|
4
29.Х, воскресенье
Ну вот, теперь, когда я оставила этот город позади и есть надежда, что скоро всё покажется нереальным, можно и спросить себя: что я сделала? Потеряла только этого чудесного человека? Или потеряла - себя?
Вот и всё. Конец надежде. Я придушила её: взяла за тщедушную шейку и обломала позвонки. Вернусь теперь в свою жёлтую тоску, а он пойдёт своей дорогой, на которой нет места таким, как я.
Наваждение - так, кажется, принято называть любовь, когда боишься себе в ней признаться? А если не знаешь, что такое любовь? Если хочешь лишь умом и телом, а в сердце маленький надрыв, который можно залепить пластилином привычной жизни? Наверное, всё-таки наваждение?
А любви нет. Это смешно. Откуда взяться за пять дней? Конечно, соблазнительно думать, что влюбилась. Но мозги не отменишь, здраво рассуждать ещё не разучилась. А ломает так и крутит из-за того, что потеряла. Пойди он на поводу, останься - и думать бы уже забыла. Но надо настоять на своём, завладеть, одержать победу - вот и наполнилась им до краёв, так, что места уже ни для чего не осталось.
Так наполнилась, что забыла даже про спектакль. Забыла про всё, что было после того, как я ушла из ресторана. Я шла - и ничего перед собой не видела, даже не помню, как потом собиралась, созванивалась с кем-то... А Вергейчик смотрел очень странно из первого ряда и потом, придя в гримёрку, как бы между делом, в разговоре, поцеловал руку. Полушутливо, но я видела - он чем-то потрясён. Машка сказала: моей игрой. Я сначала не поверила: не может быть! Я ничего не помню, ничего!.. И только потом вспомнила про сублимацию. Профессор Фрейд часто приходит людям на помощь...
Если бы он ещё объяснил мне мои чувства, что со мной творилось. Эту боль, это отчаяние, эту тяжесть... в душе и в теле. Придя из ресторана в номер, я скорчилась на краю кровати, обхватила себя руками и раскачивалась так долго, долго, глядя в одну точку.
Позвонить Сосновскому? Смыть, подвести черту? Да, наверное, если б у меня внутри сгнила последняя живая частичка, я так бы и сделала. И орала бы под ним так, что сбежались бы соседи... Но мой "милый мальчик" каким-то образом раскусил меня, сказав тогда: вы не кричите... Да, это другая пошла бы до конца в своём цинизме, своей подлости...Позвонила бы Сосновскому, растянулась бы на этой постели... Не всё ли равно с кем, главное результат?
А у меня - кишка тонка... Даже на это силёнок не хватает... Он правильно понял... только расценил как достоинство.
Он идеализирует меня, вот потому-то я и уцепилась за него! Все мы хотим пленять, удивлять - чтобы казаться лучше, чем есть на самом деле. А его и пленять не нужно - он с первого взгляда решил для себя: идеал. Его идеал.
Идеал корчился и почти стонал - беззвучно, но в душе стоны отдавались набатом. Я хотела его... я хотела его вернуть - до боли, до судорог в мышцах. И, сидя на кровати, заклинала себя, оправдывала. Зачем? Только затем, чтоб оправдаться перед собой, чтобы не было так стыдно… И всё вспоминала его - такого красивого и сильного, ещё не поверженного, вспоминала его лицо, каким оно было до того, как я всё разрушила.
...Как ослепительно ярко сверкала посуда на столе, а белизна скатерти не уступала ей в ослепительности. Глядя на всё это великолепие, я готова была поверить, что посуда сделана из серебра... Маленькая слабость - атавизм, наследие предков, тоска по давно ушедшим временам с канделябрами и кринолинами... В провинциальном ресторане провинциальной гостиницы странно было видеть такую чистоту и даже в чём-то изысканность. Я пожалела, что не обедала здесь раньше - поверила Игорю на слово, что кормят плохо, он возил меня в другой ресторан.
Игорь... Ожидая Артура, я смотрела в окно (от пола до потолка) и улыбалась. Казалось, Игорь уехал давным-давно, и я вспоминаю о нём как о каком-то полузабытом знакомом. Не слишком приятно для него, конечно. Но хотя бы думать то, что думаю, я могу?..
Артур пришёл. Я видела - он раздосадован на себя за то, что заставил меня ждать. И снова нежность разлилась внутри, снова он выглядел трогательным мальчиком.
- Ну, о чём же мы будем говорить? - улыбалась я.
Он улыбался в ответ. Мне нравится... нравилось, что, будучи так откровенно влюблённым, он не смущался, не отводил глаза. Он всё-таки был мужчиной. Правда, ещё не разгаданным до конца...
- Не знаю. О чём хотите. Расскажите о себе.
- Вы уверены, что я хочу рассказывать о себе?
- Я уверен, что если я начну рассказывать о себе, это будет неправильно... Поэтому предлагаю вам. Тем более, что мне действительно хочется узнать о вас побольше.
Я покачала головой, не сводя с него взгляда. Как он прав. Вспомнился далёкий вечер лет 10-11 назад, почти такой же ресторан и голубоглазый юноша напротив. Меня познакомили с ним друзья по институту, один из них уверял, что мы созданы друг для друга. Увы, через пять минут знакомства я убедилась, что это не так. Не закрывая рта и, по-моему, вообще плохо сознавая, кто перед ним, он посвящал меня в мельчайшие подробности своей жизни, совершенно не заботясь о том, интересны ли они мне. На шестой минуте стало скучно, на девятой оказалось, что он не курит и сигарет у него нет, что повергло меня вообще в полную тоску. Ещё через десять минут я сказала, что мне нужно в туалет, спустилась к гардеробу и ушла из ресторана.
- Даже не знаю, с чего начать.
- Ну, например, с того, где вы живёте в Москве. Вы ведь не москвичка?
- Нет. Но это было так давно, что я уже и забыла об этом. Сначала снимала квартиры, потом купила... на Мясниковской набережной, знаете?
- Знаю, конечно. Я Москву вообще хорошо знаю, - улыбнулся он. Знакомое кокетство коренных москвичей... - И живу по сей день в той квартире, откуда меня водили в детский сад.
- Вот как? А родители?
- Они уже давно построили другое жильё... Но сейчас у меня одна мама.
Он так просто, так спокойно сказал это, но я поняла: упоминание об отце причинит боль. И поспешила вернуть тему туда, откуда она началась.
- Артур, это ведь только кажется, что моя жизнь сплошной праздник. На самом деле она однообразна... и даже скучна.
- А ваши героини? Они не делают жизнь интересней?
- Это другое. Я не знаю, как вам объяснить. Вы, сидящие в зале, целиком отдаётесь происходящему. Для вас это что-то внешнее, что пришло извне и так же уйдёт через несколько часов. Я же живу этим. Поэтому, когда плачу на сцене, могу краешком сознания думать о том, выключила ли дома плиту. Ну, это как страдание. Нельзя полностью отдаваться страданию, оно просто внутри вас. Вы страдаете и всё равно делаете какие-то повседневные вещи...
- Так, значит, всё это обман?
Его глаза улыбались, и сначала я подумала, то он не воспринимает мои слова слишком всерьёз. Так реагируют всё. И это правильно. Есть вещи, недоступные пониманию. Их можно только почувствовать.
- Нет, конечно. Наоборот: иногда кажется, что по-настоящему можно жить только на сцене. Ведь жизнь это и есть - плита и слёзы.
- Значит, чем больше беспокоишься о плите, тем сильнее льются слёзы? - продолжал полушутливо допытываться он.
- Ну, не всегда... Иногда они льются и по настоящим причинам.
- То есть полностью отделиться нельзя?
- Невозможно... Да зачем это вам, Артур?
Он помолчал немного, потом серьёзно сказал:
- Наверное, чтобы сделать свою собственную жизнь менее скучной. В эту среду в театре я понял, что есть другая жизнь.
Тысячу раз опробованный взмах ресницами... кокетливый взгляд...
- Так, может, вы бы предпочли, чтоб я пришла сюда в костюме и гриме Бланш?
- Нет, - сразу же ответил он, как будто ждал этого вопроса. - Бланш мне нужна только на сцене. Здесь мне нужны вы.
...Официант, принесший наконец заказ, был лишним.
Но какая вкусная была еда! Я и не знала, что так проголодалась. Вообще, я терпеть не могу есть при чужих. Можно ли назвать чужим человека, которого знаешь пять дней? Наверное, да. Назвать можно, но вот с ощущениями сложнее. Я даже при Игоре иногда чувствую неловкость, а тут...
В какой-то момент встретились глазами.
- Лона, как насчёт яблок? Какие-то сказочные, по словам официанта, запечённые яблоки с творогом...
- Я яблоки не люблю, - виновато ответила я.
- А я - люблю...
Когда меня бросало в жар последний раз? В школе? В институте? Да ещё и с такой силой?.. Мучительно хотелось приложить к щекам что-нибудь холодное.
Но ему не следовало говорить этого. Так намеренно, почти бесстыдно озвученная правда резко и ясно дала понять, что это только его правда. Да, было общее томление... неудовлетворённость... протест... отсюда - смутные сомнения... Но от этого слова они развеялись. Это было слишком громкое слово для чуть слышного шёпота в моей душе.
И нужно было и в нём их развеять. Потому что между нами вдруг появилось облачко обмана. А искренность была самым дорогим моим богатством в этих младенческих отношениях... Я тряслась над нею, я оберегала её.
...Ну вот, я немного успокоилась. Пишу уже совершенно по-другому, мысли внятные... Может быть, меня успокоил стук колёс, или мерное покачиванье поезда, или тусклый огонёк светильника над полкой. Может быть, уже утром всё происшедшее покажется сном? И я буду смеяться, вспоминая свою беззвучную истерику.
Я сказала ему:
- Вы меня совсем не знаете.
- А это важно в данном случае?
- Но чего вы хотите?
- Видеть вас. Слышать вас. - Он робко и в то же время настойчиво сжал мою руку. - Говорить вам "ты".
И почти сразу же я с ужасом поняла, что он ласкает мою руку. Руки словно отделились от нас, зажили своей жизнью. Я опустила глаза и, как завороженная, смотрела на это зрелище.
Его пальцы гладили мои, скользили между ними, отстранялись и тут же с новой силой овладевали моими пальцами. Очень скоро я почувствовала, что и ладони, и пальцы наши стали влажными. И, почувствовав это, почувствовала острое возбуждение. Этот живой клубок был как сплетённые тела... Но разнять их я не могла.
Мысли метались. А он художник... Вот так, не двигаясь с места, в этом людном зале, одной рукой нарисовал картину будущей близости... Отточил мастерство, знает, в чём его сила... А если ещё и в глаза посмотреть - всё, я пропала. Поэтому я упорно не поднимала глаз, фиксируя в себе знакомые симптомы...
Это было неожиданно, как удар грома. Я была уверена, что он нравится мне только как человек, но что он способен вызвать во мне физическое влечение, да ещё и такое сильное, мне и в голову не приходило! Борясь с краской стыда и нарастающим желанием, силилась понять, почему это случилось и что с этим делать. Что делать? А что, есть варианты? Сколько у меня не было мужчины? Месяц? Два?
Но как это сделать? Поступить просто, без церемоний? Его намерения ясны, он элементарно хочет подняться ко мне в номер... Я всё усложнила, домыслила... Он просто хочет меня, захотел в ту минуту, когда увидел на сцене. И всё это время шёл к цели. Вот она, эта цель, уже у меня перед глазами... благодаря так искусно разыгранной им репетиции с руками... и он наверняка видит то же самое.
Но прежде чем мы совершим то, что должны совершить, необходимо соблюсти приличия. Я должна ответить на его признание. И ответить честно. Он ведь всё-таки решил заговорить о чём-то бОльшем, чем простое желание, хоть это и оказалось игрой. И я должна поддержать эту игру. Чтоб она была честной до конца.
Я всё-таки подняла голову. И мне показалось, что она весила больше, чем всё моё тело...ну, за исключением того безымянного места, где сосредоточились плоды этой вакханалии с моей рукой. Всю жизнь буду краснеть, вспоминая об этом.
- Артур, я не могу обманывать вас... Вы мне нравитесь, но я вас не люблю. И вряд ли полюблю когда-нибудь. Вы должны это знать. - И в то же время поощрительно слегка шевельнула рукой в его руке, почти погладила её.
Ну вот, а теперь он должен сказать с мягкой улыбкой: "Почему вы так думаете? Неужели у меня совсем нет надежды?" - и подкрепить эти слова ответным многозначительным пожатием...
Но он молчал. И рука его недвижно лежала в моей руке. Наконец он осторожно высвободил её. Провёл ладонью по скатерти, словно желая избавиться от этого прикосновения, ну, или просто вытирая пот... что, в общем, то же самое. Я удивлённо смотрела на него: он сильно побледнел, в этом не было сомнений.
- Простите меня, - тихо сказал он. - Я не должен был ни говорить, ни... Я подумал, что... ну, неважно. - И он вдохнул глубоко-глубоко - именно вдохнул, ибо выдоха я не увидела... выдох растворился в нём... Он снова посмотрел на меня, и в глазах его была какая-то сожалеющая улыбка. - Забудьте, Лона. Хорошо? Мне тяжело будет думать, что вы вспоминаете, что вам неприятно...
- Артур, вы не поняли... - не выдержала я. - Я совсем не хочу вас забывать!
- Да-да, конечно... - Он повернулся и достал из кармана кожаной куртки, висящей на спинке стула, визитную карточку. - Вот, возьмите. На всякий случай.
Я взяла карточку, не сводя с него глаз. Нет, ни о каких случаях он на самом деле не думает. Это дань вежливости, чтоб отстала, чтоб прервать поток уверений в дружбе и признательности. Я должна эту карточку взять и, как только он уйдёт, порвать и выбросить в мусорку. Это тоже игра.
Он не выглядел ни жалким, ни подавленным, и именно поэтому у меня оборвалось сердце. Это конец. Он больше не прикоснётся ко мне... А мне так этого хочется, внутри всё стонет и воет и даже не думает утихомириваться!
На какое-то мгновение даже рассердилась на него. Что, вот так взять и продинамить женщину? Со мной ещё никто так не поступал! Я - могла, да, но на то я и женщина, а он что возомнил о себе?!..
Но, чем дольше я глядела на него, тем ясней понимала, что он не виноват. Что мне нужно лупить по голове себя. Что это себе нужно выносить приговор.
Несчастная, жалкая кокетка. Испытывала тайное удовольствие, произнося эти слова. Значит, понимала, что они могут для него значить. Но позволила себе обмануться, такой соблазн был вернуться туда, где привычно... безопасно... И он понял это, понял, что я завлекаю его ничем не лучше дешёвой проститутки!..
Боже, как стыдно. Как давно мне не было так стыдно. Перед собой…
А он и не думал ни о чём таком. Ему просто захотелось тепла, захотелось дотронуться до меня. Он не виноват, что эта ласка вызвала такую бурю. В то время, как меня влекла вниз тёмная сила, он, быть может, возносился вверх. Это ведь только я придумала себе, что так не бывает. А для него эти сплетённые руки, возможно, были птицами... И как же хорошенько я сбросила его с небес на землю! Ударился со всего размаху, никаких подстилок, а как же, всё по-честному!..
Он ушёл. Поспешно, как будто ему стыдно за нас обоих. Я даже сейчас плачу, вспоминая, как он уходил. Я думала - допишу, станет легче, и чувство потери исчезнет, как постепенно прошло возбуждение... Не получилось. Вся надежда на утро. Главное - заснуть. Утром всё будет по-другому. Серый туманный перрон, Игорь с печальными глазами... Потом - квартира, театр, снова квартира... И снова туман. Только не серый, а жёлтый.
Хоть и стыдно, и больно, а надо забыть. Выживала же я раньше в своих меланхолиях. Лучше, чище всё равно не станешь, а он влюбился не в меня. Он меня придумал, но быстро протрезвел. И это к лучшему. Долго я всё равно не смогла бы притворяться.
Реву. Реву как маленькая. Я не притворялась! Может быть, впервые за долгое время была собой! Только благодаря ему. Только с ним. А он испугался и убежал... Может быть, прямо сейчас позвонить ему и спросить: Артур, ты испугался меня настоящую? Или все эти "люблю - не люблю" принял за чистую монету и не хочешь навязываться?
Хороша. Пять минут назад решила забыть и тут же принялась с ним разговаривать... Но что делать, если, закрывая глаза, я вижу зелёный стол, а на нём - семь разноцветных драже? Вот он, жёлтый шарик, ярко-жёлтый, не как мой туман, а как солнышко. А после жёлтого какой? Пытаюсь вспомнить... не помню. Вот позвоню ему завтра и спрошу...
Наваждение...
Нет. Порву визитку и залеплю сердце пластилином...
-------------------------------------------------------------------------
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
А уж описание мыслей...И это счастье оттого, что вроде бы уже осознала, поняла - вот она, твоя "половинка", и даже больно оттого, что эта нежность, эта теплота может быть - пусть временно - направлена на кого то доугого. И злость - потому что непривычны, непонятны эмоции в ЭТОМ, ЕЁ МИРЕ, который, со всей своей фальшью, тем не менее понятен, а он - не вписывается, потому что - настоящий. Сумбурно получилось, но - как есть. Спасибо, Наташ 
