НРКмания

Форум любителей сериала "Не родись красивой" и не только
Текущее время: 29 мар 2024, 13:45

Часовой пояс: UTC + 4 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 4 ] 
Автор Сообщение
СообщениеДобавлено: 06 сен 2019, 15:00 
Я расскажу тебе о любви, неземной и странной…


— Да мне от бабы, то есть от женщины, много не надо. Что такое красота, и от чего балдеют люди…
Сергей Сергеич с наслаждением скинул ботинки и растянулся на койке.
Тощая девка висела над столиком и его кружкой из-под чая, но охранник в ее сторону больше не глядел. Он кряхтя потянулся, заложил руки за голову и мечтательно смотрел в потолок. И солидно помолчав, продолжил: — как оно там дальше… балдеют, значит, люди. А, сосуд она, в котором пустота и ты ды, — на этом месте он еще разок покосился на прозрачную девицу и мирно пояснил ей: — это у каждого по-своему, и ладно. Лично мне нравятся в женщине две вещи – душа и ж… ну то есть ягодицы.
— Мужлан. — Надрывно сказала девица в потолок и поправила волосы. — О боже, какой мужлан. Деревенщина.
Охранник экономно повернул голову и еще раз осмотрел фигуру и ее волосы. Черные и слегка спутанные, длиной до любимого места Сергея Сергеевича, эти волосы привлекли было его, но практически тут же и разонравились. Волосы не в счет, раз остальное тело по краешкам светится.
Девка уловила взгляд, обрадовалась и изогнулась. Еще подумала, потом откинула свои патлы за спину и выпятила грудь. Ничего так грудь. Да только ничего у нее не выходило, ее нудно не замечали. Потапкину вдруг показалось, как он тут же решил, спьяну, что он слышит мысли этой, с грудью и патлами: «Дубоватый. Все охранники тут дубы. Этот хотя бы видит…»
Сергей Сергеевич мог наблюдать и не пялясь в упор, жизнь такая была, научила. Он лежал и видел, как она зырит на то, как дубовый охранник впялился в потолок. Видать, на что-то решалась. А дальше - что ж, раз гора не идет к Магомету… с воем метнувшись вверх и распластавшись на белом потолке, как разбившаяся при падении с высоты, очаровашка скривилась и картинно плюнула изо рта струйку крови. Затем томно содрогнулась, дернула тонкой ногой и открыла на Сергей Сергеича закатившийся мертвый глаз. Второй уже лежал рядышком с ее маленьким ушком. Покачивался, розовой сетчатой изнанкой и веревочкой напомнив Потапкину недавно модную песню. — Яблоки на сне-гу… — забасил он с удовольствием, — розовые на белом… что же мне с ними сделать… гу-гу-гу… как там дальше, Матильда, напомни-ка…
Глаз с липким чмоком влепился в глазницу, а девушка села на потолке, и голову в коленки спрятала. Макушка ее была обиженная, а края фигурки замерцали синим, как от газа в темноте, и уныние тут же заплескалось в комнатушке охранника. Обиделась что ли… - подумал он с раскаянием. Нет, этого он допустить не мог. Обижать девушку он не хотел, зачем ее обижать, и так уж богом обиженную. — Ладно, Матильда, не обижайся. Я просто привык одно время — вот так, что кровь изо рта, да кости обломками торчат. Ребра там, ну привыкаешь же ко всему, понимаешь? А так - да, что сказать, страшно, да, я бы испугался. Вот смотри, — он взял с тумбочки фляжку и потряс, — во, видишь, четыреста грамм емкость. Нету. Водочка.
Она дернула плечом, но чуть покосила глазом. И с отчаянием в лице схватилась за горло, вываливая синий язык. А платьице свое из черного сделала цвета засохшей крови, и бусами какими-то обвешалась, с колючками. Ишь, какая выдумщица, – нежно подумалось охраннику. Ладно, чего хочет пусть делает, спать не дает, да и черт с ней. Лишь бы не расплакалась, как вчера.
Точно, он так и думал. Завыла.

— Да мне сейчас хоть оранжевого дракона в лифчике на восемь сисек покажи, — втолковывал ей Потапкин. — Хоть трупа вообще без кожи. Хотя какая разница, я мертвых повидал. И умирающих тож видел. Я, знаешь, и сам два раза ранен был, один раз не тяжело, а второй даже врачи в госпитале думали, что не выкарабкаюсь. А я вот….
Как звать-то… а, ну да. Она сегодня потребовала, чтоб он звал ее не Ангеликой, как вчера, а Матильдой. Моль какая-то еще. Матильда де ля Моль, во как.
— Матильда, ты бы с потолка слезла. Чего там сидишь как моль. Иди, я буду тебе записывать, ты ж хотела. Вот, я вчера блокнот купил! — Он протянул руку к тумбочке и затряс клетчатым блокнотом. Вообще-то он не покупал, а взял у секретарши Маши на ресепшене. Он спросил, она и дала.
Хорошо, что вспомнил, дикарка на потолке как услышала про записывать, мигом встрепенулась и поплыла на него всем скелетом в чем-то тонком как целлофан, только без блеску. Потапкин поморщился. Полежать бы, да обойти охраняемый объект и подрыхнуть до утра. Ладно уж…

Писать пришлось долго и всякую хрень.
Рука аж затекла с непривычки. А Матильда все требовала, чтоб аккуратно и лезла исправлять с каждой буквой.
— И нежной пылкой… срасти…? исправь тут. Ужасная описка! Гадость!
— Где… не, пускай так. Это правильнее. Кстати, насчет срасти – у тебя ж… задница-то есть? Хоть какая-нибудь? Ну-к, подыми юбку?
— Нахал! Дубина! Идио-о-оот...
Потапкин зевнул. — И тебе спокойной ночи, Матильда.
Вопли в коридорах Зималетто ему не мешали. Даже хорошо было, приятно, что не один в этих стенах. Надоело как-то одному.

***
На следующую смену он был в общем не против, чтоб она тут поизвивалась. Дохлая, конечно, но женские косточки все ж. Так-то ничего, если б мяса ей… Потапкин проверил фляжку, долил из запаса и постарался все объяснить Веронике. Она сегодня Вероника была.
— Мне чтоб ж… ну то есть чтобы задница была. Чтоб вот так пятерней взять и еще осталось за пределами. Это я про одну полужопицу, само собой. Вот эдак бы…
Сергей Сергеич сноровисто-показательно покрутил растопыренной пятерней в воздухе.

Она фыркнула, подумала и ответила, да с вытанцовыванием.
— Я - изящная и стройная. Не нравлюсь, чего тогда уставился? Не ври, ты все время косишься на мою грудь!
— Просто смотрю. А ты такая стройная стала зачем, чтобы на работу взяли моделью? Или понравиться кому захотела? Самой-то видать никто не нравился, колючая ты больно.
Она дулась и молчала, и он утвердительно закончил: — Не любила, значит, никого.
Она взвилась и закрутила юбкой и волосами как пропеллером, и заносчиво затараторила:
— Что бы ты понимал, дуболом. Я любила одного парня. Он певец! Сначала мы дружили, потом полюбили друг друга.
— Ну. Так. И что дальше.
— Что – что дальше?!!
— Ты сказала - полюбили друг друга. Ну сколько-то раз полюбили, дальше что? Его в армию забрали?
Тут он вспомнил – Вероника. Сегодня она сказала, что Вероника.
— Балбес ты. — волнующе нежно сказала Вероника. — Мы любили! Понимаешь, я – его, а он – меня!
— Ну понял с первого раза еще. Дальше что было?
— А дальше….
Дальше она выла страстно и долго. Сергей Сергеич уважительно думал: сколько же у ней диапазон, явно с инфразвука начинает - мороз по шкуре, и ультразвуком заканчивает - стекла дрожат.
— А дальше… у него был друг. Старше его, и я его очень уважала. Его арт-директор и спонсор. И вот один раз… я вернулась со съемки и… они были вдвоем… Ооо...
— Вдвоем. — задумался Потапкин, и быстро понял. Простая цепочка – модели, спонсоры, дизайнеры, Милко этот. — Гомик, что ли?
По горестной физиономии Вероники было все понятно.
— Я вернулась к родителям.
— И перестала есть. — понятливо сказал Сергей Сергеич. Он и сам от себя такой понятливости не ожидал.
— Да. Они ждали, что я тоже устроюсь на завод табельщицей, как Тонька. Сестра двоюродная из Балашихи. А я с детства писала стихи. И училась в музыкальной школе по классу домры.
— Это балалайка, да? — Потапкин обрадовался, что может выказать образованность по части музыкальной культуры.
— Сам ты балалайка.
И заголосила.
— Мои стихи блестят как бриллианты,
Рождая в небе светлые миры!
Они звездятся, светозарны как куранты,
Они гремят салютами мечты!
— Отлично, — одобрил Потапкин. — хороший стих.
Он не кривил душой, про «гремят салюты» очень понравилось.
— Вообще-то у других поэтесс лучше. Вот у Ахматовой, она тоже умерла...
— Не, ты свои давай, — поспешил попросить Потапкин. Он уже знал, что под чтение стихов засыпать нельзя, разбудит воем и будет рыдать. Вероника обрадовалась и заголосила:
— Я любила, страдая без меры,
Но любить этот падший мир
Мне душа запретила. А тело…
Он не расслышал концовку, зато героически скрыл зевок, всего лишь задрожав челюстью. Она благосклонно покосилась и завыла еще громче. А когда он вытерпел все стихотворение, даже спросила, почему у него такая дурацкая фамилия.
— И зачем было такую фамилию выбирать? Раз можно было другую, более изысканную?
— Почему Потапкин – а медведь у меня был в детдоме. — стал рассказывать Потапкин, почему-то не удивляясь. Никому никогда не рассказывал. — Без ноги, мурзатый такой, но я любил его сильно. Спал с ним. Когда били и забирали вафли, там на ужин сладкое давали через день две вафли и пряник, то пофигу было. Там всех били. Вот, когда лупили и отнимали сладкое, терпел. Малой еще был, а те постарше. А как захотели Потапика забрать, я сбесился. И их побил, одному нос разбил, другой под койку залез, и я его пинал сверху.
Она молчала. Склонила голову к плечу, а черные волосы опять, как чужие, бросила за спину. — Вот, Вероника. А что Потапкин, фамилия как фамилия. А твоя-то фамилия как будет?
— Я Изабелла.
— Ты ж с вечера Вероника была.
— Не твое дело. Вечером Вероника, а сейчас Изабелла.
— Да как захочешь. Изабелла, значитца… Много-то как… и не упомнишь тебя всю, ты уж не обижайся.

Всю жизнь один. А тут ты. – Чуть было не сказал он вслух, проваливаясь в сон.


***
— Ааааааа!!!!!!!!
Вопль, раздавшийся из женского туалета, разбил спокойствие офисного дня, как Сергей Сергеич спьяну бил, бывало, окна, либо прошибал кулаком дверные филенки. Особенно когда сны видел про Чечню и товарищей. Охота было ему этим кулаком чего другого разбить, да что сделаешь. Плетью обуха не перешибешь. Власть она и есть власть.
— Чего кричим? — уважительно задал вопрос женскому коллективу охранник Потапкин.
— Кровь в туалете… ой, прямо на зеркале!! Ой, Сергей Сергеич! — запричитали перепуганные, белые как мел сотрудницы. Все белые, кроме Амуры, что нравилась ему сегодня больше обычного, стояла перед ним в пышной то ли юбке, то ли штанишках, которые хотелось проверить на предмет наполняемости. Амурой он полюбовался сегодня на секунду дольше, поскольку она была смугло-шафрановая, как южный фрукт, так бы и попробовал. Но нельзя, сотрудницы и сотрудники — это вам не девочки по вызову, как говаривал ротный. Женщины ждали от Сергея Сергеевича помощи и объяснения: чья именно кровь течет по зеркалу; какую кабинку занял обескровленный убитый труп; и кто он. То есть сотрудницы ждали, когда Сергей Сергеич выполнит свою должностную обязанность.
И смелый охранник, скромно поправив черные очки, спокойно вошел в комнату ужасов.
В дверь заглядывали бледные женщины, с уважением раскрывая глаза – мужественный охранник ровной походкой подходил к окровавленному зеркалу. Чему-то улыбнулся, глядя на две багровые струйки, липкие и жуткие, что стекали по зеркалу в раковину. Расстояние было как между глаз. Потапкин еще немного полюбовался на тягучую блестящую кровищу, потом поднял руку, подцепил пальцем густую каплю со стекла и … Танюша Пончева в дверях издала эротичный вскрик и упала в обморок на Свету. Поскольку лежали обе женщины на ровном полу и в безопасности, Сергей Сергеич покосился, но движения к ним не сделал, а каплю с пальца слизал и с удовольствием определил: – Клубничное.

Вернувшись к себе, задумчивый охранник увидел в своей комнатушке сурприз. Сразу увидел, глаз у него был наметанный и зоркий. Вот и увидел сразу.
— Падла косая… — умилился Сергей Сергеич, присев на койку.
Его разбитое зеркальце для бритья валялось на полу, все обмазанное кровавым сиропом.


***
— Какой же ты балбес.
Анжелика сегодня явилась прямо-таки бешеная. Полнолуние, что ли, действует. Хвасталась, что все здесь про всех знает, и даже размеры, в том числе и у президента. Потапкин не хотел ссориться, но Анжелика достала. И была сегодня растрепанная больше чем обычно, а на прозрачный свой скелет нацепила нежно-сиреневое платье с торчащей юбкой. Так и крутилась тут юбкой этой и чушь несла.
— Сама ты балбесина. — Строго сказал он ей. — Скучно со мной, иди в туалет к начальству, поизмеряй там чего-нибудь. В унитаз залезь, чтоб лучше видно было.
–– Ааааа!!! Я открывала тебе свою душу! Я… ты! Я думала, ты тонкий, чувствующий, и терзаешься в этой своей грубой оболочке!!!
— Что угодно, но не тонкий я. Нигде. — возразил Сергей Сергеич.
— Ты грубый мужлан. — Подтвердила вдруг успокоившаяся Анжелика. Она уже прихорашивалась, глядя в черные очки Потапкина. — Грубый, грубый мужлан. И толстый.
— А ты как думала. Что я тож от голоду захочу подохнуть, как ты. Не, я пожрать люблю.
— У тебя нет других увлечений. — Тут же откликнулась она, воспаряя со свистом и трепеща юбкой. — Ты приземленный и грубый. А бывают мечты – знаешь? И удовольствия более тонкие, веселье нежное и изысканное, восхищение миром искреннее, ув…
— Так и говорю же: люблю повеселиться, особенно пожрать, — мягко прервал поющий вой Анжелики Потапкин. — Это шутка такая, очень известная. Слышала?
Она не ответила, лишь уставилась в него страдающими глазами. Ишь ты, как вытаращилась, - залюбовался Потапкин. Глазищи круглые прямо. И если бы не такая черная, как ворона, ей же ей…
Он немного не понял, зачем так думает, потому что она опять завыла, немного заунывней чем обычно:
— В ней все гармония, все диво, все выше мира и страстей!!!
Себя что ли расхваливает. Потапкин не стал дослушивать и пояснил ей:
— Да ты чернявая уж больно. Я светленьких девушек больше люблю. Хотя есть тут одна черненькая…
И покрутил пятерней. Анжелика брезгливо поджала губки и придвинулась ближе, зайдя прозрачностью бедра Потапкину в левое плечо. — Ну, расскажи, давай. Какие тебе нравятся?
— Да я б ни одну не отказался. — Охотно поделился Сергей Сергеич. — Шура Кривенцова завлекательная, хоть и тоща. Но каланча, бляха, в лобешник мне смотрит. Если б не длинная такая, я б попробовал подкатить. А так без шанса мне, у ней бзик на длинных, я знаю. Слышал.
— О вкусах не спорят… — кисленько промурлыкала Анжелика. — Может ты бы и очкастую не отказался? Не ту блондинку из бухи, а которая с фигой на затылке тут носится? В тряпье из секанд-секанда?
— Финансовый директор. — Уважительно сказал Потапкин. — Во. А не финтифлюшка модельная.
— Очкастая. — Равнодушно напомнила модель.
— А что ее очки, за них держаться не надо. А вот за… — он покрутил в воздухе пятерней.
Анжелика брезгливо скривила губки. — Можешь не договаривать. — И передразнила: — вот так вот пятерней, и чтоб осталось за пределами.
— Ну да. Причем, что показательно в Екатерине Валерьевне, это тот факт, что и снизу и сверху такое распределение. — Наставительно сказал Сергей Сергеич, и добавил: — Вот это я называю гармония.
— А ты знаешь, что эта гармония со своим начальником в кабинете обжимается? Я сколько раз уже видела.
Анжелика присела на койку рядом с охранником, и тот с удивлением отметил, что подушка под ягодицами модели чуток продавилась. Совсем малость.
— Нет, такого быть не может, — уверенно сказал он. — У нашего президента невеста есть, а у Екатерины Валерьевны жених. И иди-ка ты полетай, а я посплю хоть малость.
— Наивняк... — Разнеслось по коридору и повторилось в изгибах коридоров – няк ня няя- я-я- аа…. аак….
Перед ботинком был черный клок волос. Сергей Сергеич посмотрел, потом нагнулся, подцепил клок и вытащил из-под своей койки черный парик. Длинноволосый и с челкой.
— Может, рыженькая… — мечтательно сказал он в воздух комнаты.


***
Дневная смена прошла без происшествий, а после двух ноль-ноль Сергей Сергеич сдал объект напарнику и отлучился по делу. Обычно он и спал здесь же, в комнате охраны, но сегодня у него было дело к одной знакомой бабусе. С ее родным внуком он служил, и в Чечне потом… в общем, сейчас он ей тоже как внук был, продукты приносил и все, чего надо было. Вот, сгонял на рынок да навестил бабусю. Потом вернулся, поспал, перекусил, выпил чаю и сел ждать ночной смены.
— Я Жозефина. — Сразу же предупредила Анжелика.
Не, не рыжая, - слегка огорчился Потапкин. Она была русая, без кудряшек, волосы до лопаток. Вполне ничего, если б не дохлая. Сегодня нервная опять залетела, вертелась в воздухе юлой, дергалась вся и не смотрела на него. Чего приперлась тогда, дергаться и коридорах можно.
— Слухай, тут у меня… ты не визжи только… — и решившись, быстро спросил: — Котлеты будешь? С лучком, домашние.
Жозефина застыла в воздухе, открывая рот… скорей всего, для вопля, но при словах про котлеты вдруг захлопнула и почти нормальным голосом сказала: — А чего же ты молчал! Да-а-аай!

Сергей Сергеич смотрел, как котлета исчезает в туманном провале за сиреневыми губками. Там, правда, еще просвечивал календарь с хорошей голой девушкой в фуражке, держащей огнемет, глянцевый такой календарь висел на задней стенке, но это ничего не значило. Котлета определенно проваливалась куда-то. Наверно, в другое измерение, - подумал Сергей Сергеич, и довольный, потянулся за фляжкой.
Она куда-то дела четыре котлеты и томно повалилась на его койку. А он только было сам хотел.
Кто не успел тот опоздал называется. Она разлеглась перед ним и томно повела коленкой – туда, сюда… Сергей Сергеич задумался. — Чо, соблазняешь что ль?
— Фырр… фыркнула знойная шкелетина на постели. Охранник подумал, и аккуратно постучал двумя пальцами, указательным и средним, по качающейся коленке. — Жидковата еще малость. Чаю попьем давай? С ватрушками?
Она не отказалась, и все повторилось. Ватрушки исчезли, и Сергей Сергеич удовлетворенно сказал, желая сделать комплимент: — После анорексии этой, я днем почитал, как выспался. Вот – после этой твоей анорексии жрут как прорвы, и толстеют девки сильно. Так что я подожду.
— Ага, жди. — Удивительно ласково ответила… блин, как ее сегодня… а разволновался он, оказывается. Она подвинулась и сделала вид, что просто так, и не спорила, когда охранник лег с краешка койки. Вроде не злится. И он спросил ее, как ее сегодня звать, а то забыл уже.
— Миранда? Розалия? Брахмапутра?
Она придвинулась ближе.
— Я Аня.
— Анюта. Анютка. — удовлетворенно сказал, засыпая, Сергей Сергеич Потапкин.


Пожаловаться на это сообщение
Вернуться к началу
  
Ответить с цитатой  
СообщениеДобавлено: 06 сен 2019, 15:01 
***

Назавтра она с ним разругалась. Швыряла что-то прозрачное, билась головой об стенку и дверь – неслышно, и орала, что больше не придет - очень громко. И дуболомом звала, ну это как обычно. А началось все с того, что Потапкин вспомнил про ее голодовку. Он уже третий день хотел ее расспросить, интересно стало – вот зачем сама себя так изничтожила, не бывает же таких болезней. Дурь одна.
Сначала общий вечер, вернее ночь, у них тек нормально. Потапкин затаив дыхание смотрел, как она отправляет в никуда блинчики с повидлом. Так и улетали, в незримую тишину. Тарелочка опустела, Анюта с сожалением покачала ее за краешек, подумала… он смотрел. Она облизнулась, вздохнула, явно счастливая, и прыгнула на его койку. Как будто всю жизнь тут ужинала и на кроватях у охраны качалась.

Очертания у валяющейся бывшей модели были модельные. Бедрышко в изгиб, а его подушку обняла как свою. Потапкин посмотрел, подумал, и чтобы не рассердиться на нее, начал вопросы. Начал вежливо - спросил, отчего она придуривается сиротой казанской.
— У тебя сестра была. Мать, отчим.
Похорошевшая от блинов моделька скуксилась, а потом заявила, что ее в детстве не так любили, как надо было. И дальше ныла, на все, что он ни спросит.
— Что сестра… сестра, куда там нафиг. У меня даже велосипеда не было. А Светка как только родилась, ей сразу велосипед купили.
Потапкин с сожалением посмотрел на пустую тарелку и баночку из-под польского клубничного конфитюра, и вспомнил, что еще хотел спросить. Как это так, не есть? Моделей он каждый день видит, аж надоело, – похвастался. И все веселые. Даже самые худенькие, у которых точно подержать нечего, и те веселые, и фифы такие – идут, не глядят. Ни одна зараза на охранника не взглянет, как будто тумба стоит, а не человек. А насчет голодовки да, фигуру держат. Федька рассказывал, что Марьяна в кафе голодными глазами на все, кроме него, смотрит. Даже на салфетки облизывается.
— А ты, почему не ела до смерти, а?
— Мне было невкусно.
— Да хоть и невкусно, когда жрать охота, и подошва вкусная будет. — не поверил Потапкин. — Мне-то не рассказывай. Оголодаешь, так и сухарик с плесенью деликатесом покажется. Неужели не хотела?
Она мечтательно вздохнула и… примяла подушку локотком…
— Сначала нет, а потом хотела, ужасно хотела. Все время только про еду думала, и сны видела тоже все про картошку жареную, и еще пирожки с луком и яйцами. Еще я часто видела зеленый борщ с крапивой, у нас такой бабушка варила. Со сметаной и половинкой яичка.
— А дома не варили борща, что ли? Почему не ела, раз хотела?
— А я уже не знала, хочу я или нет. Не есть было интересней, чем есть. Совсем немного надо было потерпеть, эти запахи от еды и слюни во рту, и уже не хотелось. И в животе как будто тяжесть была, хоть и пусто. Я быстро поняла, что надо совсем немного потерпеть - и глотать эту ихнюю еду уже не захочется, а зато они все смотрели на меня. И мама не доставала. Мне даже казалось, что ей меня жалко!
— Почему же казалось. Наверняка ведь жалко ведь было тебя, такую.
— Очень. — сыто фыркнула Анюта. — Так жалко, что в психушку отправили.
— При чем тут психушка? — удивился Сергей Сергеич.
— А больше нигде такую болезнь, как у меня, не лечили. — Гордо, как об особенных достижениях, сообщила довольная гостья.
— В психиатрическую? — зачем-то переспросил Потапкин.
— Ага. В четырнадцатую. А там насильно есть заставляли, пшенку с маргарином. И всякую фигню часами слушать, как жить надо правильно. Погань.

Потапкину отчего-то стало обидно. Есть ее, видите ли, заставляли насильно. Про жизнь учили. Ему стало обидно, и он наставительно сказал:
— Погань - это когда в разных окопах, после того как учились вместе.
— Ты еще блокаду вспомни. — мигом отреагировала сиреневая красавица. Опять сегодня в своем сиреневом шифоне заявилась. — Слышала уже. Лекции и в психушке читали, ого-го как!
— Правильно, что лекции слышала. — медленно сказал Потапкин. — Люди в блокаду делились последним куском, выживали из всех сил, а тут готовую еду приносят – и фыркать. Как так невкусно? Я не понимаю. А чего тебе надо было, ананасов с шампанским?
Она хмыкнула, склонила головенку к плечу, и удивительно мирно прощебетала:
— Это когда блокада в Ленинграде была – полсотни лет назад, да? А ты мне эту блокаду сейчас тычешь - воспитывать.
— Да я тебе могу и про восемь лет назад рассказать. Про макароны. Килограммовую пачку на двоих, на день. А варили без соли. Не было. И оборванные ходили.
— Это где, в детдоме? Как это, восемь лет… — морщинки на ее лбу были прозрачные, но умные – сразу посчитала.
— Нет. В детдоме одевали всех. А вот в зоне военных конфликтов не всегда. Пушечное мясо не шибко-то одевают. Только ерунда это, и последнее, что бы я помнить захотел, и вспоминать. Жрачка вообще ерунда, когда…
Она смотрела на него, крутила носом и не верила. Он видел, что она не верит. Что за мракобесие, действительно. Кто вообще в такое поверит? Потапкин не обиделся, но злиться начал. Он про эшелон и пешую колонну Дагестан - Чечня вообще никому не рассказывал, не мог. А про то, что дальше было, и подавно молчал, запеклось на душе струпом. Да если бы и решился рассказать, тяжесть с души хоть не скинуть, а так, пошевелить – все равно не стал бы. Никому из живых. Потому что кому это вообще надо, люди про страшное ни слышать, ни думать не хотят. Да и правильно делают.
— Чего было, то и говорю. Это через два месяца, весной, всех кто остался – одели, обули, оружие выдали, а потом Аргун был.
Она слушала. Потапкин хотел бросить этот разговор, но язык вдруг развязался, как никогда еще. Тогда они, после того как у офицеров на дачах грядки копали, необстрелянные первогодки, в цепи шли по ровной местности, на противника. Обученного противника, профессионального. А потом удивлялись не тому, что не все там полегли, а как этот противник выглядел.
— Камуфляж новый и… да ни к чему тебе. Не, Грозный нет, я под Грозным не был. А когда его брали наши, я в госпитале был. А из роты никого не осталось.
И зачем-то объяснил прозрачненькой, как будто ей интересно было.
— Я и сплю-то всегда под градусом. Сны не хочу видеть. Не надо мне никаких снов.
И добавил, чтобы поняла, что не зря он все это ей говорит:
— Вот. А ты жрать перестала, чтобы выпендриться.
Вот тут она и взметнулась. Весь характер свой поганый выказала, и кровью харкала, и синела, и платье на себе драла. И волосы с ногтями с нее облазили. Личико обтянулось, а глазищи вылезли – красотень. И вылетела прямо через дверь, причем молча.

Да и пусть не приходит. То есть не прилетает. Ему же спокойнее.
Он прилег на нагретое привидением койко-место и задумался. При всей Анечкиной нервозности на сумасшедшую она не походила, очень уж на болтовню шустрая. Да еще и считать умеет. С тем и залег Потапкин спать, приняв снотворное из фляжки – обычные два средних глотка.
О том, что он на полном серьезе обдумывает характер и поведение привидения, Потапкин ни до, ни после стандартной дозы не думал. А если учесть, что состояние «до и/или после дозы» был его единственным состоянием все последние годы, то удивляться было как бы и нечему. Удивляло его другое – вот как она сообразила, что можно к нему за просто так являться и пользоваться его спокойным характером? Костян бы, сменщик, уже сам в психушку пошел, если б ему такие концерты по ночам закатывали.

Он проснулся по графику, в четыре тридцать, и лежал, глядя в серый потолок. Тишина была пьяной. Потом Сергей Сергеич сообразил, что это не тишина, а он неправильный. Слишком трезвый, и надо восстанавливать баланс. И восстановил, выполнив пару отмеренных глотков. У него был в этом деле опыт, чтоб не больше, чем нужно, но и меньше тоже нельзя. Стало нормально, но чего-то закручинился, вспомнив зажмуренную Анюту. Она всегда жмурилась и отворачивалась, когда не хотела чего-то слышать, это он еще в первый день заметил.
А девочка права. Дуболом он.
Захотел повоспитывать.

***

Потапкин долил фляжку и вышел на дежурство.
По пути подобрал разодранный блокнот в синюю клетку, тот самый, где записывал под ее диктовку про любовь и страсти. Клочки были мелкие, и охранник все собрал.
Орбит без сахара всегда был у него в нагрудном кармане пиджака, левом. В правом была плоская фляжка емкостью 375 мл. И то и другое - проверенное средство. Чтобы память да мысли ненужные из фонового режима не выходили, охранник умело применял фляжку. А дальше, то есть в качестве меры от запаха, самое лучшее - это детский орбит. Розовые подушечки, проверено долгой практикой. На десять минут свежее дыхание, аки у младенца, и никакого алкоголя охранник и в глаза не видал с прошлых выходных. И еще лимонные леденцы.
На этой мысли он выпрямился и увидел выходящего из лифта Андрея Палыча под руку с невестой и заместителем. Выучка спасла и на этот раз: «Доброе, утро, Андрей, Палыч» - очень четко выговорил охранник Потапкин. Его спасло то, что он был сильно пьян.
Он, когда был в слабом градусе, мог задумываться, и не сразу находить нужные предметы. Когда он был слегка нетрезв, он мог даже показаться пьяным, но вот в среднем градусе и выше у Потапкина открывались особые способности, практически паранормальные: очень пьяный Сергей Сергеич ходил по прямой линии, а его дикции мог бы позавидовать сам Левитан. Все так, но вот в данный момент охранник был не просто пьян, а в дымину, и по этой уважительной причине президентский выход из лифта он проморгал. Стоял он прямо и внушительно, но его глаза под черными очками были закрыты, а шум от открывающихся дверей лифта послышался ему издалека, как бы уличным. Как будто это открыли дверь, которая вообще-то была не здесь, а много лет назад в детдоме, и причем зашипело точно так же - как будто шланг у водогрейки лопнул.
Жданов уже подошел близко и обнюхивал, но Сергей Сергеич стоял смирно, и вид имел солидный. И только когда за руководителями закрылась дверь, охранник позволил себе качнуться. Он не упал только потому, что сообразил – да ведь Анечкины вопли про дуболома, которого щас уволят на пинках, слышал только он...
Никто больше, включая Жданова, ни визгу этого, ни воя не слышал. Если б услышали – это б заметно было, орала-то Анюта как резаная. Как будто это не Потапкина, а ее уволят с должности привидения.
Он понял, что ни президент, ни его невеста с заместителем ничего не слышали, осознал - и это его даже маленько отрезвило. И еще холодок на щеке, где его лупила маленькая холодная рука. В аккурат, когда открывался лифт с начальством, а Потапкин спал стоя, она хлопала его по щеке и визжала. Следила, что ли?
Пасет… - умильно вздохнул Сергей Сергеевич. Пасет девочка охрану.
А, она же с восьми ноль-ноль еще и стихи орала.

Я розой белой вяну.
Сорвал – не тормози!
Иди, а я останусь
В асфальтовой грязи!

Холодок был на щеке, а внутри… Сергей Сергеич удовлетворенно улыбнулся и еще раз потрогал эту щеку. Внутри разливалось что-то теплое, с запахом клубничного варенья.



*******

Сегодня Потапкин запланировал борщ. Красный, наваристый, и чтобы много хорошо сваренного мяса, а сверху зелени покрошить. Сметана уже ждала в холодильнике, сметану он тоже на рынке купил, правильную – ложка стояла.
— Ах, Сереженька… я с тобой и кухоньку свою вспомнила… – ворковала бабуся. — А борщика мне хочется ох как давно, да вот для себя одной готовить… — приговаривала, шустро по-молодому крутясь между столом и раковиной. Помыла свеклу, и капустный кочан тоже зачем-то помыла. Ну ей как специалисту виднее. Сергей Сергеич к бактериям всяким относился упрощенно, водочка внутрь - лучший антисептик, и он этот дело не забывал, обрабатывал себе пищеварительную систему.
— Какой же ты молодец, Сережа. И хозяйственный ты у меня, и скромный. Куда современные девушки смотрят, хотела бы я знать? На певцов да актеров небось, как во все времена, ах, глупенькие…
— Я картошку почищу. — Степенно сказал Потапкин.
Бабуся взглянула на него еще нежнее. Умильно, как на мишку-пушистика, хотя и в габаритах настоящего медведя. Сергей Сергеич аккуратно взял из ящичка второй ножик и миску.
Он отлично чистил картошку, да и вообще много чего умел.

После обеда Сергей Сергеич, расхваленный за помощь по хозяйству, неожиданно разоткровенничался. На смену ему было через полчаса из дому выходить, наверно поэтому и заговорил.
— Вот бывают эти… ну призраки, или привидения. Я думаю, что они и правда приходят. Только не понимаю, отчего это так – вот не было никогда этих призраков, даже знакомых, и вдруг… совершенно незнакомый является. Как так может быть?
— Ах, Сереженька… — бабуся вязала что-то белое. У нее все столы и сервант были в этих салфетках. — Все возможно в нашем мире, я за свою жизнь в этом столько раз убеждаюсь. Все возможно, что ни подумай. И привидения, я думаю, Сережа, это… это души неприкаянные. И еще те, что не хотят от земли отрываться, а может быть, и не могут. Жалеют кого-то из оставленных. А еще я думаю, Сережа, — бабусины пальцы замерли, а глаза и стеклышки очков засияли… и скатерка под лампой радугой пошла, и кресло-качалка бабусино замерло. Потапкин смотрел и удивлялся. Никогда она так не говорила, была всегда рассудительная. — Я думаю, что привидения – это больше, чем души.
Он подсел к ней поближе, и боялся слово пропустить. А бабуся тихонечко, как сама себе, рассказывала…
— Душа, она что – она путь, положенный ей на земле, прошла, да и улетает, дальше стремится, куда… время придет, узнаем… А вот привидение уйти не может, держит его что-то… вот и думаю я, что иные привидения – это души, да и еще что-то вдобавок, от человека и его жизни. То, что он в себе носил, большее что-то…
Потапкин не понял, но подобрался. Как это – большее?
Спицы опять мерно щелкали, а голосок бабусин, вместо того чтобы загрустить, повеселел. Она вздохнула, положила свое вязанье на колени и вдруг заулыбалась. Как будто вспомнила что-то хорошее, а не про призраков, на ночь глядя.
— Я еще молодая была, когда мой Васенька ушел. И видела его часто, а никому не говорила – нельзя было. И он приходил и разговаривал со мной, как живой. Долго приходил. Целый год. И вот веришь, Сереженька, не боялась я нисколько, а радовалась. Видела Василия Семеныча, как вот тебя вижу, а ближе он никогда ко мне не подходил. Сказал, что напугать меня не хочет. Видеть-то и говорить с ним можно, только на расстоянии. А прикоснешься – только холодок по руке побежит, и все. И вот он приходил, и рассказывал мне все, чего в жизни не успел. Про детство, и как до встречи со мною жил. Сказал, что живой этого рассказать не мог. Хотел рассказать, очень хотел. И чтобы я в ответ на это сказала, что не виноват он, ведь судьба сильнее удавки бывает. Вот хотел поделиться, а пуще повиниться, но не мог. Тяжесть с души ему снять мечталось, но не позволено было ему на меня эту тягость вешать. Васенька мой, Василий Семеныч, он из дворянской семьи был, а служить пришлось в Красной Армии, да в польском походе…
Она встрепенулась и схватила свои спицы, и закрутила ими еще быстрее – щелк да щелк. Как птичка клювом. Потапкин подумал немного, и спросил.
— А вот если дотронуться до привидения нельзя, то и есть-пить оно не может?
Старушка смеялась так, что легкие ее плечи в ажурной шали тряслись, как у цыганки. Когда очки на столик хотела положить, чуть не уронила, и Сергей Сергеич подскочил и помог. Посмеялась, потряслась, слезинки с морщинок стерла…
— Нет, Сереженька. Не может есть привидение, никак не может. Это к тебе ряженое привидение приходит небось, Сережа. Или во сне кто ходит? Ходит, да и не помнит, бывают ведь и луной отмеченные. А еще и такие есть, что спят по многу лет и не стареют. Случилось что тяжелое, и пожалуйте вам - в сон человека бросило и не отпускает… Бывает, Сережа, все бывает…

***

Явилась, как только он термос открыл! И за стол уселась.

А потом сказала, что в точности такой борщ ее бабушка варила. Свекла на мелкой терочке, и такой краснющий, что даже картошка краснеет, а сметана сразу розовая становится. И Потапкин сказал, что правильно, варила бабушка, а он только помогал.
— У меня такая бабуся, ты бы мне позавидовала. Если б с ней хоть раз поговорила. Тоже стихи читает. И на пианино.
Анюта сыто прищурилась и промолчала, и Потапкин рассказал еще: — Она даже в кухне в кружевном фартуке и с прической. К ней ученики раньше ходили на пианино играть, так она дома всегда в туфлях с каблуками, как артистка.
— А сейчас уже не учит? – с интересом спросила Анюта.
— Ей уж, слава богу, хорошо за семьдесят. Ученики приходят по праздникам, поздравить. Цветы ей приносят. Бывает, и просто так приходят. Она редко играет, у нее пальцы болят. Больше читает, — важно рассказывал Потапкин. — У нее в комнате книги во всю стенку, и картины еще. Не как в холле у нас тут, а настоящие картины, с трещинками. Во.
— А как зовут твою бабусю? — Подозрительно спросила Анюта.
— Тамара Владиславовна. — Гордо сказал Потапкин. Он ждал этот вопрос. — А фамилия - Арцыбашева. Дворянская, между прочим, фамилия.
Анюта надула губы и промолчала. Он не успел этому удивиться, потому что заметил нечто более удивительное – ее надутые губки были розовыми. Не совсем, конечно, цвета женских губ, которые охота… ну в общем, не совсем, но явственно розоватые. Как кожа, когда начинает обгорать на солнцепеке.
Когда в том была необходимость, Сергей Сергеич думал быстро: — А давай еще по тарелочке, Анечка? И сметанка как раз… — и невзначай качнул широкое горлышко, чтоб духмяный борщевой парок…
Она вытянула шейку и повела носом. Нос был чуть вздернутый, совсем чуток.

Мыть тарелки Потапкин не стал, а сдвинул все на край стола и прикрыл вафельным полотенцем. И успел первый занять свою койку.
Анюта посмотрела снисходительно, подлетела и преспокойно улеглась на него сверху. Весу он никакого не ощутил, а вот тепло было. Такое слабое, как от солнца в пасмурный день - и неоткуда ему вроде взяться, а вот греет. Паутинкой теплой оглаживает.
Сегодня он уснул как бревно и снов не видел. Было тепло.

***

Наутро Сергей Сергеич был бодр, и имел идею. Для дальнейшей разработки идеи ему нужен был Коротков.
— Федор, ты мне нужен.
— Буду, Сергеич. Договора отвезу по-быстрому, тут недалеко – на Строительную, и к тебе.

— Короче, Федя. — Внушительно начал Потапкин. — Мне надо информацию. Имена и фамилии всех моделей, что тут работали. За последние… — Потапкин задумался. — За последние три года.
И коротко рассказал, попутно объясняя ситуацию. В реальных понятиях, без всяких там полтергейстов психозных. Мол, ищет он одну девушку, и все.
— Тут, видишь, такое дело… я не знаю, сколько ей лет. Как голая выглядит, знаю, а имя и сколько лет – не знаю. Но период надо проверить последний – года два. Ну для гарантии три. Больше смысла нету.
Федор понял, и не удивился. С девушками модельными всяко бывает, впрочем, как и с неформатными. Еще неизвестно, какие хлеще заморочат.
— Уютова знает всех. Если бы, как ты говоришь, Сергеич, она умерла, да еще голодом себя уморила, то я уверен - Ольга бы, вероятней всего, знала. Они ж ей тут почти все как дочки. Спрашиваем? Как будто случайно ты узнал, что твоя знакомая была. Вот только как про годы… — задумался Федька. — Ты ведь не можешь не помнить, когда это было.
Федька мыслил еще секунд двадцать. Потом глянул на серьезного Потапкина и тряхнул удалой головой: — Нет, мы пойдем другим путем, Сергеич. Тайными тропами контента мы пойдем.
И пояснил, что данные по договорам и списки манекенщиц не только бухгалтерия хранит, у арт-директора тоже есть, он видел. И подиумные модели всех полов там аккуратненько обозначены, по номерам, причем с номерами телефонов.

Они совместно зафиксировали момент, когда гений дизайна удалился за пределы охраняемого объекта. Далее Потапкин отвлекал у входа в здание Ольгу Вячеславовну, как раз после обеда. Он рассказывал милой приветливой женщине про свой неконтакт с руководством, не понимающим азов охраны. Уютова хлопала глазами, но слушала с интересом, особенно про пулеметный расчет и точки обзора. Как раз до момента, когда напарник отбой дал, доброй Ольге Вячеславне удивления хватило, и качая головой, помощница дизайнера пошла к себе в мастерскую. Думала она при этом скорей всего обычную женскую чушь, и скорее всего про то, что жениться бы надо Потапкину.
Она уехала наверх, и Сергей Сергеич, отсчитав контрольную минуту сорок секунд на подъем лифта, рванул следом.

Федор Коротков, гордый как не пойманный взломщик Пентагона, был на условленном месте.
Само собой, место это было возле ресепшн, рядом с Марией.
Распечатка была длиннее, чем рассчитывал Потапкин.
Моделей с именем Анны было аж четырнадцать штук. И еще две Алины и одна Адель. Про Адель Потапкин даже немного подумал, но решил – нет, она ни разу Аделью не назвалась. Если б такое имя было у ней, так выдрыга так бы сразу и заявила, что Адель.
А вот одно имя с фамилией очень заинтересовало… у Сергей Сергеича, как услышал, пальцы самопроизвольно развернулись в пятерню. А еще как будто чьи-то пальцы по спине провели. Очень уж фамилия хорошая.

Да нет, быть такого не может!


Пожаловаться на это сообщение
Вернуться к началу
  
Ответить с цитатой  
СообщениеДобавлено: 06 сен 2019, 15:01 
***
Узнала, что ли? Что отслеживал ее, прошлое узнавал? И обиделась так, что перестала появляться. С нее станется, нравная такая, что прямо с поклонами к ней подходи. Фу–ту ну–ту, ножки гнуты. Графская дочь, называется. Зазнайка модельная.

Потапкин страшно скучал, хотя и не хотел себе в этом признаваться. Дни стали серые, ночи тянулись длинные. По ночам мягко мерцали тихие мониторы, и было тихо в коридорах, как на кладбище, ныла и звенела эта тишина – не нужен ты никому, Сергей Сергеич… не нужен. Малообщительный ты тип. На пути к асоциальному. Даже привидение сбежало.
Последний раз он видел ее неделю назад. Тогда она заявилась с опозданием и в леопардовых штанах в обтяжку, на складе стянула, что ли? И слопала весь ужин за двоих, Потапкин ничего и сказать не успел. А потом уснула, и думала во сне, что «Макс еще пожалеет. Подумаешь, звезда, Макс Волан… бадминтон ты… со своей диетой. Сам сиди на своей дурацкой яичной диете…»
Потапкин ту ночь совсем не спал, потому что был голодный.
Была эта последняя ночь вроде спокойной, но что-то тревожно стало Потапкину, с самого вечера чуял неладное. Сначала он тогда подумал, что тревога оттого, что не рассчитал он Анютин аппетит, она одна две порции и добавку умела, и теперь спит вся довольная. А он слушает. И про певца понял сразу. Этот певец-молодец и был ее хахаль, знаменитость фабрично-заводская. Макс Волан, выправка типа бадминтон, да втянутые во всю щель джинсы с синей ширинкой. Да сумасшедшие девки с фонариками плясали сзади, а видел все это Потапкин по монитору, и всего-то полтора года назад! Как так? Шестнадцать месяцев назад, если уж точно. Этот Волан прилетал сюда петь по приглашению, Потапкин как раз дежурил. Всего шестнадцать месяцев назад, весна была сырая в том году.
Потапкин крутился и не спал, зато моделька дрыхла с нежной улыбкой. И лезла обниматься во сне. Мониторы мерцали спокойствием, не доносилось ни звука и с улицы. Сам воздух, казалось, спал, тягучий как карамельная начинка в пончиках, которые с наслаждением слопала прозрачная стройняшка. Тихо, спокойно было. И поэтому Потапкин чуть не вздрогнул, когда она распахнула глаза, показавшиеся темно-синими в утреннем полумраке, и звонко подумала: «Утром на завтрак сырники… опаздывать нельзя!»
И упорхнула.
Где у нее завтрак-то… кто еще Анюту подкармливает? – задумался Потапкин.
Кто посмел?
Мучительно крутился клубок из нервов. Наматывался и распускался заново.
Где, кто ее еще кормит? И справная такая стала, если б рука насквозь не шла, так и подержать бы приятно. Нет, пальцы и рука сопротивления при прохождение сквозь модельное тело по-прежнему не встречали, но вот мягкие изгибы появились. И тепло чувствовалось. Хорошее такое тепло. Бодрое. Теплое и наглое, а не унылое-смертное, как тогда, в первые разы.
Мысль, которая пришла в голову следом, окончательно смотала нервы в тугой клубок. «Спокойно… без паники», - сказал себе Потапкин, находясь уже на рабочем посту, и потянул руку направо под пиджак, за фляжкой. Там было пусто. Непорядок, пусто должно быть к двум часам дня, а не в одиннадцать тридцать, непорядок… так и на увольнение нарваться можно, выговоров тут ему никто не будет объявлять. На работу его прежний президент брал, и повезло тогда крупно. В охрану можно было устроиться только к частнику, и желающих нанимать в эту охрану незнакомых парней из тех, что недавно побывали в горячих точках - таких смелых было не очень много. Тем более кризис. А у него здоровье хоть и отличное по всем справкам, да биографию не отменяет. А биография хоть и славная, да энтузиазма у работодателей такие биографии не вызывают.
Потапкин завинтил пробку и четким движением спрятал фляжку в карман.
Нет, никаких увольнений за пьянку. Этого не будет, работать он в модельном доме привык, зарплату получает, и женщины его уважают. Те женщины, хорошие, которые с телом.

О телах и сырниках Потапкин думал до конца смены. Костян пришел раньше, поздоровался и побежал наверх решать по отпуску на две недели, экзамены сдавать. А вскоре и вернулся, смурной. Видать, отказали, – смекнул Потапкин, находясь на посту и в сознании.
— Сегодня днюха у другана. — уныло сказал подошедший Костя. — Собрались пивка в парке попить, отметить. И готовится надо, у меня еще по термеху должок и курсач с замечаниями вернули. Сессия началась, а у меня еще допуска нету. Зря, что ли второй год учебу оплачиваю. Не, я в узел завяжусь, Сергеич, а диплом получу.
— Да и правильно, — сказал Потапкин. — А чего отпуск не берешь, тебе же как студенту положен. К начальству ходил, что тебе сказали… ла… сказал, в общем?
— Эх… что сказал – злой он был. — ответил напарник. — Шариком в дверь запустил и говорит: «Учиться надо было до того, как на работу к нам устроился. У нас работать надо. Договаривайся со сменой, кто вместо тебя, я, что ли, охранять буду?»
Хм, особенно в наряде с блестками и на каблуках, ночью по коридорам бегать, - подумалось Потапкину. Нарушители сами разбегутся, а те, что не дадут деру от президентской юбки – те особо-то и не опасны. Сами сдадутся и подставят. После ночной осенней встречи Сергей Сергеич к президенту относился однозначно. И еще усмехнулся про себя: вот бы Анюта пошалила, если бы увидела тут это красное платье да дрыгающую походочку.
— Ты вот что, — сказал Потапкин, — иди в бухгалтерию, скажи, что я согласный на полторы ставки. Два часа в день мне для себя, остальное время на посту. А что ночью делаю, их не касается, да хоть и вообще не сплю. Какое им дело, коммерсанты. Выкручусь, не впервой.
Костян обрадовался, будто ему новогодний подарок дали. — Ну, Сергеич, ну спасибо! Я твой должник. Если что, я всегда, слышь, Сергеич?!
Мигом сбегал наверх, договорился и ускакал. К экзаменам готовиться или пивком закидываться на дне рождения. Если пиво, то молодец, а экзамены свои сдаст, куда он денется.
Отлично. Время суток ему нужно все целиком.
Вдруг Анютка прилетит, а его на месте нету.
— Вот чего их тянет к такой жизни, никакого же удовольствия, — пофилософствовал приободрившийся Сергей Сергеич с пробегающим мимо курьером. — Ведь ни поесть бедолажкам, ни выпить, ни конфет там… и бегают вечно, торопятся.
— Пройти по языку мечтает каждая красивая девчонка. — Подмигнул Федька. — В крови у них это.

В крови, у кого она есть. Потапкин думал редко, но уже если задумывался, то основательно, с итоговым разложением обдуманного по пронумерованным полкам. Во всем должен быть порядок.
Имена четырнадцати моделей он перечитывал раз тридцать, когда был один и никто не мешал. Он перечитывал список, где имя «Анна» стояло радом с разными отчествами и фамилиями, от очень изысканных до совсем простецких. Была там Суховей и была Сушкина. Перетятько и Октябрьская. Потапкин читал с первого до последнего номера по списку, но простая мысль упорно долбила Сергея Сергеича в одну и ту же точку мозга.

***

На следующий день, в оговоренные дневные часы личного времени, Потапкин поехал на Каширское шоссе.
Федька обещал повыяснять, где лечат эту самую анорексию. И назвал один адрес, куда направляют на бюджетной основе, если состояние тяжелое. Вернее, куда могут направить, если повезет.
Потапкин раньше времени выводов никогда не делал. Сначала всегда нужно выяснить ситуацию на месте, а потом уже действовать. И поэтому, уже прибыв на место, оценивал обстановку вдумчиво: и территорию учреждения, и размеры охраняемого объекта в целом. Здание клиники было немаленькое, и центральный пост охраны находился скорее всего у главного входа. Сергей Сергеич подошел к столу охранника и представился.
Краткое общение было плодотворным. Документы и сходство фактов из биографии быстро закрепило общее доверие, и Сергей Сергеич уже свободно поделился с дежурным охранником главного корпуса мыслями о несоответствии состава патрульных команд и их обмундирования специфике данного учреждения. Мало двух глаз и рации, чтобы и на мониторы смотреть, и посетителей фильтровать. И про крепость нервной системы еще поговорили с полминуты, пока в холле царило обеденное затишье. В итоге к стойке регистрации Потапкин подошел не один, и разговор с молоденькой регистраторшей пошел соответственно.
Девушка ответила на дежурную шутку сотрудника и повернулась к Потапкину.
— Имя вашей девушки?
Он подумал еще две секунды, поскольку имя – было и оставалось загадкой. Какое из четырнадцати, да и есть ли оно в этом списке? Догадка явилась из подсознания, будто подстегнутая ее вопросом. Вашей девушки. Вашей. Девушки. Потапкин честно посмотрел на хорошенькую регистраторшу.
И уверенно сказал: — Анна. Анна Федоровна Попкова.
И прямо взглянул в ее глаза, и не удивился, когда ему улыбнулись и кивнули после беглого взгляда на монитор. Этаж, палата. Можно будет навестить через двадцать минут, как только закончится время обеда.
Двадцать минут внешне невозмутимый Сергей Сергеич занимался бурным аутотренингом, стоя у окна ближайшей рекреации. А затем собрался, прошел по коридору и заглянул…

Это была она.
Худенькая, высокая и русая, из маленького носа торчала прозрачная трубка.
Она вошла в комнату отдыха, где сидели в креслах и читали да вязали, и пока шла – все бросили вязать и смотрели, как она идет. А она, слегка наклонив голову, исподлобья смотрела в широкий телевизор, где ходили по пляжу роскошные тетеньки в полуголом виде.
Халат на ней был сиреневого цвета с тугим пояском. Все больные и выздоравливающие были нормальные и одеты в свободное и теплое, а Анютка, естественно, в выпендреж. Она!
Потапкин замер, готовясь уйти из поля зрения. И смотрел, не решаясь поверить фактам. Она! Его полтергейст. Астральная авантюристка, нахальная теплая обжора, обожающая показывать ему страдательные картинки с липкой кровищей, глазными яблоками в протянутых ладонях с висящими сломанными пальцами. И с вывернутой под прямым углом шеей.
Шейка стройная, глаза и вся остальная головка тоже на месте. Поясок затянут на талии, как у рюмки ножка. Русый хвост с ленточкой, и губы вроде как накрашены. Ну, выдрыга… вот для кого здесь краситься, одни ж больные кругом. Больные, и между прочим, здесь и охранники тоже имеются. Сергей Сергеич нахмурился.
Это была она.
И была она худющая, но абсолютно живая и нахальная. Смотрела из своего угла в телевизор она недолго, а потом подскочила, задрала свой нос с трубкой и пошла к столику, где мирно лежал телевизионный пульт. Походку такую Потапкин видел часто, каждый день. Она… она! Анюта!
Пятясь от входа, он извинился перед медсестричкой, и быстро пошел обратно к регистратуре. По ходу качало на стенки – левую, правую, но Потапкин держался. Нельзя сейчас Аньке на глаза показываться, вот так наобум. Может и истерику закатить, если вообразит, что недостаточно шикарно выглядит, с этой трубкой в ноздре и в халате.

Нет, уходить рано, - опомнился уже у лифта Сергей Сергеич. Надо поговорить с постовой медсестрой. Врач вряд ли будет разговаривать не с родственником Анюты, а к медсестрам у Потапкина подход имелся.
— Да, Аня Попкова. Я знаю, конечно. — охотно ответила пухленькая девушка в белом халатике, которую он остановил в коридоре. Она приветливо посмотрела на солидного и скромного Потапкина, и согласилась сказать пару слов, отойдя с ним в уголок к подоконнику. В окно было отлично видно парковую территорию и гуляющих. Сергей Сергеич пояснил, что не хочет Анюту травмировать, вот так придя без предупреждения. Она очень чувствительная, и если решит, что он видел ее в больничном халате, расстроится, а этого допустить он не может. Медсестра улыбнулась. Когда Потапкин хотел, он мог вызвать к себе сочувствие, и теперь слушал.
— Удивительная девушка. Она поступила в мою смену, и я хорошо ее помню. Поступила к нам с весом в 41 кг - не фатально, но она быстро теряла этот вес, и ничего не помогало. Нет воли к жизни, - так говорил ее лечащий врач, не хочет она подниматься и жить. Такая красивая, всего девятнадцать лет.
Сергей Сергеич прочувствованно кивнул и сказал, что Анечка всегда была очень впечатлительная, и пишет замечательные стихи.
— Она дважды впадала в коматозное состояние, а неделю назад почти трое суток не реагировала. Она была на искусственной вентиляции легких, а вес был на грани жизни. Уже и родственникам сообщили, чтобы готовились.
— А кто к ней приходит?
— Раз в неделю мать Аню навещала и младшая сестра. Но последнюю неделю, как только Аня на поправку пошла, никто не приходит. Странно…

***


Пожаловаться на это сообщение
Вернуться к началу
  
Ответить с цитатой  
СообщениеДобавлено: 06 сен 2019, 15:03 
***
За консультацией Потапкин побежал к бабусе, причем времени у него оставалось в обрез. Можно было и на работе с Федором посоветоваться, но что-то Потапкину подсказало – женщину здесь надо, а не парня, да хоть бы и продвинутого, как Федька. Основной вопрос был такой: вот как быть, как сделать, чтобы Анька в первую минуту, как его увидит - не заорала и не выгнала его? Еще заявит, что знать не знает, и в общем будет права. Истерику устроит, тогда его в отделение могут и не допустить больше. Анютка же не дурочка, просто фантазерка. Она ж отлично понимает, что прозрачная-то она ух какая красотка была, а зато в реальной жизни, прямо сейчас – без слез на нее не взглянешь. Синева тощая, да с прозеленью. Красотища, да еще эта изогнутая трубочка из Анькиной ноздри. И бледная она, и худая, кормить еще и кормить, да ведь не приходит больше. Наверное, не может. Как очнулась, видать – и все, пути в астрал отрезало.

Бабусе он доложил ситуацию кратко, и, само собой, без дешевой мистики. Девушка, обидел, нужно помириться. Нервная, самолюбивая, красавица.
Дохлятина нахальная – это он про себя подумал, чтобы вслух – ни-ни.
— Цветы, Сережа! И очки черные свои сними, когда разговаривать… лучше вообще не надевай эти очки! — радостно затрепетала бабуся. Дальше он все внимательно запоминал – какие цветы, как подойти, что сказать…
А, говори не говори – выгонит его живая Анюта из медучреждения, да и все.
Стихи, манеры, красотища вся модельная и голая ее фантазия. Все эти Изабеллы и Матильды, да графские развалины – не простит ему Анютка, что такой ее увидел. Халатик ее, тапки с ушами дохлого зайца, трубка эта из носа. Де ля моль бледная. Нет, не простит, взовьется и заорет сиреной. А потом как бы хуже ей не стало. Разволнуется, разобидится и поплохеет ей, что тогда делать? Расклад-то простой: пока Анька в сознанке, она к нему не придет. Не сможет. А если Анька все-таки придет, это будет значить только одно. Вот то-то и оно… Потапкин передернул плечами от этой мысли, как от сквознячка по спине. Не придет – плохо, придет – вообще финал. Вот сейчас он к себе на работу придет и ждать будет. А завтра опять к ней поедет, как дурак, и скажет – я все про тебя знаю, включая твою фамилию? А если в эту же ночь она к нему на дежурство и явится? Опять прозрачненькой, стихи верещать и придуриваться графской дочкой?
Тогда он себе точно не простит. И водка уже не поможет. Что делать, а?
Бабуся глядела на мечущегося из угла в угол кухни Сергей Сергеича. Волновалась очень сильно, он это заметил и опомнился. Так что придумать?
— Тогда так, Сереженька. — Вдруг строго сказала бабуся, вперив в него блестящий по-молодому взгляд. — Тогда выход один: подходишь к девушке с букетом и предлагаешь ей руку и сердце. На колено не обязательно вставать на людях, или на оба колена – это уж нет, нет, перебор!
Потапкин медленно повернулся из угла, в котором чуть не застрял. Как это «руку и сердце» – это жениться на ней, что ли? — Это жениться? — Тупо повторил он свою догадку. Бабуся спокойно кивнула. — А что? Это единственное средство мириться, Сереженька. Никакие другие средства здесь не подходят. Жениться.
— А потом, выходит, когда она успокоится, что, мне сказать – пошутил? — еще умнее переспросил Потапкин. Он чего-то не понимал, в голове вращались шестерни и коленчатые валы. Он не понимал, а бабуся любовалась его физиономией, как будто картину новую увидела на стенке. Потапкин даже оглянулся на эту стенку – обои в цветочек. И повторил:
— Руку и сердце, а потом сказать – пошутил, чтобы не волновалась?
Бабуся качнулась на стуле, всплеснула сухонькими ладошками и зазвенела, стареньким надтреснутым колокольчиком.
Смеялась она не очень долго, но Потапкин успел подумать.
И уже подумав, решительно спросил: что делать надо будет, когда она согласится? Ну, это, замуж за него? Цветы ей отдать, или положить куда-нибудь? И вспомнил главное - да, а еду какую-нибудь? В больницу надо еду приносить, в этом Потапкин был уверен. Бабуся категорически сказала: понесешь пирожные, из хорошей кондитерской. От волнения она, наверное, слегка потерялась во времени. Но тут же опомнилась и посоветовала:
— Пирожные, а не торт, Сережа! Ни в коем случае не торт – это дурной тон. Маленькие пирожные, можно конфеты. Помадку или шоколадные.
— Аня любит пирожные. — Медленно сказал он, и тут же вспомнил, как Анька от селедки в горчичном соусе тряслась. Открытую банку у него из рук выхватила, и пока последний кусочек когтем не подцепила, шипела как голодная кошка. Он вспомнил и спросил: — А если она мясо больше любит? Сладкое тоже любит, но вот… это… рыбу можно?
Бабуся задумалась, и быстро решила. — Расстегайчики, Сережа! Лучше бы домашние, но это мы потом. Купи, это такие пирожки открытые, знаешь?
Потапкин уточнил: — С рыбой?
— Могут быть и с капусткой, но обязательно сверху маленький кусочек малосольной рыбки!

Назавтра, обмундированный в обычный свой костюм и вооруженный букетом, а еще коробкой пирожных и рекомендованным бабусей набором сдобных пирожков, Потапкин отправился на Каширское шоссе, настроившись как на задание.
Все обошлось.
В обмороке Анюта валялась недолго, верещать и истерить не стала. Даже наоборот, порозовела и засмущалась. Да еще и согласилась, нахалка. Очнулась, спросила – где ее цветы и пирожки, и только потом гордо дала Потапкину свое согласие на законный брак.
Конечно, брак был возможен только после выписки. Дежурный врач пригласил Сергей Сергеича в кабинет, и после беседы действительно стало попроще. Здоровье Анютино было не ахти, но кризис миновал, и молодой организм справится, без сомнения, - сказал врач.
Дальше пошло еще проще.
Бабуся научила всему – главное, спокойствие и уверенность. Веники больше таскать не надо, а вот лакомства каждый день, и обязательно разные.
Потапкин понял и действовал в цветочных салонах все более уверенно. Маленький букетик фиалок, или ветка мелких розочек, или цветки с веснушками, фрезии называются. Расход был сравнительно невелик, Анюта расцветала на глазах. Лопала принесенные презенты и жмурилась от восторга, но не толстела, как надеялся Потапкин. Пирожные она очень любила, но визжала от радости только когда он приносил бутерброды с копченой колбаской. Копчености и соленое было нельзя, поэтому Анька лопала, спрятавшись за широкой спиной Потапкина в углу коридора. И удалялась в палату ухмыляясь, как сытая кошка. К ним хорошо относились почти все, и медперсонал глядел сквозь пальцы. Больные и Анькины знакомые по палате тоже проявляли симпатию, и почти не доставали. Ходили мимо них и косились с жадным видом, и, наверное, думали, что их ходьбу туда-сюда никто не замечает. А потом радостно неслись сплетничать.
Что касается лечения, то положена была Анюте еще и восстановительная терапия в диетологическом отделении - как попросту объясняли Потапкину, утвержденному в статусе жениха. Но ввиду ограниченности лечебных мест выписать Попкову возможно уже на следующей неделе, с рекомендациями по дальнейшему лечению. Все медицинские объяснения и термины Сергей Сергеевич слушал строго и внимательно, но больше интересовался невестиным весом. А еще больше, конечно, формой.
Анюта хмурилась, как только он заговаривал о знакомстве с ее семьей. Но через две недели, незадолго перед выпиской, согласилась. И закусив губу, гордо хлюпнув пару раз носом, адрес ему выдала. Сергей Сергеич был очень убедителен – надо, значит надо. Положено так.

***
Потапкин доехал еще засветло.
И, прикупив для малой шоколадку, а для взрослых членов семьи бутылку «Столичной», быстро нашел дорогу от станции до Анютиного дома. Жили ее родичи в старой застройке, двухэтажный деревянный дом одним торцом примыкал к помойке, с другой стороны к дому любовно жался пивной ларек.
— Да нервы все вымотала, — после короткого удивления от встречи выдала Анютина мать, моложавая блондинка с темной полосой в проборе. — С пятнадцати лет из дому сбегала, приводили с милицией. В школе все учителя от нее валерьянку пили. Завуч так и сказала, что терпели, мол, ее только за призы по гимнастике. Еще за конкурсы по литературе.
И как-то сникла, прищурилась в клеенку на столе.
— Толку с ее стишков, когда она дома жила - палец о палец не ударит. — поддержал после краткого молчания мужик, по всей видимости Анин отчим. Чернявый мужик в майке, с виду чуть постарше Сергей Сергеича. — Жила на всем готовеньком, да еще и заявляла, что плебейскую еду есть не будет, да, Валь?
— Аристократка нашлась, вот в кого такое… — извиняющимся тоном ответила блондинка.
— А я говорил - лупить как сидорову козу надо было. — воодушевился мужичок, на правах хозяина беря бутылку. — Я говорил – наказывать надо. Сама ж не давала.
Потапкин незаметно оглядывал стол с закуской и стены. Хозяев он еще в первую минуту разглядел. А сейчас они на него поглядывали, жадно, но уже без испуга. Пускать в дом его сначала не хотели, подумали, что уполномоченный пришел, по счетам за жилье. Только когда сказал, что по поводу Анны пришел, как ее хороший знакомый, и бутылку показал, успокоились. Но больше удивились.
Младшая Анина сестренка пристроилась с краешка стола, и быстро зыркала на него голубыми глазами из-под русой челки. Похожа на Анюту, только светлее и не такая нахальная, - подумал Потапкин. И такая же умница, ни слова не вставляла, но видно было, что слушала внимательно. Потапкин тоже слушал молча.
— Школу закончила, и сразу на курсы манекенщиц кучу денег отдала. — Еще раз извинилась Анютина мать и покосилась на своего мужа.
— Твою… свою мать благодари. — Величаво откликнулся глава семьи.
Разговор, по-видимому, был привычный.
— На машину не дала, а девчонке сопливой на глупости выдала – такие… бабки! Эх… — после третьей рюмки уверенно обвинил чернявый хозяин.
Дальше рассказывала одна мать. Монотонно, но при этом цепко поглядывая на Потапкина. Видимо, не поверила, что на Анюту может иметь интерес солидный человек в костюме.
— Вот и обрадовалась. Сначала у нее все шло хорошо, да недолго. Да и хорошо это или плохо, пойми ее. Когда тряпок модных горы, вся из себя звезда, а в глазах тоска. По два торта дорогущих привозила, заказных. На машине ее возили из Москвы. Или такси брала – туда и обратно, от нас и в Москву, это ж сколько денег надо?
Мать заволновалась еще сильней, глянула на сопящего мужа и сбавила тон. — Правда, Светланке компьютер купила и все, что надо. А больше ничего мы от нее не видели. А потом явилась… зеленая вся. Сказала, что решила у нас пожить, временно, пока с квартирой не решит.
Потапкин слушал неподвижно.
— Вот так и было, пожила Аня одна три с небольшим месяца и вернулась. И чуть слово ей поперек скажи, сразу истерика. Сказала, что скоро подыщет себе комнату или квартиру подешевле, чтобы снимать, и уедет. Продукты с доставкой заказывала, дорогие, а сама не ела ничего. И не разговаривала, только нос задирала. Деньжищи она тогда несчитанные получала, а в семью по счету давала. И вся потерянная ходила, куда красота делась. И видать, тут и кончилось ее везение, и денежки легкие кончились.
Мужик хмыкнул и налил еще по одной. Потапкин отказался, а мать продолжила, вдруг потемнев и постарев. Аня тоже так, бывало, как гадостей наговорит, и будто ведьма, хоть и красивая, - невольно отвлекся Потапкин. А мамаша Анькина как будто вспомнила еще что-то и разозлилась, и заговорила громче, поглядывая на чернявого:
— Вот и лежит теперь, чуть не померла от своих диет! Да еще повезло, что после четырнадцатой определили ее в хорошую больницу. Счастье ее, видать. Ну, вернется, работать у меня быстро пойдет. Нам иждивенцы тут не нужны.
Отчим гордо кивнул и налил всем.
Потапкин предложение отклонил и сам откланялся. Только на прощание не удержался: — Все понятно. Вас много и все хорошие, а Аня одна и плохая.
И тут же пожалел, надо было сдержаться. Обычно он сдержанным был, это первый раз с ним такое. Он встал из-за стола и ушел, вежливо попрощавшись. Провожала его одна только девчонка, хитренькая как белка. И обернувшись на пороге, Сергей Сергеич ей подмигнул, почти незаметно. Засмеялась и тоже мигнула – обоими хитрыми глазами. За столом висело над остатками недопитой водки удивление – а чего приходил-то…
Вообще-то он свататься приходил, просто передумал.

И тем же вечером забрал Анютку из больницы. Показать бабусе. Только показать – а вдруг не понравится? Это он так бабусе сказал, а Аньке, конечно же – что наоборот, что перед ней хочет бабусей своей похвалиться. Дальше кому кто кого показывал - это дамы сами решали, без него.
Он сбежал в кухню и один пил там чай, волновался немного. А дамы ворковали, сначала размеренно, потом стал слышен смех и восторженный визг, все громче и громче. Про искусство небось, да стихи читают, - с уважением подумал Сергей Сергеич. Подслушивать он не очень умел, но ситуация была извиняющая. Подошел тихонько к двери и прислушался.
— Каперсы, — мелодично поясняла бабуся, — это, Анечка, деликатнейшая вещь и современный обман!
Точно, про культуру говорят, - подумал Потапкин и хотел уже отойти на цыпочках.
— И пикули должны быть крошечные, с кончик мизинца, а в магазинах – извольте, на этикетке пишут – пикули, а в стекле корнишоны-переростки, из баночки хвостики торчат! Это уж никакие не пикули!
Слегка удивленный Потапкин вернулся к своему чаю. Немного подождал, а на следующий взрыв Анюткиного визга и звуки пианино побежал к двери опять – уж сейчас точно про музыку и картины. Или про картины ей рассказывает бабуся, или ноты свои показывает. И про концертную свою деятельность в молодости рассказывает небось, то-то Анютка визжит. Потапкин подкрался, и наплевав на хороший тон, плотно прижал ухо к двери.
Там, в комнате, действительно было весело - увлеченный бабусин голосок стрекотал, звуки пианино звенели без всякой мелодии, а так, как весенняя капель. А Анька восторженно повизгивала вслед за каждой каплей и бабусиной фразой.
— Стерляжью уху мы как надо не сможем, чтобы и головизну правильно разварить… да специи там хитрые, я уж и не упомню. Ах, и черную икру в это блюдо обязательно… нет, Анечка, никак. А вот кусочек осетринки или белужку мы возьмем к празднику, и заливное… ах, у меня уже идея насчет стола… и кулебяку! Обязательно большую кулебяку, на четыре угла да на весь противень!
Анюта запищала тоньше верхних нот.
Потапкин потер ухо, попятился.
И больше к двери не подходил. Сидел за кухонным столом один и пил чай, пока было время до смены. Наверное, они друг дружкой были довольны, потому как когда он в комнату к ним постучался – пора ему было на работу, то встретили нежные, как подавальщицы в офицерской столовой. Сергей Сергеич видел, он в такой столовой не раз наряды отбывал, картошку там чистил и подсобные помещения драил.
Вроде все было нормально. Он постучался, и вошел на двухголосный зов, и сразу оценил обстановку, как положено. Все было нормально. Его Анютка сияла как цветочек под солнышком, а его бабуся тоже - как цветочек, только в морщинку. И обе, кажется, под дождик попали. Глаза у обеих были мокрые и радостные.
Он ушел на работу, а они едва кивнули, занятые разговором и альбомами. Но листали они не альбомы с репродукциями, а старинную поваренную книгу с картинками. Это он хорошо разглядел. Бабуся рассеянно махнула рукой – иди, мол, Сереженька, иди себе на свое дежурство, не отвлекай…
Как будто это не он Аньку привел, а очередная ученица в гости заявилась. Чуть не заревновал. Позвонил он им в девять вечера. Бабуся весело сказала, что все отлично и Анечка у них останется. То есть останется – понял Потапкин. Бабуся если что говорила, то всегда с полной определенностью. Говорила бабуся тихонько и мягко, но что скажет – железно так и сделает, и спорить с ней бесполезно.

Это он понял еще с первой своей встречи с бабусей.
Он тогда пришел к ней, потому что обещал. Ее родной внук по закону ей родным не был, был он сыном ее сводной сестры. Но она растила его с двенадцати лет. А собственный бабусин единственный сын, ее беда, ушел из жизни обидно рано, и уж точно не героем, - горько думал Потапкин. Потапкин никого не осуждал, и не сравнивал. Кто-то от пули гибнет, кто-то от наркоты, наверно, судьба. И уже много лет не удивлялся, что бабуся - этот старенький божий одуванчик с тонкими пальцами в артритных шишечках - в нештатных ситуациях проявляет стойкость стального стержня.
Пришел он к ней, потому что обещал другу. У самого Потапкина никого не было, а у товарища была только вот эта бабушка, причем не родная. Но лучше всякой родни, и уважал друг свою бабусю безмерно. И был у них уговор, если живы останутся, то вместе в Москву вернутся, как братья, а нет – то Потапкин должен прийти к ней и все рассказать. Она сильная, выдержит. Она всегда говорит, что нет ничего хуже забвения. Пусть страшная, но правда. Вот Потапкин и пришел, как только из госпиталя выписался и в Москву вернулся. Снял комнатушку, да уже на следующей неделе ему хозяин деньги за непрожитое вернул и попросил съехать. Потапкин знал, в чем дело, сны ему снились, а глотка у него луженая была. Все понятно, крики по ночам кому понравятся. Вот и пришел к бабусе рассказать про внука, сначала позвонил, конечно. А потом пришел и был встречен… наверно, как родной. Сравнивать-то ему не с чем было, сам он был детдомовский.
Думал долго, что ей принести. Цветы глупо, да и не разбирался он в них. Что, букет ей тащить, как на могилку, что ли… придумал – взял три бутылки, две водки и сухого вина. И пришел. Потом они разговаривали долго на кухне, про все – про мир и про войну, и что люди счастья своего не ценят. И про жизнь говорили, и о себе тоже. Вот, так и получилось, что он поздно сообразил, что свою дозу превысил. Не полностью еще после госпиталя в силу вошел. Дальше он хотел идти, а бабуся не пускала. Последнее, что он помнил перед тем, как отрубиться, это то, что поскользнулся на полу и врезал локтем в окно, пробив оба стекла. Потом упал, тормознув затылком об чугунный радиатор. Дальше был знакомый блаженный провал сознания, и очнулся Сергей Сергеевич в рассветных лучах солнца, бивших откуда-то сверху. Он лежал под окном.
Дальше он выяснил, что голова его находится на мягкой подушке, а сам он лежит на линолеуме в рисунок под паркетную досочку. Было тепло, потому что с обеих боков Потапкин был подоткнут мягкими пледами. Сверху на нем лежало стеганое одеяло. Голова сзади немного болела, и Потапкин вспомнил, как врезался этой головой в батарею, и повернул голову вверх. Радиатор был цел – уже хорошо.
Не успел Потапкин подняться с пола, как дверь скрипнула, и старушка в длинном халате, надетом на белую рубашку, спросила из-за двери: – Можно войти, Сереженька? Ты проснулся уже?
Потапкин откашлялся, подавившись удивлением, и разрешил.
Еще одна подушка оказалась в окне, над его головой. Заполняла эта подушка разбитые оконные рамы, и вставлена была со знанием дела, уголками внутрь. Видать, не впервой… Потапкину даже стыдно перед бабусей не было. Вернее, было, но чувства он привычно подавил. Стыд потом, сейчас исправлять надо, что натворил. Он поднял виноватые глаза…
— Ах… Сереженька… — бабуся благоговейно прижимала ручки к ажурной шали на груди. — Ах, одним ударом пробить столешницу! … Ах, вот это силища…
Потапкин обреченно глянул. Действительно, пластиковый кухонный стол красовался паутиной трещин и явственным центральным следом от потапкинского кулака. Вмятина была хорошая, и стол в качестве мебели использовать было больше невозможно. Это было все, что позволил себе отметить Потапкин.
Дальше он попросил у бабуси мыло и ненужную ветошь, и быстро прошелся по полу, собирая мыльной тряпкой стекло. Сначала осколки, потом еще и еще раз, до стеклянной пыли. На всякий случай попросил старушку не ходить возле окна, он вставит стекла и сделает контрольную зачистку.

Вернулся Потапкин через три часа, с вырезанными по замерам стеклами и новым кухонным столиком.
Бабуся сияла. Ее все восхищало – новый столик из коричневого пластика, именно такой, как она всегда мечтала, и размером как раз под вязаную скатерть. И цвет замечательный, фактура темного дуба.
Потапкин тоже чувствовал себя дубом. Но работу выполнил. Штапики, инструмент и мелкие гвозди он принес, и аккуратно очистил рамы от битого стекла. Старушка смотрела и ахала в священном экстазе, когда Сергей Сергеич деликатно подбивал ребром ладони длинные острые осколки об краешек мусорного ведерка, чтобы безопасно вошли в емкость.
Когда он навел окончательный порядок и собрался уходить, бабуся его не отпустила. У нее есть свободная комната, которую она может ему сдать. Хитрющая бабуся поняла, что Потапкин просто так не останется, и нажала на совесть. Одинокая старушка без родственников, беспомощная и слабая… а раньше были средства, только все ушло еще в те годы, как пыталась сыночка из ямы вытащить. Не смогла, и память ему светлая, судьба значит такая.
Потапкин вообще-то собирался махнуть к другу в село в Тюменской области, договорился уже. В столице он оставаться не сильно хотел, и куда податься не знал. А вот природа, охота и рыбалка заинтересовали. Там и с жильем проблем не будет. Потапкин еще с вечера старушке все это рассказал, он своих планов не скрывал. Да вот у нее, как оказалось, другие планы были.
Старушка жила на пенсию, а если не хватало, относила в комиссионку колечки да всякие побрякушки из шкатулки.
— Осталось-то всего ничего, Сережа. Две шкатулочки наборных да пара колечек. Да кто ж это знает. И дверь у меня хоть и железная, а говорят, что такие двери легко открыть.
Потапкин привел последний аргумент, что орет он по ночам. Страшно, говорят.
— Не страшно, Сережа. Нет, совсем не страшно. — Удивленно ответила бабуся. Потапкин остался, сам до конца не понимая, почему он это делает. А потом и с работой повезло, охранником устроился, офис охранять. Работенка непыльная, за склады и площадку в этой фирме отдельная патрульная бригада отвечала, да тревожная кнопка на пульт вневедомственной охраны была выведена. А он с напарником, можно сказать, филонили – солдат спит, оклад идет.

Полгода Потапкин аккуратно платил хозяйке за комнату, но по каждому поводу и празднику получал в подарок то одеколон, то дорогой галстук или фирменные носки, а несколько раз и сорочки. В брендах бабуся отлично разбиралась, а этикетки с ценами удаляла. Потапкин недолго ломал голову, кто кому теперь должен, и стал приносить продукты, какие она просила, и делать работу по дому. Поставил новую дверь, чтобы старушка не боялась. И старался побольше времени проводить на работе, а стабильность своего внутреннего сознания поддерживал градусной терапией.
Он следил за сантехникой и делал мелкий ремонт, и все, что надо по хозяйству. Да еще привозил и отвозил участковую врачиху в плохую погоду. С этой врачихой бабуся была в подругах, и встречала ароматным кофе и пирожками. Да и с соседями дружила, а Потапкина расхваливала всем не в меру, он аж смущался. И все же старался поменьше ночевать у нее в доме. Сергей Сергеич особо и не задумывался, что у него с бабусей за отношения – то ли квартирант, то ли внук. Все соседи считали его внуком, хоть и знали, что не родной. Он и не задумывался, тем более, что все годы так и жил – под градусом. Не задумывался до тех самых пор, пока к нему в ночное дежурство не прилетела Анька. И взорвала пыльный мир, сны и градусы, да и само стабильное существование охранника Потапкина.

***
Потапкин обошел охраняемый объект и вернулся к себе, чтобы поспать свои законные три часа, обычным чутким сном. Было скучновато. Он лежал и вспоминал - когда Анюта к нему прилетала, или приходила, без разницы, то воздух вокруг становился мягче. И как будто желтое в нем, этом воздухе, растворялось, золотистое такое. А сейчас, наверное, уже спать легли, Аньку в его комнату бабуся определила. И еще, засыпая, с удовольствием вспомнил, что босая Анюта ростом с ним вровень. Это на каблуках она конечно же, выше. А босая нисколько не выше, даже на пару сантимов поменьше его будет. Но форсу-то, форсу…
От мыслей об Анютином форсе и нахальном задранном носе Потапкину, как обычно, сделалось весело. Про фляжку он уже забывать стал – Анютиных градусов хватало. Иногда целые сутки и даже дольше Сергей Сергеич про уровень фляжки не вспоминал, и сам этому искренне удивлялся.
А тот факт, что он все сильнее удивлялся вещам малоудивительным, и в то же время почти не удивлялся вещам невозможным – казалось бы, что факт этот мощно сигнализирует о проблемах с восприятием реальности… но Потапкин так не думал. Бабуся сказала – все случается, даже то, что кажется невозможным. Сегодня невозможно, а завтра – нате вам, взяло и случилось. А послезавтра, глядишь, и привыкли все.
Анюткины мысли он больше не слышал ни разу. В последний раз он слышал их в ту последнюю ночь, в то дежурство, когда кормил ее пончиками. Перед тем, как она исчезла.
И больше ни разу не слышал.


… Я хотела встретить того, кому было бы так же плохо, как мне. И нельзя, или стыдно про это рассказать. Или никому рассказывать не надо, потому что никому дела до тебя нету…

Когда никому нету до тебя дела, то получается, что и тебя как бы нету в этой жизни. Ты привидение. Вот в моей жизни я была нужна только одному человеку - моей бабушке я была нужна. Мама меня любила, пока отчим не появился, а потом все следила и орала, чтобы я дома прилично одетая ходила. А лучше всего согнувшись в три погибели и в мешке из-под картошки. Нет, лучше всего, чтобы меня вообще не было. Конечно, мне было шестнадцать, а маме тридцать пять, а отчиму тридцать, теперь-то я понимаю. И пианино мне не купили не потому, что его некуда было ставить, а чтобы бабушка свои деньги им отдала, на машину. А бабушка все равно мне отдала, сказала: «наследство тебе, как в твоих романах. Получай аттестат, и поступай, как ты мне рассказывала, на модельные курсы, и будь умницей.» Вот, сначала бедность и трудная жизнь, а потом неожиданное наследство и перемены в жизни - мы с бабушкой так играли, когда я маленькая была. Я тогда мечтала, что мой отец красивый молодой граф, а мама была у него горничной. И я выросла очень красивая, и была бедная, но честная, а потом чтобы мой отец меня встретил и узнал, потому что я на маму похожа. Она тоже очень красивая была до того, как отчима к нам привела. И веселая.
А бабушка, когда лежала в больнице, меня строго научила: про деньги никому не говорить, ни словечка, или отберут сразу. И наказала спрятать, и как это сделать - я бы ни за что не догадалась, что под подоконником в кухне брусок вынимается. И никто дома не знал и до сих пор не знает. Пачечка денег была белой ленточкой перевязана. Бабушка еще в тот день про свою молодость мне рассказывала, и про деда. Сказала, что я ее лучшая и самая любимая внучка, а Светочку она по-другому любит, не так, как меня. А потом улыбалась так, по-особенному. А я не знала, что это последний раз…

Без бабушки все стало плохо. Хоть я и курсы окончила, и рада была, аж прыгала от восторга. Учиться было интересно, и все у меня получалось, и в агентстве я была из востребованных. Для постоянной работы фотомоделью я не подошла, придирались то к длине рук, то к форме ушей. И еще сказали, что я слишком типична, мало уникальности. Но для подиума эта типичность оказалась самое то. И нужно мне было уже стать счастливой, как я в детстве мечтала – красивые машины, платья и туфли, и сколько хочешь цветов, и все смотрят, когда я по улице иду. И все равно все было не так. Дома бесились, а подруга единственная замуж вышла и уехала. А потом… этот гад Макс все мне наврал. Когда он был еще Максимкой из соседнего дома, он был не такой. А потом… даже цветы мне покупал не он, а его обслуга. Всего неделю я была счастлива, или думала, что счастлива. И когда уже все стало понятно, я старалась себя уговорить, я упорно думала, что он со мной спать больше не хочет, потому что устает сильно, и на нерве постоянно. Он все ныл – невроз и когнитив, детка… А оказалось, он даже не сам решил ко мне подойти и пригласить на свидание, вспомнить детство, все такое… нет, это ему продюсер велел со мной сойтись. Для имиджа, чтобы с девушкой его видели. А лучше жить с девушкой вместе. У Макса был такой брутально-романтичный имидж, все песни в этом ключе, и никакой голубизны в этих мужественных песнях про любовь сильного и открытого парня, как продюсер говорил – нету, вот поэтому и я им подошла… а я влюблена была в Макса с детства, как дурочка последняя. Макс, и никакой он не Волан, и не Макс даже, я знала, но он был такой красивый, и забирал меня с показов с охраной и цветами. Сразу в ресторан, там журналисты, автографы… Я им подходила, меня и в агентстве знали… а я знала, что без поддержки так и буду кататься по показам с чемоданом своей косметики, а потом домой на метро, если повезет до закрытия. Или в такси, в гриме и с ресницами до бровей… даже спонжика не давали - спрыгнула с языка, образец сдала дизайнерше и вали… а в мечтах было все так красиво. Особенно про графа.

Бабушка смеялась и не хотела играть в эту дурацкую игру по графов. Но я приставала, пока она не соглашалась. И она выпрямлялась, и очень красиво изображала старую графиню, презирающую сына. И открывающую объятья своей нежной и стыдливой красавице внучке, то есть мне, конечно. Не Светке же, она тогда еще в детской кроватке с решеткой спала. Вот, и я одна была бабушкиной внучкой, пусть незаконнорожденной, но зато очаровательной и скромной. Стыдно было вспоминать потом все это. Когда я подросла, а бабушки уже не было, чтобы вместе посмеяться. Стыдно, но так сладко.
А Максимка жил в соседнем доме - тоже на четыре семьи, только у них отопление было уже тогда. И был шебутным и веселым пацаном, и так здорово пел. В походах, и во дворе с гитарой, а потом и со сцены в клубе. А потом, когда мы встретились уже взрослые, он был совсем другой. Распиаренный, как в бане распаренный, и толстеть начал. И пел то, что ему говорили. И я уже не знала, люблю я его, или просто мы дружили с детства, и я о нем мечтала. А он тогда все время выбирал не меня, а других девчонок... А потом я себя уговорила, что одной мне все равно не выжить. И квартиру надо было снимать, и заказы добывать престижные, а не мотаться по съемкам для дешевой рекламы, да у черта на куличках, за копейки. А Макса тогда стали продвигать в звезды. Вот и я, рядышком пристроилась – взаимовыгодное соглашение, лаванда белая, что особенного. Только ничего у меня не вышло.

А заигрывать с отчимом зачем было? А затем, что мне было семнадцать, и «я сошла с ума», как в песенке. А мама уже была не со мной, она променяла меня на этого… она другая стала, как только этот… бабушка двумя словами припечатала: «парнишечка смазливый». Не мужчина даже, а так – паренек чернявый. А потом, когда он стал ловить меня и зажимать по углам, что мне было делать? Только уходить от них. Потому что мама бы мне не поверила, я это поняла, я точно знала. Она бы поверила не мне, а ему, и еще сильнее бы на меня обозлилась. И этот… проходу не давал.

А когда я про Макса все поняла… тогда, может быть, и надо было мне стерпеть. И согласиться на Максимкино предложение, он же мне по-хорошему предлагал. Остаться, и для виду жить вместе. Только у меня не получилось, противно было. А потом все закружилось, как в чертовом колесе. Мне было плохо, и все это увидели. И меня перестали приглашать на показы и съемки. А потом у меня кончились деньги, но было уже все равно. Потом я была в больнице, и в другой больнице, где уже ничего не замечала. И мне захотелось уйти оттуда. Все равно куда, лишь бы там был кто-то, кому сейчас еще хуже, чем мне.
Я сделала шаг в темноту, а потом еще один и еще.



… Мысли он Анютины слышал, под градусом, обрывками и не всегда, но слышал. Хоть и не сразу в это поверил. И не рассказывала ему Анютка ничего. А не рассказывала скорей всего потому, что отъелась малость, да и ожила. А как ожила, так, видимо, и не захотела, чтобы он смеялся над ней. Да он бы не стал, но ведь она тогда еще ему не верила. А у него? Да похоже все было, только по-своему. Причем тот же расклад: надо было ей раньше рассказать, когда она еще привидением была. Теперь уже не расскажешь, невозможно, разве что в насмешку над собой. Как они с парнями думали, что героями будут. Если через все это пройдут и живы останутся – кем их можно назвать еще будет, если не героями? Но называли по большей части не героями, это быстро закончилось. А дальше называли как угодно – травмированными психами, больными, асоциальными. Неспособными к нормальному общению. А вернее, не называли везде да все подряд, а так, аккуратненько забыли. Вроде и было все это, конечно, а вроде – и не было ничего. Ошибка истории и политический тотализатор, вот в чем им довелось поучаствовать. Если бы тогда с ребятами знали заранее, что и о живых, и о погибших многие предпочтут забыть, как будто их и не было, и ничего не было - ни войны в мирное время, ни ада наяву… если бы знали, наверно, трудней бы выжить было. Не для чего было бы выживать.
А у девчонки свое горе было, и смеяться над ней незачем. У всех свое горе, и счастье твое, если можешь это горе не один, а с кем-то вместе забыть. Надо было ей все это раньше сказать, и рассказать, когда она еще привидением была. А сейчас уже нельзя рассказывать. Или можно, но не нужно. Да и хорошо, пусть так и будет.
В те дни, как раз перед тем, как она появилась из ниоткуда и чуть до кондрашки его не довела – градус спас, а то бы точно коньки отбросил охранник Потапкин… он тогда в первый раз подумал, что дергаться поздно. Что сделано, то сделано, зверь в нем. Внутри и там останется. Под корочкой, под внешностью вежливого и цивилизованного охранника с доброй фамилией Потапкин и обличьем плюшевого медведя – там, внутри, навсегда сидит зверь. Было то, что было… в те страшные дни был ужас. Ужас от бесконечных боев и от сведений о своих, попавших в плен к противнику. Были боль и сумасшествие. А месть – что такое месть, она лишь кормит зверя. Помнилось, не забывалось и водкой не заливалось, все было в памяти – в том числе и те, редкие пленные, кому не повезло. В плен в обе стороны шли только без сознания. И дальше было по списку - все, что никому рассказывать нельзя. Никому из живых.

… Я думала, что умерла и теперь мне можно все. Как в тех снах в детстве, когда я во сне вдруг понимала – я сплю и вижу сон! И можно говорить правду и делать все, что хочется. Правда, если честно вспомнить, то ни на что хорошее меня эта удача, чтобы вот так во сне проснуться – не двигала. Один мой сон был потрясно яркий – там была летняя улица, солнце и дождь, и много людей. Все они куда-то спешили и не смотрели на меня. Тогда я, прямо на этой улице, стянула с себя футболку и бюзик и побежала. Я носилась по лужам, а они все остановились и смотрели на меня. На мою грудь. Мне тогда четырнадцать было. Вот, в этом первом сне я бегала полуголая и мне не было стыдно, я собой ужасно гордилась, потому-что у меня грудь была как у взрослой. А все мужчины и парни на этой улице смотрели на меня, спотыкались и чуть не падали. Это же был сон! Я проснулась и хихикала от стыда. В другом сне, когда я точно так же вдруг сообразила, что сплю и можно делать все что угодно, я была скромнее. Всего лишь стянула шляпу с прохожего и пустила ее плавать по луже.

… Ну да ладно, все ведь от человека зависит, есть и повоевавшие успешные мужики. Есть, хоть и немного их. Вот друг один, давно уже зовет в Тюменскую область, дом свой от родителей достался. Не пьет вообще. Он и там, в роте, был из самых малопьющих. А сейчас один остался, и пишет постоянно, что хозяйство полное, охота хорошая, рыбалка. Да вот здоровье не очень. Потапкин уже и надумал, да и собирался к нему рвануть, но вот одно держало - бабусю оставлять жалко было. А теперь и Анютка. Ни за что Анюта не захочет в глушь сибирскую ехать, и грибами-ягодами ее не соблазнишь, это же асфальтовое дите. Ей городской бульвар нужен под каблуки в пятнадцать или сколько там у нее эти ходули, сантиметров. Да чтоб город вокруг, театры с консерваториями, да магазины столичные.

… И когда я подумала, что умерла или умираю, и можно быть такой, как я всегда хотела… у меня ничего не вышло. Я все время слышала его мысли. Ему было еще хуже, чем мне… правда, хуже. И он сам позвал меня. Все, как я хотела…


************

Два месяца спустя

Рев был слышен на лестничной клетке. С переливами, яростный и очень артистичный.
— Что такое, лапушка? — спросил Потапкин через дверь.
— Ааа…аааааааа!!!!
— Сергей Сергеич, нельзя тебе сюда! — жалобно запричитала Танечка, поправляя завитую кудряшку, а Шурочка молча закивала рыжей головой. Нельзя! Примета такая!
— Невесту перед свадьбой увидеть - плохая примета… — расстроенно пропела и Светлана, поправляя шелковый цветок на платье. А сама неуверенно оглянулась на покачивающееся под торшером кресло-качалку и невинно улыбающуюся хозяйку. — Правда ведь, Тамара Владиславовна?
Хозяйка заулыбалась еще невиннее.
Потапкин тоже посмотрел на бабусю, подмигнул ей и заржал восхищенным басом. В приметы он никогда не верил. Подмигнул еще разок и шагнул в легко открывшуюся дверь.

Анюта вопила и брызгала слезами в широкое зеркало.
Прозрачное как лед стекло иронично удваивало капельки, царственно наблюдая из рамы темного дерева. Рама была чуток облупившейся и очень старинной. Зеркало невозмутимо отражало стройную модельного вида красотку с нежным и одухотворенным личиком. Тонкие черты этого личика странным образом не портили раздутые ноздри, закушенная губа и горестные плошки глаз. Как фиалки в сумерках, - мог бы подумать более романтический по сравнению с Сергей Сергеичем жених. Нет, Потапкин всего лишь заценил розовые Анькины щеки, он вообще предпочитал округлости линейным формам. Зеркало же, в свою очередь, спокойно подумало и про фиалки, и про розанчики. Но более по привычке, поскольку, будучи зеркалом, навидалось за свой век немало красавиц, одетых и в бальные платья, и в обрезанные под попу джинсы, и даже в неглиже. Да что там, совершенно голых красавиц это зеркало тоже видело в изобилии, и поэтому уже ничему не удивлялось. Сейчас, например, в зеркало страстно рыдала одна из невест, на данный момент одетая в молочный атлас и маленькую шляпку с подколотой вуалькой.
Потапкин подошел и вдумчиво оценил обстановку. Как оказалось, не застегивалась средняя пуговка на спине. Чуток пониже того местечка, где талия у Анечки заканчивалась и начиналась … ну, в общем, ягодицы.
— Ты не вопи, а выдохни. Вот так. — Сергей Сергеич аккуратно выдохнул, чтоб она поняла, как надо. И, чутка применив силу - все равно это платье для глисты он скоро выкинет - натянул крошечную петельку на бусинку. Ничего не порвалось. Пальцы-сосиски Потапкина были на удивление ловкими, и Танечка восхищенно ахнула, а Амура засмеялась.
— Отлично. — сказал Потапкин. — Самое главное для меня… то есть для ячейки общества, самое главное уже годится, — и незаметно покрутил пятерней. И повторил: — Отлично.
— Мужлан… — нежно откликнулась невеста.

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

31. 10. 2018


Пожаловаться на это сообщение
Вернуться к началу
  
Ответить с цитатой  
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 4 ] 

Часовой пояс: UTC + 4 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 0


Вы можете начинать темы
Вы можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения

Найти:
Перейти:  
Powered by Forumenko © 2006–2014
Русская поддержка phpBB