|
Та, для которой
2
Больше ничего не снилось, ничего. То ли оттого, что Андрей теперь всегда был рядом, то ли она просто не помнила, что ей снилось, - но просыпалась она спокойно. Не выплывая с усилием из зазеркальной реальности – как это было почти каждый раз, когда она засыпала в последний месяц. Не снились родители, бабушка, какие-то однокурсники, не снился Байкал и тот день, когда она впервые увидела озеро – и узнала от мамы о смерти бабушки… Ничего этого больше не было.
А была – тёплая подушка. Любимая рука. Иногда – голос, иногда – просто ровное дыхание, если ещё сам не проснулся. И не надо вспоминать: ах да, в больнице. И не надо тосковать, вздрагивать, искать и не находить… И самой - долго приходить в себя, поднимаясь с кресел и диванов.
Но его дыхание только под утро становилось ровным. Он спал плохо. Иногда она просыпалась ночью и лежала без сна, слушая его шаги, тихий шум в коридоре, в кухне. Она словно видела его: вот он пьёт воду, а может быть, просто стоит у окна и смотрит на освещённый лунным светом двор. Скучный двор поздней осени. И даже зимой двор не просветлеет, не расцветится: здесь почти не бывает снега…
Потом Андрей приходил, расстраивался, что она не спит. Ложился рядом, обнимал её, и они тихо разговаривали – о дочке, о «Зималетто», о том, что случилось… И она понимала – в нём происходит что-то, меняется.
А каким он был лёгким, каким весёлым. Как любила она эту его способность ничего не драматизировать, принимать всё как есть – ни глубже, ни поверхностней… И даже когда они узнали о том, что Маргарита заболела, он по-настоящему не расстроился. Был уверен, что всё будет хорошо, что с ними не может случиться ничего горького, выбивающего из колеи, нарушающего весь ритм жизнь и саму жизнь. Как быстро пришлось убедиться, что на этот раз такой простоты не будет.
Когда Маргариту положили в больницу в последний раз, он помрачнел. Посерьёзнел, сосредоточился. И хоть всё так же на проявления тревоги с ободряющей улыбкой шептал ей в волосы: потом, потом, и это «потом» так и не наступало, - понятно было, что случившееся не могло пройти бесследно для него.
Когда–то с ним ведь уже было такое. Однажды жизнь уже остановила его, взяла за руку и подвела: смотри, вот любовь. Она не такая, какой ты громко провозглашаешь её, она именно такая, о какой ты мечтаешь, вряд ли даже самому себе признаваясь. Смотри, вглядывайся, впитывай. Возьми за руку или даже на руки. И поцелуй. И никогда не отпускай.
Так же было и с «Зималетто». Словно сказал кто-то: это не игра, и ты не актёр, хоть и играешь главную роль. Всё на самом деле, здесь и сейчас, и от тебя зависят судьбы людей. Это была настоящая жизнь, и она оказалась увлекательней любой игры. Удовольствие, которое испытывал он от работы, было меньше только того, когда он держал её на руках… Он не зря остановился. Это было правильно.
И теперь тоже всё было правильно. Теперь жизнь подводила – к родителям. Вот мама, вот отец. Кто они для тебя? Что ты сделал для них? Думал ли ты вообще о них?..
Он смотрел, вглядывался, впитывал. Сначала просто чувствовал перемену, потом осмыслил… Не зря ведь она теперь так часто видит его задумчивым. И ночью у окна он думает об этом. Но она не торопила его, просто была рядом. Говорил – отвечала, молчал – тоже молча обнимала. По капле накопленное знание просочится, нужно просто помочь ему осмыслить.
В эти несколько дней после смерти Маргариты он стал по-другому относиться к отцу. Это не произошло в одночасье, но именно сейчас стало заметно. Как будто подтвердилось что-то, замкнулся круг, всё встало на свои места. Опыт был горьким, пришёл через боль, а как иначе?.. И теперь он стал внимателен, бережен к отцу. Детские обиды уступили место – пониманию. На время или навсегда, она не знала…
И всё тревожней и серьёзней говорил он об отъезде.
- Кать, как он будет жить один? Он крепится, но за шестьдесят – не тот возраст, чтобы быть совершенно одному…
Она успокаивала его, говорила, что должно пройти время. Они осмотрятся и решат, что делать дальше. В конце концов, рано Павла Олеговича записывать в старики и в Англии он не просто живёт, а работает.
- Да, да, - соглашался Андрей. – Пока он работает, чувствует, что нужен… Но, Кать, ведь это неправильно! Он должен знать, что нужен нам и без «Зималетто»!..
- Он знает, знает, - гладила она его по руке.
Эти дни были заполнены хлопотами. Спасительными, благотворно, как лекарство, действующими на рану. Нет, она не боялась, что Андрей замкнётся, что в нём безвозвратно умрёт что-то, поддерживавшее его раньше. Он был слишком жизнелюбив, слишком много в нём было огня, чтобы вот так загасить его. И всё же болело – болело непритворно. И не кожа, а что-то глубоко внутри. И эту боль она старалась уменьшить, занимая по возможности каждую его минуту и радуясь, когда он и сам старался занять их.
Наступил день прощания. Они больше не увидят её, эту сильную и тоже полную огня женщину. Истлевшую за месяц, превратившуюся лишь в бледную копию себя. Глядя на это исполненное достоинства лицо, Катя почти с нежностью вспоминала, с какой стойкостью приняла её свекровь известие о своей болезни. Катя тогда не могла поверить в необратимость, это не укладывалось у неё в голове. Они поговорили почти тепло – редки были такие разговоры, и в основном они были связаны с Ариной. По телефону она сказала Маргарите:
- Маргарита Рудольфовна, этого не может быть. Наверняка врачи не говорили вам этого…
- Катя. – Маргарита помолчала. И с неожиданной ласковой снисходительностью продолжила: - Это правда. Ничего не изменишь.
- Но повторное УЗИ, операция…
- Да-да, - терпеливо сказала свекровь. – Всё это игрушки для желающих играть. Я не хочу играть, я хочу жить. А с этим – проблемы.
Катя была потрясена. Она, конечно, не представляла себе заранее, как должна была вести себя Маргарита, но ей казалось, что всё же не так. Наверное, она должна была не верить до последнего, цепляться за эти «игрушки», как она их назвала… Быть отчаянной, злиться на смерть… А она и была отчаянной – только в том, что злиться на смерть – это тоже играть.
А Андрей был согласен играть. Он был согласен на всё, лишь бы этот маячащий страшным призраком конец отступил. Но в любой игре есть побеждённые. И это были они с Андреем…
В ритуальном зале было много народу. Стояла тишина. Лишь печальная музыка, а кроме неё – ни звука. Даже шёпота, даже шороха. Они позвали только самых близких когда-то семье людей, которые действительно хотели попрощаться.
Кира плакала. Слёзы ненадолго останавливались – и снова беззвучно текли по лицу. Кате было невыносимо жаль её – она во второй раз осиротела. Маргарита заменила ей мать, да она и была ей настоящей матерью – и вот Кира снова осталась одна. Её муж стоял рядом, поддерживал под руку. Но для него Маргарита так и осталась чужой женщиной, с которой он вряд ли разговаривал больше, чем требовали приличия при встрече. Может быть, потому, что он так и не сошёлся бы с ней, а может, просто потому, что у него не было времени сойтись – он женился совсем недавно. Так или иначе, он сейчас поддерживал под руку одиночество, и никто в мире не мог этого изменить.
Павел Олегович, сухой, строгий, не сводил глаз с лица жены. Катя старалась не смотреть на него, не думать о том, что он сейчас испытывает. Это было слишком больно, да и ей казалось, что это может помешать ему. Это чувствовали все и деликатно отводили глаза, даже когда разговаривали с ним. Да, даже Саша был деликатен. Лицо его смягчилось, взгляд, голос были другими. Он тоже переживал потерю.
А её муж был красив даже сейчас. В этом чёрном костюме и галстуке, в белой рубашке, он был высок, строен, и даже горе не смогло опустить его плеч. И если бы не подрагивавшая время от времени его рука в её руке, она могла бы сказать, что он справился. Но это, конечно, было ещё далеко не так.
Остальные были пока массой без лиц. Она почти никого не знала – свёкры жили обособленно и в последние годы почти ни с кем не встречались. Разве что Ольга Николаевна с мужем, которые были на их свадьбе… ну, и ту женщину, которая звонила свёкру в больницу, Катя при знакомстве утром запомнила. Вот, пожалуй, и всё.
Когда все вышли из зала к своим машинам, Катя ещё раз пригласила гостей на обед. Ольга подошла к ней, сказала вполголоса:
- Катюш, тяжело тебе? Ты похудела, осунулась… Нужно отдохнуть.
Катя посмотрела на неё. Почему-то люди жалеют её, сетуют на её усталость. А она не чувствует себя уставшей – по сравнению с теми, кто теряет сейчас не только силы, кто прощается навсегда - быть может, с частью самих себя.
Но всё же она была благодарна Ольге. Она всегда симпатизировала ей, и Ольга, в свою очередь, никогда не могла понять, отчего у её давней подруги с невесткой такие сложные отношения. Сколько раз она предотвращала ссору, оставляя так и не сказанными слова, готовые вот-вот сорваться с языка Маргариты. То ли соперничала она с Катей, то ли не могла смириться с тем, что не она занимает первое место в сердце сына… ну, не завидовала же!.. А главное, главное – когда подруги оставались с глазу на глаз, нередко выражала восторг: какая удача, что всё так сложилось и у Андрея, и у «Зималетто»!.. Значит, всё понимала, очень хорошо понимала. Но часто не могла сдержаться, стремилась во всём настоять на своём…
- Ольга, у меня всё хорошо. Главное – Павел Олегович и Андрей…
И обе они повернулись к двери, из которой выходили отец с сыном. Катя, забыв об Ольге и не думая уже ни о чём, быстро пошла к ним. Просто быть рядом…
***
За обедом разговор постепенно оживился. Как всегда в таких случаях, люди начали вспоминать прошлое, ведь почти у всех у них было общее прошлое – когда-то они близко общались друг с другом, и у каждого нашлось что вспомнить.
Напротив Кати сидела Лидия – та самая Лидия Ведищева, о которой говорил ей Павел Олегович. Внешность этой женщины поразила Катю при встрече. Она выглядела очень молодо – по крайней мере, лет на десять моложе своего настоящего возраста. Высокая, стройная, с густыми светлыми волосами – ни седины, ни краски, красиво уложенными в причёску-корону… Элегантное платье кремового цвета – Кате понравилось, что она не стала лицемерно упрятываться во всё чёрное, и траур выдавал лишь чёрный кружевной платок, обрамляющий шею, словно воротник. Так же было и с тем, как она вела себя. Искренне выразить соболезнования очень трудно, вот она и не пыталась. Просто весь вид её говорил о том, что Маргарита и сидящие за этим столом люди очень дороги ей. Спокойно, естественно смотрела, спокойно, естественно говорила…
Она немного рассказала о Швейцарии, Катя с интересом слушала. Ей всегда хотелось побывать в Швейцарии, но до сих пор не представлялось случая.
- Ну, что же вы, Катя, - огорчённо и даже как будто с укоризной заметила Лидия. – Ведь это – рай на земле. Вы обязательно должны приехать. И Андрей. И Паша, - повернулась она к Павлу Олеговичу.
- Как это понимать? – откликнулся тот. – Ты приглашаешь нас к себе?
- Ну, конечно. – И спокойный взгляд её обратился в конец стола, где сидели Кира с Сашей. – И других детей тоже. В идеале. В конце концов, когда-то ведь так и было – мы все вместе… Вот только Кати не было. – И она с улыбкой посмотрела на Андрея.
Вместо ответа Андрей положил свою руку на Катину, лежащую на столе, и чуть ли не с раздражением отвернулся от взгляда Лидии. Ему было неуютно, это чувствовалось. Это можно было понять – все эти разговоры сейчас были лишними, он не мог с непринуждённым весельем подхватить их. Но и мимолётный взгляд, который бросила Лидия на их руки, не ускользнул от Кати. Похоже, она тоже понимает. И ей, и всем этим людям, в сущности, тоже неуютно, несмотря на общие воспоминания. Ничего не поделаешь, эта неловкость – неотъемлемый атрибут.
Но говорить что-то нужно было, и Лидия продолжила мягко:
- Столько времени прошло. Я даже не уверена, что Кира с Сашей по-настоящему узнали меня.
Павел Олегович поднял брови.
- Ты зря беспокоишься. Для этих детей семья всегда была важна, и они помнят всё, связанное с этим.
- Да ты сам-то помнишь? – обернулась Лидия к нему. Она улыбалась, но улыбка её показалась Кате немного напряжённой.
- Конечно, - сразу же ответил Павел Олегович, и в голосе его чувствовалась горечь. – Молодость прошла, и что осталось у нас, кроме воспоминаний? И возможности поворчать вот так, по-стариковски?
Глядя на лицо Лидии, Катя вдруг подумала: вот сейчас она не выдержит и засмеётся. Каким-то колючим, металлическим смехом. И тут же удивилась этой своей мысли: откуда у этой мягкой, доброжелательной женщины такой смех?.. И всё же она так подумала.
Но Лидия, конечно, не засмеялась. Она печально кивнула, соглашаясь.
- Ты прав…
Глаза Жданова-старшего потеплели.
- Ну, к тебе-то это не относится… Ты всегда будешь молодой. Да ты и так молода.
Вот тут Лидия рассмеялась – коротко и тихо. И даже, похоже, смутилась.
- Ну да, конечно, особенно если вспомнить, что твоей внучке четыре года, а моему внуку – восемнадцать…
На лицах Андрея и Павла Олеговича одновременно появилось изумлённое выражение.
- У Антона – такой взрослый сын?! – спросил Павел Олегович.
- Да нет… У Лены… Но мы почти не общаемся, ты ведь знаешь от Марго. А о сыне Лены - Ярике - Марго разве тебе не говорила?
- Да, но это было давно… Лена, кажется, хотела отказаться… - Павел Олегович явно чувствовал себя застигнутым врасплох. Вероятно, это была какая-то неприятная семейная история.
- Как видишь, не отказалась. – Лидия спокойно смотрела в глаза Павлу Олеговичу. – Да всё нормально, Паш. Нормально… - И она перевела вдруг взгляд на Катю. – Катя, вы извините нас за эти воспоминания. Просто очень хотелось похвастаться дочкой и внуком. Время многое сглаживает… Как я понимаю, вы не знали, что у меня взрослая дочь?
- Нет, - в некоторой растерянности ответила Катя. Эта странная настойчивость сбивала с толку. Чувствовалось, что женщине этой что-то не давало покоя, но что?.. – Андрей сказал мне только об Антоне.
Лидия улыбнулась Андрею.
- Андрюша, почему же ты ничего не сказал Кате о Лене?
- Даже не знаю. Не подумал как-то, - с виноватой улыбкой ответил Андрей. – Сразу вспомнился Антон. И его драки с Воропаевым.
И все с облегчением засмеялись.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
На то она и первая глава, чтоб что-то надвигалось... 
Вот так читатели соблазняют воображение невинного дотоле автора! Ни сном ни духом, какой криминал... ну, если только немножко... 
Но радует, что НАШИ голубки вместе. И между ними всё хорошо. 
:
Feed Me!
