Часть 2
ЕА: Вами пугают съемочные группы, актеров, партнеров? Вот придет…
ГА: Я стараюсь вести себя крайне скромно. Единственное, что я очень не люблю на площадке – это дилетантизм. И сейчас это беда нашего кино вообще. Вот дилетанты – везде.
ЕА: Ну в чем это проявляется?
ГА: Просто вот везде. Ну, начнем от режиссеров, которых в принципе и нет. Если режиссер ну ничего не дает и вообще даже не понимает сути этой профессии, я не понимаю, как ему удается снимать кино. Ну вот я не понимаю. Он не умеет разговаривать с актерами, он не может объяснить задачи, он вообще зачастую не понимает сути этой профессии. Он сидит у монитора, ну, он до этого, может быть, снимал какие-то клипы там, ролики, и вот он видит как-то, картинку для себя представляет, но он не понимает, что нужно сделать, чтобы это было действительно здорово. Как нужно поработать с актерами, чтобы они там что-то сыграли. Он считает, что это все ну как-то происходит само собой. И я сталкивался с этим просто везде и постоянно. Ну, начнем с того, что режиссер – это главный на площадке, вот если его нет, то есть это основная ключевая такая единица, то все остальное сыпется и рушится. А так, в общем, там хватает разных людей, которые просто выбивают процесс. Ну не важно, сейчас какие-то вдруг начнутся сравнения, будут вспоминать люди, кто со мной работал. Основная претензия все равно к режиссеру, все равно, их сейчас просто очень мало, их единицы.
ЕА: Нет, режиссеров-то очень много, просто режиссеров – Режиссеров, которые…
ГА: Режиссеров, которых можно назвать режиссерами – их очень мало. И сейчас, к сожалению… Я не понимаю, по каким принципам этот отбор ведется. Видимо, просто люди зарабатывают деньги, я так думаю. Потому что если бы продюсеры были заинтересованы в качестве кино, они, наверное, как-то бы и подбирали, и отбирали бы, и смотрели бы, и проверяли бы, и были бы на площадке. Ну, видимо, не затем снимается сейчас, в большинстве.
ЕА: Это так, но есть еще и человеческие амбиции. Давайте о них тоже не будем забывать. И если я, допустим, закончила какой-нибудь Институт культуры, ну так, образно, да? Написала, допустим, два сценария к каким-либо фильмам и потом решила, что а почему бы мне не снять кино. Я уже все понимаю, я уже два сценария написала, правда, их никто не поставил. И даже уже начинается вот этот процесс самоутверждения. То есть человек приходит на съемочную площадку, если ему дают такую возможность – снимать, а как правило, дают, потому что, в общем, мало людей, которые согласятся там 34 часа в сутки постоянно находиться там в замкнутом помещении, допустим, в павильонах, допустим, вот той же компании Амедиа, прекрасно представляю, как они выглядят, вот поэтому и находят тех, кто готов таким образом работать. Актеры приходят и уходят, режиссер-то остается. Он же сидит, он же там постоянно практически находится.
ГА: Нет, ну я ничего не буду говорить про Амедию, так или иначе со мной у этой компании все было хорошо.
ЕА: Ну хорошо, РВС, я не знаю, какие еще там приходят вот… Ну просто такие компании, которые занимаются выпуском больших сериалов.
ГА: Нет, ну на самом деле это актеры, как правило, работают и работают, режиссеров там по нескольку штук бывает.
ЕА: А, вот так да?
ГА: Ну, бывает просто по-разному. У нас в компании Амедиа с этим пресловутым сериалом была другая история, там режиссеры менялись. Ну, был и главный основной, который там тоже имел место периодически участвовать в процессе, и было параллельно там 4 или 5 режиссеров, которые по очереди менялись. А главные актеры – вот они просто в забое были этот год и не вылезали из него.
ЕА: А вы видите на экране - где работал один режиссер, где другой? То есть, можно отличить эти куски?
ГА: Да. Ну я-то их знаю, я-то помню вообще все. Чем хорошо кино такого типа – что вот я помню этот год и буквально по дням, ну, не по дням, конечно, но по событиям точно помню, потому что я себя вижу на экране, что со мной было, что происходило в моей жизни и как это отражалось на мне, и с кем я работал в этот момент… Это просто вот такая летопись. Я сейчас, конечно, не хочу смотреть и пересматривать, может, когда-нибудь в старости мне захочется посмотреть, как я прожил этот год своей жизни, ну вот я за пару недель пересмотрю.
ЕА: У вас не появилась аллергия на хоум-видео, а именно съемки, которые… знаете, человек выезжает куда-нибудь и сопровождает каждый свой шаг там. Вот, я вошел в море – и все это, значит, он фиксирует камерой, чтобы потом пересматривать.
ГА: Ну я этим никогда не увлекался, в общем-то. Есть камера как бы, и ну так иногда даже чего-то там в каких-то поездках поснимываю, но никогда не пересматриваю этот материал. То есть, ну вот он лежит на полке, может, когда-нибудь, где-нибудь захочется вспомнить, какими мы были молодыми и прекрасными… Поэтому не знаю.
ЕА: Свою работу какую-нибудь вот из всей вашей фильмографии вам хочется пересмотреть? Не себя любимого увидеть на экране, а просто посмотреть фильм, вот именно то, что получилось в итоге?
ГА: Честно?
ЕА: Честно, конечно.
ГА: Нет.
ЕА: Вопрос – почему?
ГА: Не считаю пока ничего особо достойного, вот не считаю пока в этой фильмографии ничего такого, что можно было бы причислить к кино, которое можно пересматривать. Это не анналы кинематографа, не одно из них не войдет туда, я так думаю. Ну, может быть, войдет там Не родись красивой просто как…
ЕА: Как явление определенного времени, да!
ГА: Да, что вот оно вот вдруг чего-то там, будут говорить, но вряд ли будут пересматривать… Нет, сейчас нет. К сожалению. И честно говоря, у нас такого кино сейчас, на данный момент, ну вот лично для меня, наверное, и нет. Не потому, что я вот сейчас пытаюсь всех принизить… Хотя нет, есть вот Лунгин, Остров, например. Я думаю, что обязательно буду пересматривать это кино, потому что ну вот это Кино. Я уж не знаю, как его там снимали, ну наверное, просто звезды совпали. Действительно совпали, и тема как-то попала, и в главного Мамонов просто… Ну вот попадание! Вдруг вот паззлы сложились, и все вот так случилось замечательным образом, действительно история, и я поверил в этого старца, и я поверил, что он действительно такой. Ну, Мамонов сам по себе уже, наверное, такой старец, очень своеобразный человек, со своим мышлением.
ЕА: В профессии вы выбираете выжидательную позицию или активную? Если вопрос непонятен, объясню. То есть, есть актеры, которые ждут предложений, сидят годами-месяцами, но говорят, что мое мимо меня не пройдет в любом случае, и есть те, кто делает все для того, чтобы это «их» пришло как можно раньше, быстрее, может быть, даже не их, но все равно пришло… То есть, в любом случае человек или той, или другой позиции придерживается.
ГА: Конечно же, я отношусь, скорее всего, к тем актерам, которые считают, что мое-то не пройдет, потому что ну вот лично у меня так оно и складывается, можно биться об стену до бесконечности. И были периоды в моей жизни, когда я разносил фотографии на киностудию Мосфильм, на Горького, стучался в двери там, актер, все это было. Я помню, что ничего мне это не принесло в то время, были еще, наверное, какие-то попытки, когда я пытался что-то пробиться там, а вот под лежачий камень вода не течет – из этих соображений. Не помню, чтобы это как-то сыграло. И во всяком случае, если даже сыграло, чтобы это получилось что-то действительно качественное, хоть с какой-то стороны. Все равно играло, случалось то, чего вот должно было случиться. У меня почти нет ни одной работы, ну, за исключением там последних каких-то глупостей, которые вот складывались бы вот просто. А вот они все какие-то непростые. И в этой НРК замечательной тоже было очень непросто с утверждением, как-то совсем непросто. И это действительно было какое-то вот такое вот – надо! Именно тебе – надо. Потому что вроде как бы все уже, отказ по всем статьям, главный продюсер сказал – только не этот человек. Категорически просто. Почему-то я все равно снимался в этой роли. Ну вот поди ж ты объясни эту фантасмагорию. И это касалось ну вот почти всего. Это касалось и Талисмана любви, и вот Заговор, который никак не может пробиться на телеэкраны, тоже там какая-то странная история была. В общем, если вспоминать, то наверное, почти везде. Ну, за редким исключением. Вот как-то все странно. Вот уже почти отказали, уже почти там выбрали кого-то другого, и там что-то вдруг не срослось, почему-то опять ко мне вернулись… Как-то вот все непросто. Поэтому я для себя решил – я вообще не люблю суету. Это против моих правил, против моих жизненных каких-то принципов, взглядов. И для меня вот эта позиция, она естественней. Ну нету работы, ну, не беда. Ну, поищу себя в другом месте. Но так чтоб вот унижаться, ходить, стучаться, а попробуйте меня, я буду лучше, и так далее… Ну вот что-то как-то не мое. Не потому что осуждаю, ни в коем случае не осуждаю этих актеров, я знаю, так сказать, примеры, даже слышал какие-то интервью от наших великих, кто вот таким образом входил, так сказать, в какие-то киношедевры, которые мы смотрим, засматриваемся. И вот поди ж ты, а как это происходит? Ну вот у них так. Ну а у меня, по всей видимости, совсем по-другому. Поэтому… ну вот суетиться не буду.
ЕА: А вы зациклены на этой профессии?
ГА: Нет. Мне там хорошо. Мне там вольготно. Как я уже говорил, я решаю там многие проблемы для себя лично, вот как личностные проблемы. Не потому что там вот люблю быть звездой, популярным… Хотя, безусловно, это тоже интересно, это хорошо, это приятно вот многом, хотя есть свои негативные стороны. Но прежде всего мои психологические проблемы. Мне необходима вот эта, скажем так, сфера, которая реализует меня полностью как человека. То есть существует еще мир, который во мне живет, в котором я чувствую себя прекрасно без кого бы то ни было и чьего бы то ни было вмешательства. И я там гармоничен и прекрасен. Но для того, чтобы был вот этот абсолютный тотус, такое целое, для этого необходима вот такая вот работа. Но пока да, пока уживаемся. А там посмотрим.
ЕА: Но многие актеры поступают очень просто. Они в определенный период своей жизни, в определенный кусок там года всю работу отвергают и просто вот в одиночку уезжают куда-нибудь. Вот Аронова едет, там, рыбу ловить, покойный Абдулов уезжал на Валдай, где тоже практически в одиночестве пребывал в своем доме, чувствовал себя там гениально, комфортно и не общался ни с кем, кроме, там, рыбок, птичек, я не знаю еще кого. Вот этот период полнейшего одиночества, он вам необходим, он нужен вам?
ГА: Нужен, но у меня появилось еще, у меня семья, у меня дети.
ЕА: Нет, это понятно.
ГА: Мне очень тяжело без них обходиться.
ЕА: То есть вот это полнейшее, абсолютное, уход от мира, даже от семьи там, от любимого человека – он вам не нужен? То есть вот для того, чтобы заняться вот абсолютно вот тем самокопанием, чистым, кристальным самокопанием…
ГА: Ну вот я в этой жизни всегда, в принципе, сам в себе. Ну почти всегда. Ну я нахожу какие-то оттяги, условно говоря, где пребываю ежедневно. Сам с собой. Мне это необходимо, это становится такой неотъемлемой частью. Так сказать, чтобы я вот ходил, очень бурно интересовался этой светской тусовочной жизнью – такого нет, я просто себя от этого огородил, мне это не нужно, я от этого отказался. Мне звонят, предлагают, я говорю – спасибо, не надо. Не потому, что осуждаю, а потому, что мне это неинтересно. Просто неинтересно. Ну вот это искренне совершенно, это не позиция. Ну просто не могу, я себя чувствую там дискомфортно. Поэтому как бы в этой жизни все равно я нахожу место постоянно, где я один, сам с собой разговариваю и прекрасно себя ощущаю. Поэтому, может быть, какие-то вот такие длинные глобальные отрывы, они не нужны. Сейчас нет такой потребности. Хотя раньше я уходил как бы и в горы, и все остальное. И в этом вот чувствовалась какая-то вот прямо острая необходимость. Сейчас очень сложно оторваться от родных. От детей, очень сложно. Прямо вот – три дня, и все. Кошмар, а как они там? Поэтому не знаю.
ЕА: Это у вас просто прошла болезнь роста, видимо.
ГА: Ну может быть, да, самокомпания. Сейчас просто ну какие-то вещи однозначно встали на свои места, как бы я понял однозначно, что есть, что для меня хорошо, что плохо, и какие-то сферы я даже не трогаю, я точно знаю, что так уже – вот так. И даже и не надо ничего пытаться менять, искать, это все понятно, потому что уже было несколько проб, несколько, так сказать, попаданий не туда. В конечном итоге все равно приход к искомому. Поэтому вот оно есть это, и я этого даже не касаюсь.
ЕА: Но вы же мужчина, вам семью кормить надо. То есть это значит, что и от любых предложений вы сейчас не отказываетесь, если они.. ну, разумеется, в рамках допустимых пределов.
ГА: Вы знаете, грешу, да. К сожалению, от чего-то я уже не могу отказаться. То есть я могу себе позволить посидеть, может, пару троечков месяцев, позаниматься сам собой, семьей и особо не суетиться. Но больше – наверное, уже нет. И поэтому если вдруг случаются такие простои, слава Богу, не часто, но иногда случаются, потому что я уже просто сознательно от этого откалываюсь, как бы говорю – Ну сейчас я могу отказаться? Могу! Ну и чего я буду? Всех денег не заработаешь, зачем мне все это нужно? И я как-то спокойно отсиживаюсь. Но когда уже критическая подходит черта, я понимаю, что вот сейчас-сейчас – и все, и без денег останусь. А как, надо же кормить, действительно. Приходится соглашаться. И приходится вот в этих работках незамысловатых находить в себе кайф. И мне везет, вы знаете, очень везет на людей. Это так приятно! И я получаю громадное удовольствие просто от общения. Я общаюсь с ними на площадке, я прекрасно понимаю, что мы не делаем шедевры, но мы все стараемся в рамках, которые существуют, что-то сделать более-менее приличное, органичное. Это ужасно, конечно, и приходится немножко свою творческую, амбициозную как бы суть приминать там, забивать там ее какими-то способами. Не пью, не курю – ну так, тотально чтобы можно было отвлечься, меня это не отвлекает, поэтому вот как-то психологически приходится себя как-то ломать, забивать, иногда попадаю в депрессии. Но так или иначе, вот, есть положительная сторона, в любом случае. Процесс приносит удовольствие. Где-то мучительнее, где-то понимаешь, что – блин, все фигня, но это жизнь, она бурлит, она как бы течет, и все равно год за два. И все равно, как бы, достаточно все насыщено. Пытался вот на днях просто восстановить хронологию своей жизни – ну вот что там произошло и за какой период времени, и понял, что столько событий, что у меня такое ощущение было, что прошло лет 10, а на самом деле там – 2 года. И это хорошо.
ЕА: А вы сейчас не жалеете о том, что вы очень близко подпустили чужих людей к своей личной жизни на определенном этапе?
ГА: А я никого не подпускал. Это иллюзии.
ЕА: Иллюзии? То есть создавалось ощущение, что просто чуть ли не вся страна в курсе того, что происходит почему происходит, до мельчайших подробностей – когда, куда, с кем, почему…
ГА: Фантазии! Нет, ну где-то да, где-то допустимые вещи, там – ну, а почему не сказать, куда я поехал? Ну то есть ну как бы не до конкретного места, а просто страну. Ну и поделиться впечатлениями о том, что там было. Но опять же, сейчас уже потерял к этому интерес, потому что прекрасно понимаю, что детали-то интересные все равно никто не пишет в результате, все равно какую-то свою историю складывают на основе каких-то твоих воспоминаний, ну абсолютно свою историю. И поэтому как-то бороться с этим – да зачем? И поэтому отказываюсь, как правило. Когда чувствую, что совсем что-то подзабывать стали… И потом, знаете, нашел свой кайф. То есть я, проговаривая журналистам свою личную, автобиографичную историю, вдруг начинаю понимать, что я это действительно прожил, мне так интересно вдруг расставлять это все, что за чем происходило. То есть я уже не за результат, а вот просто за процесс опять же. Вот мне интересно вдруг вспомнить, что со мной было. Вдруг человеку тоже интересно это услышать? Ну как правило, там выходит все равно третье, но дело не в этом. Вот как бы вот сам процесс опять же доставляет удовольствие. Иногда.
ЕА: А присочинять свою историю вам интересно? Вот историю своей жизни, нет?
ГА: Ой, катастрофически не люблю. Вот прямо вот меня трясет от присочиненки. Я хемингуэйевский такой человек, я очень реалистичен. То есть я люблю кайф от реализма. Вот я посмню, как писал Хемингуэй. Я ему верил на 100% и я получал просто немыслимое, какое-то вот физическое удовольствие от этой картошки в каких-то там, не знаю, французских кафе и так далее. Как он это все описывал! Я прекрасно понимаю, что вот этот мир – он все равно круче и интереснее любой фантазии, просто надо открыть глаза, увидеть это все, как это происходит, потому что вокруг нас постоянно что-то происходит. Мы просто этого не замечаем. Или не хотим замечать. Мы живем в каких-то своих иллюзорных фантазиях там, желаниях, устремлениях… А все вокруг нас, надо просто открыть глаза, увидеть, насладиться этой жизнью, и почаще открывать их, в общем-то, это решение многих проблем. Я таким образом выхожу из собственных депрессий. Просто сижу дома, там себе чего-то нафантазирую, все не складывается, творческая жизнь в корзину мусорную… В общем, все какая-то полная лажа, крокодил не ловится, кокос не растет, что же делать? Я выхожу на улицу, пройдусь по какой-нибудь аллее, открою глаза, вижу эту листву желтую, осень мою любимую, и все вот выветривается буквально из этого организма, вся эта муть, шелуха какая-то. Я опять жив-здоров, хочу жить, хочу что-то делать.
ЕА: Но вы по сути осенний человек, родившись в октябре?
ГА: Я осень люблю очень. Очень! Это самый красивый период, так или иначе. Ну, весна, конечно, тоже по-своему. Но осень по краскам, по этому вот аромату в воздухе – это безумие. Но я родился, поэтому, видимо, и люблю.
ЕА: Ну нет, некоторые вопреки, наоборот, родившись зимой, они обожают там лето и говорят, что мы намерзлись, хватит нам, давайте нам что-нибудь погорячее.
ГА: Ну в нашу зиму сейчас нынешнюю тяжело влюбиться, поэтому…
ЕА: Ну это да. Согласна с вами. Актерских амбиций у вас… понятно, о них мы говорили, режиссерские амбиции появляются? Ни от кого не зависеть и сделать что-то такое, не важно, в театре, в кино…
ГА: Вы знаете, пробовал я раньше, и я просто живу с этой мыслью. Пробовал, и помню, как меня это увлекло. Помню, что я просто вот… Я даже выпустил какой-то маленький спектаклик по Набокову, как-то ну совсем маленький такой, короткометражечку такую. Ну я просто подетально, поскольку я очень люблю детали вообще во всем, я воссоздавал там эту палатку там, это все совпало еще с моим каким-то таким похождением по горам и прочей экстремальной радостью, а там как раз вот история про покорение Южного полюса. Я жил просто этим, я вытаскивал какие-то штуки, я перетаскивал какие-то шубы, еще что-то вворачивал, то есть придумал какой-то свой мир. То есть я был и художником там, и режиссером, и всем на свете, и с актерами работал, и это меня вот… прямо я не знаю! Это было просто супер ощущение. Это было очень давно, я уже не помню, когда, но вот эта мысль не покидает – что я получал какой-то немыслимый кайф. Но эта тема меня зацепила. Сейчас вся проблема, видимо, в теме. То есть ее нужно нащупать, понять, она должна откуда-то свалиться, потому что в режиссуру вообще нельзя лезть без собственной темы. Ну вот нельзя, мы это все видим. Как режиссеры, бесчисленное количество, которые вынуждены заниматься тем, что им в принципе не очень нравится. То есть они этот как-то к себе так… вроде, ну ничего… И находят даже какие-то интересные вещи, даже иногда глаз загорается, но это все иногда и очень пунктирно. Поэтому и кино такое – вот вроде сценка ничего, а потом опять какая-то лабуда, а вот вроде тоже ничего, а потом ну вот тухляк полный… Нельзя. Вот я это просто понимаю для себя, поэтому и не лезу до поры. Если что-то появится, если появится действительно что-то такое интересное, о чем я очень захочу рассказать и не смогу не рассказать, потому что принцип этот тот же что и у писателей, и у поэтов.
ЕА: Не могу не молчать, да?
ГА: Можешь не писать – не пиши, а вот если не смогу не рассказать, не смогу недодонести… Что там будет – будут деньги, не будут, я просто знаю, что энтузиасты снимают на коленке при желании.
ЕА: Ну вы в этом убедились уже.
ГА: Главное, чтобы появилась вот эта вот необходимость, острая необходимость. Если она появится, то я займусь, обязательно.
ЕА: Так это будет театр или кино все-таки?
ГА: Не знаю. Кино просто все-таки очень дорогой процесс, даже самый дешевый процесс – он дорогой. Если мне хватит сил еще найти на это средства… Хотя я думаю, что все будет. В моей жизни вот так все и складывается, что если вот это действительно надо, и если это не выдуманная история, если это не что-то там такое нафантазированное, какие-то аллюзии, а действительно реальная вещь, за которую хочется зацепиться и хочется рассказать, что-то такое действительно поведать, то как-то все и складывается. Вот само собой дается, дается, со всех сторон дается, и все как-то вот идет, идет… В результате все вот оно и получается. Поэтому если да, то оно, я думая, и в кино, и в театре… Кино, конечно, интереснее, потому что я больше киношный человек, я родился фактически на Мосфильме, там всю жизнь прожил, это мое родное место, и, видимо, эти все флюиды… Я еще помню эти бешеные коридоры мосфильмовские, когда это все варилось как в котле, и это все зацепило, видимо, как-то там еще детское сознание, туда кануло, и оно не дает спокойно жить. Мне необходима эта суета. В театре все немного размереннее, меня немножко это раздражает, театральная размеренность. Я более эмоциональный и импульсивный человек внутри, и поэтому процесс внешний, он должен этому соответствовать. Я просто засыпаю, когда вот… Я не понимаю, как люди репетируют долго спектакли, как у режиссеров хватает терпения. Вот я бы заснул, откровенно. Поэтому наверное все-таки кино.
ЕА: Спасибо огромное вам за то, что пришли к нам сюда сегодня, и мы поговорили, как я и обещала, отнюдь не про тот сериал, который начался на телеканале Домашний…
ГА: Слава Богу! Слава Богу!
ЕА: Просто еще раз напомню тем слушателям, которые, может быть, не видели этого шедевра позапрошлого года, смогут увидеть его в этот раз на телеканале Домашний, а с нами сегодня в этой студии был Григорий Антипенко, за что ему огромнейшее спасибо. Так что смотрите кино, смотрите сериалы и сами составляйте о них свое собственное мнение. Спасибо.
_________________ И неужели не может быть иначе? Неужели... не может быть иначе! (с)
|