НРКмания :: Просмотр темы - Не НРК. О любви, которой не было-1, 2

НРКмания http://nrkmania.ru/

Не НРК. О любви, которой не было-1, 2 http://nrkmania.ru/topic1242.html	Страница 1 из 1

Автор:	natally [ 29 мар 2008, 19:49 ]
Заголовок сообщения:	Не НРК. О любви, которой не было-1, 2
Это - не НРК. Эти два рассказа написаны на тему жизни и гибели поэта Сергея Есенина, хоть действие и происходит в наши дни. Возможно, кому-то будет интересно. Жанр: мелодрама/драма/элементы детектива Действующие лица: Олег, Ольга О ЛЮБВИ, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО Улица… Узкая, пустая, освещенная редкими фонарями асфальтовая полоса. Серые тени домов с темными окнами, автомобили, припаркованные у обочины. Он шел по улице медленно, с усилием делая каждый шаг. Он едва помнил, как полчаса назад вышел из ресторана, и теперь в постепенно прояснявшемся сознании временами вспыхивала и гасла удивленная мысль о том, почему не вызвал такси или не поехал со всей компанией… Но улица была родной, знакомой, и он знал, что идет правильно. Идет домой, к жене. Вот только бы наконец дойти до этого дома… до подъезда… Он был известным журналистом. Нет, он был даже знаменитым журналистом. Еще учась в университете, он сделал несколько пилотных программ для одного телеканала, руководству которого понравились несколько его статей, напечатанных в известном журнале. Как только программы вышли на телевидении, его стали приглашать на разные проекты, стали узнавать на улицах… Потом он задумал сделать авторскую программу – свою, собственную, в которой он мог бы говорить о том, что по-настоящему волновало его, о том, что было бы необходимо людям. И через некоторое время он сделал эту программу – о культуре и истории страны, о корнях, о национальном самосознании народа… Программа имела невероятных успех, она сделала его знаменитым не только в стране, но и за ее пределами. Канал транслировался во многих странах мира, и эмигрировавшие соотечественники тоже смотрели и любили ее. Это была внешняя сторона успеха, видимая, осязаемая. На самом деле это была борьба – тяжелая, мучительная, в которой иногда он одерживал победу, иногда – противник. Мерзкий, вкрадчивый, неуловимый противник… Временами ему казалось, что он борется с ветряными мельницам, хватает руками воздух. Люди, реальные люди, которые отказывали ему в доступе к документам, в проведении съемок, а иногда даже и в эфирном времени, всегда отводили глаза и извиняющимся тоном говорили ему, что они бессильны помочь, что они только исполнители чужой воли. Когда он пытался выяснить – чьей именно, они только испуганно смотрели на него и говорили, что узнать это совершенно невозможно. Со временем он привык жить в состоянии войны, и это хоть и изматывало его, но перестало причинять острую боль. Он научился лавировать, находить компромиссы, приспосабливаться, иногда – даже притворяться, зная, что все это приносит свои плоды и позволяет ему работать. А это было самым главным, самым важным в его жизни. Он знал, что если потеряет возможность работать, то потеряет самого себя. А в последнее время к постоянному, изматывающему сознанию борьбы добавился страх закрытия программы. Он неосмотрительно показал редактору передачу, работая над которой ни на минуту не сомневался, что она не выйдет в эфир, просто не сможет выйти. Долго, очень долго он готовил ее, но однажды фортуна улыбнулась ему - случайно он получил доступ к таким архивам, что было совершенно понятно: даже на полке отснятый материал храниться не будет, он подлежит уничтожению. Разоблачение мифа о жизни и смерти великого поэта, мифа 100-летней давности, явно не было нужно современной стране; мало того – оно было для нее опасно, таило в себе угрозу. Он видел, как серело лицо редактора по мере того, как передача приближалась к финалу. Когда просмотр закончился, редактор молчала некоторое время, затем подняла наконец глаза и проговорила: - Олег Михайлович, кто-нибудь, кроме вашей группы, видел эту передачу? - Нет, - ответил он. - А… документы, на которых она основана? Они у вас? Не выйдет, подумал он. Плавали, знаем. - Нет, все копии уничтожены, Лариса Александровна. А оригиналы хранятся в архиве, с которым я работал. Не выйдет, подумала Лариса Александровна. Плавали, знаем. - Я поставлю вопрос о выходе передачи. Вы можете идти, Олег Михайлович. Раньше он работал с этим редактором, они доверяли друг другу. Всегда, даже в самые тяжелые времена, она доброжелательно относилась к нему и поддерживала его. Но после этого разговора все изменилось. Она почти перестала здороваться с ним. И он знал – если бы не огромные деньги, которые его программа приносила каналу, она была бы в тот же день закрыта. Но это был лишь вопрос времени. Чтобы спасти хранившиеся у него бесценные документы, пришлось играть в шпионские игры, прятать, перепрятывать, что-то жечь… Один важный документ все же не удалось сберечь – он бесследно исчез. Но сжечь все документы он не мог – физически не мог расстаться со своей мечтой, с делом всей своей жизни. … Иногда наступали периоды затишья, и тогда ему начинало казаться, что все может измениться, что он победит в этой неравной борьбе. В один из таких периодов он познакомился с женщиной – дочерью знаменитого писателя, интеллигентной, спокойной, домашней. У него никогда не было таких женщин. Его предыдущая жена была гламурной, яркой, эксцентричной и совершенно неприспособленной к тихой семейной жизни. В какой-то момент он почувствовал, что ему нужна именно она, Татьяна, что именно с ней он может быть счастлив. Он не любил ее – слишком хорошо понимал это. Но хотел что-то изменить в своей жизни, обрести наконец долгожданный покой, быть «как все». Он долго не решался сделать предложение, но судьба сама подтолкнула его. Однажды в ночном клубе, в котором Олег был завсегдатаем и директор которого был его близким приятелем, выступал известный европейский иллюзионист. На закрытой вечеринке после его шоу-программы (с дорогим оборудованием и немыслимыми спецэффектами), уже под утро, в пьяном чаду, иллюзионист вдруг впал в детство и проделал с Олегом старый, избитый, дурацкий фокус: с руки вдруг исчезли часы, и он предложил поискать их в кармане. Олег сунул руку в карман и достал из него… кольцо. Какое-то дешевое, медное кольцо, усеянное мелкими стеклянными камешками… и откуда только этот чудак взял такое?! Но, увидев это кольцо, Олег вдруг почему-то испугался. На миг ему показалось, что где-то когда-то уже было подобное. Дежа вю. В последнее время с ним часто случалось такое. Но наваждение мгновенно рассеялось, и впоследствии он расценил его как знак судьбы – значит, все-таки надо жениться. И женился. Вскоре он понял, что внешнее изменение его жизни к лучшему было только кажущимся. Напротив, круг, внутри которого он оказался, постепенно сужался. Еще и раньше, зная его взрывной, неуравновешенный характер и умело используя пристрастие к алкоголю, его постоянно провоцировали на скандалы и неосторожные высказывания. Газеты потом смаковали эти скандалы, выставляя его маргинальным выскочкой; в милиции несколько раз заводились дела на предмет хулиганства… В последнее время провокации участились, и появилось навязчивое, неотступное ощущение слежки. Друзья смеялись над ним, называли этой фобией, манией преследования. Он знал, что никогда не сможет объяснить им, что они никогда не поймут его, и все же не мог удержать это ощущение внутри себя. Он почти перестал выключать свет по ночам, иногда уходил из людных мест через запасной выход, пару раз, будучи в изрядном подпитии, пытался обмануть невидимых преследователей, поменявшись с друзьями одеждой… Его близкая знакомая, Алина Бриман (она работала в редакции новостных программ, и, благодаря обширным связи, имела определенное влияние в околотелевизионных кругах), видя, в каком состоянии он находится, однажды заявила ему, что дальше так продолжаться не может, и предложила устроить его в престижную психиатрическую клинику, в которой обычно лечились представители элиты. Он согласился. Там он сможет укрыться от преследования, отдохнуть, переждать. А потом уедет – в другом городе ему предложили новый крупный проект. Подъезд… Он поднял глаза и оглянулся. Тряхнул головой, чтобы сбросить наваждение, рассеять мираж. Но мираж не рассеивался. Это был тот самый подъезд. Подъезд, в который он заходил тысячу раз – один, с друзьями, ранним утром, поздней ночью, вот так, как сейчас… Руки сжались в кулаки. Откуда?.. Откуда, из каких закоулков сознания память вырвала этот подъезд и привела его сюда? Где он не был несколько месяцев, о чем он, казалось, навсегда забыл?.. Он стоял в темноте на лестничной площадке между этажами, закрыв глаза и прислонившись к стене. Эта твердая опора за его спиной была сейчас единственной реальностью в его пошатнувшемся, затянутом туманом мире. Губы вдруг растянулись в кривой усмешке. Память так хотела этого? Хотела, чтобы он еще раз пришел сюда? Хорошо, он сделает это! Раз так… Хмельное сознание смело все преграды, которые он так умело однажды сам расставил. Сегодня… только сегодня… А завтра все будет опять как всегда. Он медленно, но решительно поднимался по лестнице. Третий… четвертый… пятый этаж… Да он на ощупь найдет эту квартиру… только бы дойти… до двери… Он встретился с ней на корпоративной вечеринке, где презентовал свою программу. Она была с подругой – две девушки, такие же, как десятки других девушек, раздобывших всеми правдами и неправдами приглашение. Она сидела в первом ряду, прямо у сцены, и, пока он вел презентацию, не сводила с него широко распахнутых зеленых глаз. В какой-то момент он заметил это и прямо посреди своей речи улыбнулся ей ободряюще. Она смутилась, покраснела и опустила глаза. Когда официальная часть была закончена, она и ее подруга подошли к нему. - Олег Михайлович, здравствуйте. Меня зовут Ольга, - смущенно сказала она. – Я работаю в администрации города и могла бы помочь вам с вашей программой. Он не воспринял это всерьез. Слишком часто на вечеринках к нему подходили девушки и предлагали помощь: записи, диски, документы… Он широко улыбнулся и, будучи уже под воздействием изрядного количества алкоголя, обнял ее за плечи. - Конечно, Оля! Мне очень приятно с вами познакомиться! Не уходите далеко, мы с вами еще пообщаемся! – И тут же отошел от них, окликнутый каким-то знакомым. Она, улыбаясь, проводила его задумчивым взглядом. Больше в тот вечер они не виделись. Но Ольга продолжала приходить на телевидение. Иногда он встречал ее в коридорах, иногда – на многочисленных презентациях, вечеринках, рекламных акциях… Она не скрывала своего отношения к нему, но вела себя так скромно, спокойно, доброжелательно, что вскоре он и не заметил, как привязался к ней. Она работала в управлении информации и культуры городской администрации (по сути – идеологическом управлении) и вскоре действительно доказала, что может быть полезной. Она помогала выбивать разрешения на съемки, договаривалась с нужными людьми, организовывала рекламные акции. Постепенно она взяла на себя часть финансовой работы, находила спонсоров, помогала разбирать документы, монтировать материал… Она стала необходима ему, стала частью его работы, а вскоре – и жизни. По сути глубоко одинокий человек, несмотря на внешнюю мишуру и многолюдность своей внешней жизни, он наконец встретил человека, который по-настоящему понимал его, которому он был дорог. Скитаясь по съемным квартирам, он никогда не имел крыши над головой. А она принимала его в любое время дня и ночи, ухаживала за ним, любила его. В ее квартире почти постоянно царили шум и гам, приходили какие-то люди, временами жили ее подруги и его друзья. Он часто раздражался, уходил, но потом возвращался снова. Иногда, когда ее не было дома, приводил в квартиру женщин, но она потом все равно узнавала об этом. Иногда молчала, иногда, не выдерживая, бросала горькие упреки. И он, сознавая свою вину, злился на себя и на нее и упрекал ее в ответ. Но потом вновь наступали хорошие дни, и она доказывала свою преданность, свою любовь, и он вновь чувствовал ее надежность и защиту. Нельзя сказать, что он принимал все это как должное, - он ценил эту заботу, уважал, был благодарен. И все же какая-то преграда стояла между ними. И даже когда он, устав наконец распутывать этот запутанный клубок, однажды одним махом разрубил его, надеясь поместить их странные отношения в привычные обществу рамки, – даже тогда эта невидимая, еле уловимая, но так досадно мешающая преграда не исчезла, не испарилась, так и осталась существовать где-то на задворках его сознания. Она знала об этой преграде, но постепенно привыкла к ней, стала принимать как данность и научилась почти не замечать ее. Она верила, что когда-нибудь, пусть через месяцы, через годы, сумеет растопить ледок, живущий в нем, своими теплом и нежностью. Но очень скоро ей довелось узнать, что если это и случится когда-нибудь, то не в ближайшее время. Все было очень просто: он женился. И не на ней. Это было быстро, жестоко и страшно. Как будто на только что голубое, безмятежное небо с сияющим солнцем в один миг набежали тучи и наступила черная непроглядная ночь. Внезапно стал приходить все реже, избегать ее, даже прятаться, и постепенно пропал совсем. А когда однажды случайно встретились, не пряча счастливых глаз и бесстыдной улыбки, говорил с ней как ни в чем не бывало, как со старым приятелем, с которым, кроме дружбы, ничего не связывает. Она знала, конечно, она знала, что с ним происходит. Поселился в шикарном пентхаусе, ездит на «Мерседесе» представительского класса, ведет богемную жизнь, пьет как лошадь, почти забросил работу… Первое время она еще приходила на телевидение, пытаясь ухватиться за единственную ниточку, которая еще связывала их, но вскоре поняла, что больше не может обманывать себя, - в одночасье она стала не нужна ему, он выбросил ее из своей жизни, как перегоревшую лампочку… Потом он уехал, на целых полтора года, и она ничего не знала о нем, кроме того, что иногда писали газеты: его жена была крупной знаменитостью, и время от времени рядом с ее именем в газетах мелькало и его имя. Она уже почти перестала смотреть его программу (программа постоянно шла по телевизору, большой цикл был отснят накануне его женитьбы еще с ее помощью), она уже почти смирилась с тем, что навсегда потеряла его, воспоминания затуманились и перестали причинять всякий раз острую боль, - и вдруг он вернулся. Однажды позвонил в дверь и встал на пороге с двумя новенькими кожаными чемоданами. И вдруг оказалось, что ничего не забыто, что они могут принять друг друга так просто и легко, как будто и не произошло ничего, как будто и не было этих двух лет разлуки…Все вернулось с еще большей силой. Первое время ей даже казалось, что – вот, наконец наступило это время, о котором она так мечтала: они опять жили и работали вместе, он постоянно был рядом, при друзьях называл женой, даже пытался с ее помощью избавиться от преследований бывшей супруги… Но постепенно все вернулось на круги своя, как будто жизнь разыгрывала с ними какое-то странное дежа вю. Дверь… Простая, обитая коричневым дерматином дверь с металлической табличкой «27» над глазком. Сколько раз, в очередной раз потеряв или забыв ключи, он звонил в эту дверь или стучался в нее, когда звонок, вырванный в ярости им самим накануне, беспомощно болтался сбоку на каких-то проводах… Сколько раз он открывал эту дверь, пропуская вперед свою очередную пассию, зная, что в квартире никого нет… Вот она, эта дверь, перед ним. Глаза, уже привыкшие к темноте, выхватили из нее и табличку, и давно починенный и привинченный звонок. Из затуманенного алкоголем сознания вдруг выплыла простая мысль: а сколько же сейчас времени? Она же давно спит?.. Или… ее нет дома? Ей сейчас есть с кем проводить ночи и совсем не обязательно торчать в квартире и пожирать глазами телефоны. Он опять тряхнул головой, прогоняя эту мысль. Он здесь, а значит, она будет дома! Оглушительный настойчивый звонок прорезал тишину и замер где-то в глубине квартиры… Однажды, вскоре после возвращения, ему едва удалось избежать суда. Новая предательская провокация оказалась с душком старого, случившегося еще во время поездки скандала. На работе его исключили из штата канала, но договор прерывать не стали – слишком был нужен он этому, по сути пустому и скучному, каналу. Она рассказала ему о своих встречах с чиновниками, адвокатами, о многочисленных взятках, которые в конце концов и помогли не довести дело до настоящего суда. И снова он поверил ей, снова был благодарен, защищал от нападок своих друзей, которые все твердили ему, что она не так проста и бескорыстна, как кажется, и что все эти «спасения» обходятся ему ценой информации, которую она предоставляет о нем своим хозяевам. Он раздражался, злился на эти домыслы, однажды даже подрался из-за них с приятелем. Он знал, он верил, что она не может и никогда не сможет предать его. С ней он часто бывал груб, несдержан, и вообще в нем появилась какая-то новая горечь, которая так мучила ее. Ей хотелось помочь ему, избавить от страданий, но она ничего не могла сделать. А вскоре судьба вновь сыграла с ними свое привычное дежа вю – на этот раз в виде фокусника в клубе и медного обручального кольца… Но на этот раз он не стал бросать ее внезапно, одним махом… ему казалось, что если отрезать постепенно, по кусочкам, то так ей будет легче. В конце концов, у него никогда не было такого друга, как она, - и он не хотел, решительно не хотел ее терять. В конце концов, он никогда не скрывал своего отношения к ней, она всегда знала и соблюдала правила этой игры в одни ворота. И он написал ей письмо – из далекого города, где находился в это время со своей невестой. Еще раз расставил все точки над «i», еще раз безжалостно и открыто озвучил все эти правила. Правда, попытался смягчить эту безжалостность уверениями в благодарности и привязанности. А когда вернулся, с некоторым страхом ожидал встречи с ней, боялся, что она раз и навсегда порвет все нити, связывающие их. Но она улыбнулась тепло и всем своим видом показала ему, что ничего не случилось, что она все поняла правильно и что ей тоже тяжело терять их многолетнюю дружбу. И он вздохнул свободно и радостно… до того разговора с другом, когда он узнал… что она… Квартира… В темноте, оглушенный диким ревом звонка и звуком открываемой двери, он не сразу разглядел силуэт, но чуть не задохнулся от неожиданно нахлынувшего, такого знакомого, аромата этой квартиры. Ему показалось, что он разом протрезвел, - такого воздействия простой субстанции – запаха – он не ожидал. Ему вдруг так мучительно захотелось пройти внутрь, что в нетерпении он чуть не отстранил ту, что открыла ему дверь. - Кто там? – и тут же прошептала удивленно: - Олег Михайлович… вы… - А чего вы шепчете? – вызывающе спросил он и, не дожидаясь ответа, протянул руку привычным движением, пытаясь дотянуться до выключателя через ее плечо. Но она мягко отстранила его руку, сделала какое-то движение, и почти в то же мгновение (он даже не успел отреагировать) в прихожей вспыхнул свет. Он увидел ее: все такая же... маленькая, хрупкая, темноволосая, закутанная в накинутый поверх ночной сорочки пуховый платок – в доме холодно, еще не топят… За ее спиной – знакомая обстановка: кресло, зеркало с подзеркальником, на стене большие часы. Она отступила внутрь квартиры. Он медленно вошел и захлопнул дверь. - Олег Михайлович… вам не следовало… приходить сегодня… Рот скривился в усмешке. - Сегодня? Он у тебя сегодня? Да, милая Оля, вы сегодня гостей не принимаете? Ее начинало трясти, он видел это. Закуталась еще больше в платок, устало проговорила: - Нет здесь никого, вы же знаете. Зачем все это опять… - Знаю?.. Я другое знаю, Оля. Вы забыли? Вы же сами рассказали мне всю вашу правду, и еще бравировали ею, помните? Ребенок. Он как ребенок, в тысячный раз в своей жизни подумала она. Стоит перед ней, такой широкоплечий, сильный, заросший щетиной, а по сути – малое дитя… Пожалеть, приласкать… Пожалеть? Приласкать? Ну уж нет… И жалела, и ласкала… А что получила взамен? Оскорбления. Брань. Жестокие, ранящие признания. Две печати в паспорте с чужими женскими фамилиями. Не-е-ет… Но почему, зачем сейчас стоит здесь? Здесь, а не?.. Нашел себе грушу для битья, боксер несчастный… Он подался вперед, и она инстинктивно отшатнулась. Опять поморщился. - Помню, помню… Сказал, что не прикоснусь, - значит, не прикоснусь. Оля, вы мое слово знаете. Знает. Да, она знает. Пришел тогда, после своего злосчастного письма, когда она была на грани, и опять… опять заставил все забыть, опять смел все хрупкие преграды, которые она наставила между ними. Ради того счастья была готова терпеть все его пьяные выходки, прощать все оскорбления. Но потом… потом произошло нечто невиданное, страшное, находящееся за гранью осознания, и все разрушенные было преграды вновь выросли, поднялись и встали каменной стеной, которую не сломать, через которую не перепрыгнуть… Но вот же - опять. Опять надвигается на нее с этим своим невыносимым взглядом таких прекрасных, светлых, хоть и налитых сейчас кровью, глаз. Таких глаз нет и не будет ни у кого в мире, никогда. Не смотреть… не поддаваться… - Олег Михайлович… я приду завтра… я обещаю… а сейчас… И вдруг он метнулся к ней - так стремительно, что, отпрянув, она больно ударилась обо что-то спиной, навалился на нее всем телом, уперся руками в стену, пригнулся и прижался лбом к ее лбу. Мысли заметались у нее в мозгу, как птицы в клетке; тяжелое дыхание обдавало жаром, кружило голову… - Придешь… Да, Оля, придешь? Заодно посмотришь, что нового, пару дисков заберешь? От обиды глаза налились слезами, дыхание перехватило. Она попыталась вырваться, забилась под навалившимся тяжелым телом. Но он крепко прижимал ее к стене, руки его побелели от напряжения. - Ты предала меня, Оля… - И с новой, болезненной силой, разделяя слова, как будто сам не мог поверить в то, что говорит: - ТЫ предала МЕНЯ... Она не успела возмутиться, начать протестовать, как вдруг он ослабил хватку, обмяк, и уже казалось, не он упирался в стену, а стена едва удерживала его, не давая упасть. - Оля… Что вы сделали… Немного отодвинулся, всмотрелся в ее лицо. Она смотрела на него. Как же его убедить… Печальные, больные глаза… Глаза несчастного человека… Она обещала себе… не жалеть… Он смотрел на нее. Как же ей поверить… Губы… Эти губы так близко… Он обещал не прикасаться к ней… руками… Он и его друг сидели в ресторане. Было еще не поздно, ресторан еще не затянули клубы сигаретного дыма, половина столиков была пуста. Он почти не пил в этот день. Ему казалось, что жизнь наконец начинает налаживаться. К постоянному ощущению, что за ним кто-то наблюдает, он уже стал привыкать, как к чему-то обыденному и неизбежному. К тому же он только что вернулся из поездки, у него наконец появился свой дом, где его ждет спокойная любящая женщина. С самого начала разговора он заметил, что друг как-то странно смотрит на него, как будто хочет что-то сказать ему и не решается. Наконец он сам не выдержал: - Андрюха… давай колись… что еще случилось, пока меня не было? Андрей с сомнением посмотрел на него. - Не знаю… Стоит ли говорить тебе об этом… Потом же сам останусь виноват… - Ну что за детский сад! Говори уже быстрее… - Твоя Оля… она… Услышав ее имя, Олег поморщился. Опять! Неужели они не могут оставить ее в покое! - Андрюха, все… на этом закончили. Но Андрей решительно прервал его, прикрыв его руку ладонью: - Она спала с Вербицким. Везде появлялась с ним, хвасталась. И там не просто шуры-муры, поверь мне, там интерес. Он вцепился в нее, как спрут, и ты его знаешь – не отпустит, пока не добьется своего. Бриман мне на днях говорила: он вроде показывал кому-то копию акта угрозыска. В глазах вдруг зарябило, и внезапно стало нечем дышать. Он рванул ворот рубашки… Что угодно, только не это. Тот самый пропавший документ… которого не было в деле… которого никто никогда не видел… на нем он строил весь свой фильм о погибшем поэте. И кто угодно, только не это чудовище. Да ведь это его злейший враг, тот самый, который устраивал провокации, строил козни, гнобил, резал программы! Ее шеф… как она ненавидела, проклинала его! Как часто говорила, что ей даже находиться с ним в одном помещении противно, не то что просить его о чем-то, работать с ним! Спала? Шуры-муры? Пропавшие документы? Какой-то дурной сон… Он посмотрел на Андрея исподлобья и хрипло проговорил: - Откуда ты знаешь? Не выдержав тяжелого взгляда, Андрей отвернулся. Но тут же твердо сказал: - Во-первых, Лида рассказывала. Говорит, что теперь в квартиру никого почти не пускает, потому что Вербицкий там постоянно тусуется. Во-вторых, сама раструбила на каждом углу. Похваляется, что, мол, свободна теперь как ветер и ничего тебе не должна. Он горько усмехнулся. Письмо… Друзья? Да ведь он сам тут же доказал ей, что не только друзья, тут же опять нырнул в этот водоворот. И это было… после… Опять все поплыло перед глазами. Вспомнил, как пришел к ней как-то с другом; она спала на кровати поверх покрывала; шутя и дурачась, поцеловал ее в губы и, подмигнув приятелю, спрятался в другой комнате, выглядывая из-за двери: поймет или нет, кто поцеловал? Она проснулась, улыбнулась счастливо, он увидел: поняла… Идиот! Может, сдерживалась изо всех сил, чтобы не выдать разочарования… Небрежно махнул рукой: - Неважно это. Про акт откуда знаешь? - Говорю ж – Алина рассказывала. Ты что, у нее еще не был? Сходи, спроси. Она, наверное, ждет тебя. …Ольга не стала отрицать измену. Да, спала; да, люблю; имею право! А он может жениться на других, может презирать и оскорблять ее? Устала терпеть, устала ждать… устала от неблагодарности, равнодушия… Это было жестоко – написать такое письмо и тут же прийти к ней и использовать… как последнюю… Он зло рассмеялся в ответ: не волнуйтесь, больше не использую, обещаю, пальцем не трону. Когда бросил ей в лицо главное, страшное обвинение, побелела, отшатнулась, залилась слезами от обиды. Больше не сказала ни слова, сидела как каменная, хотя он чуть ли не силой требовал объяснений. В конце концов забрал чемоданы и с грохотом захлопнул за собой дверь. Навсегда… ...Бриман ничего не удалось узнать. Никто ничего толком не знал: просто кто-то пустил слух, что у Вербицкого есть копия пропавшего у Олега акта. Губы… Теплые, податливые… Упрямые, защищающиеся… Почти забытые… Это происходит не с ним… не наяву. Он знал, что не может т а к чувствовать. И она… ведь он узнал, что и она не может. Или?... Это сон… чудесный сон, в котором он любит ее, а она – его. В котором он верит ей, а она – ему. Они просто спят, а потом проснутся и все будет по-прежнему. Но сейчас… сейчас еще есть время… И он очень, очень хотел, чтобы этот сон не кончался никогда. Они лежали рядом, а за окном уже мелькали первые всполохи хмурого октябрьского утра. - Я уеду… опять… но скоро вернусь… - Я буду ждать тебя. Всегда, всегда буду ждать тебя. - А потом… наверное, нужно лечь в больницу… так надо… Алина устроит… - Алина?.. Она не сможет… как надо… Но это хорошо, очень хорошо, я всегда говорила, что нужно лечь в больницу… Только скажи мне, и я приду к тебе… - Но это еще не все… Я хочу уехать… надолго… может быть, навсегда… - Куда ты поедешь? - Еще не знаю… Мне обещали… новый проект… - Ты возьмешь ее с собой? - Ее?.. Нет. Не то… Она не поедет… Я все скажу тебе… потом. Молчание. Рука вдруг стала мокрой. Она плачет? - Ты мне не веришь… верь мне, любимый, я не смогу жить, если ты не будешь мне верить… - Не плачь. Я верю тебе. Я расскажу, обещаю. И все будет, как раньше. Но она все равно плакала. Потому что она знала, что никогда больше не будет, как раньше. И он знал. Долгие, долгие годы иногда им обоим мучительно хотелось что-то изменить, сломать, начать заново, но все равно каждый раз все само собой возвращалось на старые рельсы, как будто происходило по какому-то раз и навсегда отработанному сценарию. И вот теперь, теперь, когда впервые по-настоящему захотелось вернуть все, - теперь оказалось поздно. Что-то изменилось, умерло, безвозвратно ушло… Как старая одежда, которую никогда уже не наденешь, несмотря на отличное состояние. - Я не знаю, сколько нам еще осталось… Но помни меня… я с тобой… даже когда меня не будет рядом… - У нас еще так много времени впереди: несколько часов! Так мало времени… Ты меня любишь? - Люблю… Я люблю тебя… - Люби меня. Я не знаю, что бы со мной было без твоей любви. Я пропал бы гораздо раньше. - Не говори так. Ты не пропал… Не прощайся со мной… - Спи… Ведь мы спим, а во сне так легко прощаться… - Когда мы проснемся? - Через несколько часов… Это очень много… много времени… Улица. Все та же улица, только теперь не темная, не пустая, а освещенная солнцем и многолюдная. Он по привычке обернулся, выискивая в толпе невидимого соглядатая. И опять, опять кольнуло в сердце: где-то, с кем-то уже было такое. Вдруг улица уплыла куда-то, и перед глазами появилась небольшая комната, загроможденная мебелью… Какие-то люди… Больно, нечем дышать… И это уже было… или будет? Но видение быстро исчезло, и он снова был на знакомой улице, куда-то спешили люди, сновали автомобили… Дежа вю проклятое. В последнее время что-то часто. Ну ничего, ляжет в клинику, скроется от соглядатаев, подлечится заодно, отдохнет. А потом уедет… До вечности оставалось несколько месяцев. Август 2007 г.

Автор:	natally [ 29 мар 2008, 19:53 ]
Заголовок сообщения:
А этот рассказ интересно почитать с точки зрения "солнечности". Галина Бениславская в своём дневнике и воспоминаниях называла Сергея Есенина солнцем... Для НРК тоже актуально, правда? ------------------------------------------------------------------------------------ Жанр: мелодрама/элементы детектива Действующие лица: незнакомка, сотрудники органов госбезопасности, предатель О любви, которой не было - 2 Пролог На небе не было ни облачка, и яркие солнечные лучи заливали маленький зеленый остров посреди безмятежной глади океана. На белом нагретом песке выделялась одинокая женская фигурка. Позади нее, у самой кромки густого леса, спрятавшись в ветвях, стоял покосившийся от ветра и дождей дом, однажды сделанный чьими-то умелыми руками, но теперь лишившийся опеки заботливого хозяина. Женщина неподвижно сидела на берегу. Ее взгляд был устремлен на солнечные блики, играющие в волнах, но она не видела их. Несмотря на жаркую погоду, она зябко ежилась в своей теплой одежде. Все вокруг нее было затянуто серой пеленой, и лучи солнца не могли пробиться сквозь эту пелену. Она больше никогда не могла увидеть солнца, почувствовать его тепло. Наконец она встала и медленно побрела к дому. Вошла внутрь, автоматически подошла к окну. Как и много раз до этого, снова и снова попыталась разжечь навсегда потухший камин. И, как и много раз до этого, от сознания бесплодности этих попыток слезы бессильного отчаяния, как у обиженного ребенка, потекли по ее лицу. Она не пыталась смахнуть их, лишь устало легла на кровать, стоявшую недалеко от камина. Так она лежала каждый день и смотрела в пустоту. Она знала, что скоро ее уединению наступит конец. По острову разбредутся незнакомые люди, будут освещать фонарями каждый его уголок, ворвутся в дом, будут трогать и ощупывать дорогие ей вещи, разворошат еще тлеющие угли в потухшем камине. Но у нее не было ни сил, ни желания предотвратить это. Пусть, пусть они трогают вещи, пусть перетряхивают навсегда потерявшую тепло постель, пусть топчут траву, на которой больше нет следов… Ведь до того, что жило у нее внутри, они добраться не смогут. От этой мысли она тихо улыбалась сквозь слезы и засыпала… 1 Полковник Городничев стоял у окна и смотрел на снег. Снег пролетал за окном и тихо падал на землю семью этажами ниже. Городничев почти не слушал своего собеседника, который сидел за его спиной в глубине кабинета и тихим ровным голосом рассказывал ему об очередном этапе этого нудного, мучительного дела. Очередном… Хотелось бы надеяться – завершающем, думал он, сдерживая непреодолимое желание расстегнуть воротник и глотнуть воздуха. По прошествии года он стал просто ненавидеть это дело, и необходимость обсуждать его, предпринимать какие-то действия причиняла ему почти физические страдания. - А паренек-то со странностями, - продолжал тихо бубнить собеседник и вдруг так же тихо и коротко рассмеялся. – Как ни включу телевизор – сидит себе с гордым видом, рассказывает… Но надо отдать должное – вжился, вжился в систему, ни одного лишнего слова… Надо уехать на Новый год из города, с тоской думал Городничев. Сегодня же позвонить Петровскому, старому приятелю еще со времен академии, и уехать с ним куда-нибудь подальше от этого заснеженного города. - Сентиментальный он какой-то… Давал читать свои сочинения – со смеху помрешь, сплошные розовые сопли… Городничев вздохнул, заставив себя обернуться к собеседнику. Мысль о предстоящем отдыхе поддерживала его, не давала совсем раскиснуть. А так хотелось прервать этого кислого зануду на полуслове и выкинуть его из кабинета. - Павел Ильич, - произнес он внушительным тоном, который заставил собеседника – моложавого бодрого мужчину с красным, гладко выбритым лицом – замолчать и вопросительно вскинуть на него глаза. – Павел Ильич, информация, которую вы дали мне по Славинской, я считаю недостаточной. Павел Ильич ничуть не смутился и с готовностью кивнул: - Марк Анатольич, ну так я ж и говорю: главный фигурант по делу… - В данный момент он меня больше не интересует. Вы отозвали этого осветителя из его поездки, завтра он будет допрошен. Пока на этом покончим. - Ну, не совсем осветитель… - Пока оставим его в покое, - с нажимом в голосе повторил Городничев. – Сейчас мне нужна полная информация о Славинской. Обыск ничего не дал. Как она объяснила это? - Ну, вы же знаете обстоятельства. Ими и объяснила. - Конкретнее. - Зимин заподозрил ее в двурушничестве и перестал доверять ей. Забрал весь архив, все документы, которые у нее хранились. Черновики, наброски, материалы – все увез. Куда – она не знала. Больше, чем она сказала раньше, выжать не удалось. А тут еще этот Пескевич… как раз когда она… - Да дался вам этот пигмей! – еле сдерживаясь, процедил Городничев. – Продолжайте. Бриман допросили? - Конечно. Она ничего об этой женщине не знает. Более того, она уверена – Славинская повела нас по ложному следу. Бриман уверяет, что знает всех знакомых Зимина. Он полностью доверял ей. Ведь это именно ее он попросил разъяснить то дело с Вербицким… - Павел Ильич довольно рассмеялся. Городничев поморщился, как от зубной боли. Опять это застарелое дело. С самого начала оно мешало ему, путало его. Сперва он отмахнулся от него, как от ничего не значащей детали, но потом понял, что резонанс от этого дела огромный и ему придется считаться с ним почти так же, как с тем крупным и важным, чем ему поручили заниматься. Ну почему люди не могут оставить несчастных самоубийц в покое и не тревожить их прах? Какая разница – годом раньше, годом позже… но это все равно случилось бы. Так нет, теперь он должен искать разбросанные этим журналистишкой нити, связывать их воедино, чтобы снова, как много лет назад его предшественники, затолкать поглубже или вовсе уничтожить. Кстати… еще когда Павел Ильич затянул свою песню про Пескевича, у Городничева заскреблась в мозгу какая-то неясная мысль… что-то знакомое… что-то связанное с этим самоубийством поэта… друг, помощник… но он никак не мог ухватить эту мысль и в конце концов отмахнулся от нее. Главное надо закончить, главное… - Значит, надо опять начинать все сначала, - проговорил он и, подойдя к своему столу, сел в кресло. – Павел Ильич, вы должны заняться этим. Все знакомые должны быть допрошены… но не только. Надо еще допросить жителей поселков, вы понимаете. Павел Ильич кивнул. - Никуда не денешься, Марк Анатольич. Да… помните, я говорил вам, что очевидцы обратили внимание на какую-то женщину, которая странно себя вела… подруги-то набежали, кричали, суетились… - Очевидцы? – хрипло проговорил с угрозой в голосе Городничев. – Очевидцы, Павел Ильич?! Глаза Павла Ильича забегали, он быстро забормотал: - Марк Анатольевич, вы же понимаете… неразбериха… и следователь этот поздно получил указания… в сообщениях наших людей ничего нет, я проверял. - А должно было быть! – медленно произнес Городничев. – Должно было быть! Вы так не считаете? Наружное наблюдение – это азбучная истина, Павел Ильич. А сейчас мы из-за вашего непрофессионализма вынуждены дважды идти одним и тем же путем. …Одних баб у него было сколько… Господи, такое впечатление, что этот человек прожил не одну, а целых три жизни! И все же… все же эту Ольгу Славинскую Городничев выделил из мириады женщин, прошедших перед ним за этот год. Запомнил ее. Такое… печальное лицо. Виноватое. И в чем она себя могла винить? Он пожал плечами. Зимин сам выбрал свою судьбу. Алкаш, дебошир, гламурный гуляка, рафинированный правдолюб, искатель славы… Жалкий, смешной искатель! Лежит теперь рядом со своей Ольгой под каменной плитой… Но снова заскреблось в глубине души неприятное, саднящее ощущение, что он даже себе чего-то недоговаривает. А попросту – лжет. Нет, совсем не жалок и не смешон был этот гуляка… Вот подпевала, шакал, «лучший друг» - вот кто смешон, вот кто жалок. Городничев усилием воли заставил себя прогнать вдруг возникшие перед глазами кадры, которые он видел вчера во время очередного просмотра программы Зимина. Полуголые, насмерть перепуганные дети… Бородатые лица, нагло выглядывающие из разбитых окон… И зачем он полез в эти дебри? Продолжал бы снимать передачки о поэтах-царях-красных командирах. Эти передачки тоже, конечно, были на грани, тоже неимоверно раздражали определенные круги. Но, однажды положив включенный диктофон рядом с телефонным аппаратом, по которому договаривался с важным правительственным чиновником о передаче гонорара за сведения об организации теракта, он подписал себе смертный приговор. По-другому и быть не могло. И никакие жалкие попытки спастись – ни госпитализация в психушку, ни переезд в другой город – уже не могли исправить дело. Интересно, Зимин хоть понял, что именно произошло? Целый год Городничев задавал себе этот вопрос. И каждый раз отвечал себе на него: конечно, понял. Он знал. Он готовился. Каждое слово, каждая буква в донесении с места происшествия кричали об этом. Эти идиоты не смогли сразу сладить с ним, а потом и правильно обставить дело… О чем он только что думал? Ах, да – о Славинской. За пять минут до смерти она сказала, что у Зимина была еще одна женщина – женщина, о которой никто не знал. Эта женщина нашла Славинскую два месяца назад, общалась с ней. Славинская утверждала, что ничего не знает о ней, кроме того, что она живет где-то за городом, в одном из этих бесчисленных новых коттеджных поселков, в которых за высокими заборами жили чиновники и крупные бизнесмены. По словам Славинской, эта женщина познакомилась с Зиминым летом прошлого года – еще до его женитьбы на этой писательской дочке, Татьяне Калининой. С тех пор они близко общались, но тщательно скрывали свои отношения. …Когда Павел Ильич вышел из кабинета, Городничев вздохнул с облегчением и усмехнулся. Может, зря он так паниковал в последние дни – из-за грубо сработанной операции со Славинской, из-за того, что эта операция почти не сдвинула дело с мертвой точки? Возможно, эта таинственная знакомая журналиста – и есть то самое недостающее звено во всей цепочке и именно она поможет ему наконец избавиться от этого измучившего его дела… 2 Снова идет снег… Снег такой белый-белый. За окном летят белые пушистые снежинки и тихо падают на землю. Но я знаю, что это не снег. Это мои слезы. Весной они были талой водой, летом пролились ливнями, теперь снова замерзли и превратились в белый тихий снег. Снова… Год назад сердце вдруг стало ледяным, оно ничего не чувствовало. Тогда ведь тоже падал снег… Вчера хоронили Олю. И хоть я знаю, что больше не попаду на кладбище, я не смогла пойти на похороны. Так было страшно и жутко видеть ее распростертое на асфальте тело, а вокруг в зимних сумерках властвовал час пик – сновали автомобили, люди возвращались с работы, дети из школы, и гудящая толпа у подъезда выглядела так буднично и деловито… Она пошла за ним? Повторила его путь? Я кричала про себя: «Зачем?!», глядя на ее разбитое, ставшее почти неузнаваемым лицо. Я была уверена, что он никогда, никому не может причинить зла. И теперь я знаю почти наверняка, что он не повинен в этой смерти. Господи, как болит… Ну разве может так болеть обычное человеческое сердце? Откуда, из каких глубин души берется эта боль? Никогда больше не слышать голоса, не видеть глаз, не чувствовать тепла. Но ведь вокруг столько людей, они говорят, смотрят, улыбаются, можно подойти к ним, прикоснуться… Но нет, болит так, как будто мы были на необитаемом острове, и я проснулась – а его нет, и я кричу, кричу беззвучно, и от этого крика в груди что-то сжимается, лопается и по всему телу разливается эта дикая боль. И вокруг – ни души, лишь странная, оглушающая тишина… Однажды я почувствовала, что не вынесу этой тишины, что мне нужно поговорить хоть с кем-нибудь, у кого в глазах не будет этой пустоты неведения, этого нечаянно жестокого равнодушия. И я нашла Олю. Мне казалось, она сможет принять меня, спасти меня. Ведь мы делили эту боль на двоих. На двоих?.. У него было много женщин. Очень много женщин. Он искал, постоянно искал чего-то, чего не мог найти ни в одной из них. Сердце его было несвободно, а они всегда вторгались в ту его область, куда доступ для них был закрыт. Он обманывался, разочаровывался и снова летел на огонь, чтобы снова обжечься. Ведь он был обычным человеком, из плоти и крови… нет и не будет другого человека, похожего на него. Он был один. Он был… Необитаемый остров появился в первый же вечер. Огромный шумный лайнер, на котором я плыла, неожиданно разбился о скалы и пошел ко дну. С ним вместе исчезли веселье, беззаботный смех, громкая музыка, красивые интересные люди… Я оказалась вынесенной на берег рядом с человеком, с которым на корабле не обмолвилась бы и словом. Сперва я отчаянно кричала, едва завидев на горизонте какой-нибудь корабль, разводила костры и уходила спать на другой конец острова. Потом оказалось, что в доме, который он построил, тихо, тепло и уютно – наверное, от того большого огня, который всегда горел в его комнате. Я никогда раньше не видела такого огня, он был каким-то сказочным, притягивающим. И я уже не могла жить без этого огня, и пряталась возле него от проплывающих мимо кораблей, и убегала в лес, подальше от берега, чтобы никто, никто не смог увидеть и спасти меня. А он сидел и держал меня за руки. Он улыбался тихо и отстраненно, как будто ему не нужно было спасение, как будто он всегда жил на этом острове. Он успокаивал меня, вытирал мои слезы. Смотрел на меня своими необыкновенными светлыми глазами, и даже когда на острове были шторм и буря, когда нас крутило и несло куда-то темными порывами страсти, - даже и тогда его нежная улыбка дарила мне тепло, возвращала покой и уверенность. Но я знала, что вне нашего острова, в своей обычной жизни он может быть и другим. Мы с мужем часто бывали на телевидении – его не раз приглашали участвовать в ток-шоу, дважды он заезжал туда со мной, когда ехал по делу, и несколько раз мы были приглашены на презентации новых проектов. И тогда я видела Олега совсем другим. Иногда он смеялся – над людьми, над обстоятельствами, разыгрывал дикие, фантасмагорические спектакли, которые пугали и озадачивали окружающих. Неужели они не видели странного блеска в его глазах, который давал почувствовать истинную подоплеку этого шутовства? Были видно, что он знает что-то, что неизвестно другим, что-то, что заставляет его издеваться в первую очередь над самим собой. Иногда он говорил людям с простым видом страшные вещи – и тут же начинал пристально наблюдать за собеседником, как кошка за мышью. Он проверял людей. Искал их. Не хотел оставаться один. И был обречен на одиночество. Мы не подходили друг к другу на этих встречах, не обмолвились ни словом. Но я помню, как однажды, случайно повернув голову, увидела, что он смотрит на меня, и уже не смогла отвести взгляд. Мы так и стояли, словно прикованные, долго, очень долго, пока мой муж не увел меня, чтобы познакомить с кем-то. Трудно, почти невозможно было тогда возвратиться с острова в реальный мир. Но мы вернулись. Я ни о чем не спрашивала его. Я знала, я чувствовала, что, как и многие другие, оцарапаюсь до крови, если попытаюсь проникнуть через эту живую изгородь из роз, которая преграждала путь в некую тайную область его сердца. Я даже не пыталась, как Оля, ухаживать за этими розами, поливать их. Я просто вдыхала их сказочный аромат, любовалась их красотой. Однажды он сказал мне, что женился. Значит, все-таки нашел паром, чтобы переправиться на большую землю, подумала я. В ту ночь я близко-близко подошла к колючей изгороди и даже дотронулась до шипов. Но, почувствовав острую боль, быстро отдернула руку. Он говорил о жене так, что я поняла: она тоже беспомощно стоит у этой изгороди. Но боль не уменьшалась. Я знала о его жене, об Оле, знала о большинстве его женщин. Но никто, ни одна живая душа не знала обо мне. Слишком мало времени мы провели с ним на своем острове. Слишком тяжелым было это время в его жизни. И слишком счастливым – в моей. И не было ни потребности, ни сил делить с кем-то это время. Конечно, по-разному протекало оно у нас: жизнь его почти не изменилась, моя – только началась. Как мало прожила я… так не бывает. Ведь так не бывает?!. Я не чувствую вины перед мужем. Глупо просить прощения за любовь у кого бы то ни было. Я знаю, эти слова жестоки, но он никогда не прочитает этих строк – я сожгу их, прежде чем… Тем более, что я все равно не смогу написать все об этой любви. Оля расспрашивала меня, хотела, чтобы я рассказала ей. Я ничего не могла с собой поделать – слишком долго я молчала и теперь не смогла преодолеть внутреннюю преграду и облечь все происшедшее в слова. Вчера, когда я решила написать об этом, я думала, что смогу передать все бумаге. Но теперь знаю, что не смогу. В первый раз я увидела его в июле. Мужа пригласили в модное ток-шоу. Олег тоже был в числе гостей – как коллега с конкурирующего канала. С первой же минуты он завладел вниманием переполненной студии, и вряд ли кто-то из присутствующих уже слушал кого-то другого, включая и ведущего – знаменитого гламурного тусовщика, постоянного героя новостей светской хроники. Даже ему, искусному телевизионщику, не удавалось переключить внимание публики на то, что говорили другие гости. Люди видели и слышали только Зимина. Он говорил то тихо и небрежно, то страстно и увлеченно, но каждое его слово давало почувствовать, что он – единственный живой человек среди этих натасканных марионеток, которые и составляют современное телевидение. Я знала, что у него много поклонников и даже фанатов, которые постоянно толклись у здания и в коридорах телевидения. Я часто видела его имя в газетах. Но всегда считала его любителем дешевых сенсаций, конъюнктурщиком вроде тех, которыми кишели популярные каналы. Это были просчитанные правдолюбы, псевдожурналисты. А других и не было. Помню, как, однажды переключив каналы, я случайно наткнулась на архивные кадры популярного лет 15 назад ток-шоу и была просто поражена пропастью, которая разделяла тогдашнее телевидение и современное. Атмосфера в студии дышала искренностью, создавала ощущение глотка свежего воздуха, несмотря на бросающуюся в глаза спустя годы бедность декораций и простоту одежды ведущего и гостей. Ведущий этот – знаменитый тележурналист – впоследствии был убит, убийцы найдены не были. Но теперь, сидя в студии и глядя на этого молодого светловолосого человека, я понимала, что ему каким-то образом удалось избежать закоснелости и готовности идти на компромиссы в любой ситуации, которые неизбежно становились уделом любого современного журналиста. Я понимала, что эта мощь, этот огонь – не поддельные, не синтетические, что они по-настоящему способны растопить толстую корку льда, сковавшего сердца людей, борющихся за выживание, озабоченных тревогой за завтрашний день. И он неизменно завладевал этими сердцами. По окончании ток-шоу, в неразберихе и сутолоке раздачи автографов, нас познакомили. Мой корабль, подняв все флаги, шел ко дну. 3 В небольшом уютном кабинете Павла Ильича Усова было душно. За день здесь побывало много народу, батареи жарили нещадно. Все как всегда, с усмешкой думал Павел Ильич. Когда на улице теплеет, коммунальщики и не думают снижать мощность отопления. Зато в морозы батареи всегда почти холодные. Павел Ильич посмотрел на сидевшего напротив него молодого, быстроглазого человека. Тот сидел, небрежно развалясь на стуле, и вообще вел себя, по обыкновению, заискивающе-развязно. Но Павел Ильич уже привык к подобному поведению собеседника и не обращал на его манеры особого внимания. - Владимир Яковлевич, не могли бы вы… гм… приоткрыть форточку? При вашем высоком росте, я уверен, это не составит труда. Пескевич с готовностью подскочил со стула и выполнил просьбу. Затем снова вернулся на свое место и принял прежнюю позу. - Павел Ильич, хочу вас обрадовать. Мне удалось выяснить кое-что по тому… по тому делу, о котором вы меня спрашивали. Усов постарался придать своему голосу строгость: - Надеюсь, очень надеюсь на это, Владимир Яковлевич. Ведь после той оплошности, которую вы совершили… - Да-да, Павел Ильич, я понимаю! – поспешно заговорил Пескевич. – Но она просто вывела меня из себя! В разговорах со мной всегда была такая покладистая, дружелюбная, а тут еще и оскорблять меня вздумала! Павел Ильич взглянул в холодные, ничего не выражающие глаза собеседника. Он знал, что Пескевич вовсе не испытывает тех чувств, которые так горячо пытается выразить. - Ну-ну, не нужно оправданий, - мягко сказал он. – Вы ведь не сотрудник, так что ваши эмоции понятны. Никто не виноват в том, что у девушки сдали нервы. Да и к тому же… конец все равно был бы один. Но, тем не менее, - уже тверже и внушительнее продолжал он, - все эти обстоятельства не снимают с вас определенной вины, и мы ждем от вас ответных действий. Пескевич с готовностью кивнул и быстро заговорил: - Дело в том, что я вспомнил. Однажды, когда Олег Михайлович… ну, словом, был нетрезв… Нет, лучше сначала. Мы с компанией сидели в кабаке на Тихвинской… ну знаете? там еще джазовый оркестр играет?.. так вот, когда мы уже собирались уходить, вдруг ввалился Зимин… какой-то злой, растрепанный… подсел ко мне и начал нести какую-то чушь… ну, то есть, это мне тогда казалось, что чушь. Ругал нецензурно какого-то депутатишку, который ему жить мешает. Я спросил, что за депутат, он ответил: «Ну, знаешь, один из этих, с Покровки…». Гордума, значит. Я даже не сомневался тогда, что он опять вляпался во что-то… знаете ведь, он «чистым» и не ходил никогда. Но теперь я понимаю, что на этот раз ошибся и в деле была замешана женщина. Павел Ильич не сводил с собеседника внимательного взгляда. Вот за эту результативность он и прощал ему всегда его выходки, фамильярность и порой даже – хамство. - Почему? На каком основании, Владимир Яковлевич, вы сделали этот вывод? В холодных глазах Пескевича появился довольный блеск, он с загадочной улыбкой поднял вверх палец. - Погодите минутку… - пробормотал он, сунул руку в верхний карман пиджака, достал оттуда связку ключей и торжествующе помахал ею в воздухе. Усов недоуменно смотрел на него. - Ключи, Павел Ильич… Усов взял в руки протянутую Пескевичем связку. Ничего особенного: ключи как ключи – две штуки, маленькие, почти одинаковые… прозрачный зеленоватый брелок с интересным рисунком: внутри - красивая, причудливо выполненная роза. Усов вопросительно посмотрел на Пескевича. Тот с довольной ухмылкой принялся рассказывать. Зимин был сильно пьян, когда пришел в ресторан, а потом напился еще больше. Когда Пескевич тянул его на себе к выходу, из куртки вдруг выпали эти ключи. Он поднял их и швырнул Пескевичу со словами: «Забери, отдай их ей! Они мне больше не нужны… Пусть едет в свою Лавровку…». Когда Пескевич попытался выяснить, кто это – она, Зимин только зло и хмуро отмахнулся: «Ты ничего не понимаешь… Если бы ты только знал!..». Ключи так и остались у Пескевича. Потом он несколько раз пытался отдать их Зимину, но – то Зимин был в отъезде, то ему самому приходилось уезжать в свой родной город, тот самый, куда Зимин уехал незадолго до смерти. Ну, а в тот день, когда Зимина… то есть когда он… ну, в общем, в тот день было уже не до ключей. - Лавровка, Павел Ильич, улавливаете? – хитро щурился Пескевич. – Деятели гордумы проживают... Я так понимаю, муженек или любовник. Дело почти сделано! – и он довольно потер руки. «Пожалуй, Марку Анатольевичу сегодня придется придержать свое презрение к Пескевичу… да и не только к Пескевичу», - с удовлетворением думал Павел Ильич, шагая по коридору к кабинету Городничева. 4 Едва они только вошли в квартиру, в воздухе явно почувствовался запах гари. Лейтенант, который был в составе группы, бросился к огромному открытому камину, в котором догорали остатки каких-то бумаг. Вытащив целую охапку, он стал энергично трясти ее, чтобы сбить огонь. Хлопья полетели на пол, и воздух в комнате заполнился едким дымом. У стены, противоположной той, в которую был вделан камин, на большой, покрытой толстым дорогим покрывалом, кровати лежала молодая женщина. Одного взгляда на нее полковнику Городничеву хватило, чтобы понять, что она мертва. На тумбочке возле кровати валялись пустые упаковки от таблеток, стоял пустой стакан. Тут же лежал диктофон без кассеты. Как только они установили личность разыскиваемой, найти ее было делом техники. Было выяснено, что ключи – не от шикарного дома в Лавровке, где она проживала вместе с мужем. Тут же было установлено, что летом прошлого года разыскиваемой была куплена двухкомнатная квартира в центре города. Городничев принял решение лично участвовать в операции – слишком значительное лицо было замешано в этом деле. И каких-то полчаса не хватило, чтобы предотвратить досадную накладку, которая грозила испортить дело. И теперь, когда группа занималась привычными действиями, которые предпринимаются в таких случаях, он попытался разобрать слова, написанные на обгорелой бумаге. На некоторых листках текст сохранился хорошо, на других можно было разглядеть только обрывки фраз. «…Человек, которому он отдал ключи, жил в другом городе. Так получилось, что Олег никак не мог забрать их… Когда я увидела этого человека у подъезда дома, где погибла Оля, я поняла, что тайна моя скоро будет раскрыта, что ждать не придется долго… Я ни о чем не жалею…Благодарю...» Лейтенант, сидевший на корточках около уже потухшего камина, поднялся и подошел к Городничеву. Протянул ему какой-то маленький обгоревший предмет: - Товарищ полковник, кассета от диктофона. - Передайте экспертам, - устало кивнул Городничев. Вряд ли они смогут спасти запись. Но уже то, что женщина пыталась уничтожить ее, было неплохо. Хотя… Где гарантии, что запись на пленке не продублирована? И где гарантии, что это была та самая пленка (хоть он и не сомневался, что это была именно она)? Таких гарантий полковнику не мог дать никто. Зимин опять опередил его, и никакой Пескевич уже не был в силах что-либо изменить. Все еще держа в руках обгорелые листки, Городничев подошел к окну. Еще утром на улице потеплело, и теперь шел мокрый снег вперемежку с дождем. Отдых в зимнем лесу откладывался на неопределенное время. Эпилог Сквозь дрожащие ресницы пробивалось солнце. Оно рисовало перед закрытыми глазами яркие, невиданные картины, как будто неведомому художнику-виртуозу удалось соединить на холсте самые разнообразные, несочетаемые краски. Она медленно приподняла веки, но, испугавшись, тут же опять сомкнула их. Ведь было солнце?.. Но картины вновь появились, они снова вспыхивали мириадами разноцветных огоньков. И она опять открыла глаза. Близко-близко над собой она видела чье-то склоненное лицо: огромные голубые глаза, несколько морщинок вокруг них, губы… Губы настойчиво произносили ее имя. Но где же солнце?.. Она осторожно повернула голову и увидела, что лежит на песке, совсем близко от берега и набегающей тихой волны. Где-то высоко в воздухе парила одинокая птица. Кругом было тихо, слышались только плеск воды и шелест листвы. Она снова повернула голову и увидела совсем близко кромку леса. - Где я? – еле слышно прошептала она и посмотрела на склонившегося над ней человека. Тревога исчезла из его глаз, он улыбался. Нежно приложил палец к ее губам и сказал: - Ты в безопасности. Молчи, пока не надо ничего говорить. Она слабо попыталась запротестовать, но он улыбался так светло и безмятежно, что страх растворился, исчез куда-то и на душе стало тепло и спокойно. Она попыталась вспомнить, что с ней произошло. Она плыла на корабле… большом, надежном… но от мощного удара корабль покачнулся, стал заполняться водой и затонул. Она еще помнила чьи-то сильные руки, которые подхватили ее и вынесли на поверхность бушующего, ставшего почти черным, моря. Она вновь посмотрела на спасшего ее человека. Сейчас море было спокойно, дул легкий ветерок, но небо было затянуто серыми тучами и солнечные лучи не пробивались сквозь них. Откуда же тогда этот цветной калейдоскоп? этот яркий, слепящий свет? Она тогда еще не знала, что для того, чтобы увидеть солнце, не обязательно смотреть на небо. Что тепло от него бывает даже ночью. Что солнце может быть рядом. Всегда… ------------------------------------------------------------------------------------

Автор:	Пчелочка [ 31 мар 2008, 10:42 ]
Заголовок сообщения:
natally писал(а): Эти два рассказа написаны на тему жизни и гибели поэта Сергея Есенина Мне эта тема очень интересна.......особенно после сериала с Безруковым.......Сейчас времени читать нет......но вечером обязательно...... Натали Поздравляю с собственным разделом на форуме......

Автор:	natally [ 31 мар 2008, 11:13 ]
Заголовок сообщения:
Спасибо, Пчелочка. Рада, что рассказы заинтересовали. Жду отзыва!

Автор:	Пчелочка [ 31 мар 2008, 19:04 ]
Заголовок сообщения:
natally писал(а): Рада, что рассказы заинтересовали. Жду отзыва! Если мне сегодня вечером дадут почитать спокойно.......то завтра обязательно.....

Автор:	Пчелочка [ 03 апр 2008, 16:55 ]
Заголовок сообщения:
ПРОЧИТАЛА..... Очень понравилось.......Если честно, я думала ты откроешь некую тайну связанную со смертью Есенина...... Но я не разочарована.......даже наоборот......о любви мне нравится читать больше......даже если ее и не было...... У нас учительница очень Есенинын увлекалась......именно она впервые рассказала нашему классу о его загадочной смерти......еще тогда хотелось раскрыть тайну...узнать, что же произошло.....потом сериал показали.......и я заболела этим......пыталась и интернете и библиотеке раскопать.......но....безрезультатно......а сейчас.....после прочтения твоих рассказов у меня опять руки зачесались....очень хочется узнать...что же в этих архивах...почему....даже сейчас людям не хотят открывать правду.......почему люди узнавшие хоть что то по данному вопросу умирают...Натали....разбередила старые раны...... ОЛЯ......это как же надо любить человека, что бы все ему прощать....многие назвали бы ее дурой...но она не дура...просто она любила... если честно еще не отошла от прочитанного.......я думаю, что бы все понять до конца мне надо еще перечитать....у меня сейчас столько мыслей в голове......никак не могу собрать их в кучу..... НАТАЛИ....... Очень интересно......красиво.....захватывает с первых строк.....если кто не читал.....прочитайте...не пожалеете.....

Автор:	natally [ 04 апр 2008, 09:07 ]
Заголовок сообщения:
ПЧЕЛКА, если бы ты знала, как я рада, что тебя заинтересовала эта тема! Мне эти рассказы очень дороги. Я люблю поэзию С.Есенина с детства, очень многое знаю о личности, судьбе и гибели Сергея Александровича. ПЧЕЛКА писал(а): Если честно, я думала ты откроешь некую тайну связанную со смертью Есенина Ох, Пчелочка... На есенинском форуме мы исписали тысячи страниц, разгадывая эту тайну, а ты говоришь - я раскрою... Её не могут раскрыть пока даже специалисты, есениноведы, учёные. Очень многое, конечно, уже известно, ну, и версия у меня своя есть. Оля - это прототип Галины Бениславской, все события, связанные с ней, - подлинные. Незнакомка из второго рассказа - вымышленный персонаж. Если будет время и интерес, вот форум: http://www.esenin.ru/forum/index.php?si ... 450c4813cb СПАСИБО огромное за то, что прочитала, за твою чуткость и неравнодушие!

Автор:	Пчелочка [ 04 апр 2008, 11:02 ]
Заголовок сообщения:
natally писал(а): Если будет время и интерес Время я найду.......

Автор:	Margarita [ 06 апр 2008, 01:23 ]
Заголовок сообщения:
Наташа!Наконец-то добралась до этой странички!И не пожалела!Бесподобно!!! Прочитала на одном дыхании,захватило с первых строк. Спасибо за доставленное удовольствие! Жду новых творений! А это мои ассоциации после прочтения: Дмитрий Власов Настал тот день - исчезну я. Уйду с пути, что б не мешать, Что б счастье и любовь твою не нарушать И самому не думать, не страдать. Что б не завидовать и не язвить, А самому, по-прежнему любить, И милости от жизни не просить. 06.05.2000.

Страница 1 из 1	Часовой пояс: UTC + 4 часа
Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group http://www.phpbb.com/