Дорогие посетители сайта! Очень люблю сериал, названием которого мы все живем, но почти нигде не читала фанфиков по теме "Талисман Любви". Правда, в Сети я только две недели, может не знаю, где искать. Посоветуйте адресок, если знаете!!! А пока хочу представить вам всем на суд мою версию развития событий. Не судите строго, но отзывы оставьте. ПОЖАЛУЙСТА! Может, и выкладывать-то много не стоит, но попробую и буду ждать ваших оценок. И конечно же: внешность героини - внешность Нелли Уваровой и только ее, за исключением цвета глаз... Пара Григорий - Нелли - идеальная.
Название:
ТАЛИСМАН СЧАСТЬЯ
Рейтинг:
можно читать всем, а об особых главах будет специальное предупреждение.
Герои:
те же и Владилена Владиславовна Воронцова
(если где-то есть ошибки - прошу прощения)
Как это ни было странно, темноты Ле не боялась. И хотя под ее плотным покровом над ней чаще всего издевались, били, унижали, девушка не испытывала положенного страха. Возможно, лимит этого чувства был ею уже исчерпан, а может быть, она просто не замечала того момента, когда надо начинать бояться. Слишком много было таких минут, и ей уже был известен способ, чтобы пережить их. Когда и как она приобрела способность вставать после падения и унижений, девушка не смогла бы ответить. Иногда Ле сама удивлялась тому, сколько оказалось в ней сил, как моральных, так и физических, для таких вот подъемов.
«Нас бьют, а мы крепчаем», - поддерживала она сама себя и, увы, достаточно часто.
Была уже поздняя ночь, когда ее мучитель вернулся домой с приема. Она всегда чувствовала тот миг, когда в доме появлялся кто-то. Сейчас все слуги мирно спали, она была у себя, а в доме откровенно чувствовалось чужое присутствие, и это могло означать только одно – ОН вернулся.
Страха не было. Остались лишь презрение и отвращение к человеку, который открыто пользовался ее состоянием, выставляя в глазах света свою подопечную полным ничтожеством. Сколько продолжается ее заточение? Два, три… Нет… Четыре… Почти четыре года… Четыре или ЧЕТЫРЕСТА?.. Кому как, а один день её жизни мог кому-то показаться месяцем.
А с чего все началось?
Ей просто не повезло. Не повезло родиться в одной из богатейших семей Санкт-Петербурга и быть единственным и любимым ребенком, вырасти тепличным растением, совершенно неискушенным и неготовым к реальной жизни. Реальной жизни, в которой почти четыре года тому назад она осталась совершенно одна.
Это был канун ее 16-летия. Торжественный прием, подготавливаемый к этой знаменательной дате, был сорван, но Ле даже не заметила этого, а уж жалеть о нем, и вовсе была не в состоянии. Девочка вообще забыла о том, что в их особняке должно было быть что-то яркое и праздничное. Никаких мыслей, кроме той, что теперь она осталась одна, просто не было.
Владилена – дитя любви двух чудесных людей, Владислава Воронцова и Елены Феофановой, которые даже в имени своей единственной дочурки захотели слиться в одно – действительно осталась одна. Ее родители, ее драгоценные, единственные и неповторимые родители погибли. Карета, в которой они ехали, на одном из поворотов не выдержала нагрузки и, опрокинувшись, упала с набережной прямо в Неву. Они ехали из порта, где специально самолично забирали особо ценный груз – настоящие тюльпаны, гвоздики и розы из далекой и сказочной цветочной страны Голландии. Их так и нашли: два мертвых тела в воде, среди обломков экипажа и цветов… Прекрасных цветов различных оттенков. Даже в свой последний миг они не разомкнули своих рук.
С тех пор Ле ненавидела три вещи: цветы, кареты и лошадей. Много позже из случайного разговора она узнает, что лошади тогда были совсем не виноваты. Причиной были совсем не животные, а совершенно конкретный, реальный и осязаемый человек, который подпилил ось кареты и добился осуществления своей страшной цели. Но знание истины не приблизило Ле к чудесным и красивым созданиям: теперь она не ненавидела их, а просто боялась. Наверное, именно этот страх был у нее единственным, но зато всеобъемлющим и паническим. Она даже ЕГО не боялась, могла вытерпеть и его присутствие, и мерзкие слова, и изощренные побои, а вот к лошадям не могла даже близко подойти.
Ее мучитель часто пользовался этим и приводил на конюшню, где Ле буквально через минуту начинала биться в истерическом припадке, а он наслаждался этим. Упивался своей властью над ней.
«Почему он просто не может убить?» - часто задавала себе вопрос девушка в самом начале, а потом поняла, что все это доставляет ему прямо-таки физическое удовольствие. А что уж говорить о моральном? Свет постепенно отворачивался от молодой княгини, так как ее поведение изменилось. Она стала замкнутой, пугливой, шарахалась от людей, а это все было ему только на руку. Девушка только подтверждала слухи, которые распространял он. Ее мучитель уже въехал в их особняк и взял в свои руки все: имущество, финансы, семейное дело и, естественно, ее – «сумасшедшую, истеричную, психически больную девчонку». Именно так о ней говорил он и запирал на неделю в подвал, сажая на хлеб и воду, умело избивал так, чтобы не оставалось следов, приковывал цепью к стене, как дворовую собаку, стриг ее волосы клочками у самой кожи, одевал в рубище и еще, и еще, и еще…
А слабая, изнеженная, тщательно ото всего оберегаемая (даже от сквозняка!) девочка терпела. Терпела и молча сносила все издевательства над собой. «Еще месяц такой жизни, и она сама повесится!» - думал изверг, а Ле терпела. Терпела и жила.
«Я ее сломаю», - хрипел он, ведя ее на конюшню для очередного издевательства, а она падала в припадке, кричала, корчилась, теряла сознание, но потом приходила в себя и делала такой вид, что будто бы ничего и не было. Он ломал ее, а она, подобно бамбуку, только гнулась, как под сильнейшим порывом ветра, а потом снова выпрямлялась и упрямо тянулась к солнцу.
Уже полтора года она вообще никуда не выходила из своего дома-темницы. Про нее забыли все, даже те, кто когда-то подсчитывал возможные прибыли и положил глаз на ее приданное. Никому не было дела до какой-то там умалишенной, пусть, даже если она и была одной из самых богатых невест города.
Ле смирилась. Ей тоже не было дела до света, но она хотела вырваться из душного и темного мешка своего дома на свободу. С ее, откуда-то взявшимися, терпением и силой духа, девушка не пропала бы за его стенами. Она бы смело встретила все испытания.
Ле и подумать не могла о том, что путь ее новой жизни во внешнем мире вот-вот начнется, потому что в ее доме в настоящий момент находился вовсе не ее мучитель, не ее родной ДЯДЯ, а кое-кто ДРУГОЙ.
٭٭٭
Платон Амелин бежал. Бежал подальше от Санкт-Петербурга, от Кассандры, от отца, который оказался вовсе не тем злодеем, каким рисовал его сын в своем воображении, от братьев и сестер, но самое главное – он бежал от самого себя. А вот как раз это, сделать и было невозможно.
Жутко было смотреть на самого себя со стороны. Правда, если Платон начинал это самокопание, то куда-то исчезало спокойствие, сопровождавшее его во время всех черных дел. Нельзя было делать этого сейчас, не время… Ведь вся муть-то со дна души уже поднялась, не успокоить ее.
Есть ли Справедливость на свете? А Правда – есть? Пока сам, зубами острыми, как бритва не выгрызешь себе кусок, никто ничего не даст, а тем паче – не подарит! Это было его принципом, правилом жизни…
Легко быть добрым, когда есть деньги, когда одеваешься в бархат да парчу, когда ешь ананасы да фуагра. А он? Он с чем на улице оказался? С чем? Ни с чем, только с отчаянием да злобой.
И пошло-поехало! Вшивые, грязные ночлежки, холодные промозглые ночи под проливным дождем или снегопадом, жуткое одиночество, гнусные рожи, тесные полицейские участки… А потом уж и кровушки черед наступил…
Все! Кончать с этим надо! Кончать и немедленно! Жизнь сделала его жестоким, вернее, научила быть таким, поэтому преступлением больше, преступлением меньше – какая, в сущности, разница?
Лихой чертяка, разбойник, душегуб, мерзавец, выросший на улицах, воровавший для того, чтобы выжить, убивший ради этой цели двух человек, вдруг понял, что сердце его, несмотря на всю прилипшую к нему «грязь», осталось солнечно-светлым. И именно оно - ЭТО сердце начало диктовать ему, Платону, свою волю. Стал Платоша смущаться своих переживаний и чувств, того, что начала лезть из него истинная его сущность – добрая, мягкая, сердечная – как раз та, которой он стеснялся страшно. Негоже! Ой, как негоже преступнику, выросшему на улице, полной жестокости и грязи, быть добрым, да еще и бескорыстно.
А тепло его сердца уже начало отогревать, как ему самому казалось, его темную душу. И началась ломка адская, выдержать которую Амелин не мог. А значит, надо было бежать. Бежать на край света! Бежать подальше от боли, от солнца в сердце, которое необходимо было погасить там, в своих глубинах, и бежать…Бежать!
Но для побега нужны были средства, которые в настоящий момент у Амелина отсутствовали. Шустрая разведка – мальчишки-цыганята – навели его на интересный и богатый особнячок, который стоял на Кронверском проспекте, и в котором почти всегда было тихо. Цыганенок Яшка клялся и божился, что в домишке есть чем поживиться.
- Даже коробка железная в кабинете стоит, а цацок и бумажек в ней – уйма!
И вот Платон решился на последнее питерское дело. Попасть в особняк оказалось плевым делом, но мужчина немедленно, просто кожей, почувствовал, что в доме что-то не так. Вроде и обстановка была богатая и пышная, а смотрелось все блекло и убого; вроде и свечей горело достаточно, а мрак сгущался все больше и больше; вроде и камин пылал, а то и дело, будто мороз пробирал до самых костей. Чудно было!
Амелин не стал размениваться по мелочам, а сразу пошел в кабинет к сейфу. Провозившись с ним с четверть часа, но так и не подобрав шифра, он хотел уже было сдаться, но в какое-то мгновение застыл… И почувствовал чье-то присутствие в комнате…
Осторожно, стараясь не вызвать подозрений, Платон обхватил ладонью рукоятку револьвера и внезапно резко повернулся, будучи готовым выстрелить…
Он был готов ко всему, но только не к тому, что увидел.
В дверях кабинета стоял призрак…
٭٭٭
Ле была удивлена. Дядя не появился в ее комнате ни через пять, ни через десять минут после прихода, что было не в его правилах. Разгадка пришла к ней почти сразу же: вошедший в особняк просто не был ее дядей. Тот ни за что не упустил бы возможности лишний раз покрасоваться перед ней во фраке, унизить словом и оскорбить делом: дать пару-тройку пощечин, ударить в живот специальным мешочком, который набивался песком, да мало ли, что приходило ему в голову!..
Так вот: это был не ее дядя. Ле так давно не видела посторонних, что решила рискнуть и спуститься к неожиданному визитеру. Она привыкла ходить быстро и бесшумно, а поэтому была уверена, что ее никто не заметит до того момента, пока она сама не захочет этого. Отчасти девушка оказалась права. Гость не заметил ее появления, так как был занят сейфом, что дало Ле возможность рассмотреть его.
Высокий, прекрасно сложен, загорелая кожа, сильный, черные волосы, как вороново крыло, мощь и … что-то еще. Что-то неуловимое, что Ле смогла понять, если бы увидела его лицо. И тут вор дал ей такую возможность, резко повернувшись и направив на нее пистолет. «Он не мог меня увидеть! Он меня почувствовал…», - догадалась Ле и … утонула в бездонных карих глазах, в которых плескались жизнь, обаяние, энергия, сила, страсть и … боль… Огромная и безмерная.
«Вот, чего я не могла разобрать со спины. Он добрый, только не любил его никто»… Сердце ее вдруг застучало быстрее и подпрыгнуло в груди. Если бы кто-то спросил сейчас, что она тут делает, одна, наедине с грабителем, который может решиться и на убийство, она бы не ответила. Не смогла. Зато, спроси ее, боится ли она, то тут же ответила бы: «Нет!», а вот почему страха не было, объяснить не смогла бы.
Сколько мужчина и девушка стояли и смотрели друг на друга, было неизвестно, пока Ле вдруг не заговорила, почему-то с легкой хрипотцой в голосе:
- Если Вы хотите стрелять, то сделайте это так, чтобы я не мучилась.
Странное выражение глаз мужчины, в котором можно было заметить некоторое замешательство, изменилось, и он спросил, достаточно удивленно:
- Ты чего… Живая что ли?
Теперь настала очередь удивляться Ле, которая, пожав плечами, ответила:
- Ну, вроде того…
И тут грабитель сделал совершенно неожиданную вещь: положив пистолет на столик у сейфа, он тихо, но как-то по-особенному удивленно и волнующе, рассмеялся.
٭٭٭
Платон даже вздрогнул, когда услышал голос этого неземного (как ему показалось) создания, а потом, когда выяснилось, что она человек, мужчина зашелся в приступе хохота, настолько самому себе он показался глупым.
- Да, наякшался с этими амулетами, талисманами да провидцами, - сказал он и резко прекратил смеяться, вспомнив Кассандру, которую потерял навек. Мужчина совсем не заметил, как это живое «нечто» оказалось совсем рядом. Девушка подошла так близко, что до Платона долетал ее запах – легкий запах ванили и еще чего-то сладкого и в то же время свежего… Домашнего и близкого до боли, но почему-то забытого когда-то… Он вздрогнул от необыкновенной остроты ощущений, совершенно забыв об опасности.
Незваная гостья стояла между Платоном и пистолетом, но надобность в оружии отпала сама собой, потому что девушка, каким-то бесцветным голосом и как-то очень буднично, сказала:
- Я сама открою вам сейф… Мне кажется, я знаю шифр… Мой дядя не слишком изощренный человек, но зато с большим самомнением.
Она развернулась и набрала цифровой и буквенный код. В прорезях для значков Платон увидел следующее:
000001
GENIUS
- Это должно означать «Я – гений», если арабскую единицу засчитать как английскую I.
- Чего? – растерянно спросил Платон.
- Да не забивайте себе голову, - ответила девушка, открывая дверцу сейфа. – Он просто считает себя гением… Я эту фразу от него слышала наверное миллиард раз… Как видите - не ошиблась.
Все это было сказано совершенно равнодушным тоном, который, правда, поначалу не привлек внимания Платона, который разглядывал содержимое сейфа.
Яшка оказался прав: «железная коробка» оказалась полна ассигнациями и побрякушками, но брать их при хозяйке Платон не стал, ожидая подвоха. Будто чувствуя его состояние, девушка прошептала:
- Ну, чего же Вы? Берите все и уходите… А то скоро дядюшка заявится…
- Вы что же, не имеете ко всему этому никакого отношения? – решил уточнить Амелин, указывая раскрытыми руками на богато обставленную комнату и открытый сейф.
- Ну, почему же.. Это все теоретически принадлежит мне. Кроме сейфа у дяди есть еще и кубышка… где-то на конюшне…
Тут девушка замялась, как-то странно сглотнула, будто в горле пересохло, но нашла в себе силы, чтобы продолжить.
- Если хотите, я могу рассказать, где это…
- Незачем… Интересно просто, чем же это дядя-то Ваш Вам не угодил, что…, - тут Платон внезапно осекся, так как глаза странного создания вдруг изменили свое выражение, став абсолютно безжизненными, мертвыми… Неживыми, в общем…
- Он медленно, но верно сводит меня в могилу, надеясь на то, что в один прекрасный, для него, конечно, день, я сама суну свою голову в петлю заботливо повешенную в моей каморке моим собственным дядей на самолично вбитый им в потолок крюк.
Что-то в этом голосе было таким, что Платон поверил ей безоговорочно. И они снова стали друг против друга и смотрели глаза в глаза, пока девушка, наконец, не опомнилась первой.
- Чего же Вы стоите? С чем Вы пришли?
- Как это с чем? – удивился Амелин.
- Ну, что там у Вас: мешок, сумка, торба?
- Мешок…
- Так давайте его сюда! – и она вынула из сейфа первые пачки денег.
Через пять минут сейф был пуст, а мешок полон. По-настоящему счастливая девушка улыбалась, будто ее только что не ограбили, а наоборот – вручили ценный приз. Она закрыла сейф, сбила шифр и повернулась к Платону.
- Давайте я Вас выпущу через черный ход, а то в окно Вам лезть неудобно будет.
Амелин опешил.
- Черт знает что, - пробурчал он, и вдруг у него вырвалось неожиданное:
- А пошли со мной… Ты не думай, я не страхуюсь, просто… Я многое в жизни повидал, но чтоб из человека живого… лешака сделали не видел… Решай: идешь или нет!
- С Вами? – пораженно глядела на него девушка своими огромными глазищами, но ответить не успела.
В эту же секунду до них донесся новый звук. Внизу открылась входная дверь – в особняк гордо входил его незаконный хозяин.
٭٭٭
Ле решительно взяла Платона за руку и завела за пышные зеленые портьеры из бархата, за которыми оказалась достаточно большая ниша.
- Стойте здесь и молчите. Чтобы ни произошло, чтобы Вы ни увидели, чтобы ни случилось не выходите отсюда. В противном случае Вы сделаете хуже только мне… Я уже привыкла к тому, что будет сейчас, я спокойно перенесу это… Как только он выведет меня из комнаты наверх или на … конюшню, - Ле опять судорожно сглотнула, - уходите. Сразу же… Я почему-то не хочу, чтобы с Вами что-то случилось.
В коридоре раздались пританцовывающие шаги. Ле плотно закрыла портьеры и прошептала еще раз для верности:
- Ничего не делайте, умоляю, чтобы ни произошло.
Она подошла к столу, пару раз с шумом вдохнула-выдохнула и повернулась к двери, в которую через мгновение вошел ее кошмар. Сияющий, счастливый, гениальный.
Феликс Воронцов, изощренный, мелочный, с самого детства завидующий всем и вся во всем, действительно в настоящий момент наслаждался жизнью. Он бросил свою трость на стол и начал свое любимое развлечение.
- Встречаешь? Это хорошо, не нужно будет тащиться к тебе наверх, а ведь новостей у меня видимо-невидимо! – дядя рассмеялся, но Ле даже бровью не пошевелила. Она стояла, равнодушная и гордая, и от ее позы исходило пренебрежение не только к его словам, но и к нему самому. Громкий смех резко прекратился и Феликс Александрович, резко выбросив руку вперед, ударил племянницу ладонью по щеке. Та не издала ни звука, но о силе удара можно было судить по тому, как она покачнулась. Платон за портьерой сжал кулаки.
- Значит тебе не интересно, что о тебе говорят в свете?
Ответом послужило молчание.
- Все то же: дура, сумасшедшая, идиотка…
Ле молчала, глядя мимо дяди в одну единственную точку на стене. Не слышно было даже ее дыхания.
- О тебе все забыли… Ты никому не нужна! Не нуж-на! Слышишь?!
- Как это никому? Вы-то вон как тешитесь, - усмехнулась Ле и тут же получила удар в живот.
Амелин хотел, было сделать шаг из-за своего укрытия, но сквозь щель в бархатных складках увидел, как девушка, глядя в его сторону, в отрицании качает головой, стараясь восстановить дыхание. Он замер на месте и тут вспомнил про пистолет. «Если он ее еще раз ударит, убью на месте, гада», - решил мужчина про себя, но обещанию этому не суждено было сбыться.
Ле отдышалась и снова выпрямилась перед своим мучителем. Глаза ее светились гордостью и непокорностью. Весь ее вид говорил, что она уже готова к новому удару, после которого снова выпрямится и гордо поднимет голову.
И тут случилось то, чего не случалось ни разу за четыре года мучений этого храброго маленького человечка: нервы Феликса не выдержали. Он, сорокапятилетний мужчина, считающий себя самым гениальным и изобретательным, почувствовал, что эта девчонка одерживает над ним верх.
- Дура! Идиотка! Как ты все это терпишь! Сдохни, дрянь! Сдохни, как твои дражайшие родители!
Ле напряглась. Когда-то она случайно подслушала разговор дяди со своим закадычным другом, таким же негодяем, как и он сам, о том, как ловко Феликс обстряпал дельце с каретой брата и его жены. Неужели вот сейчас, он открыто признается в убийстве?
Тем временем, Феликс схватил девушку за плечи и начал трясти. Платон взвел курок, но выстрелить ему никак не удавалось, так как девушка стояла на линии огня.
- Ты же на самом деле дура! Дура, если до сих пор не поняла, из-за кого ты стала сиротой! Это я. Я! Слышишь? Я подпилил ось у их кареты!
- Я знаю! – не выдержав, крикнула Ле. – Знаю…
И на лице у нее заиграла такая улыбка, что у ее мучителя разжались руки, и мороз пробежал по коже.
- Знаю, и вот уже пару лет наблюдаю, как такой слизняк как Вы, ничего не сумевший добиться в этой жизни самостоятельно, который был и является никем, живет за счет соплячки, которую ненавидит, но терпит… Терпит, боясь роста подозрений по отношению к своей ничтожной персоне, если и она, не дай Бог, станет жертвой несчастного случая! Поэтому-то Вы и доводите меня до самоубийства… Сами-то уже боитесь… Трус, ничтожество… Вы появляетесь то тут, то там, блистая собой любимым, но я-то знаю, что все это, - и она обвела руками комнату, - МОЁ! М-О-Ё! А не ваше! И галстук модный, и сюртук, и даже исподнее, что вы меняете каждый день, - МОЁ!
Амелин стоял не в силах пошевелиться и мысленно кричал: «Дурочка! Чего ж ты делаешь-то!», но Ле уже было не остановить. Перед Феликсом стояла настоящая Эриния – богиня мщения – волосы растрепались, и, казалось, как живые двигались в свете огня, глаза метали молнии, а рот приобрел какой-то звериный оскал.
- Убью…, - тихо прохрипел Феликс, белый как полотно. – Убью, сука, а потом в петлю повешу.
- Попробуй, - так же хрипло ответила Ле, когда дядя почему-то толкнул ее назад. Она отлетела к столу, и рука девушки упала на шикарную трость, лежащую на столе. Сами собой ее тонкие пальцы обхватили отполированный кусок дерева и Ле, замахнувшись, как можно резче ударила мужчину куда-то наотмашь, вложив в удар все свои оставшиеся силы.
Она попала по кадыку… Феликс не успел даже выдохнуть, как в его горле что-то лопнуло, и кровь стала наполнять гортань, а затем и рот.
Амелин вышел из-за портьер и подошел к Ле. Та стояла и смотрела, как умирает человек, которого она убила. Вот он захрипел, закатил глаза, и через минуту его не стало.
- Я его… Я…
Платон прижал ее к своему телу, костеря себя за то, что сразу просто не пристрелил эту тварь и не увел эту дрожащую пичугу из дома. Девушка не плакала, ее трясло и, чувствуя эту дрожь, Амелин слышал знакомые до боли слова:
- Это ж человек… А Я его… Что ж теперь будет?
Платон замер. Именно так, слово в слово, говорил и он, когда в первый раз убил… Гребень… Он помнил, что был спокоен в тот момент, но все же плохо осознавал, что именно сделал. Амелин находился в недоверчивом недоумении от того, что это именно ЕГО нож в животе убитого, и что тот именно по ЕГО милости больше не дышит.
Нельзя к убийству подготовиться в душе… Никак нельзя, и Амелину это было хорошо известно. Кровь чужую со своих собственных рук смывать, ой, как страшно! Не забыть ему этого никогда. Это тебе не кошельки у ротозеев пощипывать!
А тогда-то, в первый-то раз… Пальцы ведь как-то сами собой крепко сжали рукоятку ножа, которая приятно согревала ладонь и своей тяжестью дарила хозяину уверенность и спокойствие, а потом… Потом резкий удар в живот и…
Холодное, стальное лезвие рубануло по тоненькой ниточке, равнодушно разрезая ее… Нить жизни…
Амелин помнил, как долго и упорно отмывал руки после убийства Гребня… Тер, тер и тер, думал до костей кожу на руках смылит… Ладони-то отмыл, а душу. Душа-то в крови осталась, застыла коркой и никуда не делась. И ничто, никак не могло ее пробить, вплоть до этой вот секунды…
Девочка, как же тебе удалось, такой вот маленькой да хрупкой растворить всю гадость и достучаться до его замурованного сердца?
Неизвестно как, но это произошло. Платон думал о ней.
Если уж он, неприкаянный, одинокий волк, так себя чувствовал, то она…
Платон немного отстранил от себя девушку и сказал, заставляя ее смотреть себе в глаза:
- Слышь… Ты на меня погляди, ну… Вот.. Я – душегуб. На моих руках кровь двух людей, слышишь? Тоже, конечно, не ангелы были, но - люди… Только иначе я поступить не мог… И ты сейчас тоже не могла. Подумай, ты ж умная, как я погляжу, ведь ты его с того самого момента, как узнала… ну, про родичей своих…того… Ты ж его с этой самой минуты убить хотела… Так ведь?
Ле заворожено смотрела ему в глаза и, как ни странно, дрожь ее стала утихать, а потом и вовсе прошла, так же внезапно, как и началась. Она даже ответила на его вопрос:
- И убила бы… Не сегодня, так завтра…
- Ну, а я про что?
- Только сегодня это вышло как-то необдуманно, неосознанно, неожиданно и как-то совершенно не нужно, что ли… Нецелесообразно, неоправданно…
- О, как мы много слов-то умных знаем! Это как это не оправданно? А кто тут издевался-то над тобой?
Девушка как-то расслабилась.
- Это как раз таки и было как всегда. Пустяк, а я его…, - и она опять передернула плечами, будто от холода…
- В общем, убийство это оправданное. Жалеть… Если и есть о чем жалеть, то Господь рассудит… Ты его ненавидела, он тебя, вот все и сошлось и вот что получилось… Все по справедливости, хорошо, в общем…
И тут Ле поступила и вовсе странно. Она улыбнулась, легко и открыто улыбнулась.
- Минус на минус будет плюс, так что ли? Здорово у Вас выходит, - тут девушка сделала паузу, и мужчина понял, что они до сих пор не знают имени друг друга.
- Платон Амелин.
- Владилена Феофанова.
- Владилена?
- Да… От соединения имен Владислава и Елены, но родители называли меня просто Ле… Вы тоже так называйте.
- Ле… Ну, Ле так Ле. Пошли отсюда, пока не замели.
- Погодите…Когда обнаружится кража, подумают, что это, - она указала взглядом на тело дяди, - сделал тоже грабитель.
- Ну и что? Мне теперь без разницы…
- Зато мне не все равно. Выньте несколько купюр из мешка, если Вам не жалко.
Девушка подошла к столу и что-то быстро написала на листке бумаги. Платон передал ей штук пять ассигнаций, которые достал из мешка не глядя.
- Тысячные… Это хорошо. Этих будет как раз достаточно. Точно, - и Ле, разорвав деньги на несколько частей подпалила их на пламени свечи так, что создалось обманчивое впечатление того, что сожженных денег было намного больше.
- Вот дает! – с восхищением вымолвил Амелин, продолжая наблюдать за ней.
Та, собрав кипу газет, которые в беспорядке лежали в кресле, аккуратно положила их в камин и подожгла.
- Что деньги, что газеты: все одно – бумага.
- А что ты написала?
- Прочтите, - и мужчина подошел к столу, на котором одиноко белел исписанный каллиграфическим почерком листок:
«…Многие думают, что со мной что-то не так. Не знаю, может быть, они и правы… Я просто уничтожаю зло и все то, чем оно себя подогревает. Не ищите меня, Вам не суждено отыскать ту, которая уже не живет… Очищающий огонь позаботился о том, чтобы никто и никогда не мог приблизиться ко злу, которое порождают деньги… Злу этого дома…
Сим остаюсь
Владилена Владиславовна
Феофанова».
- Умно… Вроде, как бред написано, а со смыслом, - оценил Платон.
- Да, - прошептала Ле, не отрывая глаз от камина, в котором тлела бумага. Девушке казалось, что вместе с ней горит и ее прошлое – и плохое, и хорошее, - все, потому что это его участь. Теперь надо было жить настоящим и строить будущее. Наклонившись, Ле положила в пепел подпаленные купюры.
- Теперь все готово.
- Пора… Пойдем, - сказал Платон. – Вещей не бери. Достану.
- А у меня их и нет! – гордо улыбнулась Ле и вложила свою бледную ручку в широкую и сильную загорелую ладонь Платона.
В этот миг губы Амелина, независимо от него самого растянулись в улыбке.
- Нет, так будут, - сказал он, и странная парочка вышла из дома.
٭٭٭
Лошади размеренно цокали копытами по мостовой, будто отсчитывали какой-то ритм, словно камертон. Кучеру было наплевать кого вести, лишь бы заплатили… «А до другого и дела мне никакого нет! Да и мало ли странных людей есть на свете, которым дома не сидится, вот они и рыщут по ночам?! Взять бы вот хоть эту странную парочку: девчонка ажно побелела вся, когда его живность увидала. И чегой-то в его каурых такого страшного показалось? Ну, мужик-то, не будь дураком, мешки в карету, ее в охапку, да вслед за мешками… Блаженная она что ли? Ну, да это не мово ума дело… Н-но! Н-но, милай! Поспешай!»
Ле ехала в карете с закрытыми от ужаса глазами и рассказывала Платону о том, что, что пережила за последнее время. Тот молчал и только сжатые кулаки да ходящие туда-сюда желваки выдавали его состояние. Он осторожно взял ее ладонью за руку и почувствовал, как девушка вцепилась в него своими пальчиками:
- Не боись, карета-то надежная… Подпиливать некому, да и поговорку помнишь?
- Какую?
- Кому суждено сгореть – тот не потонет!
И как ни странно, после этих слов одним страхом у Ле стало меньше. Она решилась приоткрыть глаза и обвела взглядом пространство экипажа.
- Ну, ты как?
- Ничего… Все хорошо…
Девушка расслабила пальцы, но Платон не выпустил ее руки из своей ладони.
- Я устрою тебя, а потом уж…
- Потом я и сама справлюсь… Я должна. Та кубышка на конюшне, я не просто так про нее говорила – я ее добуду.
- Ладно, успеется. И добудешь, и навоюешься еще, а пока тебе надо отдохнуть.
Амелин привез Ле к себе в каморку и велел устраиваться. Та смотрела на все окружавшее так, как, наверное, Али-баба смотрел на богатства пещеры Сим-Сим. Платон улыбнулся, глядя на нее.
- А я пойду… У меня еще дело есть.
- А я могу помыться?
- Господи! Конечно! Делай, что хочешь, я тут велю воды принести…
- Не надо, я сама.
- Ладно, располагайся и делай, как хочешь.
И Платон ушел.
Зачем он отправился к дому Уваровых, Амелин и сам бы не мог сказать… Может быть, в памяти всплыли те слова, которые говорил Гавриил, узнав то, кем приходится ему Платон; может быть, захотелось еще раз увидеть любовь свою – Кассандру, хоть и не принадлежащую ему; а может это было что-то совершенно незнакомое, что-то в глазах сестер – Ольги и Наденьки, когда они смотрели на него в тот день «великих открытий»… Мужчина не знал, но все-таки пришел… На свою беду…
Особняк Уваровых переливался праздничными огнями свадебного торжества. Такого Санкт-Петербург не помнил уже давно: громкая свадьба – Александр и Лизавета, Ольга и Даниил, Василий и Надежда, Павел и … Кассандра. Прекрасная и не достижимая, не его, чужая.
Платон увидел ее с мужем целующимися на балконе, и подумал, что сердце его вот-вот лопнет. Он понимал, что вот это – настоящее, реальное, и этого он – Платон Амелин – лишен. Лишен навсегда. Он не замечал красоты ночи, не чувствовал ароматных запахов сада, не слышал чудесных трелей соловья – он будто умер.
Мужчина сорвался с места, не видя ничего перед собой, ураганом пронесся по саду, перемахнул через ограду и, обессилев, прижался к ней спиной. Отчаяние захватило его полностью. Он хотел кричать, но сил для крика не оказалось. С губ слетел лишь стон, но и этого звука оказалось достаточно для того, чтобы мужчину заметили.
٭٭٭
Наденька с Василием вышли в сад. Шум праздника давно надоел двум влюбленным, и они хотели остаться вдвоем. Держась за руки и улыбаясь ночи, пара вышла из особняка и, тихо переговариваясь, прогуливалась между деревьями. Чудесная атмосфера только обостряла их чувства, заставляя мечтать о предстоящем чуде, которое совсем скоро превратит их в мужа и жену.
- Надя, - прошептал Василий.
- Что, Васенька?
- Ничего, просто хотел услышать твой голос.
- Голос. Глупый! Мой голос еще тебе так надоест!
- Никогда, никогда не надоест… Ни голос, ни глаза, ни волосы, ни губы…
Василий нежно целовал жену, прерывая свой монолог.
- Ну, подожди еще немного… Хотя бы половина гостей разойдется, и мы поднимемся к себе…
- Господи, ну когда же они все исчезнут!
- Скоро, милый, - и Наденька сама поцеловала мужа, крепко прижавшись к нему.
Еще некоторое время они стояли, обнявшись, а потом Василий, указав в сторону дома, сказал:
- Смотри, тоже никак дождаться не могут.
На балконе страстно целовались Павел и Кассандра. Надя не успела ответить, как вдруг мимо них пробежал какой-то человек. В темноте все же было видно, как он ловко перемахнул через ограду, но, почему-то, не побежал дальше, а прислонился к нему спиной. Девушка тревожно смотрела на незнакомца, смутно чувствуя какую-то странную печаль.
- Кто это может быть? – спросила она у мужа.
- Неужто не узнала? – удивился Василий.
И тут до них донесся отчаянный стон. Сердце Нади подпрыгнуло, и именно оно внезапно догадалось, КТО этот человек за оградой. Пусть он был чужим, пусть причинил им немало зла в прошлом, пусть… Но он ведь он был братом, по отцу… Таким же, как Саша… И Кассандру-то он ведь спас, значит совсем не такой уж и плохой, каким хочет казаться. И именно сестринское доброе сердце внезапно подтолкнуло девушку в сторону забора и заставило позвать:
- Платон… Это ты…Вы?
٭٭٭
Амелин никак не мог заставить себя оторваться от ограды и уйти… Уйти насовсем отсюда, где он никому не нужен. НИКОМУ… И в тот момент, когда он собрался, было открыть глаза и собраться с силами, его позвал тихий девичий глосс:
- Платон… Это ты…Вы?
Амелин обернулся и увидел свою младшую сестру по отцу – Наденьку. Захотелось вдруг сказать что-то ядовитое, колкое, обидное, но… Не смог, не получилось. И совсем не оттого, что не нашлось сил, а потому, что вдруг расхотелось. Увидел глаза, в которых было что-то такое… Выражение какое-то… В общем, никто и никогда на него так еще не смотрел. Что-то теплое, участливое, сожалеющее, прощающее и… (неужели!) любящее… Он задохнулся оттого, что ему перехватило горло, и Платон смог только утвердительно качнуть головой в ответ.
- А почему Вы не пришли раньше? - спросила Надя, вплотную подходя к изгороди.
- А надо ли?
- Но ведь Вы… ты же наш брат…
Амелин заглянул в глаза Нади.
- И после всего того, что я сделал, ты можешь называть меня так?
- Могу, - без запинки ответила Надя. – Ты – часть нашей семьи, вне всяких сомнений, - девушка отмахнулась от руки мужа, который с опаской поглядывал на своего новоиспеченного шурина.
Заметив это, Платон усмехнулся, а Наденька отреагировала и вовсе неожиданно:
- Вась, прекрати, он же мой брат.
И тут у Амелина внезапно загорелись глаза от слез, которые подступили как-то внезапно. Он не мог позволить себе заплакать и поэтому изо всех сил зажмурил глаза, а когда открыл – улыбнулся. По-доброму, сердечно, как настоящий брат. Амелин осторожно положил свою ладонь на ладошку Нади, которая сжимала один из прутьев ограды.
- Эх, маленькая ты еще… А муж правильно за тебя испугался. Мужу надобно за жену бояться и всегда защищать.
По щеке Нади скатилась слеза. Платон покачал головой и осторожно вытер ее своими сильными пальцами.
- Не надо, не плачь… Не стою я этого…
- Но…
- Не плачь. День у тебя сегодня такой… Ты уж прости, что чуть было его не испортил.
- Да что ты такое говоришь-то? Я, наоборот… Ты же мой брат, и ты пришел! Пусть и не совсем из-за меня, но все-таки!
Они замолчали и продолжали держаться за руки.
- Я уезжаю, - наконец, сказал Платон.
- Куда? – выдохнула Надя.
- Куда-нибудь подальше, чтоб…
Опять наступила пауза. И тут Амелин достал из-за ворота рубахи медальон. Скромный серебряный медальон, внутри которого лежал его собственный портрет, написанный, когда он был совсем ребенком. Мужчина отчетливо помнил, скольких трудов стоило его матери заработать на эти миниатюру и украшение. На личике маленького пятилетнего мальчика еще не было печатей лжи, предательства, преступлений, убийств, горя… Он был невинен и светел.
«Нет света для меня», - подумал Платон и протянул медальон сестре.
- Держи… Подарка-то я тебе не припас, хоть это вот.
Надя дрожащими руками очень осторожно открыла его и в неярком свете луны все же увидела портрет мальчика… Брата… Увидела и улыбнулась.
- Это ты? – не столько спросила, сколько утвердила Надя.
- Я… Если когда-нибудь вспомнишь обо мне, то вспоминай таким, - сказал Амелин и сделал шаг назад.
- Прощай…
- Уже? – на глаза Нади навернулись слезы, и она еще сильнее прижалась к ограде.
Амелин не выдержал, видно что-то с ним было не так в этот день: сначала та девчонка, теперь эта. И мужчина, подойдя к сестре, обнял ее прямо через ограду.
- Не плачь, ну, не плачь… Все. Все будет хорошо. Ведь жили же вы как-то все без меня, и дальше будете жить. Не плачь, Наденька, не надо.
Девушка шмыгнула носом и крепче прижалась к нему, насколько это позволяли металлические прутья. Почему этот человек, которого она видела третий раз в жизни, стал ей так близок за эти несколько минут, она не знала. Но он был ее братом, а, значит, был близок и все тут. Может быть, в этом большую роль сыграл его болезненный стон, в котором слышалась такая огромная безысходность, что у Нади сердце зашлось. А может быть, это был зов крови… Девушка не знала.
- Ну, вот и все. Мне пора…, - Платон слегка отклонился назад. – Спасибо тебе, Надя.
- За что?
- Вот за это. Где-нибудь память вот об этом объятии будет мне душу греть лучше, чем любой костер… А теперь, прощай...
- Погоди! Погоди… Я тоже хочу…Вот, - и девушка вложила в ладонь брата красивый кулон в виде цветка.
- Вот это я хочу тебе подарить.
- Незачем.
- Нет, ты возьми… Пожалуйста… Это на память, чтобы мы оба знали, что эта минута не была сном, выдумкой, а самой настоящей реальностью.
Платон зажал украшение в руке и в последний раз посмотрел на сестру. Действительно, надо было идти.
- Прощай, - тихо сказал он.
- До свидания, - ответила Надя и отпустила руку Платона.
Тот еще минуту постоял молча, а потом унесся, как вихрь, на ходу запрыгнув в проезжающий мимо экипаж.
Надя подошла к мужу, и они вернулись в дом, где девушка еще раз при свете ярких люстр посмотрела на медальон брата. На портрет, прямо в глаза маленького мальчика. Карие, с оттенком крепко-заваренного горячего черного чая…
- Он вернется… Точно, я же не зря ему свою возвращалку отдала.
- Что? Возвращалку?
- Ну да. Там в медальоне, в самом центре цветка, камушек такой есть. Если на него нажать, то он откроется, а на крышечке будет написано: «Return to me…».
- «Вернись ко мне», - автоматически перевел Василий.
- Правильно, - улыбнулась Надя. – Видишь, ты уже немало познал в английском.
- Куда уж!
- Правда, правда!.. А Платон вернется. Моя возвращалка никогда меня не подводила. Сначала вернула папу, после того страшного ранения, потом Ольгу, а потом… потом - тебя!
И Надя поцеловала мужа, который, уже не стесняясь гостей, подхватил ее на руки и понес наверх.
***
Амелин негодовал. Как он мог позволить себе так разнюниться? Как мог отдать медальон, который ему подарила мама? Как? Подобрел, как же! Добрая, светлая личность, чтоб…!
Разъяренный и полный гнева, он ворвался в комнату и… застыл. На его кровати, свернувшись калачиком, лежала Ле. В мягком волшебном свете луны, она и вовсе показалась мужчине неземным созданием. Когда-то мать рассказывала Платону об чудесных маленьких крылатых человечках – эльфах… Вот один из них сейчас и залетел ненароком в его каморку: легкий, воздушный, полупрозрачный и… живой… Волосы девушки были еще влажными и слегка завивались на концах. Вид этого невинного, вволю настрадавшегося создания слегка отрезвил Амелина, но не до конца.
Когда же он поймет, что в этом мире, где тебя окружают только волки, надо не только выть, но и вцепляться в глотку врагу и недругу, а друга всегда за холку держать когтистой лапой! Грызть надо, грызть, а он!... У Платона тряслись руки от напряжения. Он скинул с себя сюртук и умылся ледяной водой. Медальон Нади попался ему на глаза, и мужчина закинул его в узел с вещами, которые были собраны на завтра.
«Черт! Черт! Черт!», - закричал он мысленно и сбил что-то со столика. Ле тяжело вздохнула, но не проснулась.
«Жалельщик»! Добренький! Одну уже спас, да и по сердцу из-за нее получил так, что… Эх! Мало… Мало! Мало тебе! Еще хочешь? Вот вторая лежит! Жалей! Добрей! Еще раз получишь по шее, а то тебе все мало!»
Взглянув еще раз на спящую девушку, Платон вдруг почувствовал ту самую злость, которая охватывала его в последнее время. И все из-за этих глупых проявлений доброты и стремления помочь. Амелин подумал: «В этот раз не бесплатно», - и, сняв рубашку, лег к девушке под одеяло, но тут…
- Вы уверены, что получите от этого удовольствие? – спросила Ле и открыла глаза.
Платон, в который раз за эту безумную ночь ужаснулся тому, какие они были пустые, замученные, бесцветные. Да и вся она была какая-то бледная, забитая, хрупкая… Воздушное создание внимательно посмотрело на него и добавило.
- Я думаю, что нет…
Злоба куда-то улетучилась, и мужчина почувствовал, как его накрывает волна стыда. Горячего и всеобъемлющего… Она не должна страдать из-за того, что с ним что-то не так.
«Господи! Да как с такой вообще? С какого боку?.. Тьфу ты, смотрит, как затравленный зверек». И снова свет его души вытеснил тьму. Он уверено прижал совершенно безвольное девичье тело к своему и ворчливо пояснил:
- Дрожишь ты, как заячий хвост, аж кровать ходуном… Я и решил согреть. А больше ни о чем и не думай, поняла?
- Простите, - Ле почувствовала эту перемену и доверчиво прижалась к нему, и от этого легкого приближения их тел, Платону стало легко. Она, эта странная девочка, как никто прочувствовала его за какие-то несколько часов.
«Ох, птаха, птаха», - подумал он и обнял ее сильнее.
- Ну, согрелась?
- Ага… Спасибо. Вы достойны большего, Вы хороший…
- Да, уж…
- Не говорите так. Вы – хороший, просто не все про себя поняли и приняли… Вы еще не знаете, сколько в Вас сил… Их оценят и Вас полюбят… Обязательно полюбят, очень-очень сильно. Полюбят безгранично, безумно, страстно…
Амелин потрясенно молчал, слушая этот нежный голос, и в этот миг верил ее словам… Но только в этот миг. Он посмотрел на девушку и, поддавшись какому-то порыву, улыбнулся и подмигнул. Ле глядела на него своими глазищами, которые медленно, но верно наполнялись светом, цветом и теплом… И Платон увидел вдруг, что они у нее серо-синие, с черными-черными зрачками, вокруг которых колечком лежал зеленый ободок… И что сейчас они улыбаются.
Вот ведь диво дивное! Секунду назад эти глаза были бесцветными, и тут… Блеснул серый туман и густая синева полуденного лазурного неба… Серо-синие, удивительно глубокие, огромные глаза в обрамлении пушистых и длинных, как у маленького ребенка, ресниц… И вот в эту-то секунду что-то и произошло, накрыло прямо с головой! Что-то неодолимое и жаркое. Захотелось утонуть в этих серо-синих океанах-глазах, коснуться этого невинного лица, бледных губ, заставить и их налиться цветом, сначала нежно-розовым, а потом сочным малиновым, а потом страстно и …
Хватит! Не с ней!
Через мгновение эта удивительная девушка-ребенок еще теснее прижалась к нему и, устроившись поудобнее, доверчиво прошептала: «Спасибо…». Минут десять они лежали молча, а потом Ле тихо спросила:
- А Вы далеко собираетесь уехать?
- А с чего это ты взяла, что я куда-то собираюсь?
- Не знаю, просто, так как Вы ведут себя в тот момент, когда хотят перерезать все пути к отступлению в прошлое… Жгут за собой все мосты.
Амелин внезапно прижал девушку к себе еще крепче.
- Эх, Лешик, Лешик…
- Почему «Лешик»? – удивленно спросила Ле, и Платон просто кожей почувствовал, что она улыбается, и немедленно отчего-то улыбнулся сам.
- Почему «Лешик»? Да потому, что когда я тебя увидел, ажно вздрогнул… Вылитый лешак! Ну, привидение, значит. А сейчас пригляделся, вижу не лешак, а Лешик.
- Значит, Вы к моему собственному «ЛЕ» еще и «ШИК» добавили? А что? Пышно, торжественно ШИК-арно!
И тут Ле рассмеялась таким удивительным, чарующим смехом, что у Платона даже в душе что-то дрогнуло. «Сколько же она не смеялась так?»
- Четыре года не смеялась, - успокоившись, ответила на его незаданный вопрос девушка.
Платон вздрогнул, удивившись тому, что она будто прочла его мысли.
«Хватит! Завтра же прочь отсюда! А она… Она не пропадет. Денег дам, помочь велю, но сам больше не смогу, не выдержу еще одного раза!».
- Вам в Америку ехать надо, - продолжила Ле.
- В Америку? – переспросил Платон.
- Ага… Там такие как Вы нужны. Вы так не пропадете, Вы сильный и энергичный…Вы там не потеряетесь, станете ли заниматься чем-то хорошим, - она сделала паузу, - или не очень.
Ле немного повозилась, снова прижалась к его теплому боку и сонно прошептала:
- Вы будете там… как это… «wanted», в смысле… Вас там хотеть будут, - и девушка сонно засопела.
Амелин с улыбкой смотрел на это нелепое чудо у себя под боком и пробурчал:
- Ишь ты… «Хотеть»… Надо же, какие мы слова-то знаем, - и буквально через минуту заснул сам.
***
Ле открыла глаза… Был уже день… Она с наслаждением почувствовала, как постепенно просыпается все ее тело. Все его клеточки наполнялись новыми силами. Ле чувствовала, как что-то теплое поднимается от пальчиков на ногах выше и выше, заполняя все ее существо. Она просто лежала, улыбалась и наслаждалась всем, что видела и слышала в настоящий момент. И никакая убогость комнаты не могла помешать ей в этом. Теперь Ле окружала реальная жизнь.
Впервые за долгое время девушка испытала самое настоящее счастье от того, что она увидела солнце! Что она жива! Что выдержала все! И от осознания этого Ле улыбнулась.
- Лыбишься? – откуда-то раздался мальчишеский голос, а потом показалась и черная, будто в копоти, мордашка.
- Лыблюсь, - догадалась, о чем говорит парнишка Ле. – Лыблюсь… Тебя как зовут?
Тон ее был до такой степени доверчив и сердечен, что цыганенок слегка растерялся.
- Яшка, - выдавил он, глядя на то, как девушка поднимается из постели.
- Ну, ты и вырядилась! – вырвалось у него, когда он увидел ее рубище, которое выделил ей дядя, называемое «ночной сорочкой».
- Это не я вырядилась, а меня вырядили, - усмехнулась Ле и, совершенно не стесняясь, будто для нее это было вовсе не в первый раз, начала одеваться при чужом человеке. И тут Яшка увидел сквозь тонкую материю то, от чего волосы на его голове зашевелились от ужаса. Таких синяков и кровоподтеков по всему телу ему еще видеть не приходилось, хотя парень он был ушлый и немало повидал на своем недолгом веку.
- Это кто ж тебя так приложил? – выдохнул мальчишка.
- Да был один добрый человек, - Ле сделала паузу, а потом добавила, - был, а теперь нет…
- Платоша постарался? - азартно загорелись глаза парнишки.
- Да, нет… Сама. Так сказать, по воле случая… Слушай? – девушка одела свое темно-серое платье прямо на сорочку и повернулась к Яшке.
- А где тут умыться можно? Не хотелось бы здесь полы снова мочить, а то вчера мне ванну прямо в комнату вносили, а потом обратно унесли….
- Пошли, полью, - покровительственным тоном сказал Яшка.
Он не знал причин, но эта странная, почти прозрачная и какая-то нереальная девушка очень ему понравилась. Яшка немного знал Кассандру, но ничего подобного к ней никогда не испытывал. А в тот момент, когда он лил ледяную воду на бледные тонкие девичьи руки, к нему в голову пришла очень странная мысль, вроде, вообще и не к месту: «Эта Платоше больше подходит…». Подумал и сам себе удивился.
«Чем больше-то?» - начал он мысленный диалог с самим собой.
«Она его душу понять сможет…», - вынес Яшка вердикт и подал девушке полотенце.
***
Вечером он уезжал. Вернее уплывал, а еще вернее – уходил в плавание. Его, Платона Амелина, ждала Америка, и он отправлялся на эту встречу.
- Ты меня не провожай, - буркнул он в сторону Ле. – Не люблю.
- Хорошо, - ответила девушка. – Не буду… Только не проси, пожалуйста, забывать… Все равно не смогу.
Она поднялась и подошла к мужчине, обращаясь впервые на «Ты»:
- Ты вернул меня к жизни, Платон Амелин, и я тебе всегда за это буду благодарна.
«А глаза-то у нее лучистые», - внезапно подумал Платон и вздрогнул от легкого прикосновения девичьих губ к своим.
- Благослови тебя Господь, - прошептала Ле и перекрестила его. – Я за тебя молиться буду…
- Ты… это… Ну, не могу я тебя с собой взять…Не мне с тобой жизнь строить, но здесь тебе….
- Не беспокойся за меня. Я не пропаду. Ты же знаешь – я еще очень богата и сумею добраться до той кубышки… А уж потом я всем этим сумею воспользоваться, поверь.
Амелин, недавно в своей жизни испытавший всю силу непознанного в этом мире, откуда-то почувствовал, что с девушкой действительно не случится ничего плохого. Он присел на свой баул («на дорожку!»)…. Ле присела тоже… Платон поднялся – она вслед за ним.
- Ну, с Богом, - сказал мужчина, порывисто обнял Ле, ставшую ему такой близкой всего за день, и выбежал из дома.
«Все с тобой будет хорошо, девонька, потому что я буду далеко, потому что больше мы не встретимся». Он ошибался и насчет расстояния, и насчет встречи.
Ветер, дышавший ему в лицо, уносил с собою его прошлое и готовил к новой жизни, в которой его, Платона Амелина, будет хранить простая девичья молитва.
Читайте, оценивайте и, если понравится, то выложу продолжение.
Жду отзывов!
[/b]
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
На таком интересном моменте.. Читателей легко избаловать, потом будем требовать всего, много и сразу.
