7. Цвет надежды
15
…- Артур, я серьёзно! Я всё лето ела песок… Врач говорила – кальция не хватает, - смеялась она, отворачиваясь от объектива фотокамеры.
- Лона, стой спокойно… Ну, посмотри на меня!.. Вот так. Так что ты там про песок говорила?
И она снова заливалась смехом, и снова он никак не мог ухватить момент, чтобы сфотографировать её.
Когда они наконец перестали мучить фотоаппарат (хоть один снимок, да должен получиться), она оперлась о его руку, и они медленно стали спускаться по ступенькам. Вдруг он остановился, словно вспомнив о чём-то, и, резко обернувшись, посмотрел наверх. Лицо просветлело.
- Гнёзда… Они не улетели!
Ей не нужно было поднимать голову, чтобы понять, о чём он говорит. Сколько раз весной и летом она видела этих птиц. Удивительно – из всей Москвы они, не сговариваясь, полюбили именно это место и именно этих птиц. Но он приходил сюда, когда здание ещё оставалось дворцом, и сейчас опасался, что перестройка спугнула птиц…
- Они улетели, - улыбнулась она, - но они вернутся.
- А мы?..
- И мы вернёмся. Ты сомневаешься?.. Весной. Пойдём.
И они снова медленно пошли по дорожке, уложенной новой плиткой, к выходу из парка. И ни разу не оглянулись. Зачем, если они уходят не навсегда.
У машины она вдруг остановилась и, сдвинув брови, посмотрела на него.
- А что бы было, если бы ты не приехал?
Он не удивился, серьёзно посмотрел на неё.
- Я не знаю. Я уже не знаю.
- Уже? А раньше?
- Раньше, наверное, знал. Жил бы как-то… Но рано или поздно всё равно приехал бы.
- Приехал бы? Или Машке скажем спасибо?
И он улыбнулся с нежностью в ответ на эту трогательную защитную реакцию…
- Садись, я тебе всё расскажу…
Они сели в машину, но, как только он повернулся к ней, она положила ему пальцы на губы.
- Тсс… - Глаза её улыбались. – Я измучила тебя этими расспросами… Заставляю по двадцать раз повторять одно и то же… Но ты пойми, это оттого, что я всё ещё не могу поверить… Тебя не было – и вот ты есть…
Он взял её руку и поцеловал подушечки пальцев – по одной.
- Я всё понимаю. Нам трудно… И ещё будет трудно… немножко, но будет… Но мы потерпим? Да?
- Да…
- Ты мне нужна… Мне ещё никто никогда не был так нужен… ты понимаешь?
- Да…
Он задержал на ней взгляд и вдруг улыбнулся как-то лукаво, сделал вид, что думает.
- Что бы это такого ещё сказать… спросить…
- Зачем? – рассмеялась она.
- Чтобы ещё раз услышать твоё «да»…
Она покраснела слегка.
- Ну, можешь не обольщаться, - проговорила, сдерживая смущённую улыбку. – И в «нет» недостатка не будет…
- Ну, «нет» тоже иногда хороший ответ, - отстраняясь, он повернул ключ в замке зажигания. – Например, на вопрос: «ты не уйдёшь?» или «ты не хочешь спать?»… Да мало ли таких вопросов…
Всю дорогу, сидя вполоборота к нему, она сосредоточенно смотрела на него. Изучающим, серьёзным взглядом. Он чувствовал на себе этот взгляд и едва сдерживался, чтоб не расплыться в счастливой улыбке. Она привыкает. Готовится. К тому, чтоб наконец поверить. Он и сам не верит, но в то же время – разве могло быть иначе?.. Ему легче, чем ей. За время перелёта было время подготовиться.
Он боялся за неё, за себя. Она увидит его – что почувствует? А вдруг это будет разочарование и она ждала того, что ей не нужно? А вдруг Маша ошиблась и ничего такого она вообще не чувствовала? А вдруг… вдруг… вдруг…
Он любил её. Он даже не ожидал, что ТАК любил её. Он стоял на пороге её дома, и с сердцем случилось что-то… Эта любовь обрушилась на него вместе с её глазами, как когда-то давно, в самый первый раз. Там, в ресторане, она посмотрела ему прямо в глаза, и уже тогда он понял, что никогда не разлюбит её.
Она была такой трогательной, такой беззащитной в этом странном платье, стянутом под грудью широкой лентой. Он так привык к её власти над собой, он помнил это ощущение и привык даже к воспоминанию о нём – и вдруг увидел хрупкое существо, жизнь, дыхание которого зависели только от него. Его взгляда, его слова. И он сразу безошибочно почувствовал: нужно уравновесить эту их зависимость друг от друга. И сила, и слабость – его и её – должны смешаться, раствориться… И пусть пока они, как два слепца, на ощупь пробираются друг к другу – когда-нибудь настанет момент, когда тепло и доверие станут зрячими. Понимать друг друга с полуслова, полужеста, беречь, хранить, чтоб не разрушить, не растерять…
Он верил в это. Надеялся.
…Лона сразу же прошла к дальней стене гостиной и, придерживая раму руками (он даже не успел помочь ей!), перевернула картину холстом к нему.
- Тебе нравится? Что ты видишь здесь?
Замерев, ждала ответа. Этот цвет умел быть таким разным. Дающим жизнь, как сочная, только что распустившаяся листва, - но и обманчивым, коварным… Этот цвет, в конце концов, был цветом сукна, разлучившего их… Ведь этим сукном обтягивали снукерные столы!..
Но он даже не вспомнил об этом.
- Надежда. Да?..
…И им обоим показалось, что нежно-салатовые, тёмно-зелёные и цвЕта морской волны краски вспыхнули, переливаясь…
- Да…
Он наконец-то позволил себе широко, счастливо улыбнуться.
- Ну, вот видишь, как это просто – говорить «да»…
…Его сын ждал его. Он не появлялся на свет, пока он не приехал. Но вот он приехал – и даже не смог подержать её в своих объятиях, встретить с ней рассвет.
Он сидел в тускло освещённом коридоре клиники и мечтал только об одном: чтоб хотя бы часть её боли передалась ему. Он и так причинил ей столько боли, что сознавать, как она страдает там, за стеной, было невыносимо. Исчезло всё: дворец, птицы, осенний парк, все эти сладко-тягостные размышления… Осталась только она. Она одна.
Телефон её, который он держал в руках, разрывался звонками, пока он наконец не догадался выключить его. И то сделал это не сразу – а вдруг ей позвонит кто-то важный? может, она ждала звонка?.. Но всё-таки вдавил красную кнопку до упора. Хватит бояться, держать себя так, будто она – не часть его. Он имел на неё право. Он теперь имел на любовь право…
…«Я люблю тебя, - писал он ей в записках, которые посреди ночи клали у её постели сердобольные медсёстры. – Я люблю тебя… Может быть, я нечасто говорил и говорю тебе это. Но это то, что я чувствую. Да ты и знаешь это. Ты первая поняла это, даже раньше меня… Мы с тобой как эти ласточки – мечемся, шарахаемся… Только пока делаем это хаотично, наугад, а они на самом деле хорошо знают, куда летят, безошибочно угадывают направление… Опыт и любовь научили их находить свои гнёзда, клювы своих птенцов…
И ты больше не чайка у меня, ты – ласточка… Моя ласточка… Мы всегда будем вдвоём… И улетать, и прилетать – вдвоём…»…
***
17.VIII, воскресенье
Ну, вот и свершилось. Хотела я этого? Ждала? Конечно, и хотела и ждала… Только это больше не центр Вселенной, не смысл жизни. Ориентиры сместились, центр тяжести поменялся… Я просто рада. Очень, очень рада.
Вергейчик долго держал интригу. Улыбался загадочно, делал вид, что не замечает ни моего волнения, ни меня саму. Лариса всё распределение сидела, отвернувшись, и я с горечью отметила: всё как прежде, как когда-то. Перемирие закончилось, и снова началась холодная война.
Но вот прозвучала моя фамилия, и воздух вокруг меня сгустился, ожил. Все кинулись поздравлять, трясти руки, целовать… и я видела, что нет среди них ни одного, кто бы не знал о том, что роль давно отдана мне. Я было думала разозлиться по старой привычке… но потом не почувствовала в себе силы. У меня сила сейчас на другое уходит, жаль тратить…
А главное – Лариса. Повернулась ко мне с такой весёлой улыбкой… господи, неужели она разыгрывала меня?.. Не передать словами то тепло, что разлилось во мне… Вся размягчилась, стала как мой ребёнок, как мой маленький счастливый малыш, который только что научился ходить… Но я ещё настороже, ещё боюсь немножко, ещё помню… Совсем чуть-чуть. Но, может, без этого и нельзя? Может, нужно держать в себе капельку стойкости? Если, конечно, не называть её подозрительностью, недоверием… Артур бы назвал… Посмеялся бы, обнял… Ему всё нипочём, он ничего не боится… А я рядом с ним перестаю бояться. Но потом вдруг увижу чьё-нибудь лицо без улыбки, мысль промелькнёт: не обидела ли чем-нибудь? не причинила ли боли? Сколько людей вот так уходит из нашей жизни… молча… не объясняя… А потом узнаёшь вдруг, что человек всё это время жил с камнем на сердце. И тогда уже ты как плитой бетонной придавлена… Пока у меня таких людей нет. Всё выяснилось: и с мамой, и с Ларисой, и даже брат стал что-то ещё говорить, кроме обычных односложных «да» и «нет»… И племянника любит, всё спрашивает, когда привезём…
Ох, Максим, когда привезём. Теперь уже нескоро. Теперь уже всё время будет занимать моя Элиза… какие уж тут поездки на родину. Если только мама согласится забрать маленького… Но здесь вопрос открытый. То самое тревожное чувство: откроется-закроется, улыбнётся-отвернётся…
Вышла из театра – и тут же позвонила свекровь. Вот уж кто открыт от начала до конца, предсказуем, прост, светел...
- Лоночка, мы вернулись с прогулки… Ты не переживай, не волнуйся, езжай домой, делай свои дела… А вечером заберёте, когда с матча поедете…
- Нет-нет, Алла Аркадьевна, что вы, я сейчас приеду…
Она даже обижается! Как меня это поражает каждый раз! Мама вот всё жалуется: и трудно ей, и дел у неё много… А эта женщина нАс жалеет… Если заболеет, стОит позвонить, спросить, как она, отвечает неизменно одно: терпимо… Мне это слово так в душу запало, я всё повторяю его про себя: терпимо, терпимо… Вот что спасает, вот что поможет – терпимость. Не рубить сплеча, не обвинять, подумать сразу о хорошем, а потом уж о плохом. Понять, попытаться почувствовать человека…
Пока малыш спит, успела переделать кучу дел. Всё сейчас делаю очень быстро, сама себе удивляюсь. Ненавижу процесс, нужно поскорей увидеть результат. С репетициями, спектаклями – обратная история… Ну, конечно, ведь всё дело в «надо» и «хочу». Если «надо» - хочется побыстрее убедиться, что не зря жертвовала чем-то в этом самом процессе…
Сейчас накраситься, одеться – платье? костюм? Надену брючный, он удобный и не мнётся, что самое главное в нашем деле. В самом важном и ответственном деле - долгого сидения в тёмном зале с сынулей на коленях… А любимый повернётся слегка, наклонит голову и посмотрит сквозь полуопущенные ресницы. И я улыбнусь ему и поцелую макушку сына.
В сущности, это и есть наша победа. В чемпионате Европы и Москвы, снукера и театра… Какими глупыми мы были. А впрочем, мне пора собираться…
***
Новоиспечённый чемпион Европы был высок, красив и улыбчив. Идеально говорил по-английски, терпеливо выслушивал вопросы и кратко, но исчерпывающе отвечал. И даже, говоря о своей победе и о том, как приятен ему был сегодняшний поединок с достойным противником, упомянул какого-то средневекового уэльского поэта.
- О, да вы романтик!.. – восхищённо присвистнул в микрофон журналист, бывший спортсмен, освещающий теперь проблемы снукера. – Хотя… я хочу всем присутствующим напомнить: господин Верещагин – писатель…
- Не так громко, Дэннис, - улыбнулся Артур. – Просто выходит книга.
- Ваша скромность делает вам честь! Но это правда – всё больше замечательных спортсменов выбирают разносторонние интересы! Итак, приветствуем нового чемпиона! – И он передал микрофон представителю федерации, уже держащему в руках кубок.
Тот сказал несколько слов, поблагодарил за хорошую организацию матча и, от души поздравив победителя, с улыбкой вручил ему приз.
…Несколько секунд… минут… и вся жизнь пронеслась перед глазами… самый главный приз… самый главный…
Но смотрел он не на огромную серебряную чашу, которую держал в руках.
По ступенькам спускалась самая красивая, самая лучшая женщина на свете. Возможно, она не была ни самой красивой, ни самой лучшей, но для него она была только такой.
Он спокойно улыбался, поджидая её. Все зааплодировали, заулыбались… Всё это он слышал и раньше. Вот только не она тогда подходила к столу…
Она подошла, он поцеловал её и взял сына на руки. Обвёл взглядом зал. Повернулся и осторожно поставил малыша на стол. Малыш покачнулся, но тут же твёрдо поставил вторую ножку и устоял. С любопытством разглядывал зелёное поле, испачканное мелом… Оно было пусто – его отец десятью минутами раньше забил все разноцветные шары… Судья с улыбкой посмотрел на малыша и, вынув по одному из каждой лузы шары, положил рядом с ним на стол. Мальчик чуть-чуть наклонился, дотронулся рукой до одного, другого… Лона и Артур, как завороженные, следили за ним.
…Жёлтый…
…Розовый…
…Красный…
…Коричневый…
…Чёрный…
…Синий…
…Зелёный…
Цвета их любви. Их «наваждения». Семь цветов поворота, семь цветов новой жизни.
Всё это осталось позади. И приз стоял сейчас рядом, смотрел на них своими пытливыми карими глазёнками…
Артур поставил чашу на стол, пожал руку Сандерсу. Обхватил сына одной рукой, придвинулся к Лоне, скользнул губами по виску:
- Пойдём…
И, обняв её за талию, пошёл с ней к выходу. Толпа расступилась перед ними. Впереди, в проёме открытой двери, белела стена… Они прошли мимо неё и окунулись в буйство августовских красок.
Они ведь уже рисовали на белой стене свою, и только свою картину…
|