколько дней...
Я люблю разговаривать с мамой Андрея. Нет, правда, мне это даже нравится... Эти разговоры вселяют в меня боевой дух, я чувствую, что способна на многое, даже на невозможное. Вот и теперь, отложив трубку, ощутила в себе силы работать дальше и даже выдержать ещё пару таких же разговорчиков, как тот, который был у меня сегодня.
А вообще, я так и не пойму до конца, как ко мне относится Маргарита: одобряет, осуждает ли решение Андрея... Нет, конечно, в тех обстоятельствах она радовалась нашему примирению, так как оно было на руку "Зималетто", но теперь у нас с ней всё так запутано, что я пока не решаюсь делать окончательные выводы.
Окончательные выводы?.. Теперь, после новостей о Риге? После того, как Андрей перенёс отъезд? Дела требуют задержаться в командировке, и кому, как не мне, понимать это. А я и понимаю... что не мешает накручивать себя, разматывать всё дальше и дальше нить Ариадны... нет, Инессы...
И я твержу, твержу себе: нельзя допустить, чтобы всё переменилось, стало зыбким и неустойчивым. Нельзя допускать мысль, что он мог просто вбить себе в голову любовь к своей страшненькой помощнице или, ещё того хуже, по природному своему упрямству стремиться настоять на своём... Что он получил это самое "своё" - и освободился. Да, с Ткачук не согрело, потому что цель не была достигнута. А теперь - теперь могло согреть...
Сомнение доходило до высшей точки, до звона, как предельно натянутая струна, - и неизбежно ослабевало, а временами и рвалось. Не-е-ет, он не мог... Он не сможет, он не такой! Я вспоминала его глаза. Я видела их близко-близко… Из них, под трогательно сдвинутыми бровями, выплёскивалась нежность. Это была моя нежность, только моя... я не могла ошибиться.
- Позвони, позвони мне... - шептала я каждое утро, положив голову на стол и водя по нему пальцем в такт слогам. И Андрей звонил, и голос опять казался то родным, то вдруг чужим, и всё начиналось сначала...
Однажды, в один из таких моментов, но уже к концу рабочего дня, в кабинет вошёл Коля. Голова моя так налилась тяжестью, что я не успела вовремя выпрямиться. И от того, что поспешила, всё поплыло перед глазами.
Колька подошёл, вгляделся.
- Ты чего, Пушкарёва?
Глаза мои предательски забегали, тем более что взгляд сфокусировать я по-прежнему не могла. Коля в изумлении опустился на стул.
- Вот это да, - выдохнул он. - Я-то думаю: она сидит, работает, а она целыми днями о Жданове своём мечтает...
- Что за чушь...
- Не чушь, а правда жизни...
- Какой жизни, Зорькин?
- Твоей, какой же ещё... Что случилось, говори.
- Ничего...
- Ничего?
- C чего ты взял вообще?.. Я платье обдумываю. В котором на ужин к Ждановым пойду.
- Ты?.. Платье обдумываешь?.. - Похоже, в отсутствие Воропаева штатным весельчаком "Зималетто" решил заделаться Зорькин... - Нет, я, конечно, понимаю, Пушкарёва, что ты изменилась, ты теперь у нас невеста и всё такое... но чтобы настолько...
Хочешь прийти в себя - Зорькина позови... И мысли в порядок придут, и голос окрепнет, и взгляд сфокусируется.
- Коль, ты зачем пришёл? Тебе чего надо?
- Как это? Домой тебя отвезти.
- Ну да, на моей машине... Спасибо тебе, Коля, большое! - Я поклонилась любезному провожатому и взяла свою сумку. Вдруг вспомнила: - Не поняла, а твоя машина где? Ты же забрал ключи у Клочковой?
Зорькин погрустнел, обмяк весь, куда что подевалось.
- Продал... Утром уезжал из офиса, помнишь? Вот, с покупателем встречался.
Я покивала с жалостью.
- А по-другому никак нельзя было? По-человечески? Ей, например, первой предложить купить...
- Я предлагал... - Он отвёл глаза, но я успела увидеть в них то, что произошло. Предположительно. Зная отношения между этими двоими. У Клочковой, конечно, не было денег, чтобы выкупить машину, но она сделала всё, чтобы дать бедному Зорькину понять, что причина отказа не в этом...
Я погладила его по плечу.
- Пойдём, а то Потапкин сейчас здание закроет... Никого, кроме нас, не осталось.
В машине Колю потянуло на откровения. Нечасто такое случалось в последнее время, подразумевалось, что и так всё понятно, и ему, и мне, и незачем было лишний раз бередить душу... А тут вдруг захотелось поделиться, разве я могла ему отказать? Сидела и слушала, как верный друг. Хотя почему "как"? Я и есть "верный друг", и он мне тоже... Именно тогда, в машине, в первый раз какая-то смутная мысль мелькнула, как это бывает иногда - сидит что-то занозой, пока не проявится... Но в тот раз я так и не поняла, что это было. Тем более, что Кольку было действительно жалко.
- Не могу думать ни о ком... Пока вижу её, чувствую, что смотреть ни на кого не хочется... А ты знаешь, с какими королевами встречаться приходится? Вот вчера в банке, например... И имя такое величественное: Инесса...
...Как мы не попали в ДТП - только моей судьбе известно... Она решила пощадить меня, только так я могу объяснить, каким чудом не въехала плавно в гладкий бок машины из соседнего ряда... Водитель, даже не заметив опасности, вовремя вывернул руль вправо и перестроился… А я вдруг улыбнулась. Отчаянно, решительно. Это уже слишком. Это даже бессовестно, бесчестно! Меня любят, ждут встречи, а я веду себя, как последняя дура, хуже того, как предатель. Как можно так не любить – себя?..
- Ну вот, я же говорил, Пушкарёва, я, я должен за рулём сидеть! Между прочим, и Жданов сказал, чтобы я тебе помогал…
Спасибо, Колька, ты и правда помог…
Оставшиеся дни так и прошли, в глухом заслоне от сомнений. Да, я лишилась тепла, не успев пропитаться им. Про запас, так, чтобы хватало даже тогда, когда Андрея нет рядом. И ничто не говорит о близости: у нас нет общего дома, общих вещей, общих друзей. Я всё так же возвращаюсь в свою комнату, в которой тоже ничего не изменилось. У меня есть только его голос, который так переменчив из-за малейшей помехи связи…
Значит, нужно просто повторять себе: это было, было. Мы вместе. Он скоро вернётся, и снова станет тепло. Но как обезопасить себя на будущее? Как сделать так, чтобы его чувство оставалось со мной, даже когда он уезжает?
И знает ли, догадывается ли он о том, что со мной?
Конечно, знает. Ему ли не знать. «Я попытаюсь забыть обо всём… Знаешь, мне уже и самому этого хочется». Я мучила его, и он уже был согласен забыть, только чтобы избавиться от боли. Ему болело, сильно болело… И разве я не почувствовала тогда этой боли? Она ведь облаком окутала меня на той стоянке, и я смотрела ему вслед, уже тогда зная, что всё - правда…
Вот, Пушкарёва, вспоминай. Представляй, что бы было, если бы ты не сказала своё «согласна». Пройти по жизни и «Зималетто»…
Да. «Зималетто». Последние дни были полны беспокойного, но счастливого ожидания – мы ждали звонка из «Атлантик-банка». Наконец позвонили, но не сам Шнайдеров, а его заместитель. Оказалось, что решение нашего вопроса откладывается: Максим Иваныч вынужден был срочно улететь по неотложному делу. Ожидание закончилось тоскливым ничем, но я не опускала руки, не позволяла себе думать о плохом. К этому времени уже созрело решение выделить основную часть кредита на обновление производства, я прикидывала, строила планы. Позвонил Павел Олегович – пока ничего ему не сказала. Нечем пока хвастаться. Андрей вернётся, мы встретимся с его родителями. К тому времени уже всё встанет на свои места, мы рассчитаемся с последними кредиторами – и сообщим Ждановым новости. Радостные, надеюсь. Только радостные!
…Поставщики ушли, мы заключили очень выгодный договор. Довольные, в приподнятом настроении, сидели с Зорькиным в конференц-зале, обсуждали подробности, рассматривали образцы тканей. Зорькин махал у меня перед носом глянцевым календарём:
- Катька, смотри!.. Неделя – рассчитываемся с «Парфэ», делаем дозакупку тканей, Вуканович возвращается – а у нас уже всё готово, ему только эскизы нарисовать останется!..
- Коль, ты так говоришь, как будто это та картинка с тополем, которую ты в пятом классе на уроке рисования нарисовал, - покивала я. – Спустись на землю… Милко может отвергнуть половину тканей – ведь они по эскизам подбираются, а не наоборот!
- А кто виноват, нет, ты мне скажи, кто виноват в том, что получается наоборот?! – воинствующе выставлял вперёд, как щит, календарь Коля. – Кто его просил в отпуске пропадать? Ты посмотри, его уже почти два месяца нет! Он ещё спасибо скажет, что мы ему всё подготовили..
Я тихонько посмеивалась, слушая эти самоуверенные заявления, но не прерывала его. Хорошо, что хоть кто-то уверен… И вдруг что-то в этом блестящем куске картона, которым он размахивал, насторожило меня. Даже обожгло. И стало нечем дышать…
- Коля… Подожди… Скажи, какое сегодня число? – А сама судорожно запрещала себе помнить то, о чём спрашивала. Вдруг случится чудо, и Зорькин ответит, что…
- Двадцать девятое, а что?..
В горле внезапно пересохло. Губы внезапно пересохли. И захотелось смеяться - так же отчаянно, как тогда, в машине. От страха – и от счастья. Нет ничего общего? Он уехал – и с ним уехало всё? Он оставил самое главное, а я и не знала об этом…
Спокойно, нужно взять себя в руки. Может, ещё и нет ничего! Ведь так бывает. Говорят. У меня-то не было…
Как же звучал в этот день для меня голос Андрея! Самой волшебной музыкой! Теперь я точно знала: мы вместе. Даже если то, о чём я думаю, окажется ошибкой… Но моё первое ощущение не даст солгать. Было такое чувство, как будто он обнял меня, я словно услышала стук его сердца, ощутила горячее дыхание на своей коже, его губы, шепчущие протяжно-счастливое: «Ка-ать…»… Дорога – одна…
|